18

Как я умер

Это было утро – по телевизору шла утренняя программа, таймер внизу экрана показывал 6:20. Дверь открылась, и в комнату вошёл Белобрысый. Он был обряжен так, будто собирался в поход – куртка маскировочного цвета со множеством карманов и застёжек, ботинки на толстой подошве, прорезиненные штаны. Турист. А я, значит, завтрак туриста.

– Как самочувствие? – спросил он меня бодро.

– Самочувствие нормальное, – ответил я.

– А я за тобой, – сказал Белобрысый. – На следующую неделю назначена комиссия. Так что тебя надо перевезти. Собирайся.

Я подготовился к этому заранее. Аккуратно собрал все исписанные газетные поля, свернул их в ещё более тонкие трубочки и спрятал в ботинки. Вдруг найдут? Вот и всё.

В последнее время, лежа на койке, я перебрал множество способов спасения и пришёл к выводу, что вырваться невозможно. Белобрысый вывезет меня в лес, убьёт и похоронит в каком-нибудь овражке, чтобы не нашли. Я для себя решил, что сделаю следующее – попытаюсь убежать и прыгнуть в реку, такие твари, насколько я помню, боятся проточной воды. Правда, вряд ли я успею. Но хотя бы попробую. Всё-таки это шанс.

– Собирайся, – повторил Белобрысый.

Был ещё один шанс. Можно было попытаться отломать ножку у стула, заточить её и выцарапать на ней маленькие закорючки. Но стул был железным, и отломать ножку я не мог. Дальше. У меня не было тонкого острого предмета, типа булавки, чем бы я мог выцарапать эти закорючки на ножке. И ещё была проблема. Сколько я ни пытался, но я не мог воспроизвести эти самые закорючки в памяти. Так что вот.

– Тебя будут изучать лучшие психиатры нашей страны, – врал Белобрысый, пока мы шли по коридору. – Специально человек прилетел из Москвы…

Я глядел по сторонам. Ничего особенного. Коридор как коридор. Стены, силовые кабели. Лампы под потолком. Двери. Комнаты – я насчитал их девять. Все пустые.

Белобрысый шагал за моей спиной бесшумно, как кошка. Кошка. Ненавижу кошек.

В конце коридора были лестница и грузовой лифт. Белобрысый втолкнул меня в лифт, и мы стали подниматься.

Наверху нас ждал «уазик», довольно древний с виду, в таких перевозят заключённых. Рядом стоял пожилой охранник с автоматом на пузе.

Он посмотрел на меня, так все нормальные люди смотрят на убийц и психопатов.

– Если хочешь, можешь с ним сфотографироваться, – пошутил Белобрысый.

Охранник отвернулся.

– Этот… человек. – Я кивнул на Белобрысого. – Он хочет меня убить. Сделайте что-нибудь.

– Юморист, – усмехнулся Белобрысый. – Всё время шутит.

– Позвать Коновалова? – спросил охранник. – Для сопровождения?

– Нет, не надо. С мальчишкой справлюсь как-нибудь сам. На обратном пути заеду, куплю бутербродов…

– Мне с рыбой, – напомнил охранник.

– Как всегда.

И Белобрысый открыл заднюю дверь в «уазике» и впихнул меня внутрь, в мою очередную камеру. Правда, здесь было гораздо теснее и не было телевизора. Я устроился на маленьком откидном сиденье. В окошко было видно, как охранник меня разглядывает.

– Это не человек, – сказал я ему. – Помните об этом. Когда-нибудь он вас убьёт.

Охранник отвернулся. Белобрысый завёл мотор и вывел автомобиль со двора.

Я смотрел в окошко. Здание, в котором я провёл последнее время, не было мне знакомо. Серый бетонный куб, крашенный в зелёный цвет. В нашем городе я такого никогда не видел.

Белобрысый долго блуждал по индустриальным пригородам, потом вывел машину на дорогу и направился к западу, я определил направление по солнцу.

Мы ехали долго, я сидел, скрючившись, на скамейке и пытался на всякий случай запомнить дорогу. Но по сторонам дороги тянулся однообразный лес. То и дело мы обгоняли длинные лесовозы с хлыстами брёвен, самосвалы, груженные щебнем, грузовики с сеном. Потом машины вдруг кончились. И асфальт кончился, машина протряслась по ухабам и свернула с дороги.

Я представлял себе этот момент много раз, каждый день представлял, утром, днём и вечером. И теперь я уже не боялся.

Машина остановилась. Белобрысый заглушил мотор и вышел из «уазика». Я приготовился. Белобрысый обошёл вокруг автомобиля и стал открывать дверь.

Я упёрся в скамейку и пнул дверь изнутри.

Я попал. Дверь врезалась во что-то твёрдо-мягкое.

– Браво, – сказал Белобрысый.

Он открыл дверь, просунул в камеру руку и выволок меня наружу.

– Ты упорно борешься за жизнь, это мне нравится. – Белобрысый защёлкнул на моём запястье наручник, по щеке у него ползла вязкая чёрная капля.

Он прицепил меня к ручке дверцы автомобиля. Затем достал жёлтый пакет, развернул его, оказалось, что это дождевик.

– Это чтобы не запачкаться, – пояснил он. – Всяко бывает.

Я и так понял.

Белобрысый снял куртку с карманами и застёжками, бережно пристроил её на плечики, а плечики на зеркало заднего вида. Натянул дождевик.

– Так лучше. – Он погляделся в зеркало. – Не люблю, когда неаккуратно…

Вдруг мне захотелось узнать, я спросил:

– Слушайте, а что эта ваша тварь… Римма, что она такая молчаливая-то была?

– Молодая просто. К тому же все разные. Одни весёлые, другие молчаливые. Я был очень расстроен, когда вы со своим псом убили её. Твой приёмный отец, у меня на него были серьёзные планы… Ты всё разрушил. Теперь придётся начинать всё заново.

Белобрысый натянул резиновые перчатки.

– Тот, кто убивает, сам должен быть готов к смерти, – изрёк Белобрысый. – Готовься…

Я дёрнулся. Ручка держала крепко.

Белобрысый рассмеялся. И стал меня обнюхивать.

– Дрянь! – заорал я. – Не подходи!

Белобрысый нюхал, и лицо его постепенно изменялось, сдвигалось, переделываясь в морду, на которой ясно читался знак. У Белобрысого это было даже хуже, чем у Риммы, его морда менялась быстрее, зубы выдвигались вперёд, чёрная слюна пузырилась на губах.

И вонь. От Белобрысого воняло мертвечиной. Он шагнул ко мне.

Я не мог смотреть на него и стал глядеть в небо.

Белобрысый булькал у меня над ухом. Я рванулся ещё. Наручник не отпускал. Бакс, где ты?

Я орал, орал и не мог остановиться.

Белобрысый прорычал что-то, совсем уже неразборчивое, непонятное. Он взялся за цепочку наручников, дёрнул и с мясом вырвал ручку из двери. Затем поволок меня в глубь леса.

Я упирался, упирался, но бесполезно, с таким же успехом я мог сопротивляться танку, Белобрысый даже не замечал этого моего сопротивления, от сопротивления становилось даже хуже – наручник рвал руку.

Пока мы шагали, Белобрысый всё больше сутулился, из спины выпирали острые лопатки, он становился похож на зубастую лягушку, как тогда Римма. Он что-то бормотал и рыкал, дёргая за наручник, распускал вокруг себя зловоние.

Лес становился всё глуше, стояла жуткая тишина. Грибы, очень много почему-то грибов, хороших, не мухоморов. Норы какие-то, наверное, лисьи. Отличное место.

Вдруг лес пошёл книзу, деревья стали тоньше, мох из синего перекрасился в зелёный, Белобрысый выволок меня к болоту. Нежная зелёная травка, а между нею такие неглубокие с виду лужицы, водомерки по ним бегают. Топь. Трясина. Кочки. Теперь понятно. Трясина – это то, что ему нужно. Никаких следов.

Белобрысый остановился.

Интересно, если прыгнуть в болото? Тогда…

Белобрысый неожиданно перестал ворчать и насторожился. Он завертел своей заострившейся башкой и стал смотреть вверх, на холм. Я на всякий случай снова дёрнулся, но Белобрысый резко уложил меня на мох, лицом в коричневую жижу.

В нос и рот мне сразу налилась гнилая вода, я стал задыхаться и биться, но Белобрысый крепко вдавливал меня в болото.

Вдруг хватка ослабла, я вывернулся вправо и набрал в грудь воздух. Продышался.

– Здорово выглядишь, – сказал странно знакомый мне голос.

Я стёр с лица грязь. Надо мной стоял Лёха. На плече у него дымился карабин. Лёха подал мне руку, и я поднялся на ноги.

– Под конец всё-таки почуял, тварь. – Лёха кивнул на Белобрысого. – Сволочь поганая…

Лёха был обряжен в куртку Белобрысого.

– Старый приём. – Лёха стянул с себя куртку и бросил в болото. – Звери не знают своего запаха…

Белобрысый корчился на траве. Лёхина пуля попала в лоб, проделала дырку и застряла внутри. В его морде уже не было совсем ничего человеческого, рыло, чем-то похожее…

Чёрт знает на что похожее, в кино такое лишь встретишь. Челюсти продолжали щёлкать, зубы крошили толстую палку, чёрная лужа растекалась, и трава на кочках желтела и умирала.

– Отохотился, – сказал Лёха. – Тварь.

Он осторожно приблизился, приставил карабин к тому месту, где у существа находилось сердце, и выстрелил ещё раз.

Белобрысый затих.

– Готов. – Лёха подобрал палку и столкнул Белобрысого в трясину. – Болото – как раз для него, трясина его засосёт. На, водички попей.

Лёха сунул мне фляжку. Я отпил. Белобрысый медленно погружался.

Я покивал.

– Как ты тут оказался? – наконец смог спросить я. – Как?

– Немного терпения и сообразительности, – улыбнулся Лёха. – И всё. Про тебя, друг, во всех газетах написали, я сразу понял, что ты прибил ведьму.

– А дальше?

– Дальше я решил тебя навестить. Узнал, где ты находишься, тебя в другой город перевезли. Приехал, прихожу, смотрю, а из ворот эта тварь выходит.

Лёха плюнул в сторону уходящего в трясину Белобрысого.

– Я сразу всё и понял. Тут же допёр, что он тебя решил кончить. И стал следить. Почти месяц напротив твоей тюряги просидел, в бинокль наблюдал. Матери сказал, что в лагерь оздоровительный поехал. А сегодня гляжу – выводят тебя. Я из кустов мотоцикл вытащил и за вами покатил. Вот и всё. Стрелять я умею, да и патроны у меня то, что надо. Он так ничего и не почуял.

От Белобрысого остался лишь капюшон плаща на поверхности. Трясина вокруг жёлтого плаща пузырилась, мне казалось, что Белобрысый ещё жив, ещё шевелится под грязью.

– Он не оживёт? – спросил я.

– Не… Вряд ли. С этим всё. А вот другие…

– Другие? – Я вздрогнул.

– А ты что думал? – Лёха поднял изгрызенную палку и швырнул её в топь. – Их много… Я как через город проезжал, ещё двух видел. А они чувствуют, если с кем-то из них что-то случается. Так что надо отсюда валить, а то скоро…

Трясина булькнула, от Белобрысого ничего не осталось.

– Время, – сказал Лёха. – У нас теперь есть время. Какое-то…