Часть вторая

Тишина была хуже, чем темнота. Она не слышала ни ветра, ни дождя, ни птиц. Ни шагов, ни голосов. Казалось, никакого мира снаружи не существовало. Она прикладывала ухо к стенам и пыталась уловить хоть какой-то звук, но все ограничивалось ударами ее сердца. Руки были покрыты царапинами. Старые синяки пожелтели от времени. Она не дралась больше. Не могла. Кровеносные сосуды распухли под кожей, как будто она начала стареть преждевременно, как будто жизнь постепенно вытекала из нее.

Висевшая на потолке лампа отбрасывала на стену ее тень, и она вдруг решила помахать собственной тени. Увидела, как ее собственные длинные пальцы махнули в ответ, помогая бороться с одиночеством.

Комната была идеально квадратной формы и напоминала ящик. У одной стены стояли койка и тумбочка. На тумбочке нетронутая еда. Термос с супом и завернутые в пленку бутерброды с сыром. Она понюхала суп, когда голод стал невыносим, но ее сразу стало тошнить, как только она сделала первый глоток. Тело не принимало еду, как будто все ее естество протестовало против того, что ее держали взаперти.

С другой стороны, около двери стояло служившее туалетом ведро и еще одно, наполненное водой. Она старалась не пользоваться ими, насколько могла. Ела и пила так мало, что ей почти не требовалось писать. А на мытье у нее просто не хватало сил. Грязные волосы слипшимися прядями лежали на плечах, оставляли жирный отпечаток на подушке, и, насколько она понимала, пахло от нее не лучшим образом, пусть даже она не могла это чувствовать. Она надеялась, что зловоние заставит его держаться подальше.

Она пыталась скоротать время с помощью сна, а когда валяться на кровати становилось невмоготу, бродила кругами по своей темнице, пока ноги не начинали болеть. Простукивала стены в поисках пустот. Упорно пыталась услышать что-то иное, помимо собственного дыхания, хотя и понимала всю бесполезность этого занятия. Без дневного света было трудно судить, как много дней она провела здесь. Время делилось только на бодрствование и сон. Она подолгу таращилась на дверь. Ее собственная кровь выделялась на светлом металле пятнами ржавчины. Она не стучала по ней уже давно, понимая, что ее все равно не выпустят. Ссадины никак не хотели заживать в темноте. Он предлагал сделать ей перевязку, но она вместо ответа сворачивалась калачиком, колючками вверх, подобно ежику. Последнее, чего она хотела, так это чтобы он прикасался к ней.

* * *

Лелле пил холодный кофе маленькими глотками и смотрел на склоненные над партами головы. Ручки тихо скрипели в тишине. Пожалуй, мода на длинные волосы снова вернулась, поскольку у многих парней пряди свисали на лица, и им приходилось постоянно откидывать их назад. Девицы отличались бóльшим разнообразием причесок. Одна из них частично покрасила челку в розовый цвет, другая выбрила приличный участок прямо над ухом. И парни, и девчонки сидели с такими скучающими минами, что ему становилось не по себе, когда он думал об этом.

Лина была старше их всех на данный момент. Ей уже должно было исполниться двадцать, во что верилось с трудом. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, когда она говорила, какие страны хотела бы посетить. Таиланд, Испанию, пожалуй, США. Ей хотелось работать няней, заниматься чужими детьми.

– Что ты знаешь о детях?

– Но это, наверное, не так трудно?

Порой он фантазировал на сей счет. Что Лина сейчас едет по автостраде где-нибудь в Калифорнии, ветер треплет ее волосы, а на заднем сиденье сидит пара малышей из богатого семейства. Вовсе она не исчезла, нет.

Еще одно лето закончилось безрезультатно. Осенний семестр воспринимался как наказание, ведь пришлось прекратить поиски и выйти на работу. Новые ученики знали его историю. Он видел это по их взглядам. Смотрели на него с любопытством и состраданием, и от этого все переворачивалось внутри. Но никаких вопросов не задавали. Все в Глиммерстреске и так знали, что произошло. Родители боялись, что с их детьми может случиться что-то подобное. Детям вбивали в голову никогда не ходить поодиночке и всегда быть настороже. Он сомневался, что кто-либо оставлял теперь своего ребенка на автобусной остановке ждать опаздывающий автобус. Да еще и исчезновение Ханны Ларссон подлило масла в огонь, напомнило, что опасность вовсе не миф и даже в таком маленьком населенном пункте, как Глиммерстреск, важно следить за детьми.

Но на самом деле с учениками ему было проще, чем со взрослыми. Когда урок заканчивался, они покидали класс, а он еще долго сидел в тишине. В кафетерий идти не хотелось из опасения, что к нему непременно кто-то набьется в компанию со своими участливыми разговорами. В учительской он держался особняком. Сразу шел к кофеварке и задерживался около нее надолго. И сейчас мешал кофе ложкой, хотя не использовал ни молоко, ни сахар. Позвякивание металла о фарфор действовало на него успокаивающе. За окном покачивались на ветру пожелтевшие и уже начавшие сбрасывать листву березки. Тонкая пленка льда все чаще затягивала лужи.

Учитель обществоведения Клаус Форсфьёлль встал рядом и принялся с энтузиазмом рассказывать об охоте на лосей. Лелле вежливо хмыкал, но не спускал взгляда с замерзших луж. Форсфьёлль положил руку ему на плечо. От него пахло бананом и солеными лакричными конфетами.

– Да будет тебе известно, друг мой, мы всегда помним о твоей дочери, когда выбираемся в лес, – сказал он.

Лелле повернулся к нему, посмотрел в бесцветные глаза, почувствовал, как мурашки пробежали по спине.

– С чего ты вдруг решил, что она должна быть там?

Форсфьёлль смущенно поджал губы и мгновенно покраснел:

– Я ничего такого не имел в виду, просто хотел сказать, что мы думаем о Лине, смотрим в оба.

Лелле опустил голову, внезапно осознав, что зря вогнал коллегу в краску.

– Спасибо, – кивнул он, – это многое значит для меня.

Форсфьёлль взял свой кофе и подсел к другим учителям, непринужденно о чем-то болтавшим. Взгляд Лелле упал на Анетт, которая, восседая на стуле, что-то рассказывала, по своему обыкновению размахивая руками. На ней был темный джемпер в обтяжку, и выпиравший вперед живот сразу бросался в глаза. Ноги задрожали, и он схватился за подоконник. Чашка упала на пол. Все повернулись к нему, готовые утешить в очередной раз, выразить сочувствие. Пол качался, когда он поспешил прочь. Казалось, коллеги кричат ему вслед:

– Бедняга! Как ты справляешься?

* * *

Ничто заранее не предвещало его появление. Просто начинали скрипеть петли, когда открывалась тяжелая дверь. Если лампа была выключена, он тянул за шнурок, а потом, щурясь, смотрел на нее. Она чувствовала его взгляд на себе даже сквозь закрытые веки, когда притворялась спящей.

Убедившись, что она дышит, он тянулся к ведрам, и она успевала увидеть лестницу позади него. Темную лестницу – никаких признаков дневного света. Он выливал мочу, и наполнял чистой водой другое ведро, а ставя ведра на пол, оставлял лужи на бетоне.

Дверь запиралась автоматически – она никогда не слышала лязга ключей. Однажды, в самом начале, когда у нее еще хватало сил, она попыталась наброситься на него. Стояла у двери и напала, как только он появился с ведрами, аж брызги полетели во все стороны. Но все впустую. Он треснул ее по спине пластиковым ведром с такой силой, что она потом не могла встать. Даже не сопротивлялась, когда он отнес ее на кровать и трогал своими мерзкими руками.

На лице у него всегда была маска с прорезями для рта и глаз. Глаза казались неестественно светлыми на фоне черной ткани. Она никогда не видела его волос и решила, что под маской скрывается лысая черепушка.

Его возраст тоже не удалось определить. Наверное, моложе ее отца, но знать наверняка она не могла. В крошечной комнате он выглядел огромным, как медведь. Но, может быть, ей это только кажется. Двигался он легко, несмотря на тяжелые рабочие ботинки, и обладал мягким и тихим голосом, словно голосовые связки находились глубоко в животе. И от него обычно исходил кисловатый запах свежего пота, словно он приходил к ней после пробежки.

– Почему ты не ешь?

Он собрал нетронутую еду и положил новую. Рядом с овощами, от которых еще поднимался пар, лежал блестевший от жира кусок мяса. Тошнота напомнила о себе почти сразу, хотя от голода сосало под ложечкой.

– Я не могу, мне хочется блевать, когда я пытаюсь что-то положить в рот.

– Может, ты хочешь чего-то особенного? Что ты любишь?

Она слышала, каких усилий ему стоило сохранять мягкий тон, на самом-то деле голос прямо вибрировал от злости.

– Мне нужен свежий воздух. Только пара вздохов. Пожалуйста.

– Не начинай.

Он открутил крышку термоса, наполнил и протянул ей. Пар приятно коснулся шелушившихся губ. От напитка исходил приятный аромат.

– Это настой шиповника, – сказал он. – Выпей несколько глотков, и тебе станет лучше.

Она коснулась губами крышки, притворилась, что пьет. Впилась взглядом в его ботинок, к которому прилип пожелтевший лист:

– Что, уже осень?

Он замер, потом начал пятиться к двери.

– Когда я вернусь, мне хотелось бы увидеть, что ты все съела.

* * *

– Мне приснилось, что ты забеременела.

Карл-Юхан вышел из нее, оставив на простыне липкое пятно. Мея поморщилась:

– Звучит как кошмар.

– Ты была бы очень красивая с животом.

Она пошла в ванную и закрыла на щеколду дверь, чтобы он не смог последовать за ней. Почистила зубы, вымыла голову и немного подкрасила тушью ресницы. На большее не хватило времени. Когда вернулась, он по-прежнему лежал в кровати и улыбался. Целуя его, она почувствовала исходившее от него тепло. Он притянул ее к себе:

– Тебе действительно так надо уезжать? Разве ты не можешь остаться здесь? Со мной.

– Я опоздаю на автобус, если ты не отпустишь меня.

Он крепко держал ее одной рукой, а другой взъерошил волосы. Мея вырвалась:

– Обязательно было портить мне прическу?

– Какая разница? Перед кем тебе красоваться?

Ни Биргер, ни Карл-Юхан не верили, что она закончит гимназию. Считали ее затею пустой тратой времени. Мее пришлось неоднократно объяснять, что она пообещала самой себе получить аттестат и добиться в жизни большего, чем Силье. Та бросила школу, когда забеременела.

– Твоя мать ничего не потеряла, – сказал Биргер. – Произвести на свет ребенка значительно важнее, чем сидеть за партой и позволять промывать себе мозги хитрым лакеям шведского государства.

Она могла бы уступить, поскольку не любила школу. Причина самая простая: они с Силье никогда не жили на одном месте достаточно долго, чтобы успеть привыкнуть. Каждый раз, как только она начинала осваиваться в новом классе, упакованные сумки уже стояли в прихожей. Силье абсолютно не заботило, что учебный год в разгаре, если у нее вдруг возникало желание переехать. Но именно это и служило стимулом для Меи. Она не хотела повторить судьбу матери. Стремилась найти свою дорогу в жизни.

* * *

До Серебряной дороги, где ходил автобус, было три километра. Ни у кого не находилось времени подвезти ее, поэтому она шла пешком, что в предрассветных сумерках не доставляло особого удовольствия. Биргер предупредил ее, что в темном ноябре это будет не слишком приятно. Он оказался прав. Лес черной стеной окружал ее с двух сторон, и Мея старалась не отрывать глаз от тропинки, змеившейся перед ней, лишь бы не видеть теней между деревьями.

Код от замка ворот состоял из восьми цифр, которые ей пришлось запомнить, поскольку они не разрешили записать их. Позднее она узнала, что это была дата рождения Биргера. Ворота громко заскрипели в тишине, и она почувствовала на себе взгляд хозяина усадьбы – он явно наблюдал за ней из окна. Мея тщательно закрыла ворота и трусцой побежала мимо уже почти облетевших берез. Ей показалось, что в воздухе пахнет снегом.

Она запыхалась, пока добралась до трассы, и встала на обочине, чтобы водитель автобуса не проехал мимо. За рулем сидел маленький мужчина с красным лицом, он пил кофе из термоса и частично проглатывал слова, когда спросил что-то. Кажется, задал вопрос о Биргере.

Автобус постепенно наполнялся школьниками из окрестных деревень. Она не видела домов, только указатели, показывавшие куда-то между деревьями. Все радостно здоровались, и в салоне скоро стало шумно. Мея прислоняла лоб к холодному стеклу, когда кто-то входил, или делала вид, что дремлет. Она чувствовала любопытные взгляды, но никто ей не докучал.

Таллбакская школа находилась в унылом желтом кирпичном здании. От окон тянуло холодом, и многие сидели в куртках. За вращающейся входной дверью в ряд стояли покрашенные в зеленый цвет шкафчики. Мея повесила свою куртку на крючок, полезла на полку, где лежали книги, и вытянула пластинку с круглыми синими таблетками. Отколупнула одну и проглотила без воды. Закрыв шкафчик, она увидела ухмылявшуюся Ворону, чьи розовые волосы торчали в разные стороны.

– Твои родители знают, что ты жрешь противозачаточные пилюли?

– Я переехала к Карлу-Юхану.

У Вороны глаза округлились от удивления.

– И он не знает? Ну, про таблетки?

Мея улыбнулась:

– Он хочет, чтобы я забеременела.

* * *

Когда он пришел в следующий раз, шиповниковый отвар был выпит. Он него пахло холодным воздухом и гнилыми листьями. Ей даже не пришлось спрашивать, закончилось ли лето.

– Меня радует, когда ты ешь, – довольно кивнул он.

На этот раз он принес булочки с корицей и молоко. Аромат, распространившийся по комнате, вроде как благотворно подействовал на обоих.

– Ты можешь ненадолго остаться? – попросила она.

От неожиданности он остолбенел. Глаза настороженно таращились на нее из дыр в черной ткани. Вместо ответа он опустился на пол спиной к двери и почесал щеки, словно под маской пряталась борода.

Она протянула ему пакет с булочками, изображая саму кротость:

– Тоскливо есть одной.

Кивнув, он взял булочку; черная ткань ожила, пока он жевал. Сама она не могла есть – от страха кусок не лез в горло.

– Ты не мог бы снять маску?

– Когда ты перестанешь задавать глупые вопросы?

Он ухмыльнулся, словно дразнил ее. Искорка надежды вспыхнула в ее сердце. Как бы заставить его смилостивится над ней?

– Ты сам их испек?

– Не-а.

– Купил?

– Я тебе ничего говорил насчет любопытства?

На нем был темный свитер фирмы «Хелли Хансен», растянутый внизу. Он взял еще одну булочку, прожевал, отряхнул крошки с груди. Услышав нотки раздражения в его голосе, она машинально прижалась к стене. Ему не нравилось, когда она задавала вопросы.

Он поднялся с пола и сел на кровать, невольно заскрипевшую под его весом. Она закрыла глаза, когда его пальцы заскользили по ткани ее футболки, а потом по телу. Он постучал костяшками по ее ребрам:

– Тебе надо есть, ты угасаешь прямо на глазах.

– У меня нет аппетита. Мне нужен свежий воздух.

Она заставила себя встретиться с ним взглядом, переступая через страх. Его белки были в красной сеточке, словно от наркотиков или бессонницы. Зрачки расширены. И от него по-прежнему пахло осенью.

Контакт глазами он воспринял как приглашение. Она попыталась вырваться, но он только сильнее вдавливал ее в кровать. Она впилась ногтями в его холодные пальцы, попыталась убрать их, чем разозлила его. Он силой ударил кулаком по спинке кровати.

– Тебе надо научиться быть благодарной, – прошипел он. – За все, что я делаю для тебя.

Она не видела, как он уходил, слышала только, как с шумом захлопнулась дверь. Потом снова наступило одиночество.

* * *

Уже начало смеркаться, когда Мея вышла из школы. Ворона стояла под плакучей березой и скручивала сигарету. Украшавший язык пирсинг обнажился и блестел, когда она облизывала бумагу. Розовые волосы завивались от сырости.

– Пойдешь со мной в пиццерию? Я угощаю, – пригласила она Мею.

– Не могу. Мой автобус уходит скоро.

– Тебе не скучно в Свартшё?

– Нет, мне нравится там.

– Понятно, у тебя же есть Карл-Юхан для времяпрепровождения. – Ворона огляделась и затянулась сигаретой без фильтра. – Как он? В постели, я имею в виду.

– Не твое дело.

– Черт, какая ты скучная! – Ворона громко рассмеялась. – Судя по цвету твоих щек, я бы сказала, что парень соответствует ожиданиям. – Мея подняла воротник, а Ворона продолжила: – Я всегда считала его милашкой. Немного странным, конечно, но милашкой.

Мимо них проехал автомобиль. Мея сразу же узнала ржавый кузов, и ей стало не по себе.

Торбьёрн опустил стекло, повис над рулем. Он был один, без Силье. Широко улыбнулся, поздоровался с Вороной, покачал головой, когда та выпустила в него струю дыма, затем спросил:

– Мея, у тебя найдется немного времени?

Она скривилась, обошла машину и села на переднее сиденье:

– Что-то случилось?

– Нет-нет, все идет своим чередом.

Торбьёрн поднял стекло, сделал тише радио. На приборной панели и в держателе для термоса валялись фантики от конфет, пахло в машине не очень. Мея положила рюкзак на колени, скосилась на часы. Автобус на Свартшё отправлялся через десять минут. Ей следует поторопиться.

– Чего ты хочешь?

– Дело касается Силье. Она спит целыми днями. Не хочет есть.

– Она перестала рисовать?

Он тяжело вздохнул, подтвердив ее худшие опасения.

– Запиши ее на прием. Но районной поликлиники будет недостаточно. Тебе надо найти психиатра.

– Что мне делать, если она откажется?

– Тогда забери вино и не давай, пока не согласится.

Он обеспокоенно провел пальцами по усам. Посмотрел на нее печальными, как у собаки, глазами:

– Честно говоря, это из-за того, что она скучает по тебе, и мне ужасно стыдно, что ты уехала из-за меня.

Мея посмотрела на желтое здание школы:

– Я уехала не из-за тебя.

Он выбил пальцами барабанную дробь по рулю под аккомпанемент щеток стеклоочистителя.

– Как у тебя дела в Свартшё?

– Хорошо.

– Все нормально с Биргером и его семейством?

– Угу.

– Как это – жить вместе?

– Прекрасно.

– То есть ты не жалеешь ни о чем?

Она прищурилась и посмотрела в сторону березы. Волосы Вороны выглядели необычно в сером свете умирающего дня.

– Нет.

– Здесь нечего стыдиться, скажи, если жалеешь. Вы же оба молодые, вся жизнь впереди.

– Я не жалею.

Кислое дыхание Торбьёрна наполнило салон, когда он вздохнул.

– Вы не могли бы приехать и поесть с нами как-нибудь? Ты и Карл-Юхан? Мы скучаем по тебе, как я уже говорил.

– Мм…

Он снова посмотрел на нее печальными глазами:

– Я с удовольствием стал бы твоим отцом, если бы ты только дала шанс.

Мея обняла рюкзак и потянулась к двери:

– Мне не нужен отец.

* * *

Она лежала на кровати и играла с собственной тенью. Строила планы своего освобождения вместе с силуэтом, пристроившимся по соседству на стене. Ей следует держать ведро-туалет наготове, когда откроется дверь. Плеснет ему в глаза мочу, чтобы он не видел, как она поднимет тумбочку, единственный предмет в комнате, который можно использовать в качестве оружия. Ударит его со всей силы по голове, лишит сознания и пробежит мимо него. Вверх по лестнице. Она не знала, что там снаружи, есть ли еще запертые двери, но решила рискнуть.

Порой его не было по несколько суток – кто ж его знает, когда он придет. Часов у нее не было, и ориентировалась во времени она по еде Если он долго не появлялся, еда засыхала или портилась. Иногда она боялась, что дверь уже никогда не откроется. Это казалось странным, но при всем страхе перед ним ей хотелось, чтобы он поскорее пришел. Подохнуть в одиночестве – это было страшнее.

Она поставила тарелку с засохшей едой на пол и попробовала поднять тумбочку. Сделанная из дерева, она была тяжелой, и вдобавок поднимать ее было неудобно. Вскоре у нее заболели руки и грудь.

– Нам надо есть, – сказала она тени на стене. – Если мы хотим, чтобы все получилось.

Она проснулась от вспышек камеры. Он стоял над ней и фотографировал, кожа державшей объектив руки была красной и шелушащейся, возможно, от холода. Она натянула одеяло на себя и закрыла лицо руками. Он стащил с нее одеяло, обнажил живот и бюстгальтер и перестал снимать, только когда она заплакала.

Тяжело дыша, он заходил по комнате:

– Ты же почти ничего не съела! Пытаешься уморить себя голодом?

– Мне нездоровится, нужен врач.

Он бросил на нее настороженный взгляд, как бы предупреждая не делать глупостей, убрал засохшую еду в мешок для мусора и положил новую: колбасу, картошку и тертую морковь. Плюс еще два термоса и плитку молочного шоколада.

Она увидела, как тень на стене пришла в движение.

– Я думала, ты не придешь больше.

Он ухмыльнулся:

– Значит, скучала по мне?

Она потянулась за шоколадкой, развернула ее:

– Ты пахнешь зимой. Холодно снаружи?

– Не буду говорить, как пахнешь ты. Разве ты не видишь воду и мыло? Неужели трудно помыться?

Она отломила кусочек шоколада, положила на язык и снова заплакала.

Он прикоснулся к ее волосам:

– Может, помочь тебе помыть голову?

Она подтянула колени к груди – тень на стене последовала ее примеру. Слезы текли по щекам, смешиваясь с соплями. Шоколад приобрел солоноватый привкус.

– Зачем ты фотографировал меня?

– Потому что хочу видеть тебя, даже если я не здесь.

– Ты живешь один? Или у тебя есть семья?

– А в чем дело? Ты ревнуешь?

– Я просто любопытная.

– Любопытство может дорого обойтись.

Его рука соскользнула ей на щеку. Она старалась не шевелиться, прилагала максимум усилий, чтобы не отпрянуть. Он провел по ее губам большим пальцем.

– Есть у меня семья или нет, – сказал он, – я в любом случае хочу быть с тобой.

* * *

Девчушка стояла на остановке в ожидании автобуса. Уличный фонарь горел, освещая ее рассеянным светом, белокурые волосы выбились из-под натянутого на голову капюшона. Именно на волосы он и среагировал. И на то, что она была одна.

Не задумываясь, Лелле пересек левую полосу и подъехал к стеклянному павильону. Опустил стекло с пассажирской стороны и махнул ей. Он знал, что это не Лина, но все равно нахлынуло разочарование, когда он убедился, что перед ним не его дочь.

Девушку звали Мея, и она была новенькой в их школе. Она сидела у окна и проводила бóльшую часть урока, рисуя изящные узоры на полях тетради. Пока он не трогал ее особенно – пусть освоится, и к тому же она выглядела очень одинокой, ранимой.

Мея нерешительно сделала несколько шагов к его машине, он видел, как блестели глаза, прятавшиеся в тени капюшона.

– Я еду домой, подвезти тебя?

Она скосилась на дорогу – автобус так и не пришел.

– До Свартшё, где я живу, более десяти километров.

– Не играет никакой роли, меня все равно некому ждать.

Девчушка колебалась, взвешивала, как ей поступить. Потом сделала два быстрых шага к машине, открыла дверь и проскользнула на сиденье. От нее пахло дождем, вся куртка была мокрой.

Лелле развернулся и поехал по Серебряной дороге назад.

– На автобус особо нельзя полагаться, – сказал он.

– Да, постоянно опаздывает…

Он включил дальний свет и, прищурившись, посмотрел в сторону леса. Скоро все побелеет. Ветви деревьев склонятся под тяжестью снега, а земля замерзнет почти на полгода. Еще одна зима. Он не знал, как переживет ее. Почувствовав, что Мея косится на него, попытался встретиться с ней взглядом, но она быстро отвернулась.

– Значит, ты живешь в Свартшё?

– Угу.

– С Биргером и Анитой?

– Ты знаешь их?

– Так себе. Вы родственники?

Она покачала головой:

– Их сын, Карл-Юхан, мой парень.

Люди обычно морщили носы, когда дело касалось Биргера Брандта и его семейства, хотя никто, похоже, особо не знал их. Они редко появлялись в деревне, и было непонятно, как они обеспечивают себя всем необходимым. Хотя чего тут непонятного – свое хозяйство, охота… Эти Брандты вызвали волну недовольства, когда забрали сыновей из школы, заявив, что сами научат мальчиков всему, как это делали в прошлом. Лелле не знал, чем все закончилось, пошел ли социальный департамент на уступки, но он никогда не видел их в школе.

– Ты куришь? – спросила Мея внезапно.

– Только летом.

В машине пахло табачным дымом, конечно. Запах впитался в ткань сидений, да он и не убирался в салоне, честно говоря. Пепел лежал тонким слоем на приборной панели. Ему стало немного стыдно.

– А ты куришь? – спросил он.

– Нет, я бросила.

– И хорошо. Сигареты – зло.

– Карл-Юхан говорит, что государство специально подсовывает табак народу с целью избавиться от слабых.

Лелле скосился на нее:

– Я никогда не слышал об этом раньше. Но ведь государство борется против рака?

Мея вздохнула, смотря в темноту:

– Ослабленное население дает государству больше пространства для маневра. Так говорит Биргер.

– Вот как…

Лелле закашлялся от неожиданности, он изо всех сил старался не рассмеяться, чтобы не обидеть девушку. В первое лето он искал Лину на землях Биргера. Они все помогали ему, Биргер, его жена и их сыновья. Дали ключи от сараев и погребов, позволили исходить всю территорию вдоль и поперек.

Он наблюдал за девчушкой уголком глаза, обратил внимание на оставшиеся после лета веснушки. У нее были худенькие плечи, она выглядела хрупкой, как первая льдинка, образовавшаяся, пока зима еще не пришла по-настоящему.

– Как долго ты живешь в Свартшё?

– С лета.

– А где жила раньше?

– Везде понемногу.

– Судя по диалекту, ты приехала с юга.

– Я родилась в Стокгольме. Но жила повсюду.

– А как твои родители относятся к тому, что ты так рано ушла от них?

– У меня только Силье, и ее это не волнует.

Ей явно не нравились вопросы. Пальцы беспрестанно находились в движении, барабанили по коленкам, нервно теребили джинсы. Он подумал о Лине, о том, как тяжело было общаться с ней. И тем труднее, чем старше она становилась. Словно годы увеличивали пропасть между ними, постепенно делая чужими. Что бы он ни говорил, Лина кривилась и закатывала к небу глаза. Тогда это злило, но сейчас ему этого не хватало.

Мея подняла руку и показала на указатель между деревьями:

– Ты можешь высадить меня там.

– Нет, я отвезу тебя до дома.

Она обеспокоенно заерзала на сиденье, словно ей не понравилась его идея, но Лелле сделал вид, что не заметил этого. Захотелось узнать, почему девчушка добровольно поселилась в столь уединенном месте, неужели только из-за юношеской любви? В Свартшё не было ничего привлекательного – один только лес вокруг.

У ворот он остался сидеть за рулем, пока Мея набирала код.

– Парень Биргера Брандта, наверное, самый настоящий ловелас, – сказал он сам себе.

Освещенные окна дома, казалось, пылали огнем. Мея нервно теребила кончики волос. Лелле тоже стал испытывать беспокойство, хотя и не мог объяснить его причины.

Биргер стоял на верхней ступеньке крыльца, когда машина развернулась перед домом. У Лелле создалось впечатление, что старость преждевременно подкралась к этому человеку, он здорово сдал со времени их последней встречи.

Мея вылезла из машины, и Биргер погладил ее, словно собаку. Грубовато, но с любовью.

– Леннарт Густафссон, сколько лет, сколько зим! – воскликнул он и сделал приглашающий жест. – Ты же не откажешься от чашечки кофе?

* * *

Тень танцевала на стене, раскачивала худыми руками. Мотала головой из стороны в сторону. Тень повторяла ее движения – это она мотала головой, так что брызги летели с мокрых волос. В носу зудело от запаха мыла, она успела отвыкнуть от него. Мытье и шоколад зарядили ее энергией, и она смогла поднять тумбочку восемь раз подряд. Поднять и замахнуться. Она хлопнула ладошкой по ладони тени. Давно уже не чувствовала себя такой сильной.

Когда он пришел, еды не было. Бóльшую часть она отправила в ведро, которое использовала в качестве туалета, но даже если он и заметил это, все равно ничего не сказал. Просто вышел с ведрами, как всегда, и скоро вернулся, наполнив комнату запахом холодного воздуха и кисловатым запахом тела. Глаза вспыхнули от удивления в отверстиях в ткани.

– Ты помылась!

Она села спиной к тени. Шершавая стена царапала лопатки. Стало страшно – сейчас, когда она чистая, он сделает с ней такое… Наблюдала за ним, пока он двигался по комнате, следила за его руками, когда доставал еду из рюкзака. Темная кровяная запеканка и брусничное варенье. Тумбочка слегка качалась, когда он выкладывал на нее плошки.

– Жаль, у меня нет камеры с собой, – сказал он. – Сейчас, когда ты так хорошо выглядишь.

Кровать запротестовала, когда он сел. Сама она молчала. Слушала только свое собственное хриплое дыхание, когда он прикоснулся к ней, провел пальцами по волосам, опустил их на шею.

– Почему ты решила привести себя в порядок именно сегодня?

Грудная клетка дрожала, мешала говорить.

– Я подумала, если я поем и вымоюсь, ты, пожалуй, позволишь мне выйти наружу хоть на минутку и подышать свежим воздухом.

Он поднял ее подбородок и встретился с ней взглядом:

– Поцелуй меня, тогда посмотрим.

Его черная маска оказалась влажной, когда коснулась ее лица; через отверстие он хищно впился губами в ее губы. Она сжалась в комок, потом не выдержала и отпрянула. Потом увидела, как ее тень сопротивляется, когда он в ярости стал срывать с нее одежду. Она била и царапала его, пока он не начал наносить удары в ответ. Кровь бежала со лба и стекала в рот, когда он прижал ее к кровати.

Он делал с ней, что хотел, и она сжимала челюсти так крепко, что заныли зубы.

Потом он надел джинсы и с силой прижал свою футболку к ее разбитой брови. Она дышала через рот, лишь бы не чувствовать его запах. Маска немного съехала, и она с трудом удержалась от соблазна сорвать ее. По тому, как он прикасался к ней, она поняла, что злоба сменилась раскаянием, и решила воспользоваться этим.

– Почему ты не можешь снять маску?

– Потому что.

– Но я хочу увидеть тебя.

Он скомкал окровавленную футболку в руке:

– В один прекрасный день я сниму ее, и мы выйдем вместе, рука об руку. Но ты еще не готова. Пока.

– Я готова.

Он оставил ее на кровати. Она видела, как ее тень потянулась к двери, словно собиралась выбраться из комнаты вместе с ним. Но дверь с шумом захлопнулась, оставив и ее, и тень в облачке пыли и с привкусом крови на языке.

* * *

Естественно, они его помнили. Готовя кофе, Анита искоса поглядывала на Лелле. Она, похоже, нервничала, поскольку ее обветренные руки дрожали, когда женщина ставила чашки на стол, да еще вдобавок ко всему она не захотела садиться. Стояла молча у плиты, вжав голову в плечи.

«Так бывает, – подумал Лелле, – когда отвыкаешь общаться с посторонними».

Биргер и правда здорово изменился: добавилось морщин на лбу, глаза, казалось, еще больше утонули в обрюзгшем лице. Он озабоченно посмотрел на Лелле:

– Ничего нового относительно твоей дочери?

Лелле покачал головой и бросил взгляд в окно на освещенный единственным фонарем двор. Судя по качавшимся деревьям и их теням, ветер не собирался утихать.

– Ничего нового, – подтвердил он.

– А полиция? Они что-то делают?

– Ни черта.

Кожа на лице Биргера качнулась, когда он кивнул:

– Никуда не годные придурки – вот кто они такие! Если надо что-то сделать, лучше действовать самому.

– Я не собираюсь сдаваться, во всяком случае, пока не обшарю все внутренние районы Норрланда, поиски буду продолжать.

Лелле опустил взгляд на поверхность стола и молча моргал, пока резкость не восстановилась; наконец он смог снова различать царапины на дереве и крупинки сахара на булочках, которые Анита поставила перед ним. Слезы душили по-прежнему, но он научился справляться с ними.

– Спасибо, что ты подвез Мею, – сказал Биргер. – Мы беспокоимся за нее.

– На самом деле? – вскинула брови Мея.

Лелле посмотрел на Биргера, а потом на Аниту:

– Насколько я понимаю, вы слышали о девушке, исчезнувшей в Арьеплуге летом?

– Конечно, – подтвердил Биргер. – Ее нашли?

– Нет, – сказал Лелле. – Там та же самая история. Полиция ни к чему не пришла.

Анита громко выругалась у плиты. Из духовки потянуло горелым. Она открыла дверцу и замахала кухонным полотенцем, пытаясь разогнать дым, Лелле заметил, что у нее под мышками выступил пот.

– Да, – проворчал Биргер и приоткрыл окно. – Я и говорю, что нормальный мужик должен справляться сам. В полиции одни лоботрясы собрались.

Лелле глотнул кофе и скривился – напиток был горьким.

– Я не могу полностью согласиться, – сказал он.

Дверь открылась, и в кухню вошли трое молодых парней в перемазанных сапогах. Увидев Лелле, они остановились на пороге.

– Это мои ребята, – сказал Биргер и махнул им рукой: – Что встали? Проходите давайте.

Все светловолосые и краснощекие, тела жилистые, под ногтями грязь, но на этом сходство заканчивалось. У старшего из них, Ёрана, волосы имели рыжеватый оттенок, лицо густо усыпано угрями. Судя по всему, он не отличался разговорчивостью. Среднего звали Пер. Он явно отращивал бороду, но пока что не привык к ней. Во всяком случае, судя по красным пятнам на подбородке, он постоянно чесался. Здороваясь, он с силой сжал ладонь Лелле, рука была холодной. Младший, Карл-Юхан, высокий и худой, сразу поспешил сесть рядом с Меей.

– В любом случае, с сыновьями я преуспел, – сказал Биргер, и его щеки порозовели от гордости. – Теперь остается только внуков ждать.

– Ну и вонища у вас, – буркнул Пер. – Вы что, дом собирались спалить?

– Я хлеб сожгла, – призналась Анита, и это были первые слова, произнесенные ею при Лелле.

Она выглядела очень маленькой по сравнению с сыновьями – те были на голову выше ее.

Лелле почувствовал энергию, исходившую от молодых мужчин, заметно было, что между ними существует тесная связь.

На него внезапно навалилась усталость, захотелось уйти.

– Спасибо за угощение, – сказал он и поднялся так резко, что кофе чуть не выплеснулся из чашки. – Надо ехать, пока глаза не слиплись.

Повисшую тишину первой нарушила Анита.

– Да, конечно, поезжай, – сказала она. – Ох, ну и темень на улице.

Мея еще раз поблагодарила Лелле за то, что он подвез ее; уходя, он чувствовал взгляды всего семейства на затылке.

Биргер проводил его до машины и, прощаясь, положил руку на плечо, словно они были старыми друзьями:

– Слышал, ты ушел из охотничьей команды?

– Они сами дали мне пинка под зад, – неохотно ответил Лелле и сел на водительское сиденье. Шел мелкий дождь, и очки Биргера успели запотеть.

– Можешь охотиться со мной и моими парнями, если что.

– Спасибо, но для меня охота на лосей закончилась. Надеюсь на добычу покрупнее.

Биргер улыбнулся, не разжимая губ.

– Понимаю, понимаю… Я всегда с удовольствием помогу в поисках твоей дочери, Лелле. Ты только скажи. У нас полно снаряжения, а мои парни выносливы и легки на подъем.

– Спасибо, буду иметь в виду.

Биргер хлопнул ладонью по корпусу машины:

– Ну, береги себя.

– Ты тоже.

Лелле запустил двигатель и, развернувшись, поднял руку в знак прощания. Включил фары и поехал к воротам. Горло еще горело, обожженное горячим кофе, дышать было трудно. У ворот ему пришлось постоять какое-то время, мотор работал на холостом ходу. Глянув в зеркало заднего вида, он увидел, как кто-то двигается за освещенными окнами. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем створки со скрипом раздвинулись.

* * *

– Почему этот учитель привез тебя домой сегодня?

– Я ждала автобус, и он предложил.

– И ты просто так согласилась?

– А что мне оставалось делать?

– По-моему, он выглядит немного подозрительным. Тебе стоило дождаться автобуса.

Мея скосилась на Карла-Юхана сквозь пряди волос:

– Ты ревнуешь?

Он громко рассмеялся, и теплый воздух приятно коснулся ее затылка.

– Только не к этому старому лису!

Мея освободилась из его объятий и, откинув в сторону одеяло, вылезла из кровати. Липкая сперма осталась между ног, и она подумала, что скучает по возможности спать одной, в собственной постели.

– Мне жаль его. Он, похоже, такой одинокий. Брошенный всеми.

Карл-Юхан шутливо протянул к ней руки:

– Не он один чувствует себя брошенным.

В туалете Мея попыталась вытереть промежность туалетной бумагой, но в конце концов сняла футболку и полезла в душ. Скоро по другую сторону занавески появилась тень Карл-Юхана. Она слышала, как он поднял крышку унитаза и с шумом справил малую нужду. Надо было закрыть дверь… Похоже, ему невдомек, что людям иногда хочется уединения.

Прошло довольно много времени, пока вода потеплела, но к холодной воде Мея привыкла. Она стояла совершенно неподвижно под струями. Ей хотелось, чтобы поскорее настало утро и она смогла уехать в школу. Сквозь шум воды она слышала, как Карл-Юхан чистит зубы, и зажмурилась, чтобы не видеть его. Но занавеска отъехала в сторону, и он встал рядом с ней:

– Тебе следует держаться подальше от этого учителя.

– Он мой классный руководитель.

– Да, но вовсе не обязательно кататься в его машине.

– Я не каталась. Он просто отвез меня домой. Здесь нет ничего странного, учитывая, что его дочь пропала, как раз поджидая автобус.

– По-моему, тебе следует быть осторожнее. И маме с папой не нравится, когда к нам кто-то приходит.

– Да? Этого ты никогда не говорил.

Мея отодвинула занавеску, потеснила Карла-Юхана, вышла из кабины, сдернула полотенце с вешалки и небрежно обернула вокруг себя. Он что-то сказал ей вслед, но слова утонули в шуме воды. Воздуха не хватало, она подошла к окну и, подняв крючок, приоткрыла створку.

Внизу по двору шла Анита. Мея прищурилась и впилась взглядом в ее крошечное тело. Женщина быстро семенила по двору, прижимая к себе что-то, словно боялась уронить. За ней тенью следовал черный кот. Анита пнула его так, что бедняга отлетел на пару метров и обиженно завопил.

Словно почувствовав взгляд Меи, Анита обернулась на окна. В свете фонаря ее лицо напоминало опару для булочек: щеки свисали вниз. Она подняла руку, и Мея махнула в ответ. Почему это Анита так обошлась с котом? Кто ее так разозлил?

* * *

Дни становились короче, но при этом тянулись целую вечность. Лелле чувствовал себя плохо, по утрам он пил кофе маленькими глоточками, борясь с тошнотой. Просмотр социальных сетей оборачивался для него мукой. На странице Лины в Фейсбуке Анетт выложила снимок с УЗИ и написала: «Поторопись домой, Лина. Скоро у тебя появится маленький братик или сестренка». Снимок получил двести тридцать два лайка и свыше сотни комментариев – исключительно восторженные возгласы и сердечки пастельных тонов. Лелле цедил кофе между зубами и кривился, читая всю эту сопливую лабуду.

Уроки он вел на автомате, вместо лиц парней и девчонок видел белые пятна. В учительской отделывался общими фразами о погоде, пил кофе, ел бананы или просто стоял у окна. На Анетт и ее растущий живот он старался не смотреть. Никто больше не спрашивал его о Лине, и он начинал злиться, стоило ему подумать об этом. Только школьная медсестра все еще интересовалась, но она раздражала его своей неспособностью четко сформулировать, что же ей, собственно, хочется узнать. В конце концов он пришел к выводу, что эту дуру интересовал он сам, и стал избегать ее.

За стенами утопавшего в свете люминесцентных ламп школьного здания царили сумерки. В последние дни Лелле все чаще выбирался на улицу в обеденный перерыв и гулял среди луж, усыпанных окурками. Настоящего холода еще не было. Не то что во времена его детства, когда снег толстым слоем покрывал землю уже в октябре. Он рассказывал Лине, какие лютые морозы были раньше, и держались они не пару недель, а почти всю зиму. Но Лина любила зиму. Любила поездки на снегоходе по озеру, любила рыбачить вместе с ним. Когда они в последний раз выбрались на рыбалку, он взял с собой два термоса с кофе, потому что она уже выросла из горячего шоколада. Это было четыре года назад, а кажется, что все сто.

Единственной из всех он замечал Мею. Девчушка выглядела ужасно одинокой. Сидела за партой в куртке – видимо, постоянно мерзла. У нее не слишком получалось заводить друзей. Он подумал, что надо бы уделять ей больше внимания, спрашивать о делах.

Такой случай вскоре представился. Он шел домой, Мея сидела на полусгнившей скамейке в парке, вороша носком ботинка кучу опавших листьев. Руки засунуты глубоко в карманы, из ноздрей вырываются белые облачка. На ней была одежда не по погоде, ни варежек, ни шапки. Не задумываясь, Лелле направился к ней. Услышав шаги, она вздрогнула, словно ее застали на месте преступления.

– Вот ты где. – Он попытался улыбнуться.

Звучало по-дурацки, даже странно, что девочка не закатила к небу глаза. С близкого расстояния особого сходства с Линой не было, но все равно у него защемило сердце.

– Ты не против, если я здесь посижу немного?

Она пожала плечами и отодвинулась в сторону, хотя места на скамейке было достаточно. Лелле сел и почувствовал, как сырость просочилась сквозь джинсы.

– Тебе нравится в нашей школе?

– Да, все нормально.

– Ты уже завела себе друзей?

Она скривилась, было видно, что вопросы ее раздражают.

– Ты говорила, у тебя есть мама? – попытался найти подход Лелле. – И где она живет?

– Она живет здесь, в Глиммерстреске. У Торбьёрна.

– У Торбьёрна Форса?

Мея кивнула.

– Ничего себе.

Он растерялся от неожиданности. Хассан был прав. Торбьёрн Форс обзавелся женщиной, проведя всю жизнь в одиночестве. Это выглядело настоящим чудом.

– Почему же тогда ты живешь в Свартшё? Разве тебе не следует жить с мамой и Торбьёрном?

– Мы с Силье не ладим. Я предпочитаю жить с Карлом-Юханом.

– А Торбьёрн? Ты ладишь с ним?

Она пожала плечами:

– Торбьёрн немного странный, конечно, но всегда хорошо относился ко мне. Я переехала не из-за него. Просто время пришло.

Лелле кивнул, словно понял, но надеялся, что она скажет больше.

Мея повернула голову и уставилась на него так, будто он внушал ей страх:

– Это правда, что твоя дочь пропала?

Пришла его очередь отвечать на неприятные вопросы.

– Да, правда.

– Но ты ищешь ее?

– Конечно. И буду искать всегда.

Он извлек из кармана бумажник, достал фотографию и протянул ей. Она долго смотрела на Лину, и за это время он успел разглядеть розовый лак на ее ногтях.

– Твоя дочь похожа на другую исчезнувшую девушку, – сказала Мея. – Ну, на ту, что на объявлениях.

Лелле кивнул. Забирая у нее снимок, он обнаружил, что рука у Меи холодная, как ледышка, и не без труда подавил желание согреть руки девочки свои дыханием, как когда-то согревал Лине.

– Тебе будет трудно найти себя друзей, если ты захотела жить в Свартшё, – сказал он. – Брандты держатся особняком.

Она отвернулась и пнула носком кучу листьев так, что они веером разлетелись.

– Я обычно тяжело схожусь с людьми, так что как-нибудь переживу. Зато теперь у меня есть Карл-Юхан и его семья. Биргер и Анита приняли меня с распростертыми объятиями.

– Это здорово. Но на всякий случай знай, что я тоже здесь, если возникнет нужда. Понимаю, нелегко начинать в новой школе, особенно в таком маленьком населенном пункте, где все знакомы друг с другом.

Мея скосилась на него и облизнула сухие губы.

– Спасибо, – сказала она. – Но я привыкла. – Девчушка встала и провела ладонями по мокрым джинсам. – Ну, мне надо на автобус.

Ее колени ударялись друг о друга, когда она шла, словно искали опору. Тоненькая как тростинка… От жалости у него заныло сердце. Оставалось только надеяться, что обитатели Свартшё откормят ее.

Мея стояла на автобусной остановке, обхватив плечи и переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться. Лелле тоже замерз, но он продолжал сидеть на скамейке, пока не пришел автобус и пока он не убедился, что девочка зашла в него.

* * *

Она проснулась оттого, что он стоял, наклонившись над ней. Лампа раскачивалась на шнуре, и создавалось впечатление, будто вся комната ходит ходуном. Его дыхание, попадая на кожу, вызывало неприятные ощущения, словно водили наждачной бумагой. Она приподнялась на локтях и увидела, что он держит какой-то блестящий предмет. Постепенно до нее дошло, что это были наручники; они тихо позвякивали в его руке, в другой руке был темный шарф.

– Что это?

– Надевай давай.

Он завел ей руки за спину, и наручники сдавили запястья. Потом завязал глаза шарфом. Она почувствовала легкое движение воздуха и догадалась, что он машет рукой перед ее лицом, пытаясь убедиться, что она ничего не видит. Мгновенно охватила паника. Что он задумал? Какую-то новую отвратительную игру? Или хочет избавиться от нее? Во рту появился металлический привкус, она задрожала, и это не укрылось от его глаз.

– Почему ты трясешься?

– Не знаю.

– Сколько раз мне повторять, что тебе не следует бояться меня? – зло произнес он.

Она чувствовала его дыхание на своей щеке. Сжала губы и попыталась притвориться спокойной. Он прижал ее к себе, погладил ладонями по плечам, словно хотел согреть. Потом схватил за талию и потащил через комнату.

Она услышала, как дверь открылась. Откуда-то сверху пахнуло холодом, и сердце забилось быстрее.

– Поднимайся, – приказал он.

Идти по ступенькам со скованными за спиной руками, да еще вслепую было тяжело. Когда они достигли верха лестницы, она задыхалась, словно взобралась на Кебнекайсе, самую высокую гору Швеции. Судя по звуку, он отпер еще одну дверь, а потом ее волной накрыл холодный воздух. Он крепко держал ее за руку и вел за собой. Она слышала, как хрустят под ногами схваченные морозцем сухие листья, как шумят деревья вокруг. Голова кружилась от запахов леса и приближавшейся зимы. Было очень холодно, но свежий воздух делал ее сильнее. Шарф немного сдвинулся, но это ничего не изменило – она поняла, что была ночь. Мысли роем закружились в голове. Неужели это шанс? Надо попробовать вырваться и убежать. Надо кричать – вдруг кто-нибудь услышит? Но он держал ее крепко, к тому же руки были скованы. Кричать бесполезно – он сразу заткнет ей рот.

Нахлынул страх. Наверное, он убьет ее, вот прямо сейчас, для того и вывел. Она ему надоела, наигрался. Посчитал, что больше с нее нечего взять, и решил избавиться раз и навсегда.

Она резко остановилась:

– Куда мы идем?

– Ты же все ныла, что хочешь подышать свежим воздухом. Ну так дыши. Пользуйся случаем, пока есть возможность…

Она сделала глубокий вдох, чтобы справиться с дрожью. Ей хотелось еще постоять, но он потащил ее назад:

– О’кей, хватит на сегодня. Ты замерзла.

– Еще чуть-чуть…

– Еще не хватало, чтобы ты заболела.

Когда она снова оказалась в квадратной комнатушке, ее охватило разочарование. На запястьях остались отметины от наручников. Опустившись на кровать, она позволила ему закутать себя в одеяло. Теперь она горько сожалела, что не попробовала сбежать. Ничем хорошим это бы не кончилось, но и вернуться в зловонную дыру не лучше. После прогулки она поняла, что в ее тюрьме пахнет гниением. Как в могиле.

– Теперь ты не сможешь заявить, что я ничего не делаю для тебя, – сказал он. – Я делаю все возможное.

* * *

С тех пор как исчезла Лина, действия Лелле носили импульсивный характер, он совершал те или иные поступки, подчиняясь внезапным порывам, настолько внезапным, что мозг зачастую не успевал вмешаться.

Так, спустя какое-то время после разговора с Меей он обнаружил, что пересекает деревню по Гаммельвеген, дороге, ведущей к южному краю озера и площадке для разворота машин, находившейся совсем близко от усадьбы Торбьёрна Форса. До него дошло, что именно туда он и держит путь, когда между соснами и елями показался дом.

Остановив машину, он сидел в ней какое-то время. Конечно, он был знаком с Торбьёрном, но не более того. Два одиноких волка, обитавших с разных сторон леса.

То, что Торбьёрн нашел себе подругу, просто не укладывалось в голове. После смерти родителей он всегда жил один и, как это было всем известно, собирал порнографию, в то время как в настоящих отношениях раз за разом терпел крах. О привычках Торбьёрна много болтали. Он якобы отправлял деньги по Интернету незнакомым дамочкам, а его полученная по наследству усадьба постепенно приходила в упадок. Он любил подглядывать за приезжавшими купаться на озеро. Лелле знал, что Торбьёрн Форс работал в лесу и баловался алкоголем в молодости, и это, пожалуй, всё.

Нет, не всё. Этот Торбьёрн должен был ехать в одном автобусе с Линой в то роковое утро три года назад. Лелле до сих пор прекрасно помнил, как мужчина стоял перед ним и теребил неопрятные усы.

«Ее не было там, когда я пришел. Я один был на остановке. Спроси водителя. Мы не видели ее».

Полиция ему поверила. Сам же Лелле до сих пор подозревал всех и каждого.

Дом Торбьёрна пребывал не в лучшем состоянии. Покосился с правой стороны и зарос травой до подоконников. Входная дверь была приоткрыта, на ступеньке крыльца растянулась худая собака. При виде Лелле она лениво махнула хвостом, но даже не попыталась подняться.

Лелле постучал по косяку:

– Эй, есть кто-нибудь?

Прошло довольно много времени, прежде чем в темноте появился силуэт. К нему вышла женщина, одетая в застиранный махровый халат и видавшие виды тапочки. Волосы львиной гривой обрамляли лицо, на щеках – потеки туши. Она удивленно приподняла тяжелые веки, увидев его:

– Ты кто?

– Меня зовут Леннарт Густафссон.

Он собирался протянуть ей руку, но увидел, что она держит кисть и палитру. Краски с палитры капали на пол.

– Мы встречались раньше?

Он почувствовал кисловатый запах сигаретного дыма.

– По-моему, нет. Ты, вероятно, Силье? Я учитель твоей дочери в Таллбакской школе.

Ее глаза расширились.

– Что-то случилось с Меей?

– Нет-нет, с ней все в порядке.

– Мея не живет здесь больше. Она переехала.

– Я в курсе. Отчасти поэтому и пришел.

Силье сделала приглашающий жест кистью:

– Входи. И не снимай обувь.

Лелле дышал через рот, пока она вела его в гостиную, где у окна стоял мольберт. У стены – потертый диван с пятнами от красного вина, рядом с диваном низкий столик, заставленный пустыми бокалами, пепельницами и немытыми фарфоровыми чашками. Окно было открыто, несмотря на холод, но даже это не могло перебить зловоние, царившее внутри. Только сейчас он заметил, что под халатом у нее голое тело. Обвисшая грудь и стринги. Смутившись, он опустил взгляд на грязный пол.

– Не выпьешь бокальчик? – спросила Силье, подняв бутылку с вином.

Не дожидаясь ответа, она сделала пару глотков, потом щелкнула зажигалкой. Сигаретный дым сработал как освежитель в затхлом воздухе. Торбьёрна не было ни видно, ни слышно.

– Мея перебралась к своему парню.

– Да, я слышал это.

– Мы пытались вернуть ее, но она словно чокнулась, нам не достучаться до нее.

Сигарета висела в уголке рта, женщина медленно наносила мазки на закрепленный на мольберте холст. Лелле кашлянул.

– А где Торбьёрн?

– Он работает в лесу.

– Чем конкретно он там занимается?

– Я не знаю, но он скоро придет.

Лелле вытянул шею, попытался взглянуть на ее картину.

– Мея рассказывала, что вы переехали сюда летом.

– Да, все правильно.

– И тебе здесь нравится?

Силье перестала рисовать. Из-за черных теней ее глаза выглядели огромными.

– Какая разница? – сказала она. – Порой особо не из чего выбирать.

– А Торбьёрн? Он не обижал вас, я надеюсь? Тебя и Мею?

– Он самый добрый мужчина, которого я когда-либо встречала.

– То есть Мея уехала не из-за него?

Силье в последний раз затянулась сигаретой и сунула тлевший окурок в стоявшую на подоконнике пустую пивную банку. По возрасту мать Меи была еще не старой, но тяжелая жизнь оставила свои следы на ее лице. Нижняя губа дрожала, когда она посмотрела на Лелле.

– Никто не гнал отсюда Мею. Просто Карл-Юхан вскружил ей голову. Мы вдвоем пытались вернуть девчонку домой. Ездили в их чертову дыру и просили: возвращайся, – но она не захотела и слушать.

– Она слишком мала, чтобы переезжать без твоего согласия. Ты обращалась в социальную службу?

Силье фыркнула:

– Они ни разу не сделали ничего хорошего для нас с Меей.

– Я знаю одного полицейского, – сказал Лелле. – У него здорово получается разговаривать с молодежью.

– Я не хочу привлекать никого из властей. Все закончится тем, что они попробуют забрать Мею у меня. А я этого не переживу.

Черные слезы побежали по щекам, кисточка завибрировала в руке. Силье потянулась за вином и сделала большой глоток:

– Мея знает, что я нуждаюсь в ней. Что я не справлюсь сама. Она в конце концов вернется.

Лелле окинул взглядом грязную комнату, посмотрел на стоявшую перед ним едва одетую нетрезвую женщину:

– Может быть, ты хотела сказать, что Мея нуждается в тебе?

Она скривилась, словно от боли:

– Я больна, поэтому мы необходимы друг другу. Мне было столько же лет, как Мее сейчас, когда я ее родила. С тех пор мы были вдвоем против целого мира.

Она резко замолчала, по всему ее телу пробежала дрожь. Лелле стоял в растерянности. Он вспомнил, как Мея сидела на холоде одна, без нормальной одежды. Ему стало не по себе.

– Я понял, что вы много переезжали… По-моему, для Меи сейчас важнее всего стабильность, чувствовать, что у нее есть дом. Настоящий дом.

– Я же говорила, что мы пытались!

– Мой друг из полиции может съездить и поговорить с ней. Просто поговорить. Он не будет писать рапорт…

– Нет, я же сказала. Я не хочу вмешивать полицию! – Силье качнулась и подняла кисточку как оружие. – Я думаю, тебе лучше всего уйти сейчас. Мне нельзя волноваться.

Лелле примирительно поднял руки и вышел на крыльцо. Ноги тяжело двигались по густой траве, и от злости у него гудело в голове. Будь его воля, он бы, наверное, убивал всех родителей, которые не боролись за своих детей, а занимались решением собственных проблем.

Он уже собирался сесть в машину, когда Силье высунула голову наружу и крикнула ему:

– Передай Мее, что я скучаю по ней.

* * *

– Все дело в дыхании. Чтобы стать с оружием единым целым, вы должны дышать в унисон.

Сапоги Биргера скрипели, когда он переминался с ноги на ногу за спиной Меи. Земля была покрыта бурыми листьями. Мея стояла на коленях и чувствовала, как влага просачивается сквозь джинсы. Ружье не хотело лежать спокойно в ее руках – вибрировало под пальцами. Она чувствовала взгляды Биргера и братьев на своем затылке. Парни только что продемонстрировали ей, как надо стрелять. Наделали черных дыр в нарисованной мишени в районе сердца и головы. Показали, как следовало дышать, пока палец обнимал спусковой крючок. По словам Биргера, выстрел приходил из глубины души. Но Мея слишком напрягалась, опасаясь отдачи, легкие и мышцы не хотели подчиняться. Заряд уходил слишком высоко, гораздо выше мишени. И результат получался тем хуже, чем больше она стреляла. Оружие пугало ее.

– Мы палим чуть ли не с пеленок, – с усмешкой сказал Ёран. – Надо просто сохранять терпение, и все получится.

Сам он в этом деле превосходил братьев. Биргер бросал глиняные тарелки вверх, и пули Ёрана разбивали их вдребезги. Он мог занять новую позицию для стрельбы всего за несколько секунд. Мее он и так напоминал хищного зверя, а с ружьем тем более. Она стояла, закрыв уши руками, и смотрела на него, радуясь, что ее обучение на сегодня закончилось.

Биргер обнял ее, от холодных щек пахло порохом.

– Думаю, ты еще не готова к охоте на лосей в этом году, малышка. Но следующей осенью тебе удастся завалить быка.

Карл-Юхан выглядел иначе в зеленом камуфляже. Более серьезным. Взрослее.

– Жаль, что темнеет так рано, – сказал он. – Иначе могли бы тренироваться каждый день. Только ты и я.

Он ловко двигался через брусничник и даже не заметил, что она отстала. Мея шла с Биргером. Солнце низко висело над деревьями, длинные тени неотступно сгущались. Биргер часто останавливался, наклонялся, искал еще оставшиеся ягоды, крутил головой и втягивал носом воздух, словно почуял что-то. Каждый раз, когда их взгляды встречались, он улыбался:

– Я рад, что ты была сегодня с нами, Мея. Все должны уметь обращаться с оружием.

– А не лучше, если бы оружия вообще не было?

– Сейчас ты говоришь так, как пишут в газетах. Не будь такой наивной, девочка. Ты ведь знаешь, что государство сократило численность сил гражданской обороны? А ведь в мире творится всякая чертовщина. Ну нет, способность защитить себя никогда не играла столь важной роли, как теперь. – Биргер усмехнулся. – Власти не любят, когда мы вооружаемся. Поскольку вооруженное население – угроза любой диктатуре, так вот. Но на самом деле у нас больше оружия, чем они могут себе представить. Поскольку мы не собираемся сами копать себе могилы.

– А это законно – иметь его в таком количестве?

Он ухмыльнулся:

– Мы ставим собственное выживание и свободу выше деспотичных шведских законов. В конечном счете только это имеет значение.

Показалась усадьба, белый дым поднимался к темнеющему небу, как бы приглашая их. Голод давал о себе знать, и Мея уже начала мечтать о тепле и запахах кухни Аниты. Биргер неожиданно обнял ее за плечи и положил подбородок на макушку:

– Самые важные знания, которые я дал моим сыновьям, – это искусство выживания. Учись постоять за себя, Мея, тогда никто никогда не сядет тебе на шею.

* * *

Она снова оказалась в багажнике. Автомобиль трясло на плохой дороге. Шум радиоголосов звучал для нее как песня. Она грызла кляп, чувствуя жжение в уголках рта. Руки онемели за спиной, а шея все еще болела в том месте, где лежали его пальцы. Когда багажник закрылся, она не сомневалась, что он ошибся, просто не заметил, что она еще дышит.

На какое-то время она впала в беспамятство. Куда он ее возил? Легкие ныли, словно она пробежала марафон. Комната медленно приобретала знакомые очертания. Стены, тронутые плесенью по углам, тусклая лампочка под потолком, эта чертова узкая кровать, больше похожая на лежанку…. Все то же самое. Приложив пальцы к шее, она почувствовала, как под кожей пульсирует кровь, потом повернулась к тени и приложила два пальца к стене, словно хотела проверить пульс у своей бесплотной соседки.

– Мы еще живы, – прошептала она.

Полежала еще немного и заставила себя съесть кровяную запеканку. Не всю, конечно, чуть-чуть. Твердые кусочки застряли между зубов. Налила теплого молока из термоса и прополоскала рот. Поморщилась и проглотила молоко. Затем потянулась так, что суставы захрустели. Спустила ноги на пол, посидела, хотя ужасно хотелось лечь. Нет, ложиться она не будет – нужно подкачать мышцы. Сделала несколько отжиманий – это было настолько тяжело, что она, быстро сдавшись, легла щекой на холодный бетон. Тело противилось тренировкам, а может быть, она сама им противилась в душе. Из-за страха – понятно, как он поступит с ней в случае неудачи.

Ее взгляд упал на ножку кровати: что-то на ней было. Какая-то веревка? Она подвинулась ближе и увидела, что это лиловая резинка для волос. Резинка для волос? Уж точно эта девчачья штучка не принадлежит ее похитителю.

Подставив плечо под край кровати, она с трудом приподняла ее и стянула резинку с ножки. Рассмотрела на свету и обнаружила на ней светлые волосы, намного светлее, чем ее собственные.

Она чуть не задохнулась от ужаса, когда до нее дошло, что могла означать находка. Ей пришлось приложить кулак к губам, чтобы запеканка не вылетела обратно.

Когда он вошел, резинка была на ее запястье в виде браслета.

На этот раз он почему-то нервничал, схватил ведра, скрылся с ними, вернулся, поставил на тумбочку еду: картошка в мундире и темные сосиски. Из крови, что ли? Казалось, все, что он приносил ей, делалось из крови. Она старалась не смотреть на еду, а вот на него – да, уставилась во все глаза.

В зимней куртке он выглядел еще больше. Шея под воротником была красной, она это заметила.

– В чем дело? Почему ты таращишься на меня? – не выдержал он.

Она попыталась справиться со своим страхом, говорить спокойно:

– Здесь был кто-то до меня?

Он машинально потянулся к лицу, почесал щеку, не снимая маску, затем ослабил молнию на куртке:

– Что ты имеешь в виду?

– Кто-то раньше жил в этой комнате?

– Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Просто мне кажется, что здесь кто-то был до меня.

Он сунул руку под куртку, прижал к груди. Глаза шарили по углам.

– Ты что-то нашла?

– Ничего я не нашла, – пожала она плечами. – Просто подумала и решила спросить.

– У меня нет времени слушать всякую ерунду. Поешь и попытайся поспать немного. Бред какой-то.

Ей показалось, что его рука дрожала, когда он взялся за ручку двери. Это придало ей мужества.

– Где она сейчас? Что ты сделал с ней? – прямо спросила она.

Он резко повернул голову и обжег ее взглядом:

– Если ты не прекратишь задавать дурацкие вопросы, я больше не вернусь. И ты тут сгниешь.

* * *

По утрам было хуже всего – холодный и сырой воздух проникал под воротник, и он постоянно мерз, да еще эта темень за окном. Не сказать, чтобы в школе было тепло, но борода после улицы сразу становилась мокрой от растаявшего инея. В классе пахло сырыми пуховиками, которые мало кто снимал. В неживом свете ламп лица выглядели болезненно-бледными. Многие шмыгали носом, у девиц под глазами размазана тушь после пробежки до школы на пронизывавшем ветру.

Мея сидела на своем месте у окна, шея обмотана шарфом до самого рта, на голове капюшон. Лелле испытал облегчение и даже обрадовался, увидев ее. До него дошло, почему она оказалась в Свартшё. Слова Силье эхом отдавались в его голове. Мея знает, что я нуждаюсь в ней!

В обед он нашел ее на скамейке на улице. Протянул бумажный стаканчик с кофе, и она взяла, не протестуя. У него тоже был кофе.

– Я не знал, любишь ли ты с молоком.

– Без разницы, могу и черный выпить.

Девчушка подвинулась, освободив ему место. Солнце висело над верхушками елей, но его свет был совсем слабый.

– Я слышала, ты ездил к Силье, – сказала она.

– Да, так и есть.

– Зачем?

– Просто беспокоюсь о тебе.

Мея вздохнула и посмотрела вдаль, в сторону футбольного поля, на котором не было ни души.

– Ты беспокоишься обо мне, потому что я похожа на твою исчезнувшую дочь?

– Нет, – ответил он быстро. – Д-да, пожалуй… – добавил немного спустя.

Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

Потом они какое-то время молчали. Лелле старался не думать о том, что о них могут подумать. Взрослый мужчина и семнадцатилетняя девочка довольно долго сидят рядом. Учитель и ученица. Вне класса. Подобное всегда порождает массу слухов.

– Она была пьяная, когда ты пришел? – спросила Мея.

– Немного.

Девочка скосилась на него:

– А ты? Ты употребляешь алкоголь?

– Иногда. Но я заметил, что от него только хуже.

– Алкоголь запрещен в Свартшё. Биргер и Анита ненавидят его и наркотики.

– А ты как относишься к алкоголю?

Она пожала плечами:

– Приятно приходить домой и знать, что там все трезвые. С Силье не так. С ней никогда не известно, как все будет.

– Ну, это я могу понять.

Кофе остыл, и Лелле прикладывался к стаканчику только для вида. Старался обдумывать свои слова, прежде чем доверить их языку.

– Как у тебя дела с Карлом-Юханом?

– Нормально.

– А что произойдет, если ваши отношения прекратятся? Куда ты тогда направишься?

Она скривилась, уставив взгляд в стаканчик:

– Они не прекратятся.

– Нелегко жить вместе, особенно когда ты молод и еще надо найти себя. Никто не любит, когда его подавляют.

Мея отделалась быстрым взглядом вместо ответа, но Лелле увидела, что она понял смысл сказанного им.

Он вылил остатки кофе, смял в руке пустой стаканчик и показал в сторону Серебряной дороги, блестевшей в холодных лучах солнца:

– Я живу в паре километрах на север. Глиммерстреск, двадцать три, красный дом. Если тебе что-то понадобится или ты захочешь исчезнуть куда-то на время, моя дверь всегда открыта. Свартшё для тебя не весь свет.

Ее глаза расширились немного, но она ничего не сказала.

– Подумай об этом.

Когда он поднялся, собираясь уйти, его тело было потным под курткой, несмотря на холод.

* * *

Мея осталась сидеть на скамейке и смотрела ему вслед. Ей не хотелось возвращаться в освещенные коридоры школы, снова оказаться среди шума и смеха. Начало холодать, мороз слегка щипал щеки, лужи затянуло тонкой ледяной коркой. Она с трудом удержалась от соблазна прыгнуть, как в детстве, на замерзшую лужу – а вдруг увидят?

Прозвучавший словно ниоткуда голос Вороны застал ее врасплох:

– И что это было?

– Ты о чем?

– Ты и Лелле Густафссон.

– Ничего. Он просто захотел поговорить.

– Вы спите друг с другом?

Мея не смогла удержаться от смеха:

– Ты с ума сошла!

Ворона ухмыльнулась:

– Не хочешь прогуляться со мной немного?

На ней было черное пальто, красная, как брусничина, вязаная шапка натянута на уши. Лицо сильно накрашено. Они направились в сторону от школы к березовой рощицы, выглядевшей довольно уныло.

Ворона закурила и набрала замерзшими пальцами номер на телефоне. С выкрашенных в черный цвет ногтей ухмылялись маленькие черепушки.

– От кого мы прячемся? – спросила Мея.

– Мы не прячемся. Мы ждем кое-кого.

Ворона прищурилась, глядя между деревьями.

– Ждем? И кого?

– Одного парня. Обычно я покупаю у него сигареты.

Скоро появился красный мопед, управлял которым парень в кожаной куртке. Шлем висел у него на руле, волосы трепал ветер. Он заглушил мотор и, не слезая с сиденья, кивнул в сторону Меи:

– Кто это еще?

– Это Мея, – сказала Ворона. – Она клевая.

– Ты что, забыла, что я говорил тебе относительно посторонних?

– Она не посторонняя. – Ворона покровительственно обняла Мею одной рукой и улыбнулась. – Это Мике, но мы называем его по фамилии – Варгом. Что бы там ни говорили, его нечего бояться.

Варг ухмыльнулся. Ворона протянула ему несколько смятых купюр, и он быстро сунул их в куртку. Потом бросил взгляд в сторону школы и, достав небольшой пластиковый пакет, передал девушке. Та зажала пакетик в кулаке и улыбнулась накрашенными красными губами. На все ушло несколько секунд.

Однако Варг не спешил уезжать, впился глазами в Мею:

– По-моему, я видел тебя раньше…

Мея натянула на голову капюшон:

– Я так не думаю.

– Готов поклясться… Я тебя точно где-то видел.

– Тебе все блондинки кажутся знакомыми, – захихикала Ворона. – Ладно, нам надо идти. В отличие от тебя мы хотим чего-то добиться в жизни.

– А, ну-ну. Я и не знал, что профессию шлюхи можно считать большим достижением!

Ворона подняла средний палец, и Варг рассмеялся.

Он уехал, а Ворона, взяв Мею за руку, сказала:

– Всякого дерьма много болтают, но я знаю Варга с тех пор, как себя помню. Он мне как брат. И я никогда не повернусь к нему спиной, как некоторые.

– Что же он такого натворил? – спросила Мея.

– Да ничего. Просто он был с Линой Густафссон, когда она пропала. А людям всегда надо обвинить кого-то.

Мея почувствовала, как у нее зачесался затылок. Она подумала о Лелле, вспомнила, какие печальные были у него глаза, когда они сидели в машине. У него был такой вид, словно он в любой момент мог упасть на руль и разрыдаться.

– Значит, по-твоему, Варг не имеет никакого отношение к ее исчезновению?

Ворона улыбнулась еле заметно:

– Я никогда не спрашивала его. И не уверена, что хочу это знать.

* * *

Осенью он наверстывал то, что недоспал летом. Усталость могла навалиться на него в любой момент, и он уступал ей без всякого сопротивления. Если был за рулем – парковался на краю дороги и откидывал назад сиденье. Если сидел в кухне за столом, клал руки на столешницу и ронял на них голову. Порой он просыпался на диване в одежде, с нечищеными зубами, поворачивался на другой бок и снова погружался в сон. Видя свое отражение в темных окнах, он знал наверняка, что ужинал один. Однако дочь все время находилась рядом с ним.

Лелле спал, когда у его дома остановился полицейский автомобиль. Он не слышал, как хлопнула дверца, не слышал шагов по гравию – проснулся только, когда трели звонка сменились бесцеремонным грохотом.

– Вот черт, ты что, дрыхнешь? Еще только шесть часов.

Снаружи моросил дождь, и волосы Хассана завивались на лбу.

– Что-то случилось?

– Нет, я просто хотел узнать, как у тебя дела. Найдется кофе?

– Само собой, однако тебе придется разуться, если ты собираешься войти.

Лелле побрел на кухню. Кивнул на термос, стоявший на столе, и Хассану пришлось самому принести чашки. Кофе был еще горячий, хотя Лелле не помнил, чтобы он его заваривал.

Он чувствовал, как Хассан наблюдает за ним со стороны.

– Ты работал сегодня?

– Конечно, – кивнул Лелле.

– Что, детишки тебя так вымотали? – Полицейский тяжело опустился за стол и налил себе полную чашку. – А что к кофе предложишь?

– У меня есть батон.

– Нет, не годится. Я имею в виду булочки и печенье. То, что можно макать.

– Ты такое ешь? По-моему, тебе надо заботиться о фигуре.

– Да пошел ты.

Лелле достал хлебную корзинку с батоном, а с масла – оно было в пластикой упаковке – предварительно снял крышку, иначе Хассан увидел бы, что оно уже неделю как просрочено. Сыра у него не нашлось, а уж печенья тем более.

– Тебе надо есть, приятель, – буркнул Хассан. – Сколько килограммов ты потерял?

– Мне и так нормально. Давай о другом. Как продвигается расследование исчезновения Ханны Ларссон?

– Ты прекрасно знаешь, что я не занимаюсь этим делом.

– Но ты ведь наверняка что-то слышал? Полиция проводит связь между исчезновениями Лины и Ханны?

Хассан потянулся за хлебом, сказал, что он черствый, и намазал кусок толстым слоем масла.

– Такая связь не исключается, но между этими случаями прошло слишком много времени. Три года, сам понимаешь.

– Да, это, должно быть, неразрешимая задача для полиции. Самая настоящая головоломка.

Хассан не удостоил его ответом. Допил кофе и снова наполнил чашку.

– Ты что, не собираешься спать ночью? – усмехнулся Лелле.

– У меня работа.

– Неужели что-то у нас происходит в это время года?

– А то.

Лелле потянулся к термосу и тоже налил себе кофе. Его мучили жажда и неприятный запах во рту. Он пригладил волосы рукой и почувствовал, что пальцы стали липкими от пота.

– Пошли, покажу тебе кое-что, – сказал он Хассану и повел его в свой кабинет.

Включив все лампы, он принялся расхаживать перед стеной, увешанной вырезками из газетных статей и распечатками из Интернета об исчезновении Лины. Летом он добавил к своей коллекции подборку, касавшуюся Ханны Ларссон. Фотографии обеих девушек были прикреплены по соседству, и при взгляде на них у него каждый раз перехватывало дыхание – настолько похожи были девчушки. Как сестры.

– Ну что, вы еще сомневаетесь в наличии связи?

Хассан почесал затылок, но промолчал.

Лелле постучал ногтем по статье, в которой журналист из «Норрботенс-Курирен» провел параллель между обоими случаями. Заголовок, казалось, кричал со стены: «Пугающее сходство двух историй с внезапным исчезновением девушек».

– Что ты хочешь услышать от меня? – наконец сказал Хассан.

– Между двумя этими историями определенно есть связь. Это не мой вымысел – даже журналисты заметили. Я хочу убедиться, что и полиция видит ее.

Хассан скрестил руки на груди, он выглядел усталым.

– Поверь мне, – грустно произнес он. – Мы видим ее.

* * *

Он всегда становился добрее, ударив ее. После этого она могла просить о чем-то. Раскрытая аптечка со средствами первой помощи лежала на полу. Он настаивал на необходимости прижечь зеленкой болячки.

– Может быть заражение крови, – сказал он, услышав ее отказ. – Особенно если учесть, что ты не моешься.

Ха! Не моешься! Она ненавидела его кисло-сладкий запах, говоривший о том, что он явно не любитель водных процедур. Этот запах висел в комнатушке даже после его ухода.

– Мне нужен свежий воздух, иначе ссадины не заживут никогда.

– На улице холодно.

– Неважно. Мне просто надо подышать немного.

– Не сейчас.

– Пожалуйста.

– Не сейчас, я сказал! Твое нытье не поможет.

Он разозлился, но недостаточно, чтобы она сдалась. У нее еще оставался шанс. Она попыталась смягчить голос:

– Послушай, нам не нужно далеко забираться, я могу высунуть нос наружу и просто наполнить легкие.

Он наклеил пластырь ей на лоб и большим пальцем разгладил края, потом кивнул в сторону тарелки, стоявшей на тумбочке. На тонкие ломтики хлеба и блестевшие от жира куски лосося.

– Я солил его сам, – сказал он. – Ешь, пока свежий, а потом посмотрим, может, и прогуляемся.

Она потянулась за лососем. Желудок отреагировал на укропный запах не лучшим образом, но она все-таки откусила большой кусок. Лосось таял на языке, можно было и не жевать, что обрадовало ее. По крайней мере, экономились силы.

Он присел на корточки и стал собирать аптечку. Она смотрела на его наклоненную голову и думала о том, что могла бы пнуть его. Пнуть так, чтобы он полетел на пол, а потом ударить тумбочкой. У нее даже нога зачесалась.

Словно почувствовав неладное, он поднял на нее взгляд, и она поперхнулась лососем.

– Что, мечтаешь сбежать от меня?

– Нет, – сказала она, откашливаясь.

– Не ври. Именно поэтому тебе и хочется выйти, как ты говоришь, подышать.

– Не выдумывай. Мне просто не хватает воздуха.

Он сел рядом с ней на кровать, положил тяжелую руку на плечо:

– Съешь все, потом посмотрим.

* * *

Лелле ненавидел пятницы, которых всегда с нетерпением ждали его коллеги, мечтая поскорее попасть домой. Он еще помнил, как это бывает в конце рабочей недели. Лина и Анетт зажигали свечи, они все вместе садились за стол. Потом смотрели какой-нибудь фильм или слушали музыку, иногда даже танцевали. Но это волшебное время осталось в далеком прошлом.

В доме было холодно и темно, но у него и мысли не возникло включить свет. Не снимая куртки, он прошел на кухню, и в нос ему ударил неприятный запах, исходивший из раковины. Анетт хотела обзавестись посудомоечной машиной, но он пожалел денег. Заявил, что обойдутся без нее. Зачем нужна машина, когда есть две руки? Он был идиотом, надо признать.

Щелкнул кнопкой электрочайника, вскипятил воду и сделал себе растворимый кофе – с ним меньше возни. По кухне распространился приятный аромат. На самом деле ему хотелось выпить, и он с трудом боролся с этим желанием. Всю первую зиму, когда снег покрыл землю толстым слоем, а температура какое-то время опускалась до минус сорока, он беспробудно пьянствовал. Куда поедешь в такой мороз?.. Полиция тогда наверняка палец о палец не ударила, несмотря на все их уверения. Причина та же – зима. Анетт забывалась с помощью снотворного. Сам он редко забирался в кровать, даже не помнил, где спал.

В дверь позвонили. Пульс резко подскочил, а когда он бросил взгляд в окно, у него перехватило дыхание. Худенькая фигурка, белые пряди выбились из-под черной шапочки.

Лина, Лина, любимое дитя, это ты? Это ты, Лина?

Открыв дверь, Лелле почувствовал разочарование. Не Лина – Мея. Они несколько секунд таращились друг на друга. Ее глаза блестели от страха.

– Я опоздала на автобус. Не помешала?

– Нет, что ты, вовсе нет. Заходи.

Он включил свет, и ему стало стыдно за беспорядок, царивший вокруг. Мея осталась в куртке, а когда он предложил ей сесть, выбрала стул Лины. Он хотел запротестовать, но промолчал. Сварил ей кофе в турке, подвинул корзинку с черствым хлебом, пожалев о том, что у него нет печенья.

Взгляд Меи скользнул по грязной посуде в раковине, по магнитикам на холодильнике и фотографиям Лины там же.

– Какой красивый у тебя дом.

– Спасибо, – кивнул он.

– Дома в Норрланде такие большие…

– Это, наверное, потому, что никто не хочет жить здесь, на севере.

Она улыбнулась, обнажив щель между передними зубами, которую он не замечал прежде. Потом он вспомнил, что вроде и не видел, чтобы девчушка улыбалась.

– А мне здесь нравится, – сказала она. – Никогда бы не поверила в это, но мне правда здесь нравится.

– Ты имеешь в виду в Свартшё?

– Я имею в виду в Норрланде.

Лелле намазал хлеб маслом, и она последовала его примеру.

– Знай я, что ты заглянешь ко мне, купил бы что-нибудь. Я ведь один живу.

– У тебя нет подружки?

– Подружки у меня нет, а с женой мы развелись два года назад. У нее сейчас новый муж.

– Ого.

– Да, можно и так сказать.

Мея наморщила лоб, а он, глотнув свой остывший кофе, подумал, что впервые разговаривает об Анетт без чувства горечи. Скорее наоборот, ему было легко говорить о бывшей жене с девушкой, годившейся ему в дочери.

– Могу я спросить тебя кое-то? – посмотрел он на Мею.

– О чем?

– Как вы там живете в Свартшё? Я слышал, что у Брандтов даже телевизора нет.

– Мы слушаем радио и подкасты по вечерам.

– Подкасты?

– Да. Главным образом американцев. Ну, тех, которые болтают о новом мировом порядке.

– О новом мировом порядке?

Лелле заметил, что у нее порозовело лицо, она старалась не смотреть на него.

– Биргер верит. И Пер.

– Но не Карл-Юхан?

– Он вырос со всей этой болтовней, не знает ничего другого. Но может измениться, если посмотрит мир.

– Значит, это и есть твой план – расширить его кругозор?

Мея вздохнула, потупив взгляд:

– Он хочет, чтобы мы поженились и завели детей.

– Не сейчас же? Вы пока молодые.

Она подняла глаза и прищурилась, забавные ямочки заиграли на щеках.

– Я тайком глотаю противозачаточные пилюли.

Кухня утопала в мягком свете, тогда как весь остальной мир, казалось, был погружен в темноту. За окном завывал ветер, словно предупреждая, что на улицу лучше не высовываться. Глядя на свою гостью, Лелле с горечью думал о том, что это все равно не Лина, хотя ему нравилось общаться с Меей.

Девочка поднялась из-за стола, сполоснула чашку в мойке, подошла к холодильнику и стала рассматривать фотографии Лины. Их было десять. Голый младенец на животе… Восьмилетняя девочка с щелью между зубами на красном снегоходе… Последний снимок был сделан на школьном празднике по поводу окончания учебного года. Лина была в белом платье с красивой прической. Наклонив голову набок, Мея всматривалась в фотографии, словно пыталась найти какой-то ответ.

– Уже поздно, мне надо позвонить, чтобы меня забрали, – сказала она, повернувшись к нему.

– Я отвезу тебя.

Ветер не унимался, и даже в машине было слышно, как скрипят сосны по обеим сторонам дороги. Лелле ехал медленно, ему хотелось растянуть поездку. Мея сидела на пассажирском сиденье рядом с ним, думая о чем-то.

– Ты можешь высадить меня здесь, – сказала она, когда он повернул на ведущую к Свартшё дорогу.

– Я могу довезти до дома. Иначе тебя сдует ветром.

– Но я хочу пройтись. – В ее голосе прозвучали напряженные нотки.

Лелле сбросил скорость и остановил машину.

Неожиданно она повернулась к нему и торопливо обняла, прижавшись холодной щекой к его щетине:

– Спасибо, что подвез.

Она выскользнула в темноту и, не хлопая, закрыла дверцу.

Лелле проводил ее взглядом, потом еще долго сидел, слушая завывание ветра. Ощущением пустоты в груди росло. Он знал, что Мея не случайно пришла к нему – на то имелась причина. И когда они еще сидели в его кухне, он чувствовал, что между ними возникла невидимая связь.

* * *

Темнота окружала ее со всех сторон. Пара окон в доме светились, а за ним черной стеной возвышался лес. У нее был с собой налобный фонарь, который дала Анита, чтобы добираться до курятника. Курам не нравилось предзимье. Они сидели, распушив перья, нахохлившись, и почти перестали нестись. Считалось удачей, если удавалось найти два-три яйца.

Семейство Брандтов собиралось в гостиной почти сразу после наступления темноты. Мея сидела, съежившись, перед камином вместе с Карлом-Юханом. Братья не слезали с дивана. Биргер обосновался в своем кресле и вставал только для того, чтобы подбросить дрова в огонь. Анита щурилась на свое вязанье. Пряжи у нее, похоже, было запасено на века. Мея даже завидовала ей. По крайней мере, на спицах можно сфокусировать внимание и не слушать надоевшие разглагольствования о приближающейся войне и конце света. Биргер во время этих разговоров буравил Мею взглядом, словно пытаясь убедиться, что она внимательно слушает

Они хотят, чтобы мы жили в той реальности, которую они нам подсовывают. Чтобы мы сидели, уткнувшись в экраны мобильников и мониторы компьютеров. Они боятся, что мы начнем оглядываться по сторонам и сомневаться в правильности происходящего в мире.

У нее не было собственной комнаты, не было даже уголка, где бы она могла спрятаться. Сыновья Биргера кружились вокруг нее подобно мухам. Ёран и Пер стремились сесть рядом при первой возможности. Брали за руку, словно она была для них источником энергии.

Она всегда мечтала о настоящей семье, о братьях и сестрах, но сейчас ловила себя на том, что ей очень хочется оказаться в одиночестве. И дышать полной грудью. Она начала понимать, хотя и не хотела признаваться себе в этом, что не только темнота и холод угнетали ее.

Карл-Юхан без стука распахнул дверь в их комнату и сунул голову в образовавшуюся щель:

– Почему ты здесь сидишь?

– Просто хочу побыть в тишине какое-то время.

Он обеспокоенно наморщил лоб:

– Отец сказал, чтобы мы прослушали подкаст с парнями из Техаса, а мама испекла рулет.

– Мне нужно заниматься, у меня завтра контрольная.

Он продолжал таращиться на нее из-за двери. Лицо было недовольным.

– Я приду, как только закончу, – сказала она миролюбиво, но так и не спустилась в гостиную, а когда Карл-Юхан пришел и залез под одеяло, притворилась спящей, в надежде, что он ставит ее в покое.

Под одной крышей они прожили всего несколько месяцев, но уже странная тревога поселилась в ее душе. Мея начала беспокоиться, что переняла от Силье желание переезжать с места на место и, пожалуй, не сможет никогда по-настоящему пустить корни. Летом у нее не возникало сомнений, что Свартшё станет ее домом навеки. Но сейчас, когда она увидела будни этой непростой семейки, познакомилась с ними ближе, она призадумалась. А в последние дни она все чаще вспоминала слова Лелле о том, что прежде нужно найти себя.

Карл-Юхан заснул, и, убедившись в этом, Мея потихоньку выбралась из постели. Собрала со стула одежду, вышла в коридор и осторожно закрыла за собой дверь. Судя по отсутствию света в комнатах Пера и Ёрана, братья тоже спали. Ничего удивительного, ведь вставали они ни свет ни заря. Двойная дверь, ведущая в спальню Биргера и Аниты, тоже была закрыта.

Она торопливо натянула джинсы, свитер, худи с капюшоном, прислушалась и, не обнаружив никаких подозрительных звуков, быстро спустилась вниз. Лестница скрипела, но никто не удосужился встать и посмотреть, кто там крадется в темноте.

Мея шагнула в ночь, и все ее мышцы пробудились, словно она окунулась в озеро. Ей не составило труда добраться до курятника, где она сразу пожалела о том, что у нее нет телефона. Она могла бы позвонить Силье или Вороне. Или Лелле. Да, больше всего с ним она хотела бы поговорить. Но за неимением мобильника придется довольствоваться обществом несушек.

Куры спали, тесно прижавшись друг к другу, на ее появление они никак не отреагировали. Мея отыскала взглядом свою подопечную и осторожно погладила ее. Дегтярная мазь помогла – на месте выдранных перьев уже отрастали новые. Мее хотелось привести мысли в порядок. Она села на опилки и стала прокручивать в голове события лета и осени. Поплакала немного, удивляясь самой себе – раньше за ней такого не водилось.

Она уже задремала, когда услышала голоса. Сначала подумала, что Карл-Юхан ищет ее, разбудив Пера и Ёрана. Этим ребятам, похоже, и в голову не приходило, что у человека может возникнуть желание побыть наедине с собой. Однако голоса были тихие, так тихо не говорят, когда ищут кого-то, и Мея, затаив дыхание, прокралась к двери, чтобы слышать лучше.

Сначала до нее долетел мужской голос, а потом – женский, и он явно не принадлежал Аните.

* * *

Лелле сидел за столом в залитой светом кухне, смотрел на пустующий стул Лины, но не только она заполняла сейчас его мысли. Как бы ему не хотелось этого признавать, он ждал Мею. Сидел и прислушивался к каждому звуку. Стоило ему закрыть глаза, он видел девочку перед собой. Как она блуждала взглядом по сторонам, и видно было, что его захламленный дом ей очень нравится. Как она рассматривала фотографии Лины. Трудно подобрать слово… с сожалением, что у нее самой не было такого детства? Десять фотографий, десять мгновений жизни. Он помнил эти моменты, в то время как все остальное, с Линой не связанное, постепенно стиралось из памяти. С тех пор как она пропала, он не снимал больше, хотя когда-то любил фотографировать. Все по-настоящему значимое для него было прикреплено магнитиками к холодильниками, и, глядя на фотографии, он снова услышал голос дочери.

Делай что-нибудь, папа. Не сиди на месте.

Он снял трубку и позвонил Хассану, но ответа не получил и оставил ему голосовое сообщение:

– У меня новая ученица, и я тревожусь за нее. Мея Нордландер, 17 лет. Это ее мать живет с Торбьёрном Форсом. Женщину зовут Силье. Мне бы хотелось знать больше об их прошлом. Если ты сможешь помочь, буду очень благодарен.

Он еще долго сидел с мобильником в руке. Дрожь пробегала по спине каждый раз, когда мысли возвращались к Мее. Она никогда не имела ни отца, ни настоящего дома. У нее никогда не было возможности украсить свой холодильник магнитиками, и вряд ли ее кто-то фотографировал в детстве.

* * *

Мея прищурилась, глядя в окно курятника. Два силуэта на опушке. Сначала она подумала, что кто-то проник в усадьбу. Кто-то посторонний. Однако собаки молчали. Потом она поняла, что знает мужчину… парня. По повадкам, по тому, как он шел, как размахивал руками, словно готовился броситься в атаку, она узнала в нем Ёрана.

Рядом с ним была девушка. Точно девушка. Анита покрупнее и повыше, а эта маленькая и хрупкая. Мея смогла разглядеть белокурые волосы на спине. Девушка странно двигалась, шла, задрав плечи и наклонив голову вперед, словно ее мучила боль.

Они разговаривали на повышенных тонах, скорее всего ругались. Движимая любопытством, Мея тихо-тихо выбралась наружу и присела на корточки в тени тачки. Она увидела, как Ёран прижал девушку к дереву и зажал ей рукой рот. Его лицо было закрыто чем-то. Маска. Черная ткань шевелилась, когда он говорил.

– Я сделал все для тебя, – услышала Мея, – и вот твоя благодарность.

Девушка заплакала. Мея почувствовала кислый привкус во рту, первой мыслью было окликнуть парня, но язык отказывался подчиняться.

Ёран тем временем продолжал шипеть:

– Моя прежняя подружка была такой же глупой, как ты. Она тоже попыталась убежать, хотя я спасал ее от всего, от всего! Ей не следовало этого делать.

Он убрал руку от лица девушки, и она жадно хватала ртом воздух.

– Пожалуйста… – выдавила она. – Я хочу домой… Я просто хочу домой…

Ёрана это разозлило. Он оторвал девушку от земли и стал трясти словно куклу:

– Ты сейчас дома, неужели так трудно понять?

Затем прижал девушку к дереву снова и принялся душить. Она сопротивлялась – пыталась бить его руками и ногами. Потом захрипела, и Мея неожиданно для себя закричала так громко, что собаки на псарне проснулись и залаяли.

Ёран посмотрел в ее сторону, но руки продолжали сжимать худенькую шею. Тело девушки обмякло. Увидев это, Мея ринулась к Ёрану и попыталась оттащить в сторону, но он был гораздо сильнее ее. Девушка, которую он душил, кашляя, упала на землю; сила жизни в ней была настолько велика, что она начала отползать в сторону лесной опушки.

Ёран стащил с себя маску, и Мея вздрогнула, увидев его глаза. Со лба парня тонким ручейком сбегала кровь. Плечи поднимались и опускались, словно ему не хватало воздуха.

– Не лезь в это, Мея. Мы просто играем.

Она видела, как девица поднялась на ноги и, качаясь, побежала между деревьями в сторону озера.

– Что это у вас за игры? Кто она?

Ёран не ответил – смотрел на нее абсолютно пустым взглядом. И внезапно она поняла, что сейчас произойдет. Он бросился на нее, но она успела увернуться и со всех ног помчалась к дому.

Уже на крыльце она поняла, что он не преследовал ее. Оглянувшись, она не увидела парня и поняла, что он побежал за девушкой. Ее всю трясло от напряжения и страха, когда она барабанила в дверь спальни Биргера и Аниты.

Открыла Анита. Ее белые волосы светились в темноте, а белая ночная рубашка придавала сходство с призраком.

Мея оперлась о косяк и увидела в темноте Биргера с ружьем в руках.

– Там Ёран, вы должны пойти.

Больше ей ничего не требовалось говорить. Они быстро оделись и выбежали из дома. Ружье Биргер взял с собой.

Они нашли его у озера, затянутого тонким ледком. Вокруг была тишина. Ёран стоял, прислонившись к кривой березе. По бледному лицу стекала кровь. Глаза засветились в темноте, когда он видел их, на губах выступили крошечные пузырьки слюны. Он оторвался от березы и обнял Аниту. Мея слышала, как они шептались.

– Извини меня, пожалуйста, мама, извини…

– Любимый мой мальчик, что ты сделал?

– Я никогда не причинил бы ей зла, никогда в жизни. Мы просто играли…

Биргер водил карманным фонариком по сторонам.

– Чертов мальчишка, – сказал он. – Где она?

Ёран наклонился, и его вырвало. Анита гладила сына по спине, бросая злобные взгляды на Биргера.

– Это твоя вина, – прохрипела она. – Ты не дал ему обратиться к специалисту.

Биргер не ответил, тишину нарушал только хруст веток под его ногами. Он продолжил поиски, размахивая фонарем, словно оружием. Мея стояла в стороне, зубы выбивали барабанную дробь. Несмотря на холодный воздух, она чувствовала запахи пота, рвоты и крови. Страх охватил ее с новой силой, когда Ёран выпрямился и показал в сторону леса:

– Она там…

Биргер посветил фонарем, и они увидели светлые волосы, затем ноги. Девушка лежала, уткнувшись лицом в мох, и, похоже, не дышала. Биргер подбежал и перевернул ее. Темные полосы запекшейся крови тянулись через рот и подбородок. Анита начала кричать, подняв глаза к небу:

– Только не это! Боже, опять!

Биргер приложил ухо к губам девушки. Отложил ружье в сторону и открыл ей рот дрожащими руками. Дунул изо всех сил, чтобы наполнить легкие воздухом, наклонился сверху и давил руками на грудную клетку.

– Я не хотел этого, – повторял Ёран как заведенный. – Она сама набросилась на меня.

– Чертов мальчишка, – пропыхтел Биргер. – Из-за тебя мы все попадем в беду.

Девушка начала кашлять, но Биргер продолжал дуть и давить. Он делал это с таким остервенением, что Мея не выдержала и закричала. Спотыкаясь о корни, подбежала к нему и попыталась оттащить от несчастной жертвы Ёрана, которой теперь грозило погибнуть от рук его отца.

– Нам надо позвонить в «скорую»!

Биргер вытер лицо и посмотрел на Мею так, словно он только сейчас обнаружил, что она стоит рядом. Это было заметно по его глазам. Он поднялся, протянул к ней руки и крепко прижал к груди. Она чувствовала, как дрожит его тело под мокрой тканью, как его страх смешивается с ее собственным.

– Мы никуда не будем звонить, Мея.

Она попыталась вырваться, но он с силой сжал ее запястье одной рукой, в другую взял ружье. Она успела увидеть, как он поднял ружье прямо над ее головой, а потом на ее голову опустился приклад.

* * *

Лелле проснулся от хруста гравия снаружи. Пока он спал, изо рта на обивку дивана натекла слюна, щека онемела от долгого лежания на жесткой поверхности. Стук в дверь прозвучал раньше, чем он подошел к окну. В щели между жалюзи увидел полицейский автомобиль. Хассан…

– Черт, Лелле, ты, похоже, только и делаешь, что дрыхнешь. – Хассан сунул ему в руки розовую картонную коробочку и протиснулся в дверь. – Понимаю, что сегодня выходной, но уже почти полдень. Ладно, не обращаю внимания. Я бы и сам спал до конца жизни, будь у меня такая возможность.

Лелле приоткрыл крышку и обнаружил в коробке два обсыпанных сахарной пудрой рогалика.

Хассан быстро скинул ботинки и потопал на кухню:

– Тебе не надоело жить как в свинарнике? Не хочешь убираться сам, мог бы обратиться в клининговую компанию.

– Я не в том настроении, чтобы выслушивать твои жизнерадостные наставления.

– Приготовь кофе, а? Пожалуй, оно поможет тебе прийти в норму.

Лелле положил коробку на стол и включил перколятор. Хассан расстегнул молнию на куртке, покосился на стул Лины и сел подальше.

– У тебя есть какие-нибудь новости или ты просто зашел пожалеть меня? – спросил Лелле.

Хассан уже успел откусить кусок от рогалика:

– По обеим причинам, дружище.

Лелле почувствовал, как пол закачался под ногами:

– Ну что же, давай послушаем.

– Относительно девицы, по поводу которой ты звонил, Меи Нордландер. Я покопался немного в ее прошлом. Оказывается, социальный департамент принимал активное участие в ее жизни уже с рождения. Там много чего написано.

– Вот как?

– Такого, что я не должен рассказывать тебе.

Лелле оперся о мойку:

– Ты же знаешь, дальше меня информация не пойдет.

Хассан слизнул языком крошки рогалика с уголков рта:

– Девчонке пришлось поездить, и это еще мягко сказано. Они с мамашей, которую зовут Силье, ну, ты уже знаешь, поменяли свыше тридцати адресов за семнадцать лет. Никакой папаша на горизонте никогда не наблюдался, а вот у мамаши куча проблем. Проблемы с наркотиками, проблемы по части психиатрии. Подозревалась в проституции, но этот эпизод не доказан. В паре случаев девочку забирали, однако каждый раз мамаше удавалось вернуть ее.

– Черт… Нет ничего странного, что девочка оказалась в Свартшё. Ей наверняка осточертели постоянные переезды ее матери.

Хассан подвинул Лелле коробку с рогаликом.

– Похоже, она ищет, где бы ей осесть по-настоящему, – сказал он. – Тихую и надежную гавань.

* * *

– Лежи спокойно. У тебя кровь течет.

Мея открыла глаза и прищурилась. Над ней наклонилась девица c темными синяками под глазами и раной на губе. Она прижимала мокрый кусок ткани ко лбу Меи.

– Попытайся расслабиться, ты получила сильный удар. – Голос у нее был хриплый.

– Кто ты?

– Меня зовут Ханна. – Шея у нее была в красных синяках.

Мея почувствовала, как сердце застучало быстрее. Она обвела взглядом серые стены – комната маленькая и темная. Под потолком на шнуре висела лампочка – вот и все освещение. Воздух холодный и затхлый, едкий запах мочи ударял в нос.

– Где мы? – повернулась она к Ханне.

– Под землей. Это все, что мне известно.

– А где другие?

– Кроме нас, здесь никого нет.

Мея приподнялась на локтях. От боли потемнело в глазах, стены закачались. Она зажмурилась и медленно села, к горлу сразу подступила тошнота.

– Тебе надо лежать, – пробормотала Ханна. – Ты совсем белая.

Мея ее не послушала. Подняла руку и осторожно потрогала пальцами лоб. Каждое прикосновение к голове вызывало сильную боль, волосы слиплись от крови.

– Кто меня ударил?

Ханна откашлялась:

– Не знаю. Там было несколько человек. Я не видела.

Она окунула окровавленную тряпку в ведро с водой, выжала ее и снова приложила Мее к голове. Стало немного легче.

– Ты можешь сама держать ее, как думаешь? Кровь еще довольно сильно течет.

Мея кивнула (лучше бы она этого не делала!) и прижала тряпку; пальцы казались чужими. Она моргнула, еще раз посмотрела на Ханну, и пульс резко подскочил.

– Я видела тебя, – воскликнула она. – Это же ты на всех листовках.

– На каких листовках?

– На каких, на каких! Они повсюду развешаны. Все тебя ищут.

Нижняя губа Ханны начала дрожать.

– А я сидела здесь, – сказала она. – Все время.

Мея скосила глаза на дверь. Сделал глубокий вдох, пытаясь справиться с тошнотой, собралась с духом и поднялась. У нее сразу потемнело в глазах, чтобы не упасть, пришлось схватиться за стену. Откуда-то издалека прозвучал голос Ханны:

– Ложись давай, пока не вырубилась.

Но она не легла. Держась за шершавый бетон, поковыляла к двери. Память начала возвращаться, и она увидела озеро, затянутое первым льдом, злобную гримасу Биргера и его руку, сжимавшую ружье.

Достигнув двери, Мея потянула за ручку, а когда поняла, что дверь заперта, принялась дубасить по ней. Кричала, звала Карла-Юхана, Биргера и Аниту, пока ее не начало рвать. Ноги подкосились, и она опустилась на холодный пол.

Ханна помогла ей вернуться на кровать, снова намочила тряпку и положила на голову. По ее щекам бежали слезы.

– Не имеет смысла орать, нас никто не услышит.

Мея тяжело дышала, воздуха в тесном помещении явно не хватало для двоих.

– Это же я тебя видела с Ёраном, – сказала она. – У сарая.

– Ты знаешь, кто он? – прошептала девушка.

– Он брат моего парня.

– Твоего парня?

Мея кивнула, и ее кивок тут же отозвался болью. Черт…

Постепенно до нее дошло, что они находятся в бункере. В одном из крошечных помещений, где семейство Биргера предполагало прятаться, если сбудутся худшие опасения.

Она схватила Ханну за руку и сильно сжала:

– Как ты оказалась здесь?

– Мы жили в палатке, я и моя подруга. Ночью я вылезла пописать. И тут он появился словно ниоткуда. Схватил меня рукой за горло и сдавил. Так крепко, что в глазах потемнело. Я попыталась вырваться, но напрасно. Он потащил меня за собой. Продолжал душить. Я не сомневалась, что он убьет меня. – Ее голос сорвался, она заплакала. – Скорее всего, я потеряла сознание… Ненадолго пришла в себя и обнаружила, что лежу в багажнике. Я не помню, как оказалась здесь.

– Как он выглядел?

– На нем была маска. Он всегда приходил в ней. Я ни разу не видела его лица.

Мея подумала о Ёране, о его угрях, которые он постоянно расчесывал, о неприятном запахе, исходившем от него. Вспомнила, как он смотрел на них с Карлом-Юханом, когда они лежали в траве, как однажды он сел рядом с ней на поляне и рассказал о своем желании, чтобы у него все было как у Карла-Юхана. Мне нужна девушка, такая, с кем бы я мог делить все на свете. И тут же эхом в ее голове отдались слова Аниты: если мои парни станут слишком докучать, расскажи мне. Она снова увидела руки Биргера, сжимавшие ружье, и растрепанные белые волосы Аниты. Увидела Ёрана, сидевшего на корточках у озера…

Она все еще держала Ханну за руку и не хотела отпускать.

– Как ты оказалась наверху? – спросила она. – Ёран позволил тебе выйти наружу?

– Нет. Я ударила его. – Ханна кивнула в сторону маленькой тумбочки. – Я ударила его по голове и побежала. Но мне не следовало этого делать.

* * *

Лелле опять проспал, пусть и лег рано. Он успел только помыть под мышками и почистить зубы, а потом всю дорогу до школы мечтал о кофе. В учительской он сразу поспешил к кофеварке, наполнил себе чашку и сел в угол подальше от всех. Пока шел с чашкой, пролил немного кофе на пол, но даже не заметил этого. Ему никто не сделал замечания. К человеку, потерявшему все, обычно относятся снисходительно и стараются не задевать лишний раз.

Прозвенел звонок. Еще толком не проснувшиеся ученики сидели молча за своими партами и сонно хлопали глазами.

– У кого-нибудь есть вопросы перед контрольной? Теорему Пифагора все помнят?

Он успел разобрать два примера на доске, прежде чем понял, что Меи в классе нет.

– Где Мея? – спросил он.

Молчание. Равнодушное пожатие плечами.

– Никто не знает?

– Кажись, ее не было всю неделю, – подал голос кто-то.

– Может, заболела? – предположил другой.

Лелле почесал подбородок, заросший щетиной. Подбородок и шея невыносимо зудели, но ему приходилось держать себя в руках под взглядами учеников.

На следующий день Мея не появилась. После обеда он заглянул к школьной медсестре. Ее звали Гунхильд, и она обычно говорила так тихо, что понять ее удавалось, только задержав дыхание. Если верить ей, Мея ни на что не жаловалась.

– Все нормально? – спросила медсестра.

– Она пропустила несколько уроков.

– С тобой все нормально, я имею в виду? Ты выглядишь усталым.

Лелле почувствовал раздражение. Год назад он бы прорычал, что в его жизни нет ничего нормального, что он будет выглядеть усталым до конца своих дней и всем следует привыкнуть к этому. Однако за последнее время он научился держаться себя в руках. Хуже нет, когда тебя жалеют.

– Я живу, – ответил он. – Спасибо и на этом.

* * *

Мея рассказала Ханне о Карле-Юхане. О том, как он вытащил у нее сигарету изо рта и сказал, что красивые девушки не должны курить. О Биргере и Аните и о том, что они очень редко покидают усадьбу. Все необходимое у них есть на несколько лет вперед. Она рассказала о животных и о том, как здорово в усадьбе было летом. О большом бункере, в котором семейство Брандтов собиралось спрятаться, если что.

Ханна сидела, прислонившись спиной к бетонной стене, и внимательно слушала ее.

– Я никогда не видела никого другого, – сказала она. – Всегда приходил только он.

– Ёран, скорее всего, держал все в тайне от остальных. Или я просто ничего не замечала.

– Я ударила его по голове, – вздохнула Ханна. – Треснула тумбочкой и побежала. Она такая тяжелая, сама не понимаю, как ее подняла. Но этого оказалось недостаточно. Он очень быстро догнал меня. Если б не ты, он бы наверняка убил меня.

Мея вспомнила, как Биргер, склонившись над Ханной, делал ей искусственное дыхание. У нее голова шла кругом. Она приложила пальцы к шее, желая убедиться, что сердце по-прежнему бьется.

– Ханна, мы должны это пережить, – сказала она. – Никто не убьет нас.

Они спали рядом на кровати. Кровать была узкой, но вместе было теплее, к тому же они подпитывались друг от друга энергией. Из еды у них имелся только термос с прокисшим молоком. Живот Меи бунтовал.

– А мое брюхо уже перестало сопротивляться, – грустно улыбнулась Ханна. – Оно давно сдалось.

Мея ходила кругами по комнате. Голова болела, но хотя бы перестала кружиться. Карл-Юхан… Он никогда не позволил бы им причинить ей зло. Вероятно, он просто понятия не имеет, что они с ней сотворили. Теперь бегает, ищет ее… Иного она и представить не могла. Ее должны были хватиться в школе, Лелле уж точно не мог не заметить ее отсутствия. И Силье…. Она ведь чуть ли не каждый день звонила по стационарному телефону и жаловалась на Торбьёрна. Конечно, требовалось какое-то время, однако рано или поздно о ней начнут беспокоиться.

– Люди знают, что я здесь, – сказала она. – Нам не придется долго ждать.

Ханна не разделяла ее оптимизма:

– Они убьют нас раньше и избавятся от улик. Позаботятся, чтобы ничего не осталось.

– Не говори так.

– Я здесь не первая. Кто-то другой был раньше. Я нашла следы. – Ханна показала лиловую резинку для волос на запястье. – Видишь? Я нашла это здесь.

Мея покачала головой

– Они знают, что я в Свартшё, – повторила она. – Силье и мой учитель.

* * *

Они спали, когда дверь открылась. Мея успела увидеть мелькнувшую тень и как что-то поставили на пол. Она вскочила, но дверь уже закрылась.

От корзинки на полу вкусно пахло. Еда. Им принесли еду. Мея застучала кулаками по двери, но стучать было бесполезно. Она сникла и повернулась к Ханне, которая даже не поднялась с кровати.

– Я же говорила, что все напрасно, – прошептала девушка.

Мея узнала еду Аниты: булочки и кровяная запеканка. Соленое масло, всегда просто таявшее во рту. Брусничное варенье и кофе, после которого на дне чашки оставался немаленький слой гущи. Все это приготовила она, Анита.

Мея вспомнила, как потемнели глаза Аниты, когда она однажды увидела Ёрана рядом с ней, каким резким тоном отправила его прочь. Вспомнила, как пожилая женщина обняла ее, словно защищая от опасности. Она прекрасно представляла, на что способен ее сын.

Глядя на корзинку с едой, Мея поняла, что они все предали ее. Пер, Биргер, Анита… пожалуй, даже Карл-Юхан. Ее парень всегда поступал, как говорил отец, без крошечки сомнений. Без моей семьи я ничто – его прямо распирало от гордости, когда он признался в этом.

* * *

Еще не успев открыть глаза, по давящей на уши тишине Лелле понял, что выпал снег. С некоторых пор он не любил снег. Снег ему не союзник. Он мог бы и зимой бродить по лесам, но что прячется под белым одеялом – все равно не узнать.

Стул Меи в классе пустовал уже две недели, и он не мог больше ждать. Два пустых стула – это слишком.

Лина чуть не появилась на свет прямо на снегу. На Пасху они сняли домишко в горах, хотя Анетт могла родить в любую минуту. Днем они разложили оленьи шкуры и сидели на них, подставив лица к солнцу. Солнце светило так ярко, что слезились глаза, к тому же было тепло. Они расстегнули куртки, и Анетт, взяв его руку, приложила к своему животу, чтобы он почувствовал, как толкается их дитя. Они смеялись и болтали ни о чем, томимые радостным ожиданием. Спустя несколько мгновений лицо Анетт исказилось от боли, и она прижала руки к промежности. Ребенку надоело в тесном пространстве, он рвался наружу, в большой мир, где его с нетерпением ждали. Шкура под Анетт покрылась темными пятнами, а в их распоряжении был только снегоход. Лелле успел довезти жену до медпункта, но ничего не помнил, кроме света, бившего по глазам. Заснеженной дороге, казалось, не будет конца.

От лета осталось десять сигарет. Табак высох, потерял аромат и зашипел неприятно, когда он поднес пламя зажигалки. Протестов Лины он не услышал и не видел ее, как обычно. Только собственное усталое лицо в грязном зеркале. Кожа стала дряблой, что особенно бросалось в глаза после бритья. Узнает ли его дочь, когда вернется домой? Скорее всего, она тоже изменилась.

Он продолжал курить, пока чистил стекла машины. Ему все время слышались какие-то голоса, как будто кто-то окликает его, но это было наваждением, и он продолжал работать скребком. Затем сел на водительское сиденье с тлеющим фильтром между губами. Под тяжестью снега, продолжавшего падать, ветви деревьев начали прогибаться, на дороге автомобили оставляли грязные следы. Лелле выкинул окурок в окно. Когда-то он считал зиму красивой, но сейчас – отвратительной.

Указатель с надписью «Свартшё» обзавелся пушистой белой шапкой. Подъездная дорога была засыпана снегом, никто не проезжал и не проходил по ней. Остановившись у ворот, Лелле вылез из машины и нажал кнопку вызова. Голос Биргера из динамика раздался не сразу:

– Кто там?

– Леннарт Густафссон.

– Проезжай, – неохотно прозвучало в ответ еще через какое-то время.

Ворота открылись, образовав по сторонам небольшие сугробы. Снег прекратился, но отдельные снежинки еще кружились в воздухе, темные тучи низко висели над деревьями, подобно грязным шторам, загораживающим дневной свет. Дни и без того были короткие, и Лелле подумал, что у него не так много времени в запасе.

Биргер принял его на кухне, как и в прошлый раз. В стоявшей на плите кастрюле кипело что-то, запах вареного мяса витал в воздухе. Ни Меи, ни сыновей Биргера не было. Лелле стоял в дверном проеме с шапкой в одной руке и пластиковой папкой с материалами для контрольной – в другой. Снег таял на его одежде и лице, и ему приходилось периодически вытирать нос, на котором нависала капля. Он решил не раздеваться ни при каких условиях.

– Я ненадолго, мне только хотелось узнать, как дела у Меи.

– Но ты же все равно не откажешься от чашечки кофе?

Биргер сунул голову в соседнюю комнату и позвал Аниту. Он сделал это слегка раздраженным тоном, словно отдавал команду непослушной собаке.

– Не беспокойтесь обо мне, – сказал Лелле.

Однако Биргер уже потянулся за его шапкой, лицо его расплылось в улыбке.

– Ну вот, наконец и зима наступила, – сказал он. – Нам остается смириться и ждать весны.

Лелле рассеянно кивнул.

– А я и не знал, что учителя ходят к ученикам домой.

– Меи давно не было в школе. Я просто ехал мимо и решил узнать, как дела. Наверное, она заболела?

– Да… Грипп подхватила. Ужасно себя чувствовала.

Биргер покачал головой так, что щеки его затряслись. Лелле подумал, что он похож на мастиффа, хотя это было глупое сравнение.

– Она ходила к врачу?

– Нет, она уже на поправку пошла. Скоро полностью придет в норму. Моя старуха заботится о ней, уж она-то получше ваших так называемых докторов.

Запах мяса был таким сильным, что Лелле сглотнул. Скорее всего, лосятина. Он показал на пластиковую папку:

– А нельзя ли мне встретиться с девочкой? Я прихватил задание для контрольной работы, которую она, к сожалению, пропустила. Пусть сделает дома, чтобы не пострадала итоговая оценка.

Прежде чем Биргер успел ответить, в дверях появилась Анита. Она выглядела странно, обеспокоенно смотрела по сторонам, немытые волосы болтались на плечах.

– Наконец-то, – сказал Биргер. – Поднимись к Мее, спроси, сможет ли она спуститься?

Анита переводила взгляд с Биргера на Лелле, словно не узнавала их. Прижала руку к груди и промямлила:

– Конечно.

Биргер выдвинул стул для Лелле и налил кофе из термоса.

– Ты молодец, что пришел, – сказал он. – Далеко не каждый учитель такую заботу проявляет.

– Откуда мне знать, – пробормотал Лелле.

Он расстегнул молнию на куртке и глотнул кофе. Напиток опять был настолько горьким, что желудок отказывался принимать. Бросило в жар. Ему показалось, что со второго этажа доносится шум ударов, и он прислушался. Биргер смотрел на него своими водянистыми глазами, не переставая улыбаться. По спине побежали ручейки пота.

– Сыновья ваши тоже грипп подхватили? – спросил Лелле. – И Анита, кажется, больна.

– Здорова она, здорова. Мы закаленные. Нас никакая зараза не берет.

За окном опускались сумерки, тишину снаружи изредка нарушал лай собак. Так, побрехивали слегка. Биргер закатал рукава, и одного взгляда на его жилистые руки с мощными запястьями хватало, чтобы понять, насколько силен этот человек.

– Мея нам говорила о своем желании оставить гимназию…

– Вот как? Мне она ни о чем таком не говорила, – удивился Лелле.

– Угу, – подтвердил Биргер. – Не раз заявляла, что учиться – это не ее. Работать она умеет, не пропадет.

– Надеюсь, мне удастся отговорить ее. Образование в наши дни никому не помешает.

Биргер ухмыльнулся. Под ногтями у него была свежая въевшаяся грязь. Лелле хотел спросить Биргера о сыновьях, но не решился, и они сидели молча. На плите продолжало булькать мясо. От тяжелого взгляда хозяина некуда было деться.

На кухню вернулась Анита.

– Мея спит, – сказала она. – Жалко было будить ее.

Лелле покрутил папку, не зная, что делать дальше.

– Оставь все здесь, – улыбнулся Биргер. – Мы ей передадим, когда проснется.

После недолгого колебания Лелле подтолкнул папку к нему через стол:

– Пусть позвонит, если возникнут вопросы по задачам.

Скоро он стоял у машины и глубоко дышал, стараясь избавиться от привкуса мяса во рту, которого не ел. Было такое ощущение, что мир снова рушится. Снег успел покрыть довольно толстым слоем стекла «вольво», и он принялся счищать его, то и дело посматривая на освещенные окна дома в надежде увидеть Мею. Ему хотелось увезти ее от этих людей. Он вспомнил Лину, стоявшую в одиночестве на автобусной остановке.

К окну подошел Биргер, и Лелле неохотно сел в машину. Задние колеса пробуксовывали, но мотор быстро справился. Ворота были распахнуты, и ему ничего оставалось, как ехать домой.

* * *

Лелле проснулся в комнате Лины и не сразу понял, что ее тут нет. Стеганое одеяло было влажным – наверное, он вспотел во сне. Окна смотрели на север, и мороз щедро разрисовывал их ледяными узорами. С украшавших стены плакатов на него таращились обнаженные по пояс участники какой-то подростковой группы. На полке теснились книги, выделялась потертыми корешками трилогия «Властелин колец», которую Лина то и дело перечитывала. Еще здесь были книги о вампирах – что поделать, такие вкусы у детей.

Дневники Лины забрала Анетт, и она же рассказала ему о тайнах дочери, которые он предпочел бы не знать. О том, что Лина уже потеряла девственность, что она попробовала гашиш на университетском празднике в Лулео… Но Лелле было довольно того, что Лина сама ему рассказывала.

Лелле сел и нежно погладил одеяло. Обычно в комнате Лины он ночевал, когда напивался, а потом ругал себя за это. Потому что исходивший от него запах перегара подавлял запах Лины. В первые месяцы тут все было пропитано ее запахом. Но за три с лишним года он выветрился конечно. Почти…

Вчера он и правда выпил – не удержался. В конечном счете обвинил во всем наступившую зиму и темноту, поглотившую мир. Да еще этот холод… Мысль о том, что Лина где-то замерзает, была для него невыносимой. Именно поэтому он и напился – чтобы не думать ни о чем.

На кухне он долго стоял, наклонившись над раковиной, и блевал желчью. Периодически глотал воду, пока не почувствовал, что может выпить кофе. Снаружи было еще темно, пусть даже выпал снег. Он старался не смотреть на свое отражение в черном стекле. Он еще и потому не любил зиму, что приходилось вечно видеть своего двойника.

Разыскав номер Биргера Брандта в телефонном справочнике, он позвонил – хотел услышать голос Меи. Но услышал только длинные гудки. Положил трубку и снова набрал номер, потом еще и еще раз. Сидел с телефоном, пока кофе не остыл, а комнату не залило серым дневным светом.

Решение пришло само. Натянув на себя вчерашние носки и джинсы, надев куртку прямо на футболку, в которой спал, он отправился в дорогу. Уже сидя за рулем, кое-как пригладил стоявшие торчком волосы. От него воняло, ведь он так и не принял душ. Поморщился, приоткрыл боковое окно и впустил внутрь холодный воздух. Мороз окутал инеем березы, почему не верилось, что на поникших ветвях когда-нибудь снова проклюнется листва.

Когда он повернул к Свартшё, затылок взмок от холодного пота. По дороге он пару раз пробовал дозвониться, но дома у Биргера никто не отвечал. Задумавшись, Лелле едва успел затормозить перед воротам, выросшими перед ним из полумрака. Машину немного занесло. Он окинул взглядом присыпанную снегом железную конструкцию – сможет ли перелезть через нее?

Голос Биргера загрохотал из динамика, едва он нажал кнопку вызова на переговорном устройстве:

– В чем дело?

– Я приехал поговорить с Меей.

Ворота открылись. С другой стороны снег с дороги был убран и лежал сугробами по краям. Из трубы дома, выкрашенного красной краской, свечкой поднимался дым. Лелле подумал, что картинка, как на рождественских открытках; прищурившись, посмотрел на окна второго этажа, но увидел лишь задернутые занавески.

Биргер открыл ему дверь, на этот раз он не улыбался:

– Извини, но нам не до тебя.

– Я приехал забрать Мею.

На кухне, где находилась Анита, сильно пахло кровью, руки женщины были красными.

– Как видишь, мы заняты немного, – сказал Биргер.

– Я не собираюсь задерживаться, заберу Мею, и мы уедем.

– Вероятно, произошло какое-то недоразумение, но Меи здесь нет.

Лелле пытался дышать ртом, чтобы не чувствовать запах крови. На ремне у него обычно висела кобура, но пистолет остался у Хассана. Он услышал крик Лины в ушах:

– Уходи отсюда, папа! Повернись и уходи!

– Ты же вчера говорил, что она больна. Что она спит.

– Это было вчера, а сегодня утром она уехала.

– Да? И куда же?

Биргер покачал головой:

– Собралась на рассвете и ушла. Я так думаю, мать забрала ее на дороге. Девчонка не захотела нам ничего говорить. Думаю, какая-то кошка пробежала между ней и Карлом-Юханом, сам знаешь, как бывает у молодых.

Звучало обыденно, однако по коже пробежали мурашки.

– И вы позволили ей уйти в такой холод? Даже не подвезли ее?

Биргер пожал плечами:

– Она захотела пройтись. Мея не ребенок, Лелле, мы не можем приказывать ей. Кофе налить?

Биргер выдвинул стул, но Лелле остался стоять у двери. Шея Аниты стала совсем красной, когда она наклонилась над кровянкой, которую готовила. Синеватые сосуды под кожей пульсировали – видно было, что женщина едва сдерживает себя.

Биргер наконец улыбнулся, обнажив редкие зубы:

– Ты бы сел, Лелле. Судя по твоему виду, тебе это необходимо.

– Нет, не буду надоедать вам больше. Извините за вторжение, прямо не знаю, что на меня накатило.

Он открыл входную дверь и вышел на холод. Лаяли собаки. Вдалеке, у сарая, глаза уловили какое-то движение, словно кто-то прятался за углом. Мея прятаться бы не стала. Он сел за руль и тронул машину с места.

Перед воротами ему пришлось остановиться. Он с такой силой сжимал руль в ожидании, пока их откроют, что пальцы заныли. Но ворота не сдвинулись с места. Он подъехал вплотную и почти коснулся бампером железа. Хотелось оказаться как можно дальше от этих людей. Ворота оставались закрытыми. Вне себя от злости, Лелле вылез наружу и стал кричать, размахивая руками, чтобы ему открыли. Из дома вышел Биргер, оседлал снегоход и так резко сорвался с места, что вороны испуганно взмыли с деревьев. За «Викингом» тянулся шлейф снежной пыли.

Лелле почувствовал, как у него напряглись мышцы, когда Биргер развернулся перед ним:

– У нас какая-то ерунда с воротами, но я могу открыть их вручную.

Он слез со снегохода и достал какой-то предмет, похожий на железную трубу. Лелле отошел в сторону, давая ему пройти.

– Ты не мог бы толкнуть немного? – Биргер кивнул на ворота.

Лелле подошел, положил руки на холодную сталь и нажал всем своим весом. Биргер стоял рядом и давил трубой на темный паз. Оба тяжело дышали, белые облачка пара окутывали их лица, но ворота не двигались. Лелле почувствовал, как его начала охватывать паника. Он еще поднажал – и не заметил, как Биргер поднял трубу. Боль от затылка разбежалась по всему телу, а потом он погрузился в темноту.

* * *

Время в бункере остановилось. Они спали, пытаясь тем самым хоть чуточку убыстрить его. Неведомо было, сколько дней они провели вместе. Им приносили поесть. Дверь открывалась всегда неожиданно, они даже не успевали отреагировать. Просто на полу появлялась новая корзина, а кто ее принес – поди знай.

Мея уже давно завязала с попытками докричаться до невидимки за дверью, но ее каждый раз трясло от злости, когда она выкладывала хорошо знакомые продукты. Голод постоянно напоминал о себе, и поэтому она ела, хотя и понемногу.

Ханна не поднималась с кровати. В темноте было трудно понять, открыты у нее глаза или закрыты. Мея осторожно прикоснулась к ней:

– Ты будешь есть?

Ханна скривилась.

– Может, попьешь хотя бы?

Им принесли два термоса, один с кофе, а второй…

Мея открутила крышку и вдохнула запах:

– Здесь горячий шоколад. Хочешь?

– Ладно, давай попробую.

Ханна села и стала безучастно смотреть, как Мея намазывает масло на хлеб и наливает шоколад, приготовленный на свежем молоке. Сама Мея проглотила два бутерброда и выпила две чашки шоколада, в то время как Ханна лишь пригубила напиток.

– У меня нет аппетита…

Мея пристроилась рядом с Ханной, и ее потянуло в сон. Она положила голову на плечо подруги по несчастью и закрыла глаза. Хорошего было мало, но она не сомневалась, что им удастся выбраться из бункера. Если Биргер или Анита осмелятся спуститься сюда, она поговорит с ними начистоту.

Ей хотелось сказать Ханне, что все образуется, но язык отказывался подчиняться – как будто распух во рту. Она попыталась сжать руку Ханны, но и на это не было сил.

Издав хриплый звук, она увидела, как Ханна, сделав глоток, выронила чашку. Горячая жидкость выплеснулась на джинсы, но девушка даже не вскрикнула. Веки слипались, несмотря на отчаянные попытки Меи держать глаза открытыми. Ханна сдалась, ее голова безвольно упала на грудь. Заметив это, Мея хотела толкнуть ее, чтобы та не спала, но не смогла.

«Именно так и приходит смерть», – успела подумать она, прежде чем ее сознание отключилось.

* * *

Биргер стянул ему руки веревкой с такой силой, что кожа лопнула. Головная боль накатывала волнами. Когда подступал новый приступ, казалось, что череп стал крохотным и мозг, не вмещаясь, рвется наружу.

Очнувшись от беспамятства, он обнаружил, что лежит на холодном бетонном полу; боль пульсировала в правом виске.

Ему оставили воду в чашке, и он, наклонившись над ней, лакал, как собака. Потом до него дошло, что вокруг полная тишина. Может, он оглох от удара? Нет, он слышал, как бьется сердце, как тяжелое дыхание вырывается из груди. Дополз до стены, приложил ухо, но за стеной – ни голосов, ни шума ветра, ничего. Окон в помещении не было – только слабенькая лампа накаливания под потолком. Либо он находится глубоко под землей, либо они хорошо позаботились о звукоизоляции. Нетрудно догадаться, что эта конура предназначалась именно для того, чтобы держать в ней людей, не опасаясь, что их крики услышат снаружи.

Он подумал о Лине и похолодел. Именно этого он боялся – что она сидит где-то взаперти. Заживо погребенная. В ночных кошмарах он видел что-то подобное, и это заставляло его продолжать поиски. А сейчас он сам оказался в кошмаре наяву.

Щеки стали мокрыми, он слизывал соленые слезы кончиком языка, думая о том, что должен выжить.

Когда пришел Биргер, боль вернулась. Лелле лежал, свернувшись калачиком. Он не слышал шума шагов – дверь открылась со звуком, напоминавшим тяжелый вздох, и в проеме возник грузный силуэт.

Лелле не без труда сел:

– Чем ты занимаешься, Биргер, черт возьми?

Биргер опустился на стул, стоявший в углу. Облизнул языком губы и долго сидел молча, прежде чем заговорил:

– Лелле, тебе, как никому другому, известно, что мы должны делать все возможное ради наших детей. Страдания наших детей быстро становятся нашими собственными страданиями. И мы, само собой, просто обязаны защищать их, сражаться до последней капли крови, если потребуется, ведь они, по большому счету, единственное наше богатство.

Лелле изо всех сил старался сохранять спокойствие.

– Где Мея?

Стекла очков Биргера поблескивали в полумраке.

– С ней все в порядке. Ты получишь ответы на все свои вопросы, если наберешься терпения и выслушаешь меня.

– Говори.

Биргер еле заметно улыбнулся, скрестил ноги, усаживаясь поудобнее:

– Мы всё делаем исключительно ради наших детей. Здесь между нами полное согласие, да, Лелле? Я купил эту землю, чтобы мои дети выросли в безопасном месте, где общество не смогло бы дотянуться до них своими когтями. Мы трудились не покладая рук все эти годы, чтобы нашим сыновьям не пришлось искать себя в коррумпированных джунглях, начинающихся за воротами нашей усадьбы…

– Развяжи мне руки, Биргер.

– Нет. Во всяком случае, не сейчас.

Он наклонил голову набок и строго посмотрел на Лелле. В его взгляде читалось: «Не перебивай меня».

– Тебе известно, почему я сторонюсь окружающего мира? – спросил он. – Все просто. Я оказался в положении жертвы с того самого дня, когда родился. Я был нежеланным ребенком, мои родители не хотели ничего знать обо мне. Моей ласковой матушкой пришлось стать государству. Оно выбрало мне приемных родителей-садистов, которым надлежало заниматься моим воспитанием. Я не собираюсь утомлять тебя рассказами о насилии, выпавшем на мою долю с малолетства, скажу только, что мое доверие к государству и его послушным гражданам умерло задолго до того, как я стал совершеннолетним.

– Меня не интересуют твои слезливые истории.

Биргер печально улыбнулся:

– К сожалению, одна такая история может повлечь за собой другую, и эти истории быстро начинают множиться, подобно сорнякам, заполоняющим все вокруг. Несчастья – заразная болезнь, переходящая от одного человека к другому независимо от нашего желания.

Лелле скривился:

– Какое это имеет отношение ко мне?

– Скоро все кусочки мозаики встанут на свои места, обещаю тебе, – сказал Биргер. – Среди моих историй есть одна, касающаяся наших детей, и я хочу рассказать тебе о моем сыне Ёране.

Он замолчал, снял очки с кончика носа и подышал на грязные стекла так, что они запотели.

– Ёран не такой, как другие. У него больная душа. В ней есть темная сторона, о чем мы догадались достаточно рано. Еще будучи маленьким, он набрасывался на животных с камнями и палками. Поджег псарню. Вел себя порой столь ужасно, что подобное можно лечить только с помощью сурового наказания и огромной любви.

– Послушать тебя, так парню нужен психолог. Или психиатр.

– Я и Анита знаем нашего сына лучше, чем все другие. Нам никогда и в голову не пришло бы передать его в чужие руки, особенно после всего пережитого нами обоими. Потерять веру в себя и достоинство – ну нет, мы никогда в жизни не обрекли бы наше собственное дитя на подобное. Мы занимались Ёраном здесь, дома, учили его уважать животных и сдерживать себя. И у нас все получилось. Он стал спокойнее. Пока не начался юношеский возраст. Ты же знаешь, что происходит с детьми в этом возрасте, Лелле? Гормоны начинают играть и полностью лишают их разума. К сожалению, у Ёрана всегда были проблемы с внешностью, и это тоже добавило масла в огонь. Как и все молодые мужчины, он, естественно, хотел встречаться с какой-нибудь девушкой и начал ездить по окрестным деревням, пытаясь очаровать кого-то. Но никто не клюнул, и в итоге беднягу постигло горькое разочарование. Тогда он начал искать другие решения.

У Лелле все похолодело внутри.

– Что ты имеешь в виду?

– Скажем так, он решил взять это дело в собственные руки. Мы ничего не знали, Анита и я. Только после рассказов младших сыновей до нас дошло, что болезнь Ёрана расцвела с новой силой. И что все оказалось гораздо хуже, чем мы когда-либо могли предположить.

– Его болезнь?

– Он начал приставать к девушкам. И он настолько устал от их постоянных насмешек, что стал распускать руки. Мы, как могли, старались взять его под контроль. Загружали работой, делали все возможное, только бы сгладить его разочарования. И все вроде пошло на лад. Сначала. Он потратил целый год на постройку собственного бункера у озера, не хотел, чтобы ему вообще никто помогал. Самой собой, он научился всему необходимому от меня. У нас уже было два подобных сооружения на участке, но Ёрану захотелось свое. Мы не возражали. Даже гордились, что он проявил инициативу. Но мы не знали, к чему это приведет.

Лелле прижался спиной к стене, старался не шевелить головой, чтобы его не вырвало.

Биргер, просунув пальцы под толстые стекла, вытер глаза.

– Прошло несколько месяцев, пока мы поняли, чем он занимался. Для Ёрана никогда не существовало разницы между животными и людьми. Для него одно и то же – охотиться на лосей или на женщин. Главное – вернуться с добычей. Он не понимает, что нельзя сблизиться с человеком, насильно похитив его.

Лицо Биргера задергалось, подбородок и щеки задрожали. У Лелле возникло ощущение нереальности происходящего, ему снова казалось, что он видит кошмарный сон. Он не хотел слушать дальше, но язык отказывался подчиняться.

– Другие мои сыновья пришли к нам и рассказали, что Ёран держит девушку в своем бункере. Он не выдержал и похвастался – ему хотелось показать свой трофей. Это стало настоящим шоком для нас, да будет тебе известно. Все произошло где-то в районе Янова дня три года назад, и, как ты, пожалуй, уже понял, именно твоя дочь попала к нему. Твоя Лина.

Лелле услышал дикий вопль, от которого мороз пробежал по коже. Но прошло довольно много времени, прежде чем он понял: кричит он сам.

Биргер поднялся со стула и отошел к двери, подальше от Лелле. В его руке блестело оружие, которое Лелле не заметил раньше. Подождал, пока снова установилась тишина.

– Как ни тяжело говорить это, но я должен сообщить тебе, что она погибла в Рождество. Если верить Ёрану, произошел несчастный случай. Он не собирался убивать девушку. Мне жаль, Лелле. Искренне жаль.

Стены задрожали в такт с ударами его сердца, вся комната заходила ходуном. Что-то сломалось внутри, Лелле чувствовал, как жизненные силы начали покидать его.

Глаза подводили, он не мог сфокусировать взгляд, но видел, что Биргер по-прежнему стоит у двери, сжимая оружие. Лелле надеялся, что он собирается застрелить его, и подполз как можно ближе:

– Ты говоришь, моя девочка умерла в Рождество? То есть она два с половиной года просидела у вас в бункере? В качестве игрушки для твоего безумного сына?

– У нас не оставалось выбора, Лелле, ты должен это понять. Беда уже случилась. Разрешив Лине уйти, мы потеряли бы все, вся наша жизнь оказалась бы разрушенной. И я не могу позволить государству забрать нашего мальчика. Только через мой труп.

Сердце заныло невыносимо, Лелле прижал руки к груди и, зажмурившись, как наяву увидел Лину перед собой.

– Ты должен показать ее мне. Ты должен показать мне мою дочь.

– Боюсь, там особенно не на что смотреть, – сказал Биргер дрожащим голосом. – Но я могу показать тебе, где она лежит. И вас похоронят рядом, это я могу тебе обещать.

* * *

Время для Лелле остановилось. Он словно попал в другое измерение. Слышал голос Биргера совсем рядом, но не понимал ни слова.

Над его телом склонились два бесплотных силуэта, подхватили и понесли вверх по лестнице. Каждая ступенька ощущалась как удар обухом по голове. Снаружи царила ночь, показавшаяся ему невероятно светлой, почти как летом. Над ним горели звезды, и от холода, быстро проникшего под тонкую одежду, он немного пришел в себя. Разглядел бледные лица под зимними шапками. Молодые парни старались не смотреть на него. Он слышал свой голос – как он кричал, обещал убить всю их гребаную семейку. Один парень молчал, другой, длинный и прыщавый, ухмылялся. Биргер был где-то рядом, Лелле знал, что здесь.

Они принесли его в лес и поставили на колени перед ямой, выкопанной на опушке. Над ним качались верхушки сосен, холодный лунный свет освещал пространство между деревьями. Черная земля дышала могильным холодом. Казалось, она с нетерпением ждет возможности поглотить его. Влага начала проникать сквозь ткань джинсов, но Лелле больше не мерз. Он огляделся, посмотрел на кучу грунта, поднятого на поверхность, воткнутые в землю лопаты и бледные лица парней, к которым присоединился и сам Биргер. Все трое нервно топтались на месте. У Биргера был в руке пистолет. В тишине прозвучал щелчок предохранителя.

– Мне жаль, что приходится поступать так, – сказал старик хриплым голосом. – Бог свидетель, мне очень, очень жаль.

Лелле не стал протестовать. Не стал молить о пощаде – он стоял на коленях неподвижно, опустив голову. Он видел перед собой Лину, шептал ее имя в промежутках между вздохами.

Один из парней начал проявлять нетерпение:

– Давай, папа. Застрели его.

Время остановилось, и только сосны продолжали жить своей обычной жизнью, невозмутимо покачиваясь на ветру. Лелле вспомнил, как они всей семьей сидели на кухне, смеялись, обсуждали что-то. Он видел глаза Лины под светлой челкой, неровные зубы, когда она гримасничала.

– Чего ты ждешь, отец? – снова этот парень.

– Здесь она и лежит, Лелле. Твоя дочь.

Он подумал, что сейчас все произойдет, но больно ему не будет. Все закончится. Его кровь окрасит снег, тело сгниет в земле, а к лету на этом месте вырастут одуванчики. Ему больше не придется ездить по Серебряной дороге с сигаретой в уголке рта, поглядывая на лес, – он нашел ее. Конец поискам.

Лелле закрыл глаза и ждал. Чувствовал, как затылок зачесался в том месте, где к нему прижалось дуло пистолета. Потом прозвучал выстрел, ударив по барабанным перепонкам с такой силой, что они уж точно не должны были уцелеть. Тело обмякло мгновенно, словно мышцы сдались, устав от чудовищного напряжения.

Открыв глаза, он увидел, что Биргер лежит, уткнувшись лицом в землю. Позади него стояла Анита и часто моргала. Белые как снег волосы лежали у нее на плечах. Она направила ружье на сыновей, и они испуганно попятились.

– Опустите оружие, – приказала она. – Хватит уже.

* * *

Анита все еще держала ружье в руках, когда прибыла полиция. А до этого она под прицелом заставила их всех, Лелле и парней, пройти в дом и сесть за кухонный стол. Третий сын тоже был здесь. Биргер остался лежать на холоде. И ее, похоже, нисколько не интересовало, жив он или мертв. Стояла, широко расставив ноги, и держала всех под прицелом. На всякий случай. Старший из сыновей ругался и без конца теребил свои прыщавые щеки. Он обвинял мать в том, что она разрушила все. Анита направила ствол на него.

– Я застрелила твоего отца и сделаю то же самое с тобой, если ты вынудишь меня, – отрезала она. – Слезы текли по ее щекам, но руки крепко сжимали оружие. – Не пытайся разрушить жизнь своим братьям. Иначе я убью тебя.

Парень побелел от злости, но, похоже, понял, что она выполнит свою угрозу. Он продолжал сыпать ругательствами и царапать себя. Двое других всхлипывали, как дети, закрыв лицо руками.

Лелле смотрел через окно наружу, где уже начало рассветать. Он замерз так, что у него зуб на зуб не попадал, хотя в доме было тепло.

– Где Мея? – спросил он. – Она жива?

Вместо ответа Анита направила ружье в его сторону. Ее лицо побагровело.

– Не было и мысли о том, что кто-то умрет, – сказала она. – Биргер обещал мне, что все образуется. По его словам, когда неизбежная мировая катастрофа свершится, девочки сами поблагодарят нас за то, что сидели в безопасности под землей. И благодаря этому остались в живых. Так все планировалось. – Она вытерла глаза. – Но что-то не так с нашим мальчиком, и с этим мы не сумели справиться.

– Ты не ответила на мой вопрос, – сказал Лелле. – Что вы сделали с Меей?

Однако Анита не смотрела больше на него, она молча стояла с ружьем в руках, словно не услышала вопроса.

Скоро утренние сумерки пробил свет проблесковых маячков. Полицейские заполнили дом топотом тяжелых башмаков и треском радиостанций. Анита отложила ружье в сторону и соединила морщинистые руки на животе:

– Биргер лежит на поляне. Я застрелила его. – Она показала на Ёрана: – О нем вы должны позаботиться. Он никогда не станет, как все люди. И о девочках. Я отведу вас к ним.

Все происходило быстро и медленно одновременно. Когда на Аниту надели наручники, она сникла… даже не сникла – как будто бы вдохнула от облегчения, что все наконец позади. Ёран попытался сопротивляться – принялся размахивать охотничьим ножом, глаза горели безумным огнем.

– Вам нечего здесь делать, – хрипел он. – Это наша земля!

Тогда вмешались братья. Каким-то особым приемом, который они, вероятно, отточили за долгие годы, парни вынудили Ёрана лечь на живот; один давил ему коленом между лопаток, второй выкрутил нож из руки. Оба были бледные и плакали.

Лелле сидел неподвижно и смотрел, как их уводили, сначала Аниту, потом ее сыновей. Число стражей порядка увеличилось. Женщина-полицейский спросила Лелле с дружелюбной улыбкой, что здесь произошло, но он не смог выдавить ни звука. Кто-то накинул одеяло ему на плечи и вложил чашку горячего супа в руки. Лелле подставил лицо под поднимавшийся пар – и мысли не мелькнуло о том, что это можно есть.

Появилось солнце, полицейские сновали по усадьбе в его лучах, собаки Биргера надрывались на псарне. Подъехало еще несколько полицейских автомобилей через открытые нараспашку ворота.

Кто-то встал над Лелле и заклеил ему голову пластырем. Он чувствовал запах крови, но у него ничего не болело.

– Они убили мою дочь. – Это было единственное, что он смог сказать.

Улыбающаяся женщина-полицейский, похоже, его не поняла, но все равно тут же заспешила куда-то.

– Ты должен меня извинить, – сказала она и пошла к двери.

Лелле последовал за ней. Покачиваясь, постоял на крыльце, но скоро ему пришлось снова сесть.

Потом он увидел группу полицейских и услышал возбужденные голоса:

– Мы нашли девочек! Они живы!

* * *

У полицейского были добрые глаза, и даже если он осуждал ее за что-то, то виду не подавал. Разговаривая с ним, Мея на время забыла, что лежит под капельницей на больничной койке. Она не привыкла, чтобы ее слушали с таким вниманием, как не привыкла рассказывать о чем-то с самого начала и до конца. Сперва она запиналась, но постепенно неуверенность прошла. Полицейского звали Хассан, и, похоже, его абсолютно не заботило, что время перевалило за полночь. Он вообще ни разу не посмотрел на часы.

Мея рассказала, как они с Силье на поезде ехали в Норрланд, как сидели всю дорогу, а это больше десяти часов, поскольку на спальный вагон у них не хватило средств. Это была их самая длинная поездка за все время, но вовсе не первая. Торбьёрн оказался человеком добрым, хотя от него воняло и он, как оказалось, коллекционировал порнографию. А Силье… Ну, Силье всегда была такой, как была. Не играло никакой роли, куда они переезжали и как долго оставались на новом месте, – она не менялась никогда.

Потом Мея поведала об одиночестве в комнате под крышей, одиночестве, из-за которого убежала в лес. Именно там она познакомилась с Карлом-Юханом, у озера. И бросила курить уже на следующий день. Просто влюбилась в парня с первого взгляда. От него так пахло… его запах действовал на нее одурманивающе. Не только из-за запаха, конечно, а от ощущения, что рядом с ней такой парень, все иное, вроде разговоров о войне и конце света, уходило на второй план. Любовь пагубна, сказала она. Ты не становишься слепым, но упорно не хочешь замечать сигналов опасности. Проговорив это вслух, она подумала: как бы Лелле оценил такое суждение, согласился бы с ней?

Она ответила отрицательно на вопрос Хассана, не любовь ли заставила ее перебраться в Свартшё? Нет, не любовь. Ей просто не хотелось оставаться под одной крышей с Силье, она хотела начать новую жизнь. Всегда мечтала жить в настоящем доме, где в кладовке полно еды, родители не пьют и не ходят постоянно голыми. Везет тем, у кого родители, которых не надо стыдиться. Биргер и Анита, конечно, казались странными со всеми этими разговорами, но она не собиралась разделять их взгляды.

У нее порозовели щеки, когда она рассказывала о большом бункере, построенном для выживания семейства, о том, что находилось в нем. Вспомнила, как горели глаза Биргера, когда он показывал все это добро.

Потом рассказала о Ёране, о царапинах на его лице, помимо прыщей. Сейчас-то она поняла, что далеко не все эти царапины – дело его собственных рук. Она думала, что Карл-Юхан ревнует, не желая оставлять ее наедине с Ёраном, но нет, на самом деле он боялся, что безумный братец причинит ей вред.

– Я, конечно, считала их странными из-за постоянной болтовни о конце света и всем прочем. Но мне не с чем было сравнивать. Я никогда не имела нормальной семьи и могла только радоваться, что они приняли меня к себе.

Хассан кивнул, словно все понял.

Ближе к рассвету, когда у нее уже начал заплетаться язык, он принес кофе и бутерброды, и они мгновенно съели их вдвоем. А потом он рассказал, что Биргер умер, а остальные находятся под арестом. Ханне предстояло отправиться домой, в Арьеплуг, как только врачи дадут на это согласие.

Мея попыталась представить Биргера мертвым, неподвижно лежащим под белым покрывалом. Но не смогла. Никакого сожаления она не испытывала. Подумала только, как Анита справится в тюрьме без своих кастрюль, в которых постоянно требовалось что-то мешать, без теста, из которого она все время что-то пекла. И как все переживет Карл-Юхан, даже мысли не допускавший, что ему когда-нибудь придется покинуть Свартшё?

– Вы нашли дочь Лелле? – спросила она.

Глаза Хассана заблестели, но ему удалось сдержать слезы:

– Да… Мы нашли тело. Оно еще не идентифицировано, но, судя по всему, это Лина.

Мея внезапно почувствовала себя невероятно уставшей. Она подумала о Лелле, о его поникших плечах, о волосах, торчавших в разные стороны. Что с ним будет сейчас, когда худшие опасения подтвердятся? Сможет ли он справиться со своим горем? От этих мыслей в глазах защипало, но она тоже не позволила себе разрыдаться.

– Газетчики захотят пообщаться с тобой, – сказал Хассан, когда они допили кофе. – Но, по-моему, тебе надо наплевать на них. Постарайся хорошо отдохнуть. Ты пережила реальный шок. И, если верить врачам, вы с Ханной получили лошадиную дозу успокоительного.

– Мне стыдно, – призналась Мея. – Мне стыдно, что я жила с этими людьми.

– Не будь слишком строгой к себе. Ты не сделала ничего плохого.

Он стряхнул крошки бутерброда с рубашки и поднялся. Мея испугалась. Ей стало страшно, что она останется одна, того, что будут говорить люди, того, что теперь произойдет. Пожалуй, Хассан заметил это:

– Ты хочешь, чтобы я привез твою маму?

Мея до боли прикусила губу.

– Нет. Но ты можешь позвонить Лелле?

* * *

Останки Лины подняли из могилы и перезахоронили, но он все равно наведывался в то место. Усадьба Свартшё, подобно заброшенному форту, пряталась в лесу. Земли заросли сорной травой, красные стены дома были изрисованы граффити. Животных распродали жителям окрестных деревень, но кислый запах гнилого сена по-прежнему витал над опустевшими постройками.

Лелле курил сигарету за сигаретой и стряхивал пепел где попало. Мея была с ним. Они ехали с опущенными стеклами, и запахи леса вытесняли запах табака. Лелле показывал ей места, где занимался поисками. Они останавливались на площадках для отдыха, чтобы размять ноги и подышать, а когда дождь барабанил по крыше машины, Мея выключала радио. Ей не нравились слишком громкие звуки.

Силье звонила по воскресеньям. У нее была отдельная палата в психушке у озера, где она могла рисовать, сколько душа пожелает. С самолечением пришлось завязать – сейчас она получала нормальную помощь. В конечном счете она научилась обходиться своими силами, и без мужчины, и без Меи. Так она заявила, и Лелле заметил, как поникли плечи девочки. Наверное, от облегчения, поскольку с них упал груз ответственности.

Лину убили. Ёран отнекивался, но его мать и братья подтвердили это. Он задушил ее и оставил гнить в бункере. Узнав о случившемся, Биргер настоял, чтобы ее похоронили. Однако тем все и ограничилось.

Они с Меей особо не разговаривали о Свартшё и семействе Брандтов, только о новостях. Ёран и Анита сидели под арестом в ожидании суда. Мея получила несколько писем от Карла-Юхана, но не ответила ни на одно из них. Его отдали в семью в Сконе, как оказалось, ему еще не было восемнадцати. Прокурор не стал предъявлять обвинение ни ему, ни второму брату, Перу, посчитав условия их воспитания смягчающим обстоятельством. Это вызвало удивление и возмущение во всей стране. Лелле старался не упоминать его имя, поскольку Мея сразу замыкалась. Никак не могла простить себе, что добровольно поселилась в семействе, руки которого были испачканы кровью – так она выразилась. Не могла простить того, что не замечала ничего. Она вбила себе в голову, что могла бы спасти Ханну раньше, если б не ее собственная наивность.

Ханна порой звонила, и, когда они разговаривали, печать беспокойства с лица Меи обычно исчезала. Время, проведенное в бункере, соединило их, возможно, навечно, связало невидимыми нитями. Ханна была крутой девицей. Она рассказала Лелле о своем пребывании под землей, обо всем, что ей пришлось вытерпеть, а он слушал, как мог. Ради Лины. Поскольку не хотел прятаться от ее страданий и поскольку должен был все знать. Ханна отдала ему лиловую резиночку, и он носил ее на запястье, как браслет. Собирался всегда ходить с ней, но потом снял, чтобы не истрепалась.

Могилу Лины, окруженную цветами и горящими свечками, было видно издалека. Около нее стояли двое – мужчина и женщина. Лелле почувствовал, как Мея шагнула ближе к нему.

На плече Анетт спал ребенок, и у Лелле задрожали ноги, когда он увидел его. Он замер посередине дорожки, посыпанной гравием, Мея остановилась рядом с ним. Заметив бывшего мужа, Анетт положила руку на макушку малыша, и Томас обнял ее. Оба переводили взгляды с Лелле на Мею, словно никак не могли решить, в каких отношениях они состоят. На щеках Анетт были черные разводы от потекшей туши, нижняя губа дрожала. Никто из них долго ничего не говорил, только ребенок захныкал. В конце концов Анетт вытянула свободную руку и притянула Лелле к себе. Они обнялись неловко, белый пух шарфа защекотал нос, а потом Лелле почувствовал запах ребенка, от которого у него заслезились глаза.

– Спасибо, – прошептала Анетт ему на ухо, – спасибо, что ты вернул нашу девочку домой.

Они долго стояли у могилы, после того как Анетт и Томас ушли. Лелле опустился на холодную землю и почувствовал, как напряглись мышцы. Мея полила цветы, убрала сорняки и зажгла погашенные ветром свечи. Сделав шаг назад, убедилась, что все выглядит красиво. Она упустила тот момент, когда на Лелле нахлынула злоба. Он весь задрожал. Потом принялся уничтожать восстановленную ею красоту. Свечи погасли, лепестки цветов полетели по ветру. Он царапал пальцами землю и выл. Мея не шевелилась, пока он не успокоился, а затем протянула руку и помогла подняться.

В Арвидсъяуре они остановились на заправке и зашли выпить кофе с Киппеном. Плакат с фотографией Лины Киппен снял, хотя так и не удосужился очистить грязь, скопившуюся вокруг того места, где он висел, поэтому, когда они проходили мимо, Лелле показалось, что он по-прежнему видит улыбку дочери. Киппен не терпел унылых лиц в компании и предпочитал заполнять тишину разговорами о хоккее и охоте. Мея ела мороженое, несмотря на холод.

– Я бы хотела застрелить лося, – сказала она вдруг.

Киппен усмехнулся и похлопал Лелле по плечу:

– Ты должен научить дочь охотиться.

Его невинная оговорка смутила всех, и разговор прервался.

Она не моя дочь. Моя дочь мертва, – вертелось у Лелле на языке, но он увидел взволнованное лицо Меи, как растаявшее мороженое потекло у нее по запястью, и спохватился.

– Я научу ее всему, что умею, – сказал он, – даже если это не так много.

Он позволил Мее сесть за руль, хотя она не имела водительского удостоверения. На Серебряную дорогу начали опускаться сумерки. Он знал дорогу как свои пять пальцев и, даже закрыв глаза, видел, как она змеится среди вековых лесов, болот и озер, налаживая связь между людьми, помогая им как в хороших, так и плохих начинаниях. Если бы не девочка, сидевшая рядом с ним, он по-прежнему, поддаваясь отчаянию, каждую летнюю ночь отправлялся бы в путь. Но теперь в этом не было необходимости.

Поиски закончились.