Я вошел в оружейную после Тани. Степан, стоявший возле открытых ящиков, бросил на меня странный взгляд и молча принялся собирать комплект.

Комбинезон, бронежилет, шлем, рация с гарнитурой и ларингофоном, жилет для магазинов и мелочовки... знакомые нам по тренировкам сто седьмой «калаш» и «G36C», коробка магазинов, гранаты... Снова война. Снова ад.

Хотя этот ад не идет ни в какое сравнение с тем, что испытывал я, глядя на лица своих соратников. Как радовались они, когда я вернулся... Как обнимали меня, хлопали по плечу и подбадривали... В их глазах я не видел ничего, кроме искренности. Они не понимали. Ничего не понимали. И ничего не знали.

А я натянуто улыбался в ответ, отвечал на рукопожатия... Но мое сердце облилось кровью, когда меня обняла Соня, шепнув на ухо, какой я молодец, что вернулся...

В душе воцарилась пустота, вакуум, заполнивший мое нутро холодом. Я двигался, словно во сне, все окружающее казалось миражом, химерой... Жизнь потеряла всякий смысл, все превратилось в ложь, которая стремительно множилась и в результате погребла меня под лавиной внутреннего отчуждения.

Я чужой среди своих. Только они об этом еще не знают. Знает только Игрок, и, возможно, догадывается Толя. Все ребята получили новый статус, кроме меня. Степан, каким-то образом переживший Прорыв, теперь Тура. И он наверняка заслужил этот статус. Все они заслужили, кроме меня. Неужели они не поняли, почему Игрок оставил меня Пешкой?..

– Вот, – нарушил молчание Степан, указывая на комплект амуниции. – Здесь, пожалуй, все. Дополнительные боеприпасы раздадим перед боем.

Я молча закинул на плечо автоматы, сгреб в охапку одежду и тяжелый бронежилет, но когда взял в руки коробку с магазинами и повернулся, чтобы выйти из оружейной, Старший вдруг сказал:

– Егор.

Я обернулся. Он сидел, сложив руки на груди, и смотрел в сторону.

– Я знаю, что ты чувствуешь. Уж поверь.

Закусив губу, я смотрел на него, не зная, что ответить.

– Толя сказал, что ты вытащил с Клетки Оксану, но... не донес. – Он кашлянул, словно пересохло горло. – Я... в общем, я точно так же не донес Наташу...

Я молча смотрел на него, не в силах произнести ни слова. Он?.. Наташа? Он вынес Наташу?..

– Помни, что время лечит. Станет легче...

На глазах навернулись слезы. За что ты наказываешь меня, Господи? Я же и так в аду...

Я ничего не ответил, вышел из оружейной и пошел по коридору, чувствуя, как мир вокруг рушится...

– Держать круг! – орал Скаф, отбрасывая от купола Белых. – Егор, побереги патроны, черт побери! Егор!

Я почти не слышал его сквозь мутную пелену ужаса, которая захлестнула меня с головой. Я сам кричал, непрерывно стреляя в ряды жутких полутрупов, которые, пошатываясь, шли к нам со всех сторон. Я видел, как пули прорывают их защитные коконы, как лопается их плоть... видел синюшную слизь, заливающую их красные, пятнистые лица. Рожок кончился, я быстро вставил новый и вновь стал стрелять, словно надеялся, что грохот выстрелов разбудит меня от этого ожившего кошмара.

Когда-то в детстве мы нашли на улице мертвого голубя. Нам было по пять-шесть лет, нас привлекало все новое и необычное. Мой друг, имя которого я уже не помню, поднял птицу за лапы, и вдруг голова голубя мягко съехала вниз и с мокрым шлепком упала на асфальт, а из раны потекла зеленая жидкость.

Будучи впечатлительным ребенком, я долго не мог уснуть в ту ночь. Ворочался в кровати и со страхом смотрел в окно, ожидая, когда в стекло постучится мертвый голубь. Потом, со временем, этот эпизод стал казаться мне забавным...

Но толпа Белых, обливающаяся слизью и гноем, со сползающей с костей плотью всколыхнула во мне тот самый детский ужас, который полностью лишил меня разума.

Я стрелял и стрелял, пока не израсходовал все патроны. Я кинул бесполезный автомат в толпу Белых и, оглянувшись, замер.

Рядом с нашим кругом стоял Белый Король. Красивый, статный, высокий, с бледным узким лицом и длинными светлыми волосами. Он легко парировал удары Скафа и смеялся... Звонким, игривым смехом победителя.

Все потонуло в тумане, я не двигался, парализованный животным ужасом. Я словно онемел, мне казалось, что все мои чувства разом отключились. Я мог только стоять и смотреть.

– Купол! – кричал Скаф. – Егор, помоги Лакабу! Он один не справится!

Я посмотрел на Коня, который, дрожа от напряжения, держал нашу защитную сферу. Я видел пот, струившийся по перекошенному лицу Лакаба, видел вздувшиеся вены на лбу и руках. Услышав стон, я взглянул под ноги.

Оксана пришла в себя и попыталась сесть. Посмотрев по сторонам, она перевела взгляд на меня, и во мне что-то оборвалось. В ее глазах я увидел мертвое спокойствие. Она понимала, что происходит, она понимала, что умрет, но смирилась со своей участью и потому оставалась спокойна.

Мы смотрели друг другу в глаза, и я наблюдал, как меняется выражение ее лица. Сначала немой вопрос: «Что происходит?» Затем недоумение. Задумчивость. Понимание. И... презрение...

Она с трудом приподнялась и поползла мимо меня, к Лакабу, а я стоял на месте, парализованный ее последним взглядом. Я не сомневался, что запомню его навсегда. Этот взгляд – квинтэссенция будущего отношения ко мне других людей.

Теперь меня будут презирать, считая трусом, предателем и рохлей.

– Но у меня же кончились патроны, – беспомощно прошептал я в пустоту.

Тут в голову вползла мысль об оружии, о котором я забыл, – о магии. Я же всегда отдавал предпочтение магии, а не автоматам. Что на меня нашло? Почему я забыл все, чему меня учили?

– Егор! Атакуй! Егор!

Не знаю, кто это крикнул. Возможно, Скаф. Возможно, я сам. Но, заорав от отчаяния, я соорудил самое мощное заклятие, которое знал, и бросился вперед, на толпу жутких Белых Фигур, которые толпились возле нашего купола. Я, потеряв голову, обезумев от страха, бежал вперед, раздавая удары направо и налево, завывая, словно бешеный зверь...

Я пришел в себя, когда оказался в пустыне, далеко от горы и пещеры. Я лежал на земле, сипло дыша от перенапряжения, рот был забит песком и пылью, в ушах стучал набатом пульс. Я с трудом сел и огляделся.

Фальшивая Улуру возвышалась в километре от меня, алея багровым пятном на фоне темнеющего неба. Я потряс головой. Как мне удалось так далеко убежать, я не знал. Но сейчас, сидя в безопасности, далеко от страшного врага и ужаса боя, я вдруг понял, что в моей голове, в такт пульсу, бьется лишь одна мысль.

Я жив! Жив! Я выжил! Я запрокинул голову и закричал так сильно, как не кричал никогда в жизни. В этом крике смешались радость от того, что я жив, и облегчение – Белый кошмар остался позади...

Словно в ответ на мой крик, по пустыне прокатился трескучий гром, и я широко раскрытыми глазами уставился на гору, которая вдруг начала складываться, сворачиваться, будто гигантская рука мяла ее, словно фольгу, скатывая в маленький шарик. А потом из центра Клетки рванулся в небо яркий белый луч света, он на мгновение ослепил меня, заставил пригнуться и заскулить.

И вот, когда я валялся в пыли, скрючившийся и жалкий, именно тогда на меня обрушилось полное осознание всего, что произошло. Я все понял.

Я понял, что бросился в атаку на Белых, оставив позади товарищей. Я понял, что без меня они не смогли удержать защитный купол и их накрыла волна мерзких, склизких, гнойных тел... Понял, что они все погибли там, в пещере. Что, убив Скафа, Белые смогли открыть Клетку. Что я, выбежав за пределы Клетки, отдал им в руки победу. Что Прорыв состоялся.

Я валялся на земле, воя от стыда и раскаяния, прекрасно понимая, что своим побегом я обрек товарищей на гибель. Я понимал, что, стремясь убежать от кошмара, я выпустил его в мир.

– Простите меня! – орал я, набирая в горсти сухой песок. – Простите! Я не хотел!

Хуже всего – я понимал, почему выжил. Потому что самое мощное заклинание в моем арсенале – камуфляжный купол, который я неосознанно выставил, скрывшись от глаз Белых. В моей атаке на Белых не было ничего героического. Это была не атака, а банальный побег. Побег жалкого труса, который действительно ничего не достоин...

...кроме презрения.