…Во дворе колонии, на скамейке, лаская своего кота, сидел старик, самый старший по возрасту зек в колонии. Все с уважением звали его дедом. Знавшие его по другим колониям рассказывали, что дед всегда ухаживал за котом. Припоминали такой случай. В Сибири его кота отвезли далеко в тайгу. Спустя много дней он все-таки вернулся. Хоть и выпали все когти, потерял половину хвоста, обморозил все уши, но вернулся к своему хозяину! Дед от радости даже обронил скупую слезу. И вот теперь старик вспоминал то ли тот случай, то ли свои сроки, которые отбывал в разных колониях. Вспоминал, наверно, первую судимость, когда за несколько килограммов зерна ему, совсем еще тогда мальчишке, определили срок, которым теперь наказывают убийц. Может быть, ругал себя за то, что после освобождения, обозлившись на несправедливое наказание и заодно на весь мир, вновь совершил ряд преступлений. Сейчас у него заканчивался срок, но старика никто не ждал на свободе.

Суклетин, не находя себе места, болтался по колонии. Подошел к деду и попытался завязать разговор:

– Читал я в журнале, что кошки здорово успокаивают людей. Нервнобольным стоит прикоснуться к их шерсти, и они сразу успокаиваются.

Старик, честно говоря, ненавидел Суклетина. Недовольный его появлением, он мрачно посмотрел на Алексея, дав понять, что не желает с ним говорить. В это время к ним подошел казах, прибывший в колонию год назад.

– Салам алейкум! – улыбаясь, поздоровался он.

– Салам, Икбин! Присядь, – обрадовался стари визиту своего приятеля.

На вид ему было лет 20-25. Среднего роста, подтянутый. Аккуратная короткая стрижка, всегда поглаженная одежда, уважительное отношение к старшим по возрасту, богатство языка, знание всевозможных анекдотов, отсутствие в разговоре матерщины, владение приемами рукопашного боя – все это и многое другое сильно отличало казаха от окружающих. Старику он понравился сразу же, как тот появился в колонии. Когда они оставались наедине, дед любил звать его сыном. При посторонних – юным другом. Уважение к старшим в Средней Азии прививается с материнским молоком, поэтому Икбин почтительно относился ко всем, а старика не только уважал, но часто в ответ звал его отцом.

– Вот иду я к тебе, аксакал, и думаю, почему говорят, что мы с тобой сидим, хотя мы с тобой не только сидим, занимаемся делами, мирно беседуем, кушаем, спим. Считаю это определение неправильным и ошибочным. Получается какой-то парадокс…

– Да, ты прав, как всегда, друг мой. Ты вчера, помнится, хотел рассказать что-то забавное о пауке.

– Хотел рассказать я, аксакал, об опасном пауке, о самом ядовитом существе, после укуса которого не остаются в живых. Название этого паука – каракурт. В наших краях кроме каракурта встречаются и скорпион, и фаланга, их укусы не так опасны для жизни человека. Каракурт опаснее во стократ. Кстати, паук их запросто съедает. Интересно не это, а другое. После того как паук скрещивается с паучихой, последняя оплетает самца паутиной и съедает его как сладкое лакомство. Брачная свадьба кончается жестоко и трагично. За такие ужасные дела у нас паучиху назвали «коварной вдовой».

Наступила тишина. Старик переваривал в своей голове рассказ Икбина. Он по-своему возмутился жестокостью паучихи и не мог подобрать нужных слов, чтобы выразить свой гнев.

– Ничего, мужики, – вмешался в разговор Суклетин, – вот освобожусь и отомщу «паучихам» за пострадавших от любви «пауков». После брачной ночи и я съем партнершу. Как лакомство, поджарю сердце. Обещаю вам и клянусь пить их кровь, жарить их мозги… – Алексей, оскалив зубы, начал громко хохотать.

Старик взорвался и грубо накинулся на Суклетина:

– Ты-то, жертва аборта, съешь, паскуда, не только партнершу, козел ты вонючий, но и маму родную зарежешь, подонок, сваришь, паршивец, поджаришь и проглотишь. Отсидел я половину жизни в разных тюрьмах, с кем только не сталкивала судьба, но нигде не видел похожего на тебя гада!

Икбин ждал лишь сигнала, чтобы свернуть челюсть тому, кто расстроил аксакала. Взгляд деда говорил: сидеть спокойно и не выступать. Смотря пристальным взглядом исподлобья на старика, Суклетин размышлял, как бы ему отомстить деду. Оскорбить или избить себя дед не позволит – не так пока еще слаб. А вот кота его задушить можно и нужно. Мутный взгляд садиста перешел на сидящего рядом с ним. Этого нерусского приятеля все приняли за маменькиного сыночка. За то, что вел себя слишком скромно, сдержанно, обращался ко всем на «вы». Это расценили как слабость.

Когда казах расстался с дедом, Суклетин затеял с ним разговор, в котором как бы ненароком намекнул, что не прочь переспать с ним. Схватив за одежду, казах прижал его к себе. Глаза горели от злости. Садист пытался освободиться, но хватка была мертвой. Еще сильнее сжав Алексея, казах прохрипел: дескать, впредь за подобные разговоры он «намотает ему кишки на уши». Потом резко воткнул в живот Суклетина свой указательный палец. Задохнувшись от нестерпимой боли, Алексей согнулся. «Нерусский» нанес резкий удар по шее. Суклетин упал, а когда очнулся, был рад даже тому, что остался жив.

Вечером Леша сделал своему шефу общеукрепляющий массаж, растворив марганцовку в теплой воде, тщательно промыл ноги, помазал их лекарством от пота, подстриг ногти, почистил их пилкой. Шеф долго заставлял Лешу массажировать пятки. Ему было щекотно, но приятно. Натягивая свежевыстиранные носки на ноги шефа, Суклетин стал жаловаться;

– Шеф, этот нерусский, ну, тот, со второго отряда, заявил, что он не намерен подчиняться нашим законам. Хвастался, что покажет нам всем «фокус-покус». Очень плохо отозвался о тебе и о князе.

– Как именно отозвался? – уточнил шеф, на что Суклетин, придумав самые оскорбительные слова, выругался.

Вызвав «зубра», шеф приказал навести порядок во втором отряде. Не теряя времени, Алексей смог настроит и «зубра»:

– Знаешь, брат, что сказал этот нерусский о тебе? Аж неудобно, браток, и произносить слова этого поганца. Казах сказал, что твоя задница ему по душе. Что он никого не боится…

– Вот гадина! – зарычал «зубр». – Да я его с одного удара на тот свет отправлю! Подонок! Мерзавец! Не жилец он после этих слов…

Алексей торжествовал. Он отомстит казаху по-умному, то есть чужими руками. «Зубр» собрал своих «солдатиков» – исполнителей карательных функций, пятерых самых отчаянных драчунов колонии. Под благовидным предлогом был вызван казах. «Солдатики», окружив казаха плотным кольцом, стали приближаться к нему. Ибкин же, почувствовав, что без драки не обойтись, расстегнул пуговицы рубашки и принял боевую стойку. И вот кто-то из «солдатиков» уже замахивается для нанесения удара кулаком, другой пытается пнуть его ногой. Но что это? За считанные секунды «солдатики» были уложены казахом. Никто не успел даже понять, что произошло. Рыча и ругаясь, сжав свой могучий, величиною с двухпудовую гирю кулак, сам «зубр» пошел на казаха. Осужденные были уверены, что после удара «зубровского» кулака у казаха потекут мозги из ушей. Между тем казах резко приблизился к богатырю с криком: «Кия-я!» нанес мощнейший удар ногой в челюсть противника. Всемогущий и всесильный «зубр» грохнулся на землю, и, казалось, даже не дышал. Такого зрелища никто и никогда еще не видел в колонии. Устоять против «солдатиков» – это считалось дохлым номером. А тут вся «зубровская» гвардия была разбита наголову.