Глава 48. Подношение
Небо было таким серым, как миг осознания, что ты больше никогда не вернешься домой.
Анаис шел по воде столь гладкой, как полированный камень, как стекло, как лед под его босыми, горящими ногами. Та простиралась так далеко, насколько хватало глаз, безупречная и бесконечная.
Слева шла его мать. Прекрасная и ужасная. Но как бы она ни пыталась, он не позволял взять его за руку. Видите ли, он злился на нее. За вмешательство и махинации. Хоть ее визит в сон маленького императора и стал тем стимулом, благодаря которому избранная приняла свою судьбу, Анаис отчетливо понимал, насколько плохо это могло закончиться. И какую жертву пришлось заплатить за его возрождение.
В руке матери были зажаты весы, ее черные перчатки до локтей капали, словно кровью из перерезанного запястья, на вечность под их ногами. Ее платье тоже было черным и усеянным миллиардом крошечных точек света. Глаза – темные, как тюрьма, в которой она сидела в заточении, а улыбка – как отмщение, затянувшееся на тысячу лет.
И в другой части этой бесконечной серости их ждал он.
Отец.
Он был облачен в белое. Высокий, как горы. Но Аа уже не горел так ярко, как помнил Анаис. Его три глаза – красный, желтый и голубой – ныне закрылись. Его сияние потускнело. Тьма вокруг них разбухала. Мать возвышалась за плечами сына – черная, как истинотемные небеса.
Вокруг отца собрались сестры Луны. Цана, объятая пламенем, Трелен, окутанная волнами, Налипса, облаченная в один лишь ветер, и Кеф, спящая на полу, укрытая осенними листьями. Они наблюдали за его приближением с неприкрытой злобой, но Анаис видел, что сестры боятся его. И знал почему. В конце концов, он правил на небесах. Выше их всех.
Возможно, за это они его и ненавидели.
– Муж, – сказала Ная.
– Жена, – ответил Аа.
– Сестры, – кивнул Анаис.
– Брат, – по очереди поклонились они.
Все замерли в молчании, длиною в годы. С тысячелетием страданий, ярости и горя между ними. И наконец Луна повернулся к Солнцам. Хотя три его глаза были закрыты, Анаис знал, что Аа видит его. В конце концов, Всевидящий видел все.
– Отец, – сказал он.
Его ответ ранил, как нож на рассвете.
– Ты мне не сын.
Даже спустя столько столетий слова отца по-прежнему причиняли боль. Это вопиюще неправильно, когда тебя презирает тот, кто должен любить больше всех на свете. Тишина стала оглушительной, разум Луны наполнился тысячью «если бы» и «ну почему».
Он знал, что в них нет смысла. Но даже боги кровоточат.
Анаис опустил взгляд и увидел свое отражение в зеркальном камне/стекле/льду под ногами. Его контуры подрагивали и искажались, как черный огонек. Из плеч и макушки вырастали языки тьмы, словно дым от горящей свечи. На лбу был запечатлен серебряный круг. И, подобно зеркалу, этот круг ловил свет от тоги отца и отражал его бледным и ярким сиянием. Но даже тогда он замешкал, думая обо всем, что могло бы быть.
За его спиной маячило очертание, вырезанное из тьмы.
Девушка.
Бледная кожа, длинные темные волосы, струящиеся по плечам, и горящие черные глаза. Свирепая и храбрая, ловкая и умная. Он знал ее. Чем она пожертвовала. Что потеряла. Знал, что, в отличие от его сестер, она всем сердцем любила своего брата. И самое главное – он знал ее имя.
Мия.
Она взяла его за плечи и близко наклонилась. Мать нахмурилась, когда девушка заговорила, легонько задевая губами ухо Анаиса. Ее прикосновение было ледяным, но голос – как пламя в его сердце.
– Никогда не отводи взгляд, – прошептала она.
И тогда Луна посмотрел. На Солнца, которые должны были его любить. И, сжав кулаки, обратился к отцу:
– Ты подарил мне жизнь, но это не дает тебе власти надо мной. Ты разбил меня, но я не сломлен. Мои осколки острее ножей. Острее правды. Так что выслушай ее и знай. Ты ударил по мне, когда я был ребенком. Подло убил, пока я спал. Но я уже не ребенок, отец. И я проснулся.
Он был одет в белое, но не так ярок, чтобы ослепить Луну. Он был высокий, как горы, но не так далек, чтобы Луна не мог дотянуться. Анаис взял лицо отца в руки. Солнца попытались вырваться. Но наступила истинотьма, Ночь была рядом с ним, и Луна был сильнее.
Его сестры затаили дыхание, когда он наклонился.
Поцеловал отца в лоб, прямо над первым глазом.
И выдавил пальцами второй и третий.
Аа закричал. Сестры заплакали. Мать улыбнулась. Анаис почувствовал, как красная и голубая сферы проседают под давлением, почувствовал теплые дуги глазниц под ними. До чего легко было бы додавить. Услышать, как трещит кость, поднять руку выше и вырвать последнюю сферу, окунуть мир в холодную и бесконечную черноту.
Но тут он вновь ощутил руки девушки на своих плечах. Заключающие его в холодные объятия. Она прижалась щекой к его шее, и весь гнев, вся ненависть, вся горькая печаль и сожаление, бесполезные «если бы» и «могло бы быть» растаяли при звуке одного-единственного слова.
– Хватит, – сказала Мия.
Он повернулся и встретился с ней взглядом – черным, как истинотемные небеса.
Девушка поцеловала его в губы и прижалась лбом, и из глаз Анаиса потекли слезы.
– Все кончено, – выдохнула она.
И исчезла.
Отец стоял на коленях, кровоточа выдавленными глазами. Дочери присели вокруг него, низко склонив головы. Мать расстелила подол своего платья по небесам, оковы ее тюрьмы были навеки сломаны.
И Анаис взошел на свой трон.
Одно солнце.
Одна ночь.
Одна луна.
Равновесие.
– Все как и должно быть, – сказала Ночь. – Чаши весов наконец уравнялись.
Принц рассвета и заката посмотрел на бесконечность над ними.
– Осталось лишь одно подношение.
И потянулся черными горящими руками за частицей вечности.
