Пароль

Как же плохо я тогда писал! Безнадежно. А не понимал, что плохо. И уже имел успех в песне, где планка моя была сразу высока: «Городок наш – ничего, населенье таково: незамужние ткачихи составляют большинство». Или: «Пары на танцах кружатся, вальсы звучат. Как тебе служится, с кем тебе дружится, мой молчаливый солдат?»

И я – желанный гость во всяких комсомольских поездках на стройки, комсомолец-переросток, и выступаю с известными артистами и музыкантами, правда, без особого успеха. Но публика, она хоть в большинстве и дура, не приходит в восторг от моих неуклюжих стихов-подделок про, например, телогрейку. Нашел, что воспевать!

Или, помню, читал такое стихотворение:

 

Комендантша пахнет хлоркой

И горелым луком,

Занята кухонной склокой,

Мелочной и глупой…

 

Сколько глупостей вместе – почему она пахнет луком и хлоркой, почему участвует в кухонной склоке, да еще с неправильным ударением на «о»?

Вдобавок этот немолодой тип выступает пафосно и самоуверенно и, гордый, залу не улыбается (еще чего?), и зал реагирует адекватно. А вслед за мной выходит с листками застенчивый Феликс Камов, будущий главный автор знаменитых мультиков «Ну, погоди!», и читает дневник бездельника, реприза на репризе, и зал взрывается хохотом! «Одиннадцать тридцать. Побрил кактус».

А потом поет свои новинки обаятельный Ян Френкель. Одну за другой, и ему не дают уйти со сцены – браво и бис! Правда, песни все – на мои стихи (51 процент).

И популярные сатирики Лифшиц и Левенбук, мои многолетние, и до сих пор, друзья, укладывают зал – покатуха! И певицы поют, только что с экрана телевизора. Вот что за концерты были! Теперь, в разгул шоу-бизнеса, до такого уровня редко когда поднимаются. По сути, вся нынешняя суета в блестках с надувными великанами – да, конечно, зрелище, но нет, конечно, не искусство.

И вот выхожу я со своей пахучей комендантшей, и если иногда прохожу, то, думаю сейчас, от жалости.

 

Дела нет по-за годами

Никому нимала,

Что портрет над лебедями,

Было, и снимала…

 

Господи, прости тому сорокалетнему человеку и это «нимала», и далекую, непрочитываемую мысль о том, что, видимо, появлялись и другие герои в личной жизни моей комендантши.

А друзья мои, сплошь люди умные и интеллигентные, прощали мне эту несостоятельность и даже любили меня. В Красноярске, помню, настигло меня в сороковой раз пятнадцатое сентября, и друзья накрыли непышный стол в ресторане, и звучали тосты, может быть, даже искренние. И подарили мне небольшой чугунного литья бюст Пушкина, думаю, без намека: «расти большой!».

Эстрада устремлена была тогда на восток. ГЭСы, БАМы, ЛЭПы – чудовищные буквообразования, за ними стояли палатки, бараки, пустые прилавки магазинов, разбитые судьбы и газетный безудержный энтузиазм, которым заражались и люди, еще не так давно сталинские винтики. Это вождь нарезал резьбу на тихоновские «гвозди».

 

Гвозди бы делать

Из этих людей –

Крепче бы не было

В мире гвоздей.

 

И по сибирским маршрутам, пересекаясь, ездили и летали артисты, поэты и музыканты. Иркутск – Братск – Тюмень – Красноярск – Сахалин – Камчатка. Пахмутова – Френкель – Рождественский – Кобзон – Паша Леонидов.

Последнего вы, может быть, не знаете. Последний, между тем, был первым. Опередив на сорок лет наше время, он лично был главной филармонией страны. Создав гигантский актерский мост Москва – Восток, он отправлял бригады самых лучших артистов по огромной стране, устраивал гигантские стадионные гала-концерты. Ему обязаны своей славой буквально все талантливые артисты 60-70-80-х годов прошлого века, пока Паша не устремился в Штаты, где, к сожалению, не преуспел и умер.

Павел Леонидов был первой ласточкой капитализма, каким-то образом ухитрялся ладить с законом и ходил буквально набитый деньгами – артистов он отправлял на 50, а то и на 100 концертов, брал с них небольшие деньги (что-то 3 рубля с палки), все были довольны, и я не знаю людей, которые бы поминали его недобрым словом. И меня он первым встретил в Америке, едва я ступил на землю нью-йоркского Манхэттена в группе писателей-туристов. И возил меня на чужом голубом «линкольне» среди небоскребов, и поглядывал украдкой – какую неотразимку показывает неандертальцу так, как будто он лично выстроил эти чудища.

«Линкольн» не принадлежал ему, равно как и небоскребы, но Америка каким-то образом сумела внушить своим гражданам причастность ко всему американскому и, если хотите, гордость. Паша быстро заразился этим достижением Соединенных Штатов Америки.

Я светло вспоминаю о нем. Он написал там неплохую книгу воспоминаний, где, помню, редко кого уважая, не забыл и обо мне. Не забыл по-хорошему.

И наше открытие Сибири задумано было Пашей Леонидовым. Чаще всего разъезжали мы с Яном Френкелем. Наверное, все же я как бы сопровождая Яна на карусель, на которой раскручивалась его близкая уже слава. Мы дружили тогда, и о многом суждения наши совпадали – я свои высказывал вслух, он свои прятал в усы, – характеры!

Почти одногодки, военного времени дети, мы оба читали, то есть выписывали, толстые журналы: «Новый мир», «Знамя», «Дружбу народов», «Иностранку» – вся литература сосредотачивалась в них, там рождались и погибали в критических колонках новые гении. Это теперь, во время масслитературы глянцевых обложек, когда вовсе не обязательно быть писателем – умей просто писать! – журналы зачахли до тиражей колхозных многотиражек, и мода на чтение высохла, как речка в пустыне.

Шоу-бизнес пришел и унаследовал искусство, которое попутно и отменил. Вылетает из-за кулис, распахнув руки, как крылья, птица-альбинос Коля Басков, яснолицый, такой весь в сиропе, быстрой побежкой, и весь зал – в его объятиях. Зал ползет по проходам с цветами, и Коля в экстазе заканчивает свои серенады на коленях. На самом деле это он поставил публику на колени, спев им неизвестно что, неизвестно из каких слов состоящее (известны и слышны только гласные а-а-а, о-о-о). А ведь именно они раньше увлекались чтением. Ах, шоу-бизнес, нет на тебе креста!

И вот мы с Яном успешно выступили в группе наших войск, расквартированных в Венгрии, в клубе какой-то дивизии, не скажу какой, чтобы вы не вычислили и соседнюю, откуда нас должны были забрать на выступление. Утро. Лето. Птички надрываются. Машины нет в условленные девять, и в десять – нету. Заходим в радиорубку или как там по-сухопутному называется комната, до потолка набитая отечественными радиопанелями цвета хаки, но связаться с соседней частью оказывается так же невозможно, как и в русско-японскую войну! Пароля не знали.

Нам – по сорок с небольшим, мы оба прошли войну, я – в окопах, Ян – в ансамблях, и мы оба учимся творить, представлять свое творчество публично, зарабатывать деньги, наконец, короче – учимся жить. Никогда не поздно.

Яна уже давно нет на свете, а про себя честно скажу: я пока не научился. А кто научился? Березовский научился. Но и у него, наверное, случаются промашки.

Как же плохо я тогда писал! Но скажите, честно скажите: хоть чему-нибудь научился?

 

Для посвященных,

И в этом – соль,

Пароль – отзыв,

Отзыв – пароль.

Актер, по-вчерашнему

Играющий роль,

Не знает пароль!

Пароль –

Это только сегодня,

До двадцати ноль-ноль!

И снова –

Развод караула,

И слово,

Живое, как боль,

И смотрит черное дуло –

В незнающего пароль.

Вчерашнее слово –

Архив, труха,

Всюду – от армии

До стиха!

А если и я

Перепутал пароль,

Уволь меня, песня,

И стих – уволь!

 

Не увольняйте, погодите, дайте возможность учиться – вдруг хоть что-то пригодится, а что-нибудь и останется? Господи, помоги!