Книга: Нетелефонный разговор
Назад: Первые радости
Дальше: Отрицательный герой

«Давайте жить дружно!»

При мне как-то Владимир Цыбин, поэт не из худших в длинном списке Союза писателей, сказал другому: «Вот и еще одного потеряли». Я прислушался: кто это там умер? Оказалось – не умер. «Толя Поперечный в песню ушел!» Вот оно что: семья поэтов потеряла своего, к чужим ушел, в песню – погиб для настоящей поэзии. А Толя, промежду прочим, и всегда в песне не был посторонним, и до сих пор у него это неплохо получается. У Цыбина – нет, а у Толи – да!

Вот они там в своем кругу, в Союзе писателей, и придумали нам кликуху «поэт-песенник», что, видимо, должно означать – поэт ненастоящий, уцененный, секонд хэнд. И взглядом таким провожают при встрече: один глаз – с презрением, а второй – с завистью. Почему?! Тех-то, что песни пишут, лучше или хуже, их и всего-то человек десять-пятнадцать было на всю 170-миллионную русскую поющую аудиторию.

Во-первых, потому что нередко стишки «тех» и впрямь бывают колченогими, как бы и не стихами, а глядишь, повезло – и вся страна подхватила, запела. Фокус. А если вся страна, то как следствие появляется во-вторых: со всей страны копейки стекаются в рубли. А рубли в чужих руках – это, знаете, обидно. Но они приходят, рубли, только за сверхпопулярные песни, а вы попробуйте такую написать.

 

А что играют в ресторане?

А то, что люди захотят,

Те Мани-Вани-гулеване,

Откуда денежки летят.

А я сижу, счастливый вдвое,

Что я не веники вяжу.

А как нам пишется такое,

Вот это я вам не скажу.

 

Песня пишется лаконично, как выстрел, если хотите, как телеграмма. «Вася еб твою мать подробности письмом». И то, что украшает стихотворение, как правило, противопоказано песне.

 

Три минуты, три минуты,

Это много или мало,

Чтобы жизнь за три минуты

Пробежала, пробежала.

Три минуты, три минуты,

Это много или мало,

Чтобы все сказать

И все начать сначала.

 

И еще. Вот сейчас расплодилось многотысячное войско новых артистов и, чаще всего, авторов. Их песни кажутся мне каким-то кошмаром, бредом, набором слов. Я так записываю «рыбу», когда мне надо подтекстовать музыку. Придумывается строчка, иногда даже удачная, и раз тридцать повторяется. И – хит!

Прав ли я в своем высокомерии? Скорей всего не прав. Во-первых, не бывает, ну не может быть много тысяч талантов, земля не родит. А во-вторых, и в главных: я не могу судить своей меркой этот разговор молодых. Молодые – у них другие чувства, и они сами выбирают код общения, понимают друг друга и балдеют под эту, на мой взгляд, бодягу. Трудно быть не мудрым, а старым!

А дело все в том, что стихи редко становятся песнями, они просто для этого не приспособлены. Вы можете, конечно, опровергнуть мой тезис примерами, но это будут именно те исключения, которые подтверждают правило. Сам я, когда ко мне приходят стихи, не в состоянии отключиться и написать песню – это две разные субстанции: стихотворение и стихотворение-песня. И две разных специальности. При этом и то, и другое – поэзия, и обе эти профессии называются – поэт.

Но вот вам сегодняшнее письмо ко мне – таких я получил сотни – из Севастополя. «Дорогой Михаил Исаевич, извините за беспокойство, но решился таки обратиться к Вам с необычайной просьбой (чувствуете, я сохраняю стиль? М.Т.). Я Ваш давний почитатель, с большим трудом смог приобрести на Украине Вашу книгу “Погода в доме”. Стихи замечательные. (А книжка-то – вовсе не стихи, а сборник моих популярных песен! – М.Т.) Есть у меня мечта иметь книгу с Вашей авторской надписью. Аккуратно отделил из книги титульный лист и выслал Вам с просьбой надписать его для меня, а затем я аккуратно верну этот лист обратно в книгу. Владимир Немков».

Значит, можно и песни читать, как стихи. Наверное, он их просто знает наизусть, человек из поющих, а это и вовсе приятно для автора, и я понимаю, может родить в ком-то зависть. И я умею завидовать, но надо же и своей завистью руководить!

Лермонтову завидую. «Ты знаешь, кто такой поручик Лермонтов?» – «Так точно, знаменитый песельник, ваше высокоблагородие… Мы у лейтенанта Нежнина ихнюю песню списали «Спи, младенец» и распевали в казарме» (Лавренев. «Лермонтов»).

Беранже завидую. Вот как о нем Вяземский в «Письмах из Парижа» написал: «Беранже не классик и не романтик, не трагик и не эпик, а просто песельник; но при том по дарованию едва ли не первый поэт Франции».

Высоцкому завидую. Писал и пел вроде бы песни, а если кого и напишу в наше время с большой буквы – Поэт, то это и будет именно Владимир Высоцкий.

Ребята, давайте жить дружно!

Птица Феникс

Заграничные поездки – редкость в советские времена. Творческий импульс, стихи, появлявшиеся в результате таких скоропалительных набегов, малопродуктивны, поверхностны, журнальны, это напрасно затраченное время.

Но это выяснится потом, а тогда – никого за границу не выпускают, но наш Союз писателей, как весьма доверенная у партии организация пропагандистов советского образа жизни, – исключение. И как же не воспользоваться таким шансом, тем более если Таисия Николаевна, низшая инстанция, оформляющая поездки, благосклонна к вам и вашему творчеству! Низшая инстанция чаще всего надежнее, чем высшая. Она клеточки заполняет.

А в какой-нибудь беспроблемной Швеции писатели атакуют гидессу Марью Густавссон вопросами-ответами типа:

– Скажите, а в Швеции платное образование? У нас образование бесплатное!

– В Швеции все бесплатно! Включая высшую школу. Включая обеспечение учебниками. И наглядными пособиями. Включая завтраки и обеды для школьников. А также студентов. И преподавателей!

Скушали кусок дерьма, но будут и дальше нарываться на подобные оплеухи. «А как у вас с медициной? У нас бесплатная медицина!..» А шведов, оказывается, бесплатно лечат во всем мире, где бы швед ни заболел, – карточка у них такая семизначная. И когда выяснится, что группа не подготовлена и становится стыдно за свою страну даже приставленной кэгэбэшнице от Интуриста, а в этой чертовой Швеции все оказывается в порядке, ну в полном порядке, чтобы снять неловкость, я пытаюсь обратить автобусный диспут в шутку:

– Марья, скажите, а насморк в Швеции бывает?

А на приеме в советском посольстве – аншлаг, все больше домочадцы посольских. Писателей, нас, пригласили всего троих: Юрия Бондарева, Льва Славина (автора пьесы «Интервенция» – фильм тогда лежал на полке) и Михаила Танича. По системе вопрос-ответ-банкет, как выяснилось, к моим коллегам интереса как бы и не было. Хоть и уважаемые люди. Зато меня засыпали записками. По поводу песен тоже, но главным образом интересовала информация из первых рук о частной жизни звезд родимой эстрады: и кто сейчас муж Пугачевой, и правда ли, что одну известную певицу побивает ее законный муженек, и кто за кого поет песни в каком кинофильме, и почему я отдал песню «Проводы любви» Вахтангу Кикабидзе, а не Иосифу Кобзону?.. Литературе пришлось подвинуться, а мне было немножко неловко за столь невысокий средний уровень среднего посольского человека, как-никак шпионы все же! Виски немножко снял напряжение, и советник посольства готов был поделиться со мной сведениями самого конфиденциального свойства: и сколько их здесь, и зачем столько, вполне не подозревая меня в связях с государственным департаментом. И он был прав! Информация пропала, как в черной дыре.

А следующим вечером, не помню уж каким образом, возникла такая узкая компания, как Юрий Васильевич Бондарев и я, и больше никого, и направились мы немедленно, глазея по сторонам, в ближайший кинотеатрик. Там шли, через сеанс, два кинофильма: «Олег Попов», а второй назывался «Бордель». Угадайте, на какой мы решили идти единогласно? Вы правы. И этот вечер остался в памяти, и частичка нашего нечаянного мужского панибратства. И назавтра Юра и его жена Валя были добры и даже одолжили мне кроны на солнцезащитные очки. А потом мы разъехались по домам, два откровенно, хоть и непонятно почему, несовместимых человека: лауреат Ленинской или Государственной премии и секретарь российского Союза писателей и рядовой Иозеф Швейк, песенник из роты подпоручика Дуба, чтобы никогда больше не повидаться и не переброситься даже парой слов. Долг я, правда, завез в Москве и передал через секретаршу.

Я поездил по свету, спасибо тебе за одно это, а больше ни за что, дорогая моя писательская организация. По глупости тогдашней пришло дурацкое вдохновение, и было написано много заграничных стихов, которые никогда и нигде я перепечатывать не буду. Например, из Италии:

 

Мы были двое,

Без свидетелей –

Я и великая страна

Трех христианских

Добродетелей:

Надежды,

Веры

и Вина.

 

А в Нью-Йорке, в Организации Объединенных Наций, гид сказала: «А эту картину подарил ООН знаменитый художник Такой-то! Картина символизирует возрождение мира из пепла войны наподобие сказочной птицы Феникс».

И одна ленинградская поэтесса, которая ни на что не поднимала глаз, а все строчила и строчила в свой блокнот, спросила:

– Простите, мадам, как вы сказали, птица?..

Что нужно советскому человеку за границей? Один эстрадный артист так тогда ответил на этот вопрос:

– Советскому человеку за границей все нужно!

Назад: Первые радости
Дальше: Отрицательный герой