Глава 5

– Результаты, капитан, прямо скажем, скромные, – проговорил подполковник Редников, выслушав доклад Осокина. – Три человека убиты холодным оружием. Что за страсть у них такая?

– Пуля не торопится, товарищ подполковник. Пока еще долетит.

– А ты, стало быть, остришь. – Редников нахмурился. – Вместо того чтобы посыпать голову пеплом, искать пути решения непростой задачи.

– Виноват, товарищ подполковник.

– Ты не просто виноват, но еще и плохо работаешь, – заявил подполковник, вскочил, стал вышагивать по скрипучим половицам. – Итак, мы имеем три трупа и ни одной зацепки. Ты умело свел их к нулю. Противник нас переигрывает и, можно сказать, потешается над нашими неумелыми действиями.

– Еще не вечер, товарищ подполковник. На месте работают мои сотрудники, возможно, что-то накопают.

– Вечер, капитан, вечер. – Редников бросил взгляд на настенные часы. – Причем поздний. Интуиция мне подсказывает, что утро не станет мудренее.

Квартира, временно выделенная государством капитану Осокину, располагалась в километре к востоку. Роскошными палатами ее назвать было трудно, но и не общага, в которой проживали остальные сотрудники отдела. Старый кирпичный дом с двумя подъездами стоял на улице Пролетарской. Три этажа, нехитрая коридорная система.

На первом этаже разместилась жилищная контора. В ней круглосуточно сидел человек. Там имелся телефон. Поэтому получить плохую новость капитан мог всегда. Дежурный знал номер его квартиры. Хороших новостей Иван давно не слышал. Он уже и забыл, что это такое.

В подъезде горела мутная лампочка. Капитан по привычке постоял в тишине, прижимаясь к стенке. Пальцы его теребили застежку кобуры.

Напрасных мер предосторожности не бывает. Противник знал, что СМЕРШ – единственная сила, способная противостоять проискам шпионов и диверсантов. Фашистские агенты отстреливали оперативников при любой оказии.

Чужим духом в подъезде не пахло. Каменные ступени скрадывали звук шагов. Узкий коридор, двери в глубоких нишах, озаренные рассеянным светом.

За дверью в квартиру очерчивался поворот. Коридор изгибался и упирался в тупик. В этом аппендиксе традиционно не было освещения.

Иван достал пистолет, нащупал карманный фонарик и присел на корточки. Пуля обычно проходит выше.

За углом было чисто. В мерклом свете проступала единственная дверь, ведущая в подсобку. Ее украшала скоба с навесным замком. На квартиру тоже никто не покушался. Нитка-секретка висела именно там, где и должна была.

Иван шагнул за дверь, запер ее, бросил кепку на крючок.

Квартира состояла из узкой комнаты, закутка с плитой и небольшого санузла. Окна закрывали темные шторы.

Осокин пристроил пистолет на тумбочку, расслабился, улегся в одежде и обуви на железную койку, зажмурился.

Сна не было ни в одном глазу. В голове проигрывались события прошедшего дня, допущенные ошибки подвергались анализу.

Смерть Острового можно было предотвратить, но практической ценности этот усовестившийся предатель не представлял. Вражеская агентура проникала в самые недоступные места. О ликвидации группы Федоренко противник узнал одновременно с руководством СМЕРШ, и вся разработка Острового пошла псу под хвост.

Кошелев и Примаков были не единственными подручными Циклопа. Судя по тому, с какой легкостью абвер избавлялся от своих людей, подобной публикой был нашпигован весь город.

Что произошло на улице Лазурной? Грищенко привез туда Примакова еще днем. С тех пор тот из дома не выходил. Он отмыл сапоги от глины и занимался готовкой на крохотной кухне. На плите стоял еще теплый бульон из костей.

Тело тоже было теплым. Значит, убили его минут за пять-десять до первого вопля гражданки Стрельченко. Какая жалость, что оперативники разминулись с убийцей.

Или не разминулись?

Такая мысль была странной, но капитан распахнул глаза, уставился в ободранный потолок, потом рывком сел на кровати и задумался. В памяти капитана контрразведки СМЕРШ поплыла цветная картинка.

Вот они с Еременко подходят к подворотне. Там возникает симпатичная девушка, одаривает Ивана улыбкой…

Нет, не то. Хрупкие женщины не режут глотки сильным мужчинам. А если и режут, то не разговаривают перед этим мужским голосом, который слышала гражданка Стрельченко.

Выходил ли кто-то из подворотни до девушки? Вроде нет, но убийца мог проскочить и перед появлением сыщиков. А если не проскочил? Старичок-инвалид с костылем. Пожилая женщина помогала ему вскарабкаться на бордюр. Смешно, товарищи, такого не бывает. Слишком сложно и неправдоподобно.

Милиционер выходил из арочного проема. Он никуда не торопился, подождал, пока пожилая пара уступит ему дорогу.

Откуда такое доверие к людям в форме? Она недоступна негодяям и убийцам? Что там делал милиционер?

Иван уронил голову на подушку, закрыл глаза, расслабился. Из закоулков памяти выплывала расплывчатая фигура, обретала очертания. Из мутного пятна формировалось лицо. Кажется, лейтенант, темно-синее одеяние, на носу очки. Зрение, стало быть, слабое. Оттого и служит не в армии, а в милиции. Обычное лицо. Он смотрел равнодушно, не делал никаких запоминающихся движений.

А если удалить очки, представить, что это камуфляж, стекла с нулевыми диоптриями? Еще одна абсурдная мысль. Но Иван схватился за эту идею, стал стаскивать очки с физиономии сотрудника милиции. Почему бы нет?

Очки меняют лицо, делают его интеллигентным, усиливают чувство доверия к субъекту. Если в очках, значит, не способен на зло. Осокин никогда об этом не задумывался, но что-то тут было.

Этот тип мог действительно работать в милиции, воспользоваться формой для отвода глаз. В текущую минуту это не имело значения.

Обрисовалось лицо без очков, треугольной формы, с острым подбородком, слабым очертанием скул. Глаза темные, возможно, карие. Нос небольшой, правильной формы.

Лицо стояло перед глазами – неподвижное, словно пришпиленное булавкой. Странно, а ведь совсем недавно он его видел!

Но где? А вот об этом капризная память помалкивала. Он вскочил с кровати, заходил по комнате. Девичьей памяти требовалась серьезная взбучка! Иван пытался представить, в какой ситуации видел данную физиономию – обстановка, одежда, окружающие люди, – но ничего не выходило, перед глазами густел туман.

Бессмысленные метания продолжались не меньше часа, пришлось смириться. Голова перестала работать. Требовался отдых. Он неохотно расстелил постель, разделся и уснул.

А утром все пришло. Кусочки мозаики совместились, возникла единая картина.

Гудел базар, люди продавали и покупали всякую всячину. Бесцельно слонялся туда-сюда Островой со своей авоськой, пока еще живой, но весь в упадке. Наверное, он чувствовал, какая злая участь ему уготована.

По рынку сновали граждане, запоминались лица. Что-то подсказывало Осокину, что в этой давке должны быть участники вражеского подполья. Они следили за Островым, страховали Примакова.

Субъект, впоследствии надевший милицейскую форму, терся на северной стороне базарной площади, причем без всяких очков! А когда на сцене возник пацан Леха, этот тип куда-то пропал. Он точно там был.

Да, теперь все вставало на места. Милиционер этот оберегал Примакова, которого через несколько часов сам же и кончил.

Иван никогда не спешил на службу с такой скоростью, как сегодня. В восемь утра капитан Осокин восседал за своим канцелярским столом и поедал глазами подчиненных. Вчерашний вечер прошел впустую. Об этом наглядно сообщали их лица.

– Мы прошли почти по всем квартирам, – сдерживая зевоту, сообщил Моргунов. – Результат нулевой. Люди испуганы, но любопытство проявляют. Им крайне интересно, отчего умер их сосед. Мы отвечали, что от естественных причин. Ведь смерть от ножа – это не чудо. Девушка, которую мы видели на выходе из подворотни, проживает во второй квартире. Зовут ее Екатерина Воротникова, бывшая студентка сельскохозяйственного техникума, сейчас работает на элеваторе. В общем, это не она. Букой Примаков не был, но ни с кем не дружил, не выпивал, секреты соседям не поверял. Даже гражданке Стрельченко, которая определенно имела на него виды. Чем официально занимался в городе Примаков, нам еще предстоит выяснить.

– В интересующий нас промежуток времени в направлении подворотни со стороны жилых домов прошли гражданка Воротникова и пожилые супруги Баратыновы, – проговорил Луговой.

– Был еще милиционер, – подсказал Осокин.

– Был, – подтвердил Михаил. – Мы столкнулись с ним в арке. Бабы, которые трещали на балконе, и мужик с пузом милиционера не видели. Они появились на балконах уже позже. Пацаны, гонявшие мяч, на прохожих не смотрели. Гражданин Осипов, доламывавший «эмку», видел только спину уходящего милиционера. Момент его появления гражданин Осипов пропустил, ковырялся в двигателе. К кому приходил сотрудник милиции, неизвестно. Граждане его фактически не видели.

– Только мы, – сказал Еременко. – Вы так загадочно смотрите на нас, товарищ капитан.

– Этот тип убил Примакова, – заявил Осокин.

Когда удивленные люди стали отмирать, он развил тему, не забыл упомянуть про свои ночные терзания.

– Вот так поворот! – пробормотал Моргунов. – Подожди, командир, он же вроде в очках был.

– Пора учиться развивать воображение и отделять, как говорится, зерна от плевел, – назидательно проговорил Иван. – Именно это лицо, но без очков, отметилось на базаре. Если это совпадение, то из разряда сказочных. Теперь второе. Куда и к кому приходил милиционер, если практически никто его не видел? Не странно ли? Нужно пройти подворотню, пересечь двор, подняться по лестнице. Наши милиционеры так делают? Они топают, как слоны. Их в любом ракурсе видно.

– Убедили, товарищ капитан, – сказал Еременко. – Это он, гад. Но возникает резонный вопрос. Что нам с того? Нет никакой уверенности в том, что он работает в милиции.

– Мы можем это проверить. В городском отделе не так уж много сотрудников. У каждого есть личное дело с фотографией. Лично я допускаю, что он может оказаться действующим милиционером. Почему нет? Милиция – это власть. Любые двери перед ее представителями открываются автоматически.

– Это вы сами должны проверить, товарищ капитан, – заявил Луговой. – Вы видели его не только в подворотне, но и на базаре. От нас не будет толку в этом деле.

– Можно подумать, в других делах он от вас есть, – заявил Осокин и ядовито оскалился.

Начальник городской милиции подполковник Окладников был на месте. Но секретарша, похожая на замороженную щуку, настаивала, что руководство занято, просила подождать.

Иван пожал плечами и без всякого приглашения распахнул дверь. Секретарша ахнула, но была бессильна и вообще находилась в другой весовой категории.

В кабинете сидели двое мужчин. Им явно было неплохо. Представительный дядечка в синем кителе напрягся, сдвинул за папку с бумагами початую емкость с армянским коньяком. За окном еще было утро, но, видимо, появление столь высокого гостя предполагало проведение этого ритуала.

– В чем дело? – хмуро осведомился мужчина в синем. – Кто вас впустил, товарищ? Вы не видите, что мы заняты?

– Прошу прощения, Юрий Константинович, – учтиво сказал Осокин. – К сожалению, не имею времени ждать.

Повернулся второй, невысокий, лысоватый, с тяжелым придирчивым взглядом. Он носил брезентовую штормовку, но эта простота не могла ввести в заблуждение капитана контрразведки СМЕРШ. К тому же у крыльца стояла черная «эмка» с номерами горкома партии, и внимательный глаз Осокина ее моментально срисовал.

– Вы не видите, с кем я разговариваю? – проскрипел Окладников. – Немедленно покиньте помещение и подождите за дверью.

– Доброе утро, Вячеслав Федорович, – поздоровался Иван с человеком в штормовке.

Второй секретарь горкома ВКП(б) кивнул ему, не спуская глаз. На его лице появилась настороженность.

– Еще раз прошу простить, но дело действительно не терпит отлагательства. Мне очень жаль, что пришлось прервать вашу важную встречу. Я отниму у вас только несколько минут. – Он достал удостоверение, раскрыл его и показал важным персонам, находившимся в кабинете.

Подполковник Окладников едва заметно поморщился, но его решимость противостоять вторжению как-то поубавилась. Второй секретарь Грановский вытянул шею, рассмотрел документ, сделал уважительно-ироничную мину, быстро пересекся взглядом с хозяином кабинета.

– Мое почтение военной контрразведке, – произнес он надтреснутым голосом. – Вот где служат настоящие орлы, дорожащие своим временем. Ну что ж, не будем задерживать столь занятого человека. Мы уже закончили, Юрий Константинович. Я сказал вам все, что хотел, а вы меня поняли. Теперь принимайте меры. Желательно не затягивать с этим. Завтра я подниму этот вопрос перед Михаилом Егоровичем. Надеюсь, он озвучит его на очередном собрании партактива.

Грановский поднялся, бросил сожалеющий взгляд на бутылочное горлышко, приютившееся за бумагами, кивнул Осокину и вышел.

Подполковник Окладников крякнул, укоризненно покачал головой и сказал:

– Ох, не вовремя вы, капитан. Ладно, что с вами делать. Излагайте причину визита в наше ведомство. Ваше лицо мне кажется знакомым.

– Я тоже вас где-то видел, Юрий Константинович, – отозвался шуткой Иван. – Так уж сложилось, что в последнее время наши ведомства работают сообща. Вчера ваши криминалисты обследовали труп гражданина Острового, позднее – Кошелева, а затем – некоего мутного субъекта, имеющего документы на имя Примакова. Все эти лица проходят по нашим разработкам. Вам, конечно, об этом доложили.

– Да, я в курсе, чем занимаются мои криминалисты. Надеюсь, наше сотрудничество будет плодотворным и позволит снизить криминальный градус. Так что у вас?..

– Мне необходимо ознакомиться с личными делами всех ваших сотрудников. Я повторяю – всех. Мне нужен свободный доступ в отдел учета личного состава и полная конфиденциальность. Иначе говоря, никто не должен знать, кто я такой и чем занимаюсь. Это следует сделать именно сейчас. Если вы сомневаетесь в моих полномочиях, то позвоните подполковнику Редникову. Он продублирует мою просьбу.

– Как мягко вы стелете – просьба, – пробормотал Окладников. – Попробуй ее не выполнить, до конца короткой жизни жалеть будешь. Не возражаю, товарищ капитан, позвоню в отдел, вам все подготовят. Можете располагаться и спокойно работать. Позвольте вопрос. А что не так с нашим личным составом?

– Обычная проверка, – ответил Иван.

Ничего обычного в этой проверке не было. Оба они прекрасно понимали это. Подполковник покладисто кивнул, хотя напрягся и проявил признаки волнения. Связываться с контрразведкой себе дороже. Пусть она шерстит, от него не убудет.

Светиться в здании райотдела капитану как-то не хотелось. Фактор случайности никто не отменял. Осокин вышел через задний ход, по пути столкнулся с парой сотрудников рабоче-крестьянской милиции, не знакомых ему, миновал чахлый скверик и вошел в неприметный флигель, где размещались бухгалтерия и отдел учета личного состава.

Сотрудница уже была предупреждена, показала посетителю на выдвижные ящики, выжидающе уставилась на него и спросила:

– Я могу вам еще чем-то помочь, товарищ?

– Спасибо, можете идти. Буду признателен, если меня не станут беспокоить.

В штате районного отдела милиции числилось чуть более ста сотрудников. Осокин минут сорок просматривал личные дела. Потом пальцы его вдруг онемели. Контрразведчик всматривался в не очень качественный фотографический снимок. Предельно короткая стрижка, треугольное лицо с острым подбородком, на котором весьма уместно смотрелась бы козлиная бородка. Но ее там не было. Маленький нос, темные глаза, лишенные эмоций.

Это был он! Тот самый человек, с которым сыщики столкнулись в подворотне, действительно состоял на службе в рабоче-крестьянской милиции. Но как доказать, что именно он прикончил Примакова? Ну вошел в тот квартал по служебной надобности. По какой именно, интересно?

Осокин жадно вчитывался в скупые строчки личного дела. Чалый Валентин Захарович, 1904 года рождения, уроженец поселка Волынка Екатеринославской губернии, сейчас Днепропетровская область. Бросил техническое училище в Екатеринославе, с двадцать второго года служил в Красной армии, потом в рабоче-крестьянской милиции. Переводы в Тамбов, в Мурманск, с мая сорок первого – сотрудник райотдела на Орловщине. Поощрения, незначительные взыскания. Сознательный, целеустремленный работник, проявляет инициативу, четко выполняет приказы старших по званию. С декабря сорок второго года – кандидат в члены ВКП(б). Семьей не обременен. Интересно, почему. В город Свиров переведен четыре месяца назад. Лейтенант, заместитель начальника отдела общественной безопасности. Контролирует патрульную службу. Проживает на улице Фрунзе, дом 34, квартира 16. Квартира находится на балансе ведомства.

Что такое улица Фрунзе? Осокин закрыл глаза, включил память. Юго-западный район, застроенный преимущественно бараками. От райотдела четверть часа пешего хода или пять минут на городском автобусе.

Иван закрыл папку, погрузился в размышления. Улики против Чалого больше косвенные, интуицию к делу не подошьешь. Но надо его брать, знакомиться, настойчиво беседовать. Время не ждет. На носу серьезная военная кампания. Прибывают войска, рассредоточиваются по участкам фронта. Информация об их количестве и местах дислокации благополучно перетекает к противнику. Руководство милиции не извещать, сделать это задним числом. У Чалого в ведомстве могут быть сообщники.

Капитан покинул флигель, стараясь не привлекать к себе внимания. Уже через полчаса завертелись невидимые механизмы.

В райотделе Чалого перехватить не удалось. Он в компании двух сослуживцев отбыл по служебным делам, а вернулся только к четырем часам. Милиционеры находились во дворе, что-то живо обсуждали, давали советы водителю, отлаживающему двигатель старого «козлика». Чалый курил, иногда поглядывал по сторонам. Кобура висела на поясе, под рукой.

Какие номера он мог отколоть при задержании? Похоже было на то, что этот субъект чувствовал безотчетное беспокойство. Компания коллег его явно тяготила. Он отвечал им через силу, по губам его блуждала натянутая улыбка. Потом вся группа исчезла в здании.

Оперативники держались на заднем плане. Лейтенант Еременко сидел на лавочке через дорогу, прикрываясь ветками плакучей березы. Павел Моргунов курсировал по скверу на обратной стороне здания, контролировал запасный выход. Луговой был связным, облюбовал для этой цели переулок, расположенный в глубине квартала.

Иван оставался в тени. Чалый знал его в лицо, и не стоило искушать судьбу. В подворотне на Лазурной он зафиксировал контрразведчика. Сомневаться в этом не стоило. Отсюда и его безотчетное беспокойство. А вдруг оперативники работают лучше, чем ему кажется?

В шестом часу вечера Луговой доложил, что Чалый с коллегой приняли на руки уголовника, задержанного за драку, и в данный момент проводят с ним воспитательную работу. Чалый треснул его по затылку. Дверь была приоткрыта, и Моргунов, проходивший мимо, это прекрасно видел.

– Брать на крыльце, когда пойдет с работы! – приказал Осокин. – Быстрый захват, вывернуть руки, обезоружить и запихать в машину. У преступника не должно быть возможности воспользоваться ядом или открыть огонь.

Но Чалый никуда не спешил. Допрос уголовника, имеющего, судя по наколкам, обширную биографию, продолжался минут тридцать.

Потом последовал срочный вызов. Милиционеры, среди которых был и Чалый, высыпали на крыльцо, загрузились в кузов машины. Брать преступника в такой ситуации было невозможно. Осокин скрипел зубами на другой стороне дороги. Оперативники в штатском усердно изображали случайных прохожих.

Машина, набитая милиционерами, изрыгая лязг и копоть, выехала на улицу. Это было сущее издевательство! Словно весь мир ополчился против маленькой опергруппы.

– Срочный вызов на улицу Ульянова, – объяснил Осокину дежурный по отделу, ознакомившись с его удостоверением. – Частный сектор. Был сигнал от соседей. В доме, хозяин которого подозревается в причастности к ограблению складов на Воинской, собирается темная компания. Оперативников не хватает, привлекли сотрудников патрульной службы. Обычно такое не практикуется, но сегодня именно тот день.

– Да пошел он к такой-то матери, товарищ капитан! – в сердцах воскликнул Моргунов. – Неужто мы так и будем гоняться за ним по всему городу? Давайте завтра возьмем.

– Беспокойная работа для немецкого агента – отлавливать советских уголовников, – с усмешкой проговорил Еременко. – Хоть что-то полезное делает, упырь хренов.

Ситуация действительно отдавала абсурдом. Оперативники не скрывали своих намерений. Дежурный по отделу был в курсе. К нему периодически поступала информация. Блат-хату милиционеры осадили, вспыхнула перестрелка. Ранен в руку патрульный Шишкин. Кто-то сбежал, двоих взяли живьем. К месту операции выдвинулась вторая машина, приписанная к отделу полуторка.

В девятом часу вечера милиционеры вернулись в отдел и принялись на пинках выгружать из машин уголовников. Избитые, со связанными руками, они не оказывали сопротивления, были загнаны в подвал и заперты там до утра.

Лейтенанта Чалого среди милиционеров, прибывших в отдел, не было. Осокин кипел от злости.

– Он с патрульными проводит зачистку прилегающей местности. Потом они по домам разойдутся. Так распорядился капитан Курченко, – объяснил капитану контрразведки СМЕРШ сотрудник милиции, взмокший от пота.

– Все против нас, – сказал лейтенант Еременко и сокрушенно вздохнул. – А вернется ли Чалый домой, это бабушка надвое сказала. Если что-то заподозрил, то может и ноги унести.

На город улеглась вечерняя мгла. В отделе нервничал подполковник Редников, отказывался вникать в абсурдность сложившейся ситуации, требовал результатов. Отделу контрразведки было придано отделение солдат НКВД. Они курили во дворе, ждали внятных приказаний.

К десяти часам бойцы оказались на улице Фрунзе, окружили барак, рассредоточились по близлежащим переулкам. Все это капитану крайне не нравилось. Почему бы до кучи не пригласить сюда еще и полковой оркестр?!

Чалый пришел домой в одиннадцатом часу вечера и пропал за скрипящей дверью. В квартире на втором этаже загорелся свет. В окне помаячила тень, задернулись занавески.

Шумных жильцов здесь не было. Только на первом этаже у кого-то работало радио, оттуда доносились ворчливые голоса. Двухэтажный барак не отличался перенаселенностью, многие квартиры пустовали. В этом не было ничего удивительного. Население Свирова за последние два года сократилось вдвое.

Шевельнулись кусты, обозначился Моргунов и заявил:

– Товарищ капитан, дома наш злодей. Спать сейчас завалится. Надо брать его теплым. Что с солдатами делать? Мы и сами справимся. Только путаются под ногами. Если надо, их не допросишься, а когда нет нужды – просто наваливают, бери не хочу.

– Не хорохорься, – буркнул Осокин. – Дают – бери. Войско расставить по периметру, но чтобы не светилось на открытых местах.

Люди в полной темноте исчезли за деревьями. Район был глуховатый, прохожих не видно.

В окне у Чалого погас свет. С этой стороны находилась, по-видимому, кухня. Еще одно окно выходило на задний двор.

Иван перебежал в слепую зону под фундаментом, отправился в обход. Еще один обветшалый подъезд, фундамент, просевший в землю. Он скользнул за угол и забуксовал в куче мусора.

Мяукнула кошка. Пушистый комочек пролетел быстрее ракеты, запрыгнул на ограду и перевалился на другую сторону.

Иван присел на лавочку, сбитую из обрезков горбыля. К задней части здания подступали деревья, топорщился кустарник. В крайнем окне на втором этаже горел бледный свет. Чалый к нему не подходил.

Через несколько минут Осокин вернулся на исходную. Из темноты выросли трое его подчиненных.

– Михаил, переходи на заднюю сторону! – распорядился капитан. – Полезет в окно, реагируй. Но учти, что Чалый нужен нам живым. Стрелять только в крайнем случае, по ногам. И не маячь, укройся за деревом. Остальные со мной.

В квартире на первом этаже горел свет, бубнили голоса. На тихий стук в дверь отворил пожилой мужчина, поинтересовался, какого беса надо. Брать в квартире было нечего, оттого он и открыл. Иван оттеснил его в квартиру, закрыл дверь. В коридоре горела тусклая лампочка.

Удостоверение сотрудника контрразведки СМЕРШ подействовало на жильца магически, он испугался. Грехи за душой у него обязательно водились, но сегодня они прощались. Этот тип был нужен в качестве законопослушного гражданина. Объявилась худая морщинистая особа, законная супруга данного субъекта.

– Нам требуется помощь гражданского населения. За оказанное содействие мы будем очень благодарны, – проговорил Иван и осведомился: – Знаком ли вам мужчина из шестнадцатой квартиры, тот самый, что работает в милиции?

Через несколько минут сосед уже поднимался по шаткой лестнице. Оперативники на цыпочках шли за ним, прижимаясь к стене. Подойдя к двери, сознательный советский гражданин поднял руку, чтобы постучать, замешкался, растерянно глянул на капитана прильнувшего к стене. Тот кивнул.

Сосед облизнул пересохшие губы, громко постучал, откашлялся и проговорил:

– Эй, Валентин, ты дома? Это Петрович из нижней квартиры. Тут почтальонша по ошибке нам сунула письмо, адресованное тебе. Заберешь, Валентин?

– Петрович, на хрен иди, – глухо донеслось из квартиры. – Завтра отдашь. Утром перед службой забегу к тебе. Дай поспать, ради бога. Или под дверь сунь, там как раз пройдет.

– Да у меня же спина больная, не согнусь. Ладно, завтра заберешь. Ты извини, это Груша моя настояла, чтобы я тебе отнес. А вдруг надо, говорит, человеку?

– Петрович, сгинь, ради бога, – взмолился обитатель барачной конуры, и под ним протяжно завыли кроватные пружины. – Ладно, подожди, сейчас заберу.

Интуиция не подвела капитана Осокина. Он понял, что сейчас произойдет, схватил мужчину за рукав, оттащил от двери.

Загремели пистолетные выстрелы! Из двери вылетели щепки, треснул пополам косяк.

Закричал от страха оглушенный сосед. Иван швырнул Петровича на пол, тот покатился, гремя костями. Жив гражданин, легким испугом отделался.

Чалый выпустил всю обойму. Теперь ему нужно было время для перезарядки, если у него нет второго пистолета.

Пулей пронесся мимо проема Моргунов, припал к косяку. По двери офицеры ударили одновременно. Порвался хилый замок, покатились по полу гвозди, скобы. Створка распахнулась. Моргунов оттолкнул командира, первым ворвался в проем, ведя огонь.

– Павел, живым брать! – выкрикнул Осокин.

Но это уж как получится. Трудно катиться по полу и стрелять.

Вдребезги разбилось стекло. Пуля сшибла со стены репродукцию картины «Утро в сосновом лесу», порвала пополам косолапого медведя. Пороховая гарь ударила Ивану в нос.

Голый по пояс мужчина, в штанах с болтающимися штрипками, пронесся, как метеор, от кровати к подоконнику, по дороге перевернул тяжелый стол, скорчился за ним. Отправилась в полет тяжелая табуретка, поразила в плечо вскочившего Моргунова. Тот снова покатился, выронил пистолет.

Иван вбежал в комнату, давя на спусковой крючок. Пули крошили подоконник, оконную раму. Капитан поскользнулся на ветхом коврике, тот поплыл вместе с его ногой. Осокин протаранил вешалку, на которой висела верхняя одежда, сорвал ее со стены, перевернул какой-то бак. Разлетелись во все стороны сапоги, стоптанные зимние ботинки.

– Чалый, бросай оружие, ты окружен! – выкрикнул капитан.

Хуже нет – брать живым преступника, стреляющего на поражение!

Чалый за столешницей сменил обойму. Снова загремели выстрелы. Лейтенант Еременко, вбежавший в комнату, был вынужден свернуть, столкнулся с матерящимся Моргуновым.

Когда Иван поднялся, Чалый уже взлетел. Проявляя чудеса подвижности, он перевалился через подоконник, добил пяткой болтающуюся раму и мгновенно исчез из вида.

В два прыжка Иван достиг окна, свесился в проем. Путь отхода у Чалого имелся. Под окном рос кустарник. Если сверзишься в него с высоты, то приятного будет мало, но хотя бы выживешь.

Внизу затрещали ветки, посыпалась листва. Преступник, голый по пояс, выбрался из кустов.

Иван отшатнулся. Пули летели в окно, сбили огрызок стекла, висящий на соплях. Осокин стрелял, закусив губу. Он мог бы поразить паршивца, но промахивался намеренно, еще не утратил надежду взять его живым. Преступник возился в кустах, потом вырвался на свободу, откатился за дерево.

– Стоять! Бросай оружие! – выкрикнул боец НКВД и кинулся ему наперерез.

Чалый застрелил его в упор. Боец упал с пробитой грудью.

Теперь уже все били на поражение. Слева и справа гремели выстрелы. Но Чалый был увертлив как угорь, уклонялся от пуль. Силуэт лазутчика мелькал среди деревьев. Прямо по курсу выбежали два солдата, стали беспорядочно стрелять.

Чалый вдруг резко сменил направление, метнулся на торец барака. Еще один боец, бросившийся наперерез, выронил карабин, схватился за простреленное плечо.

Иван опомнился уже в кустах. Он даже не помнил, как спрыгнул в них. Только и успел сунуть пистолет за пазуху. Чувства его отключились. Горланил Моргунов, свесившись с подоконника. Где остальные? Осокин рычал от ярости, топтал ветки, ломал их руками.

– Не стрелять! Прекратить огонь! – приказал он.

Капитан помнил, куда побежал Чалый. Он пролетел мимо деревьев, красноармейца с простреленной рукой, вписался за угол. Впереди стоял еще один барак. В полутьме вырисовывалась тропа, ведущая к нему. Пространство расширилось, вдоль жилого дома был проезд.

Бегущий человек сливался с темнотой, но не совсем. Он же не в шапке-невидимке! Преступник миновал барак. За домом царила тьма, обрывались жилые строения, громоздились деревья. Если Чалый возьмет и это препятствие, то пиши пропало. Его и с собаками не найдешь.

Осокин выхватил пистолет, на бегу сменил обойму, выстрелил в воздух. Преступник споткнулся. На это капитан и рассчитывал. Но Чалый не думал сдаваться. Он как-то извернулся в падении, открыл беглый огонь. Один на пустом пространстве! Иван метался как заведенный, увертывался от пуль. Это было незабываемо. Смерть дышала ему в лицо. Он растянулся, выронил пистолет.

Обойма у Чалого, слава богу, кончилась. Агент ругнулся, выбросил оружие, побежал в гущу растительности.

За спиной у него закричали, затопали люди. Но пока еще эти увальни неуклюжие добегут! Агент пер напролом, трещали ветки. Все, сейчас уйдет!

Иван докатился до пистолета, стиснул рукоятку двумя руками, в считаные секунды опустошил обойму, полетел, как заяц, по подъездной дорожке, ворвался в кусты, встал, переводя дыхание. Темнота хрипела, издавала стоны. Осокин на цыпочках отошел в сторону, метнулся вперед. В обойме оставался последний патрон.

Но уже не понадобился. Шальная пуля – сильная вещь. Смутное пятно возникло перед глазами капитана. Человек пытался привстать, натужно хрипел, подтянул ногу, подался вверх. Но силы оставили его, он повалился на спину.

Осокин извлек фонарь, уныло смотрел, как извивается умирающий враг, гребет землю с прошлогодними листьями. Кровавая пена шла горлом. Чалый тяжело дышал, глаза его блуждали. Он уже не щурился от яркого света.

За спиной капитана затрещали ветки. К нему подбежали оперативники.

– Вот досада, – заявил Моргунов. – Метко вы его, товарищ капитан. Ладно, чего уж тут скорбеть. Собаке собачья смерть, как говорится.

Чалый умер, застыли скрюченные конечности. Дрогнул фонарь. Тьма забиралась в душу капитана, он впадал в какое-то предательское оцепенение. Снова столько усилий, и все впустую.

– Товарищ капитан, он солдата застрелил, – глухо проговорил Луговой. – Насмерть, сука! Молодой был парень, восемнадцать лет. Еще одного в плечо ранил. Сами виноваты. Зачем под пули выскочили?