Николай Бенев лежал на холодном каменном полу и наблюдал за улицей через давно разбитую витрину. Его лихорадило. Он провел почти всю ночь в лесу до того, как на рассвете пробрался сюда и весь день прятался в заброшенном здании банка. Ну, ждать ему оставалось недолго. Он посмотрел на часы. Без пяти шесть. Каждую пятницу ровно в шесть вечера, как говорила Арлет. Сегодня была пятница…

Осторожно, чтобы не разбудить боль, он повернулся на бок и вновь проверил пулемет. Все в порядке. Со стороны витрины заведение мадам Хильды было видно как на ладони. Удобная позиция. Отсюда с легкостью можно подстрелить Буше точно перед входом, но он знал, что не станет этого делать. Все произойдет совсем иначе. Надо, чтобы полицейский его видел, понял, что происходит, — и только потом умер.

А дальше?

Он не думал о том, что будет дальше. Лихорадка путала его мысли, то возвращая к мертвым глазам Донована, то бросая вперед, к какому-то неопределенному будущему, в котором он непременно доберется до Сицилии, до Мишина. И до Бержерона, естественно… Наивный физик Бержерон, который двадцать лет назад разгадал Коллапс, а теперь никак не может понять простой истины, что только Добро удерживает мир на грани пропасти… Нет, Бержерон не виноват… Немногие поверили бы без доказательств… да и с доказательствами… Сколько праведников осталось в Содоме?

Они должны быть, сказал он себе. Где-то непременно должны быть, если эта планета еще не полетела ко всем чертям. Они, возможно, даже не знают, что именно на них и держится Вселенная, в то время как остальные изо всех сил жмут на красную кнопку. Как построить новый мир из такого прогнившего материала, Бержерон? Чем поможем тебе мы — контрабандисты, воры, грешники, убийцы? Под нашими пальцами чернеет золото, человече, от нашего дыхания синеет медь и наши шаги разрушают Вселенную. Есть ли сила, способная нас изменить, сделать такими, как отец Донован?

Шаги.

Он не стал выглядывать. Просто бросился через разбитую витрину, потому что узнал идущего. Боль снова дала о себе знать, но он подавил ее усилием воли. На боль нет времени. Сейчас было важно лишь одно, лишь одно, лишь одно…

Расставив ноги, запыхавшийся и мокрый от пота, Николай стоял на тротуаре с пулеметом в руках. Впереди, метрах в десяти, не больше, замер Буше.

«Секунду, — подумал Николай Бенев в ленивом, густом, как сироп, времени. — Даю ему секунду, чтобы он осознал. Потом стреляю».

В серых глазах полицейского мелькнула искра понимания.

Сейчас!

Пулемет молчал.

Молодой человек отвел глаза. Все в порядке, должно быть в порядке после столь тщательной проверки. Почему же он не стреляет? Почему палец не может шевельнуться?

Тросточка в руке Буше начала подниматься.

Стреляй, черт возьми, стреляй, мысленно приказывал себе Николай Бенев, словно мертвое железо могло подчиниться его воле. Почему нет сил сделать такой простой жест? Просто согнуть указательный палец…

Тросточка прошла половину пути.

«Дурак, — обругал себя Николай, — что ты делаешь? Да ведь он грохнет тебя, как загнанную курицу! Уж не считаешь ли ты себя одним из праведников в Содоме? Нет, ты не праведник! Нет, и никогда им не станешь! Слышишь, никогда не станешь, хоть тресни! Стреляй!»

Тросточка целилась прямо в него.

Инстинкт толкнул его внутрь, в спасительный полумрак банка. В полете он почувствовал, как что-то обожгло ему бедро, и только после этого послышался сухой щелчок выстрела. Подкованные ботинки загрохотали по грязному каменному полу. Правая нога подвернулась, он упал на колени, но тут же вскочил и захромал дальше. Сгнившие деревянные ниши… тенистый коридор… ступени вниз…

За спиной раздавались мерные шаги Буше.

Западня, подумал Николай, спускаясь по лестнице и опираясь на пулемет. Нет выхода. Внизу лишь радиоактивный мрак и ничего другого.

Мрак уже окружал его со всех сторон. Впереди едва виднелась зияющая пасть огромной металлической двери. Он через силу переступил высокий порог, остановился и огляделся. В мутных лучах, проникающих со стороны лестницы, он увидел кучи золотых слитков, черных как сажа, как ночь, как смерть.

Шаги Алена Буше приближались.

Пулемет был единственным спасением, но сейчас он ему не поможет. Что тогда? Забросать полицая камнями? К черту, здесь и камней-то нет! Только куски проклятого радиоактивного металла.

Он потянулся рукой вбок, нащупал ладонью холодную тяжесть золота. Последняя надежда… Жалкая надежда жалкого неудачника, который должен погибнуть здесь, как предсказал некогда Баска…

Свет со стороны лестницы стал как будто ярче. По слиткам пробежал отблеск, настоящий блеск золота — как огонь, как звезда, как восходящее солнце.

Как крестик отца Донована.

«Господи, — взмолился он, — услышь меня! Не знаю, бог ты, или Добро, или Красная кнопка Вселенной. Кем бы ты ни был, чем бы ни был, услышь меня и ответь! Неужели именно мне отведена роль праведника в Содоме? Неужели я смогу, выйдя отсюда, как отец Донован, распространять простую истину, что без Добра все наши усилия обречены?»

Нет ответа. Только шаги спускающегося по лестнице Буше.

Николай выронил слиток. Поднял пулемет и направил дулом на лестницу.

«Ответь мне, Господи!»

И пока мысленно формировался этот крик, он понял, что даже если существует бог, или Добро, или Красная кнопка Вселенной, ответа не будет, не будет потому же, почему отец Донован отказался доказывать что-то Бержерону.

Он должен ответить сам. Путем страшного выбора.

Стрелять, чтобы спастись, — и навсегда потерять то, что только что приобрел.

Или не стрелять.

Ждать.

И надеяться на чудо, случайность, спасение.

По его обкусанным губам текла кровь. Пулемет в руках, казалось, собрал всю тяжесть Зла Вселенной.

— Может быть, — прошептал он и повторял, повторял, словно магическое заклинание, которое непременно должно ему помочь сделать правильный выбор: — Может быть, может быть, может быть, может быть…

Может быть…