Как Сталин менял партию

После XIX съезда партии, 16 октября 1952 года, в Свердловском зале Кремля состоялся Пленум ЦК КПСС. На нем Сталин выступил с речью, в которой постарался объяснить необходимость произошедших изменений в управлении партии. Странно, но стенограммы этого Пленума нет. Она не сохранилась, что на самом деле означает ее уничтожение. И произошло это потому, что на Пленуме Сталин предпринял попытку изменить структуру управления партией, что в перспективе должно было привести и к изменению структуры управления СССР в целом.

Сюрпризы начались сразу. «Мы ждали, – пишет Микоян, – что он, как всегда, предварительно посоветуется с нами о том, кого ввести в состав этого Бюро. Однако Сталин появился в тот момент, когда надо было открывать Пленум. Он зашел в комнату Президиума, поздоровался и сказал: «Пойдемте на Пленум». Вот так с недоумением, которое они тщательно скрывали, в точно назначенное время все члены Политбюро появились на сцене. Впереди шел Сталин. При его появлении новички, которые были только сейчас избраны в ЦК, встали и начала аплодировать. Сталин сделал очень короткий, но властный жест рукой от груди в сторону зала, прекращая аплодисменты.

– Здесь этого никогда не делайте! – сказал вождь, имея в виду рабочую атмосферу, которую не надо нарушать.

Сразу после начала Маленков, который вел Пленум, «предоставил слово Сталину, и тот, обойдя сзади стол президиума, спустился к стоявшей на несколько ступенек ниже стола президиума, по центру его кафедре. Говорил он от начала и до конца все время сурово, без юмора, никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало, и во время своей речи он внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал».

«Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого единства. Некоторые выражают несогласие с нашими решениями. Говорят: для чего мы значительно расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела. Кто ее понесет вперед? Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели.

А что значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны большие усилия. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля. Но одного желания для этого мало. Воспитать идейно стойких государственных деятелей можно только на практических делах, на повседневной работе по осуществлению генеральной линии партии, по преодолению сопротивления всякого рода враждебных оппортунистических элементов, стремящихся затормозить и сорвать дело строительства социализма. И политическим деятелям ленинского опыта, воспитанным нашей партией, предстоит в борьбе сломить эти враждебные попытки и добиться полного успеха в осуществлении наших великих целей.

Не ясно ли, что нам надо поднимать роль партии, ее партийных комитетов?! Можно ли забывать об улучшении работы партии в массах, чему учил Ленин? Все это требует притока молодых, свежих сил в ЦК – руководящий штаб нашей партии. Так мы и поступили, следуя указаниям Ленина. Вот почему мы расширили состав ЦК. Да и сама партия намного выросла.

Спрашивают, почему мы освободили от важных постов министров видных партийных и государственных деятелей. Что можно сказать на этот счет? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра – это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе».

Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей.

Тон сталинской речи, пишет Константин Симонов, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, – все это привело всех сидевших к какому-то оцепенению. В зале стояла абсолютная тишина.

– Борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая, – продолжил Сталин, – и самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Требуется твердость и бесстрашие. Такое, которое проявил Ленин в 1918 году. Какая неимоверно тяжелая обстановка тогда была и как сильны были враги. А что же Ленин? А Ленин – перечитайте, что он говорил и что он писал тогда. Он гремел тогда в этой неимоверно тяжелой обстановке, гремел, никого не боялся. Гремел! Гремел! Гремел!

Сталин говорил жестко, местами очень жестко, почти свирепо. А дальше он буквально обрушился на двух своих близких соратников.

– Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах, – продолжил вождь после небольшой паузы, – Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна. Хочу объяснить, по каким соображениям Микоян и Молотов не включаются в состав Бюро.

Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной.

Сталин так говорил о Молотове, что сидевший в зале Шепилов написал, что «ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда». Константин Симонов испытывал точно такие же чувства, сидя в зале и слушая Иосифа Виссарионовича.

«Никто не ожидал такого оборота дела», – указывает в мемуарах А. И. Микоян.

А ведь совсем недавно отношение Сталина к Молотову было совершенно иным. Летом 1946 года Вячеслав Михайлович Молотов взял да и ушел в Париже с военного парада. Причина – он, нарком иностранных дел СССР, был поставлен во втором ряду почетных гостей. «Не знаю, правильно ли я поступил», – телеграфировал он об этом Сталину. «Ты поступил совершенно правильно… – пришел ответ. – Достоинство Советского Союза следует защищать не только в главном, но и в мелочах».

Но в том же 1946 году Сталин охладел к В. М. Молотову, это случилось после показательной истории с избранием Молотова почетным академиком Академии наук СССР. Дело было в ноябре 1946 года. Сам вождь предложил Молотову дать согласие на избрание почетным академиком АН СССР, которое руководству страны предложили академики Вавилов, Бруевич, Волгин, Лысенко. Неприятный осадок у Сталина вызвал не сам факт согласия соратника на это маловажное (со сталинской точки зрения) действие, а тщеславие Молотова, которое на минутку выглянуло из-за обычно непроницаемой маски сталинского наркома.

Из телеграммы В. М. Молотова президенту Академии наук СССР академику С. И. Вавилову и секретарю Академии наук СССР академику Н. Г. Бруевичу, 1946 год. «Приношу глубокую благодарность Академии наук и лично Вам за оказанную мне советскими учеными высокую честь – избрание меня почетным членом Академии наук СССР. Поставленные нашим великим вождем И. В. Сталиным задачи «превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны» достойны ученых, путь которых вперед освещен светом учения марксизма-ленинизма и расчищен от пережитков прошлого великими завоеваниями нашей Советской Родины. Служа своему народу, мы испытываем тем большее удовлетворение, что в теперешних условиях этим мы служим всему делу прогресса и лучшим целям науки. Ваш В. Молотов».

В ответ на эту телеграмму, опубликованную в «Правде» 5 декабря 1946 года, Сталин направил ему следующий текст: «Я был поражен твоей телеграммой в адрес Вавилова и Бруевича по поводу твоего избрания почетным членом Академии наук. Неужели ты в самом деле переживаешь восторг в связи с избранием в почетные члены? Что значит подпись «Ваш Молотов»? Я не думал, что ты можешь так расчувствоваться в связи с таким второстепенным делом, как избрание в почетные члены. Мне кажется, что тебе, как государственному деятелю высшего типа, следовало бы иметь больше заботы о своем достоинстве. Вероятно, ты будешь недоволен этой телеграммой, но я не могу поступить иначе, так как считаю себя обязанным сказать тебе правду, как я ее понимаю».

И хотя в своем ответе Сталину Молотов указал, «вижу, что сделал глупость», его карьера остановилась…

Все время, пока вождь говорил, Молотов сидел неподвижно за столом президиума. Он не проронил ни слова, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Вячеслав Михайлович смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно мял мякиш хлеба.

«Сталин говорил о Молотове долго и беспощадно, – указывает в своих мемуарах Константин Симонов, – приводил какие-то не запомнившиеся мне примеры неправильных действий Молотова, связанных главным образом с теми периодами, когда он, Сталин, бывал в отпусках, а Молотов оставался за него и неправильно решал какие-то вопросы, которые надо было решить иначе».

– На переговорах с Англией и Америкой он нарушал линию Политбюро и шел на уступки, подпадая под давление со стороны этих стран. Складывается впечатление, что товарищ Молотов запуган американским империализмом. Будучи в США, он слал оттуда панические телеграммы, но мы категорически отклонили его надуманные предложения… Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова, Жемчужиной, и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо. Такой руководитель не заслуживает доверия, он не может быть в руководящем ядре партии.

Когда Сталин заговорил о Микояне, тот заметно занервничал. И он и Молотов сидели за спиной Сталина, стоящего на трибуне с абсолютно белыми каменными лицами.

– Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? Мужик – наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна.

Вообще, – сказал Сталин, – Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда под большим впечатлением от мощи американской экономики. Я знаю, что и Молотов и Микоян – оба храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей силы, какую они видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали директиву нашему послу в Вашингтоне с серьезными уступками американцам в предстоящих переговорах…

Молотов, – продолжал далее Сталин, – и во внутренней политике держится неправильной линии. Он отражает линию правого уклона, не согласен с политикой нашей партии. Доказательством тому служит тот факт, что Молотов внес официальное предложение в Политбюро о резком повышении заготовительных цен на хлеб, то есть то, что предлагалось в свое время Рыковым и Фрумкиным. Ему в этом деле помогал Микоян, он подготавливал для Молотова материалы в обоснование необходимости принятия такого предложения. Вот по этим соображениям, поскольку эти товарищи расходятся в крупных вопросах внешней и внутренней политики с партией, они не будут введены в Бюро Президиума.

Сталин садится на место в повисшей гробовой тишине. Вместо него на трибуну выходит Молотов. Говорит, что как во внешней, так и во внутренней политике целиком согласен со Сталиным, раньше был согласен и теперь согласен с линией ЦК. Он признает свои ошибки, оправдывается и заверяет, что он был и остается преданным учеником Сталина.

– Нет у меня никаких учеников, – сказал с места Сталин. – Мы все ученики великого Ленина.

Далее на трибуну выходит Микоян. Он говорит, что в течение многих лет было мало случаев, когда его мнение расходилось с общим мнением членов Политбюро.

– Я всегда всеми силами боролся за линию партии как во внутренней, так и во внешней политике и был вместе со Сталиным в этих вопросах.

После чего отверг предъявленное вождем обвинение в том, что он принимал участие в подготовке материалов для Молотова. И тут же виртуозно «пнул» Молотова, сказав, что в его распоряжении был Госплан СССР, а следовательно, Вячеслав Михайлович постоянно общался с расстрелянным по «Ленинградскому делу» Вознесенским.

После прозвучавших оправданий Сталин предложил Пленуму решить организационный вопрос – выбрать руководящие органы партии.

– Предлагаем вместо Политбюро избрать Президиум ЦК КПСС в значительно расширенном составе и Секретариат ЦК, – сказал Сталин.

Это был самый важный момент на Пленуме. Неожиданно для всех Сталин предложил создать новый, не предусмотренный Уставом партии – Бюро Президиума ЦК. Теперь оно должно было играть роль Политбюро.

После чего Сталин вынул из кармана своего френча бумажку и начал читать. Соратники вождя просто окаменели – такого еще не было, чтобы список руководящих органов партии предлагался таким образом. Экспромтом, прямо в зале заседаний. Без документов, которые заранее составлялись Секретариатом.

– В Президиум ЦК КПСС можно было бы избрать, – сказал Сталин.

Далее вождь называет фамилии в алфавитном порядке. После этого Сталин зачитал список кандидатов в члены Президиума ЦК КПСС, а затем список предлагаемых в Секретариат ЦК.

Чувствуя напряженность, буквально повисшую в зале, вождь убрал бумажку с фамилиями в карман френча и пояснил:

– В списке находятся все члены Политбюро старого состава, кроме Андреева. Относительно уважаемого товарища Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится.

– Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК КПСС, – раздался голос из зала.

– Нет! Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР, – сказал Иосиф Виссарионович.

Первым пришел в себя Маленков.

– Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС. Нет необходимости доказывать, что товарищ Сталин должен остаться и премьером и Генеральным секретарем. Иначе просто невозможно.

Зал потонул в аплодисментах.

– На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты, – Сталин поднял руку и остановил хлопающих. – Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР. Годы не те, я уже стар. Бумаг не читаю. Могу исполнять свои обязанности и вести, как и прежде, заседания Политбюро, но больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Ну, и какой это премьер, который не может выступить даже с докладом или отчетом. Изберите себе другого секретаря.

– Товарищ Сталин, народ не поймет этого, – крикнул маршал С. К. Тимошенко. – Мы все, как один, избираем вас своим руководителем – Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

Сталин долго смотрит в зал. Потом махнул рукой – делайте, мол, что хотите. И сел…

Почему Сталин подверг двух своих соратников столь уничтожающей критике? Скорее всего, он просто «выбивал» их из числа своих возможных преемников. При этом в таком качестве вполне мог рассматриваться Молотов, а у Микояна шансов точно не было. В любом случае никаких иных последствий, кроме дискредитации в глазах товарищей, это им не принесло. Никаких арестов, никаких репрессий. Ничего.

«Хотя Молотов и я после XIX съезда не входили в состав Бюро Президиума ЦК и Сталин выразил нам «политическое недоверие», мы аккуратно ходили на его заседания. Сталин провел всего три заседания Бюро, хотя сначала обещал созывать Бюро каждую неделю».