7. Перчатка (или платок) брошена

Бальный зал в особняке Скайлеров, Олбани, штат Нью-Йорк

Ноябрь 1777 года

На изломе ночи танцам в бальном зале словно добавили живости. Мундиры офицеров блестели медалями и золотым шнуром. Пары кружились все быстрее, пышные юбки девушек приоткрывали немного больше, чем нужно, а руки мужчин не без умысла смещались с положенного места на талии дам, чтобы подержаться за что-то поинтереснее. В бальном зале стало жарко, несмотря на легкий ноябрьский морозец снаружи.

Закончив танец и поблагодарив Элизу Скайлер, Алекс вернулся к подогретому сидру, сдобренному яблочным бренди из садов «Угодий», а затем добавил, возможно, не совсем разумно, французского вина с корицей и гвоздикой. Между танцами с лучшими девушками Олбани он продолжил потчевать разодетых и надушенных красавиц, слетающихся к нему, словно стайка ярких бабочек, рассказами о чести, подвигах и ужасах на поле битвы.

Воспользовавшись щедростью гостеприимного генерала, в курительной комнате он насладился отменными сигарами из Виргинии и виски с границ Кентукки, а затем опрометчиво принял приглашение пропустить по глотку домашней настойки, похожей по вкусу на змеиный яд. Наконец он снова вернулся в бальный зал, где в очередной раз был осажден толпой девиц.

Вообще-то, двумя девицами.

Из тех восьми, что вертелись около него в начале вечера, мисс ван дер Шнитцель, Тен Брейк и Биверброк теперь стояли у стены, ожидая своего шанса потанцевать с британским офицером, каким-то майором Андре, которому, похоже, удалось завоевать почти все женские сердца на этом балу.

Но преданные мисс Тамблинг-Гоггинг и ван Ливерврот кокетливо поглядывали на Алекса поверх вееров. Обе, определенно, были хорошенькими куколками, такими, с которыми он охотно провел бы время раньше, в Морристауне, и все же его глаза скользили мимо них, то и дело возвращаясь к танцующим.

Ведь среди них были сестры Скайлер, неоспоримые королевы бала: Анжелика, царственная и высокомерная, даже несмотря на то что ее спутником был низковатый и полноватый джентльмен с лукавым взглядом заметно старше нее; Пегги, заразительно смеющаяся и радостная, словно в спутники ей достался французский граф, а не юный наследник ван Ренсселеров. Но прежде всего там была Элиза, одетая в платье, больше подходящее для учебы, чем для танцев, посмеявшаяся над его именем и должностью да к тому же оттоптавшая ногу – и заставившая мечтать хотя бы о том, чтобы она оттоптала еще и вторую.

Так почему же он не мог отвести глаз от девушки, которая ни капли не впечатлилась его выдающимися талантами? Что же было такого в острой на язычок красотке в простом и скромном хлопковом платье, которое тронуло его сердце не меньше, чем решительное выражение поддержки делу патриотов?

И почему, во имя всего святого, она уже в третий раз танцует с проклятым британцем, майором Андре?

– Я говорю, полковник Гамильтон, что, если бы вы решили вернуться к танцам, я бы с удовольствием составила вам компанию, – сказала мисс Тамблинг-Гоггин без капли удовольствия в голосе. В конце концов, ни одной девушке не нравится, когда предмет ее флирта то и дело смотрит по сторонам.

– Я приношу свои глубочайшие извинения, но меня полностью устраивает нынешнее положение. Пожалуйста, не расценивайте мою усталость как недостаток интереса к вашим выдающимся достоинствам, – заявил он, ослепив собеседницу победной улыбкой с ноткой скуки.

– Раз уж полковник не изъявил желания, – раздался мужской голос, – возможно, вы позволите мне повести вас в танце.

Говорящим оказался незнакомый Алексу мужчина, который, несмотря на то что на вид ему было чуть больше двадцати, не носил мундир. Это был высокий человек крепкого телосложения, но с дряблой шеей и выступающим животиком, которые явно указывали на его любовь ко вкусной еде и алкоголю, определенно, сказывающуюся на нем не лучшим образом, судя по нетвердой походке. На самом деле, Алексу стало интересно, не был ли мужчина пьян, собираясь на бал, поскольку под дорогие бархатные бриджи он надел один белый и один коричневый чулок.

– Так что скажете, Летиция? – пробубнил он.

Мисс Тамблинг-Гоггин повернулась к новому собеседнику.

– Увы, но, как и полковника, меня полностью устраивает мое нынешнее положение.

– Не будьте такой, идите сюда, – заявил грубиян.

– Леди обозначила свои предпочтения, – заметил Алекс мягко.

– И все же я рискну сделать выбор за нее, мистер…

Алекс протянул руку, надеясь сгладить внезапно возникшее напряжение.

– На самом деле полковник Гамильтон. Не думаю, что имел честь быть вам представленным…

Мужчина посмотрел на протянутую ему руку, но жать ее не стал. И лишь теперь Алекс заметил, что он тяжело опирается на трость, – а опустив взгляд, понял, что коричневый чулок вовсе не являлся чулком. Это была деревянная нога.

– Я бы пожал вашу руку, полковник, но, как вы можете видеть, моя правая рука занята, – сказал мужчина, притворно вздохнув.

– Прошу меня простить, сэр, – начал Алекс, как только музыка смолкла; он заметил, что Элиза, Анжелика и Пегги вместе со спутниками направляются к ним. С полдюжины глаз уставились на него, и он почувствовал себя последним невеждой.

– Боевое ранение?

– Именно так. Некоторые из нас не просиживали штаны в штабе последние полтора года. Мы сражались. – Он фыркнул. – Довольно иронично, если вдуматься. Обычно именно знатные люди – речь обо мне, конечно, – добавил он с презрением, – так вот, обычно сыновья дворян стараются избежать участия в сражениях. Но на этот раз простой человек бежит от славы и подвигов, прикрываясь обязанностями писаря или другими, столь же нелепыми оправданиями, а знатный человек защищает честь своей страны. Но, к слову, это ведь и не ваша страна, да? Где вы там родились? На каком-то острове у черта на рогах? – усмехнулся мужчина, когда сестры Скайлер со спутниками окружили их небольшую группу.

Алекс почувствовал, как кровь прилила к щекам, и с трудом подавил желание швырнуть грубияну перчатку в лицо – или просто врезать кулаком. Не имело значения, насколько нужной была его работа в качестве адъютанта и посланца генерала Вашингтона, – то, что он всю войну выполнял обязанности, далекие от полей сражений, было для него постоянным источником стыда. Он хотел, не щадя жизни, служить своей стране, которая приняла его, пусть он и не был рожден здесь и прожил совсем немного лет, и вдохновила своими идеями, возможностями. И лишь тот факт, что оскорбивший его мужчина – ветеран, пострадавший в боях, остановил его руку.

– Я… приношу искренние извинения, – повторил Алекс, пропуская мимо ушей инсинуации о месте его рождения. – Ваша страна перед вами в неоплатном долгу.

– Еще бы. А вот с вами она вполне может расплатиться монетой.

– О, да заткнитесь же, Петерсон, – вмешался юношеский голос. Алекс обернулся и увидел, как Стивен ван Ренсселер закатывает глаза. – Всем известно, что вы получили «ранение», ткнув себя в лодыжку собственным штыком, когда заряжали ружье, а потом напились и упали в уборную, после чего рана воспалилась и ногу пришлось отнять. Даже мулы, таскающие пушки, лучше служат нашей стране, чем вы.

Петерсон выглядел заметно оскорбленным, но прежде, чем он заговорил, вмешался спутник Анжелики.

– К тому же, Петерсон, – сказал Джон Черч, – о вкладе полковника Гамильтона в дело нашей борьбы известно любому во всех тринадцати коло… тринадцати штатах, – исправился он, выдавив кривую усмешку. – Даже за морем, в Англии, Франции и Германии. Ни в коем случае не преумаляя храбрость отважных солдат под огнем, замечу, что умение заряжать и стрелять из ружья вовсе не редкое, в то время как умение вести беседу с генералами, послами – и даже королями – встречается весьма нечасто. Отсюда и нежелание генерала Вашингтона отправлять одного из самых ценных своих офицеров на поле боя.

– Благодарю вас, сударь, – сказал Алекс.

– Джон Черч. Рад с вами познакомиться, – представился Черч, купаясь в лучах нежного взгляда Анжелики.

Но именно это и стало последней каплей для Петерсона. Он качнулся, нетрезво глядя на оппонента.

– Ты, красноспинный! Ты смеешь оскорблять меня в моем собственном доме?

Элиза, которая хранила молчание на протяжении всей беседы, вдруг заговорила:

– На самом деле, мистер Петерсон, мистер Черч не военный, а, следовательно, не носит красный мундир, и осмелюсь вам напомнить, «Угодья» – дом моего отца.

Петерсон заметно смутился.

– Ну, тогда в моей собственной стране! Петерсоны – одни из самых уважаемых землевладельцев в долине Гудзон вот уже более века…

– К слову, Петерсон, – вмешался юный Ренсселер, поборов прежнюю застенчивость, – ваша земля принадлежит моему отцу, потому как вы просадили весь свой доход в игорных домах Нью-Йорка. У вас не больше земли, чем у полковника Гамильтона. Без обид, полковник.

– Никаких обид, – подтвердил Алекс, обрадованный поддержкой со стороны спутников Анжелики и Пегги.

Алекс боялся, как бы Петерсона не хватил удар, так яростно тот брызгал слюной.

– О, кому есть дело до того, что вы думаете, Ренсселер! Вы всего лишь датчанин. А моя семья – чистокровные британцы.

– Я думал, вы не любите британцев, – мягко заметил спутник Элизы, майор Андре. – Вы воюете с нами, в конце концов.

Петерсон опешил. Затем вскинул трость, словно собираясь стукнуть майора, но потерял равновесие, качнувшись на неустойчивом протезе, и Алексу пришлось поддержать его.

– Аккуратнее, Петерсон.

– Отпустите меня! Почему я должен терпеть подобные оскорбления от людей, которых едва ли можно считать респектабельными?

Отвратительная усмешка исказила его лицо при взгляде на Элизу.

– И вы, деточка… Если ваша мамаша считает, что вам удастся подцепить богатенького жениха, она глубоко ошибается. Никому не нужна ученая девица с собственным мнением и крошечным приданым. Потому-то вы сегодня и танцевали только с красноспинником и писарем!

Последовало потрясенное молчание, а затем Алекс процедил леденящим кровь тоном:

– Вы должны извиниться перед леди.

– Извиниться? За то, что сказал правду? – буркнул Петерсон. – С чего бы? Разве вы не ее ухажер? А, полковник Гамильтон, не отпирайтесь, все заметили ваш интерес к девице. Да вы с нее глаз не сводите!

Руки Алекса, все еще удерживающего мужчину, превратились в тиски, когда он увидел, как вспыхнула от гнева и смущения Элиза.

– Чепуха, меня интересует лишь возвращение одной вещи, которую эта прекрасная леди взялась сохранить для меня. Уверяю вас, мой интерес имеет чисто деловой характер, – процедил он сквозь зубы, немало покривив душой.

– Отличная история, – усмехнулся Петерсон, налившись апоплексическим румянцем и обильно потея.

– И при этом правдивая, – заметила Элиза, чьи щеки также окрасил румянец, но смущенный. – К сожалению, полковник, вынуждена просить у вас прощения за то, что при мне нет сейчас вашего платка.

– И все же, – заявил Алекс, повернувшись к Петерсону, – вам следует извиниться перед леди.

– Хорошо, хорошо! Мои извинения! Готово!

– О боже, мистер Петерсон, – вставил Джон Черч, – кажется, вы порядком утомились.

– Вот, – присоединилась Анжелика, – к слову о платках, думаю, мистеру Петерсону он не помешает. – И, вынув один из кармана своего платья, протянула его своему спутнику.

– Спасибо, моя дорогая, – поблагодарил Черч. А затем использовал его, чтобы промокнуть пот на лбу Петерсона, словно тот был маленьким ребенком.

Петерсон выхватил платок и махнул им на Черча, но, тут же уронив руку, сунул его в собственный карман. Публично униженный, мужчина стряхнул руку Алекса с плеча и в гневе кинулся прочь, стуча тростью об пол с такой силой, что заглушал музыку.

– О боже, мамины полы, определенно, серьезно пострадают, – посетовала Пегги.

Элиза повернулась к Алексу.

– Спасибо вам, – сказала она негромко.

– Для меня честь встать на вашу защиту, – заявил он с неподдельной искренностью, чувствуя, как колотится сердце под мундиром.

– И я должна похвалить вашу сдержанность. Безобразная ситуация могла бы превратиться в настоящий скандал, если бы не проявленный вами такт.

Алекс улыбнулся.

– Это были самые добрые слова из тех, что я услышал за весь вечер.

Казалось, Элиза готова была тут же взять их назад, но не отвернулась и выдержала его пристальный взгляд. Он ужасно хотел рассказать ей о своих истинных чувствах, однако понимал, что в данный момент это будет неуместно. Алекс с вежливым поклоном отступил, глядя вслед Элизе, уходящей под руку с британским майором.

Несколько часов спустя вечер наконец-то подошел к концу, и Алекс покинул бальный зал, тут же наткнувшись на Роджера, камердинера генерала Скайлера. Слуга предложил ему помочь разместиться на ночь.

– Следуйте за мной, сэр…

Роджер подошел к задней двери и покинул дом. Алекс сразу понял, что ему на самом деле придется провести сегодняшнюю ночь в амбаре.

Слуга вел его скользкими садовыми дорожками, освещая путь единственным мигающим фонарем, чей тусклый свет едва разгонял густой стелющийся туман с реки. Недостаток света заметно усложнял ходьбу по гравию, скользившему под подошвами, словно мраморные шарики.

В эту ноябрьскую ночь внутри огромного амбара, стоящего у подножия холма, было ничуть не теплее, чем снаружи, и к тому же остро пахло разным – лошадиным, коровьим, поросячьим, овечьим и куриным – навозом. Роджер проводил его до приставной лестницы посреди амбара, чьи верхние ступени терялись в темноте под крышей. Он указал вверх, сообщая, что постель Алекса находится где-то там.

– Дом полон гостей, поэтому миссис Скайлер не удалось найти ни одного лишнего одеяла, но здесь с избытком сена, – сказал Роджер без тени сарказма. Ничего, он видал и похуже. – Мальчишки придут доить коров на рассвете, приблизительно часа через три. Возможно, они угостят вас молоком перед обратной дорогой.

Алекс устало кивнул.

– О, и пока не забыл, меня попросили передать вам это. Роджер протянул ему записку, завернутую в кусок ткани. Не сказав больше ни слова, лакей отвернулся и пошел к выходу из амбара.

Тут Алекс заметил, что ткань – это его платок, тот самый, который он отдал Элизе Скайлер сегодня на балу, тот самый, который она хранила за корсажем. Он пах ее духами, и Алекс наслаждался этим сладким ароматом, поднеся платок к носу, когда из него выпал клочок бумаги.

В отблесках света от фонаря удаляющегося Роджера он разглядел несколько слов, написанных витиеватым женским почерком:

Ждите меня на сеновале. После бала.

Алекс впился взглядом в записку. Полуночная встреча? На сеновале? С Элизой Скайлер? Все ли он правильно прочел? Он окинул взглядом амбар, словно автор записки мог оказаться неподалеку, и в этот момент Роджер открыл дверь амбара и вышел. Затем дверь за ним захлопнулась, последние крохи света исчезли, и Алекс оказался в непроглядной темноте. Она сгустилась не только под крышей. Во всем амбаре было темно, как в чернильнице. К счастью, в поисках опоры он сразу положил руку на лестницу, иначе вряд ли нашел бы ее и пришлось бы спать рядом с тем животным, которое занимало ближайшее стойло.

Пару раз промахнувшись, полковник в итоге все же нащупал ногой нижнюю ступеньку и начал медленно карабкаться вверх, каким-то чудом удерживаясь от падения. Все это время сердце выскакивало из его груди при мысли о том, что эта потрясающая девушка собирается прийти к нему. Алекс не догадывался, что лестница кончается, пока не свалился в удивительно мягкую и высокую копну чего-то, в чем он опознал, – точнее, надеялся, что опознал, – сено.

Взволнованный возможностью увидеть Элизу снова и к тому же слишком уставший, молодой человек не слишком беспокоился о недопустимости размещения полковника и адъютанта генерала Вашингтона на ночлег в подобных условиях, а потому просто зарылся поглубже в сено и расслабился. Сладкий запах луга заполнил ноздри, а жар тела согрел его маленький кокон из соломы.

Она может прийти совсем скоро. Бал уже окончен. Что он скажет ей? Так она все-таки поддалась его очарованию! И тот странный, испепеляющий взгляд, которым она наградила его после инцидента с Петерсоном, был призван скрыть растущую симпатию! Она поняла его истинные чувства!

И теперь она идет сюда. Он ждал, борясь со сном.

И снова ждал.

Вскоре наступило утро. Проснувшись, Алекс обнаружил перед самым лицом самую яркую птицу из всех, что ему доводилось видеть. Это был петух со сверкающим синими, красными и золотыми перьями хвостом, и сейчас он наступал на чужака, хлопая крыльями и топорща гребень. Алексу едва удалось выбраться с сеновала, сохранив глаза в целости и сохранности.

Более двух лет спустя