5. Кот и канарейка

Бальный зал в особняке Скайлеров, Олбани, штат Нью-Йорк

Ноябрь 1777 года

После непростого разговора с генералом Скайлером у черного входа и незабываемого появления его дочери, гордо проплывшей мимо, Алексу пришлось несколько минут потоптаться в крошечной задней прихожей, чтобы не сложилось впечатление, что он преследует девушку. Он задумался, какую из сестер он видел, – может, Анжелику, которая, по словам Китти, была самой решительной? Или Пегги, самая красивая? А может, это та самая Элиза, о которой Китти говорила чаще всего? Кем бы она ни оказалась, взгляд, брошенный на него, ранил сильнее самых обидных слов генерала.

И это было не единственной его проблемой в данный момент. Обычно он не носил парик, но сегодня решил изменить своим привычкам. Не ради встречи с генералом Скайлером, а в надежде попасть на сегодняшний бал, о котором вот уже три дня, с самого его приезда, говорил весь Олбани. Он провозился с булавками минут десять, прежде чем оставить бесполезные попытки сделать все как полагается, а после целый день провел с отчетливым впечатлением, что волосы под париком сбились в колтун. К тому же от него ужасно чесалась голова. К сожалению, не было никакой возможности просунуть палец под парик, не сдвинув его набок окончательно. Но он чувствовал, что, если не удастся почесать голову, причем немедленно, просто сорвет с себя парик, а после еще и выдерет собственные волосы.

Он оглянулся в поисках зеркала, но ничего не нашел, поэтому вынужден был вглядеться в собственное отражение в створке задней двери. Ему удалось пробраться пальцами под парик, при этом не слишком его сдвинув, но как только он начал чесаться, дверь распахнулась, и там, где только что было его отражение, возникло невозмутимое лицо слуги. Алекс узнал в нем Роджера, камердинера хозяина дома, которого видел в рабочем кабинете генерала.

– О, кхм, прошу прощения, – смущенно произнес Алекс, отдергивая руки от головы и чувствуя, как парик окончательно сползает набок.

На вид Роджеру было около тридцати. Это был сухопарый, величественный мужчина, уверенный вид которого говорил о том, что он вполне понимает, насколько его хозяин зависит от него, и не стесняется этим знанием пользоваться. Он усмехнулся, может быть, при мысли о джентльмене, приносящем извинения слуге, а, может, и при виде беспорядка на голове Алекса.

– Позвольте, сэр.

Алекс собрался было отступить с пути Роджера, но тут камердинер протянул руки к парику полковника и, прежде чем молодой человек понял, в чем дело, ловко просунул пальцы под парик и начал чесать зудящую под ним кожу.

– О мой бог, – выдохнул Алекс, когда к нему вернулся дар речи. – Это так… чудесно!

– Мне случалось выполнять подобные поручения для генерала, – объяснил Роджер, в последний раз почесав голову Алекса, вытащил пальцы из-под парика, а затем быстро и сноровисто вернул его на место. – Ну вот, сэр. Теперь вы выглядите так, словно можете пленить кого угодно, будь то отряд британцев или, – он кивнул на двери за спиной Алекса, – бальный зал, полный прелестных дам.

Не говоря больше ни слова, он проскользнул мимо Гамильтона и исчез в глубине дома.

Взрыв смеха, раздавшийся из-за дверей за спиной, выдернул молодого человека из транса и напомнил: его ждет бал. Одернув мундир, он расправил плечи и решительным шагом двинулся в зал.

Как только Алекс вошел, его оглушил веселый гул голосов. В огромном зале находились не менее тридцати человек, и, судя по доносившимся голосам, еще столько же разбрелись по двум роскошным гостиным в обоих его концах. Около трети были мужчинами, и одну половину ее составляли убеленные сединами джентльмены, слишком старые, чтобы отправляться на войну, а другую – молодые люди вроде него самого, в элегантных синих мундирах, которые прибыли в отпуск или, возможно, были расквартированы в местном гарнизоне. Но большей частью гостями бала оказались женщины. Почтенные матроны устроились на стульях и оттоманках, расправив пышные юбки, волнами захлестнувшие все пространство вокруг, в связи с чем их собеседникам приходилось стоять в некотором отдалении. Глаза полудюжины дам элегантного возраста обшаривали зал в поисках подходящих партий для дочерей, напоминая коршунов в поисках добычи. И наконец, здесь были молодые леди – все, как одна, с узкими, затянутыми в корсеты талиями и волнующими декольте, – которые составляли добрую половину всех присутствующих. Искусно задрапированные юбки окружали каждую из них радужным веером, яркие платья оттеняли бледную, сильно напудренную кожу, а высокие парики подчеркивали изящество головок. И все же никакая пудра и парик не были способны скрыть отчаяние в их глазах. Теперь, когда столько местных молодых людей отправились на войну, этой стайке роскошно разодетых хищниц почти не на кого оказалось охотиться. Едва войдя в комнату, Алекс ощутил на себе не менее дюжины пристальных взглядов.

Он еще сильнее выпрямился, радуясь, что парик на голове сидит как надо. Возможно, этот вечер будет не так уж плох.

Полчаса спустя Алекс сидел в одной из гостиных, из панорамных окон которой открывался восхитительный вид на реку Гудзон и огни Олбани на другом ее берегу. Шесть барышень окружили его, расположившись веером и напоминая своими яркими нарядами и серебристыми париками осенние холмы, сплошь покрытые разноцветной листвой, с вершинами, припорошенными первым снегом. Если бы только их имена звучали столь же благозвучно, сколь изысканны были наряды и макияж! Увы, всем им, к огромному сожалению, достались странные датско-английские фамилии вроде ван дер Шнитцель или Тен Брейк (да, произносится как «брейк», и Алекс сам чуть не закричал «брейк», когда девица сжала его руку медвежьей хваткой), или Биверброк, которую ее владелице пришлось повторить трижды, прежде чем Алекс понял, что она его не разыгрывает.

– О, полковник Гамильтон, – вздохнула мисс Тамблинг-Гоггин – или, может быть, Тамблин-Гоггинг, он не был уверен. – Совершенно потрясающе, что вы служите с самим генералом Вашингтоном! Должно быть, это так волнительно.

Алекс пожал плечами.

– Я бы сказал, что это не столько волнительно, сколько… опасно, – заявил он, лукаво блеснув голубыми глазами. Ему были прекрасно известны правила этой игры.

У стайки девиц вырвался дружный вздох.

– Я вообразить не могу ничего более ужасного, чем поле битвы, – проворковала мисс ван Ливенворт, которую Алекс мысленно переименовал в Ливерврот. – Грохот пушек и запах пороха, крики людей в предсмертном исступлении! (К слову, Алекс не подразумевал ничего оскорбительного под прозвищем Ливерврот; ливерная колбаса, к примеру, была одним из его любимейших блюд, которое он не ел уже целую вечность.)

На самом деле, даже на поле боя Алекс зачастую оказывался в задних рядах. Хотя сам генерал не раз шел в атаку со своими солдатами, он частенько оставлял своего необстрелянного адъютанта в обозе, и тогда Алексу казалось, что он манкирует своими обязанностями. Но в этом не было его вины, а рассказ о том, как он ведет записи, пока солдаты, уворачиваясь от мушкетных пуль и пушечных ядер, рвутся на врага с обнаженными саблями, вряд ли заставит эти роскошные декольте взметнуться в волнении.

– О да, в предсмертном исступлении, – повторил молодой человек, обратив взгляд в пространство, словно перед глазами вставали неописуемые картины жесточайших баталий. – Такое, действительно, может потрясти до глубины души.

– Как и лезущий в нос, въедливый запах чернил с раздражающими нотками сургуча и почтовых марок!

Алекс поднял глаза, как только среди прежних вершин возник новый парик, словно айсберг, выплывший из тумана над морем. Он возвышался над вытянутым, скульптурно выточенным лицом, которое казалось бы излишне суровым, если бы не изогнувшая полные, густо накрашенные губы саркастическая усмешка.

– Въедливый запах… Что? – удивился он.

– О, и трудно представить себе ужасную боль в руке, затекшей после бесчисленных часов сжимания изогнутого ятаганом писчего пера!

Алекс повернулся и увидел новое лицо, которое украшали невероятные изумрудные глаза, подчеркнутые платьем цвета морской волны. Эта красавица не надела парик, но ее темные локоны были убраны в высокую и замысловатую прическу, которая ничуть не уступала помпадурам других дам. Черты ее лица были мягче, чем у той, что выдала шутку о чернилах, но фамильное сходство, определенно, присутствовало. Где-то внутри у него родилось нехорошее предчувствие, и на лбу, прямо под надоедливым париком, проступила испарина.

Алекс едва выдавил слабый смешок.

– Леди, вы меня раскусили. Я и правда бóльшую часть времени провожу рядом с генералом Вашингтоном в качестве референта, помогая ему вести переписку с…

– Референта? – оборвал его голос третьей девушки. Он повернулся и увидел…

Незнакомку с лестницы, одетую в простое платье без кринолина. Пока его взгляд метался между тремя девицами, он понял, что окружен не кем иным, как прекрасными и остроумными сестрами Скайлер.

Образ форта Тикондерога, осажденного со всех сторон, встал перед его глазами.

Леди, до этого момента окружавшие его восхищенным вниманием, раздраженно переглянулись, но затем неохотно освободили место для трех новоприбывших. И дело было не в том, что они хозяйки бала, понял Алекс. Эти трое привыкли быть в центре внимания в любой гостиной, в которой появлялись.

– Референт – как впечатляюще звучит, – продолжила та, с которой он столкнулся на лестнице. Сияя юностью, она стояла между сестрами, одна из которых была чуть выше, вторая – ниже. Однако ни одна, ни вторая не могли затмить ее живости и естественной красоты, которую не скрывал даже скромный наряд. – Должно быть, речь идет о какой-нибудь невероятно важной должности, такой как бомбардир, или аврига.

Румянец пятнами выступил на щеках Алекса.

– В Континентальной армии нет такой должности, как аврига, мисс… э… Скайлер, я полагаю?

– Он прав, Элиза, его должность вовсе не так почетна, как можно предположить по ее названию, – заявила первая сестра с точеными чертами лица. – Это, конечно, за рамками кругозора таких провинциальных клуш, как мы, но, по моему скромному мнению, слово референт обозначает должность, более всего похожую на… писаря?

– Что ты сказала, Анжи? – переспросила другая сестра. – Писака?

– Писака – неплохое слово, Пег, – вставила вторая сестра, Элиза. – Но так чаще называют плохих романистов, которые все-таки сами придумывают то, чем марают бумагу. В то время как референт обычно записывает чужие слова, правда, Анжелика?

– Именно так, – согласилась самая высокая из сестер. – Эта должность больше похожа на работу марионетки, которая просто повторяет слова хозяина.

– Есть же какое-то другое название для марионетки, не так ли? – задумалась Пегги. – Болтун, или балда, или…

– Болванчик, – вставила Элиза, глядя прямо на Алекса. – Я думаю, ты ищешь именно это слово.

Атака закончилась его полным разгромом и явно выглядела как месть за то, что средняя сестра услышала на лестнице. Девушек разозлили нападки на их отца, они по-своему пытались защитить его от угрозы военного трибунала, поэтому, видимо, решили «уничтожить» гонца, принесшего дурную весть.

Алекс посмотрел на них, решительно окруживших его: изысканная Анжелика слева, прелестная Пегги справа, а в центре – самая чарующая из трех, которая, казалось, взяла все самое лучшее от обеих сестер и все же не стала копией ни одной. Анжелика и Пегги не обделила природа, но их красота казалась лишь внешней. Элиза, безусловно, тоже была красавицей, но от сестер ее отличало то, что источником ее привлекательности служил скорее внутренний мир, нежели внешность.

Гамильтон смотрел лишь на Элизу, доставая из кармана мундира белый платок и размахивая им.

– Я сдаюсь, – сказал он слабым голосом. – Поступайте со мной как знаете.

Элиза пристально посмотрела на него, и ее губы изогнула едва заметная улыбка, полная триумфа. Затем протянула руку и, словно срывая цветок, выдернула платок из руки Алекса. Оглядев его – так, словно никогда прежде не видела мужских платков с кружевной отделкой, – она убрала импровизированный белый флаг в свой корсаж.

– Он весь ваш, леди, – заявила Элиза девицам Тен Брейк, ван дер Шнитцель, Биверброк, Тамблин-Гоггин и ван Ливенворт. Затем повернулась к нему спиной и презрительно добавила: – Поступайте с ним как знаете.