Приговор
Проводив господ и заперев за ними дверь — уж в чем, а в замках она разбиралась, — Хайта огляделась по-хозяйски. Теперь можно развлечься в свое удовольствие.
Главное, чтобы к приходу Бези все стояло на прежних местах.
А тут столько всякого интересного!
Наряды Хайту мало привлекали. Как «кани джику рузи», она могла ходить нагой, когда замерзают ручьи, а камни покрывает хрусткий иней. На Ураге она выходила на поверхность даже зимней полночью, в одной сбруе, и пробегала много поприщ — иней серебрил ей волосы, пар из ноздрей стекал водою по губам и леденел, словно усы матерого бойца. Остроконечным молотком она раскалывала лед ручьев и оттаивала его в животе, чтобы пить в пути.
Правда, на Мире даже рабыням позволяли одеваться, и в здешнем платье Хайта ощущала себя почти вольной.
Мало того — хозяйка даровала ей сорочку со своего тела!
«Она меня сразу возлюбила, — гордилась Хайта про себя. — И мне с ней тоже хорошо».
Она перебирала пузырьки, баночки и флаконы, которые без порядка были расставлены на столике под зеркалом, по этажеркам и полочкам. Мазаться и краситься ей на Ураге не запрещали, только чтоб без воинских узоров.
Скажем, вот этот крем. Жирный, ароматный — им можно натереться с головы до пят. Зимой он отлично защитил бы кожу от мороза.
Сняв платки, Хайта с наслаждением принялась умащаться перед зеркалом.
«Только осторожно, не выгребать всю банку. Четверть, и хватит».
Пата возилась на кухне, гремела ведром и звучно подъедала остатки помоев.
Натершись до блеска, Хайта стала вертеться так и эдак, любуясь собой.
«У-у, какая я красивая! Я просто восхитительная. Мной кто угодно прельстится — и парень, и девушка… А как ляжет краска на крем?»
Кроваво-кирпичного цвета краска походила на прессованную пыль. Чуть припахивает маслом дерева.
«Как ее размесить? Наверное, слюнями».
Тьфу, невкусно. Глупые миряне. Косметика должна быть съедобной, чтоб ничего не пропадало даром. Если это неживая химия, как же тогда с обычаем вылизывать друг дружку перед сном?
Она перебрала флаконы с жидкостями. Буквы чужие, не поймешь ни знака. Стала открывать и нюхать. Из одного горлышка повеяло древесным маслом, точь-в-точь как от краски, а пробка — с кисточкой. Хм, надо попробовать!
На кухне что-то грохнуло и покатилось.
— Эй, нахалка, перестань! — увлеченная раскраской, Хайта едва оглянулась.
Пата притихла, только тихо шкрябала ножками.
Угадала! Намасленная кисточка отлично впитывала краску. Припевая ласковое «Вайяяя…», Хайта начала раскрашивать лучшие точки тела. Как учат опытные женщины — все выступы и впадины. Нет, тут слишком красно. Добавить синего.
А узор на пояснице? Она извернулась у зеркала, чтобы увидеть свою спину. Краситься надо вдвоем с подружкой. По хребту и на лопатках тоже узор нужен, а руку так не выгнешь.
За приоткрытой дверью кухни происходило нечто — возня, поскребывание, щелчки. Невозможно угадать, что там проделывает пата. Горшки языком вычищает?.. Затем послышалось утробное — чав, чав, чав, хрусть, хрусть.
Хайта с ожесточением положила кисточку. Вот животина ненасытная! До чего-то дорвалась. Паты, когда растут, жрут что ни попадя, тут за ними глаз да глаз.
Сделав шаг через порог, Хайта вскрикнула от ужаса.
— Гадина! Ты гадина! О, что же ты наделала?!..
— Тяа? — Пата подняла и повернула к ней голову.
Она перестала быть валиком с ножками, у которого перед и зад одинаковы. Пара глаз на попе все-таки осталась, остальные рассосались, зато появился толстый, сужавшийся к кончику хвост, вилявший весело и дружелюбно. Оформилась тупорылая башка с четырьмя глазами, вылезли мясистые уши, появился нос. Ног стало восемь, по серой коже пятнами выступил розовый цвет, а тело в целом…
Покатая спина живой машины теперь была выше колена Хайты.
Почему пата так выросла, стало ясно с первого взгляда — ледник раскрыт и пуст, распахнуты все лари и шкафчики, банки и коробки вытащены и опорожнены.
Мороженое мясо съедено с костями, лук — с шелухой, овощи — с кожурой.
— Как ты разожралась, проклятая! Бесстыжая, воровка! А что я скажу Бези?! Разве можно столько трескать?! Ты же вчера в животе помещалась!
— Тяа… — смущенно вякнула пата, прижимая голову к полу и осторожно подбираясь к Хайте. — Ма-ма.
— Чтоб звезды пали на мудрецов, которые вас сделали! Пусть их размозжит в лепешку! Что за чудище мне скороспелое досталось?! Она и болтать выучилась!.. Не смей подлизываться, брысь! А это что? кожу человечью отрастила? Только попробуй дальше превращаться, я тебя — пришибу!
От горя и жалости Хайта чуть не разрыдалась. Все напасти враз! Харчи слопаны дочиста, полный разор на кухне, а пата впитала в себя, что смогла запомнить и понять — пусть не умом, а телом. Нахваталась, теперь не разучится!
Уяснила даже навык открывать запоры! Без понятия ни одна тварь не справится с задвижкой.
— Ма-ама.
«А вдруг оборотится в то, чье мясо съела? — ужаснулась Хайта. Здешних зверей она почти не видела, только мелкую живность в лесу и тех, что служат мирянам в упряжке и для езды верхом. — Разрастется, не прокормишь! И где ее держать?»
— Не расти больше, ладно? — встав на колени, она обняла и приласкала пату. Та запищала как маленькая — эдакая туша! — изогнулась, стала тереться, лизаться и охлопывать Хайту хвостищем. — И не ешь тут ничего, понятно? Тут — нельзя! нельзя!
— Низя! Туту! Там? — Пата повернула морду в сторону окна.
— Да, да! Ешь там!
— Там, — радостно чмокнув «маму» в ляжку, пата припала к полу, потом ее ноги распрямились, голова подогнулась к брюху, и сжатый ком мускулов вылетел точно в оконный проем. Рама вылетела с треском, звонко лопнуло стекло, и Хайта осталась на кухне одна.
— Стой! Погоди! Куда ты?! — вскочив, она бросилась к пробитому окну — не пролезть, стекло торчит как зубы! — потом метнулась к двери.
Сгоряча принц хотел отнять велосипед у вестового, но достоинство требовало ехать в экипаже, с сопровождением. Пришлось ждать, пока из казарм пригонят разъездную коляску — старенькую, с шоффером на задке. На подножках пристроились двое лейб-поручиков из свитской роты.
До отъезда Церес нервно вышагивал по площадке перед церковью, принимая доклады взбудораженных гвардейцев и выражая высочайшее сочувствие тем, кто остался в живых после пулеметной бойни.
Картечница броневика разворотила его новый экипаж и уложила на месте обоих телохранителей. Камер-лакей чудом уцелел и теперь трясся, белый как мел, путного слова не добьешься. Водителя мотоколяски зацепило — пуля порвала мышцы ниже плеча; санитар перевязал его, бледный водитель сидел на земле, привалившись спиной к колесу и часто дыша. Из тех, кто бросился от казарм на зов свистка, пятерых убило и почти десяток ранило.
Церес надеялся что-то узнать от караульного, что сторожил броневик, но тот, с забинтованной шеей, только сипел, выдавливая бессвязные звуки: «Ифф… Эфф…»
— Дайте ему карандаш и бумагу! — взъярился Церес. — Собачий ротозей… Когда вылечат — пойдешь под трибунал! Знаешь, что бывает с бросившим свой пост? Поможешь дознанию — заменю расстрел на каторгу или штрафные роты. Пиши — кто проник в бронемашину?
Насмерть перепуганный солдат кое-как накарябал:
«Девка».
Девка? Церес хмуро повертел листок в руке. Не может быть… Чтобы девушка стреляла из картечницы?.. Положим, завести электрокар, управлять им девица в состоянии — есть дамские модели. Но стрелять, убивать?
«А где красотка, которую я целовал? Шмыгнула от страха в кусты?»
— Какая девушка? Откуда явилась?
Солдат указал на церковь.
— Платье темное, цвета корицы? Чепец пышный?
Раненый, не в силах кивать, согласно помахал рукой.
«Немыслимо. Хотя… такая ведьма с Красной половины, как Эрита, может держать при себе и девушек-убийц. Под видом симпатичных фрейлин. Похоже, я недооценивал высокородную сестрицу… И летучий дар ее заметно вырос. Но далеко уйти она не могла. То ли днем ей тяжело летать, то ли утомилась, пока добралась сюда. Остается неясным, как она спелась с дочерью Бертона».
Разгадка пришла, когда принц катил к дворцу Птицы-Грозы. Достаточно вспомнить сплетни о семействе Тор-Майда и устройство башни, где отсыпались после пьянки синие жандармы. Если в родне графа девушки ходят ночью по верхушкам травинок, то нет смысла запирать их в дом без крыши — упорхнут.
«И этой колоду к ноге, как в покаянном доме! Только отдельную. Если их приковать к одной, то смогут вместе в воздух утянуть».
Жандармская добыча оказалась дьявольской — привезли трех девиц, одна медиум, вторая левитесса, третья неизвестно кто, и с их приездом начался в Бургоне кавардак. Двое тотчас пропали, одна возвратилась с Эритой, а девка-медиум…
При мысли об этой смутьянке руки Цереса невольно сжались в кулаки. Подлая мерзавка! Кто ей внушил слова измены?! Откуда эти сведения, что Бургон окружен?..
«Несомненно — козни Бертона. Граф — человек проницательный, он способен догадаться о другой сети вещания и нанести мне удар моим же оружием. Что он посулил девчонке, что нашептали его медиумы?.. Почему умолкла сеть? Им обещали легальную службу, награды, прощение?.. Продажные шкуры! я платил серебром и золотом, а меня предали — все! или почти все… Из-за жалких людишек я должен лично руководить восстанием!»
Он выглянул из коляски, чтобы освежить разгоряченное лицо и унять бурю в душе лицезрением парковой зелени. Ровное пыхтение движка успокоило его напряженные нервы, а ветерок навеял уверенность.
«Те, кто мне мешал — поплатятся. Эрита будет моей. И бесовская фрейлина — тоже. Я сумею ее выдрессировать для себя. А вот граф своей дочурки не увидит. Что бы мне с нею сделать?.. Придумаю, времени достаточно».
— Как только прибудем, — обратился он к лейб-поручику справа, — немедля берите самокат и поезжайте к эллингу. Пусть срочно подготовят дирижабль к полету. Обедать буду в воздухе… или в столице. Возьмите приказ, — Церес отдал офицеру бумагу, взятую у вестового. — Зашифровать и разослать по световому телеграфу всем полкам.
«Обойдусь без сети. Даже если две трети станций захвачены, остальные получат депешу, и мой план сработает. Только успех. О провале нельзя даже думать!»
Пальба во дворце Птицы-Грозы кончилась быстро и кое для кого очень обидно. Прежде всего, для Ронди, который так и остался лежать мертвым в зале эфирной связи.
Удавчик мог обижаться только на себя — надо было не хлебать пиво и резаться в картишки, а ходить вместе с Сарго в бургонский тир, чтобы упражняться в стрельбе из револьвера. Заодно не помешало бы разнюхать, какие провода и куда идут в логове профессора Картерета, чтобы их вовремя перерубить пожарным топором.
— Наверно, — сказала ему Лара в сердцах, — когда ты в игорном доме жульничал, то знал все лазейки, куда улизнуть! Говорят, вас, шулеров, подсвечниками бьют по морде.
— Замолкни, дура, — огрызнулся Тикен, морщась и пытаясь подмигнуть левым глазом. — Нашла время пенять…
Глаз заплыл кровоподтеком, веки еле двигались, но в щель между опухшими веками Удавчик различал стены, лампу и озлобленных соратников из синего полка. Они-то его и разукрасили. Они тоже обиделись — ну как же! вчера приятель-прапорщик пил с ними и травил похабные байки, а сегодня одного ухлопал, двоих подстрелил.
Жандармы еще не остыли, то и дело на брань заводились:
— Эх, и сволочь ты, Удавчик!
— Прямой стервец, подлюга! Кабы не устав, сейчас бы пулю в лоб тебе всадил.
— Это, брат, чистая измена. При чрезвычайном положении такое не прощают, да. Ты бы Богу помолился, что ли.
— Расстегни наручники, я тебе помолюсь. Мяукнуть не успеешь.
— Не, руками ты не сможешь, — усмехались караульные. — Тебе петелька нужна, ты ж спецыялист!
— И ты, мелюзга, — внушали они Ларе, — куда против Его Высочества поперла? Как посмела? Спасибо скажешь, если розгами и каторгой отделаешься.
— Нет, Дорлек, тут государственное преступление! Штатских и баб казнят через веревку, дело свято.
— Мала, до совершенных лет не выросла.
— Значит, казнь с отсрочкой. Какой тебе год, коза?
Лара поглядела на спросившего и плюнула ему на сапог. Ей совершенно не верилось, что впереди нечто ужасное. Просто надо вытерпеть, не уронив лица.
— Разболтались вы, покойнички, — недобро усмехнулась Безуминка, до сих пор молчавшая. — Самим-то чуть осталось, а туда же, хорохоритесь.
— Кто, мы покойники? Ан Бези, не извольте обижать! Наши сейчас берут в столице все, что важно — телеграф, вокзалы и штабы. Завтрашний день объявят новую империю, а вы что говорите… Лучше одумайтесь и шлем наденьте, как велено. От принца вам награда будет — дело верное, как божий гром.
— Или ты, Удавчик, — повернуть не поздно. Вот депеши, вот каска, взял и передал. Минут пять в эфире — и помилован.
— А что Ремень? — гадко спросил Тикен. — Пьян в тряпку, спит без просыпа… или что-то еще? Есть другие — Вихор, Шарабан и Олень. Эти где?
Караульные насупились.
— Ты не умничай! Или шлем надевай, или прощай. Давай, пока тебе решение не вышло.
— Нечего сказать? — тихо проговорила Безуминка. — У них при себе обручи, все хитрые, как воры. Они слушали и поняли. Ищите их теперь… Поди, уже разбегаются в четыре стороны.
Чувствуя себя неловко, караульные вышли, огрызаясь, и закрыли дверь.
— А ты чего не удрала? — Удавчик вызверился на Безуминку. — На электрокаре — и катила бы куда глаза глядят! Уж тебя-то, принцеву любимицу, застава не задержит… Приперлась с нами вместе пропадать.
— Тут Ласточка, сестра — как ее бросить?.. И боялась, ты чужую передачу выдашь, — дернула она плечом. — Извини, ошиблась. Ты лучше, чем кажешься.
На обезображенном багровым кровоподтеком лице Тикена появилась слабая улыбка.
— Ну, хоть напоследок хорошего слова дождался. Ты… надень, что ли, шлем, а? Все равно переворот провален, сеть порушена… Зато покажешь свою верность, уцелеешь.
— Значит, ты будешь верен клятве, а я нет? Кажется, вместе клялись…
— Ладно, замяли, я ничего не говорил.
Лара, от ужасов этого дня охваченная нервной дрожью, была счастлива оттого, что справа и слева — такие славные друзья, хотя и злые оба.
— А вы бы поженились? — выпалила она с радости.
— Да! — встрепенулся прапорщик.
— Нет! — сердито рявкнула Бези.
В этот момент коляска остановилась у дворцового подъезда, и лейб-поручик распахнул дверцу для Его Высочества.
Картерет семенил навстречу принцу — шапочка криво надвинута на седую голову, длинный сюртук измят, застегнут кое-как, морщинистое бритое лицо искажено, и даже глаза, обычно твердые, выпучены, словно у безумца. Простудный голос его то и дело срывался на взвизгивание:
— Мой принц, сеть бездействует! Мы потеряли связь…
— Спокойнее, гере профессор. Докладывайте по порядку. Где арестанты?
Старикан еле поспевал за Цересом; тот шел размашистым спортивным шагом.
— …моя предусмотрительность! Я включил сигнал тревоги, караул сейчас же…
— Почему не вышла в эфир ан Бези?
— …и перекрыл все выходы. Караул вошел через дверь левого крыла…
— Придите в себя, любезный! Я спрашиваю про ан Бези.
— Ах, она… Когда обезоружили мятежника и захватили ученицу, она приехала и попыталась тут распоряжаться от вашего имени, мой принц. Разумеется, я этого не допустил. Когда же она наотрез отказалась…
— Вот как?!..
Лязгнул засов, дверь распахнулась, и Церес вошел в комнату, куда профессор засадил мятежную компанию.
Из уважения к особе императорской крови все трое встали.
«Красив, как на картинке», — невольно подумала Лара. Со скованными за спиной руками книксен не очень-то сделаешь, получилось криво и коряво.
Принц оценил неблагодарную девчонку опытным и быстрым взором. Он видел ее впервые, как и она его. Довольно рослая. Чуть худощава, но формы уже привлекательны. Глазки карие, миндалевидные, как у кивитки или вейки. Скулы торчат. Волосы темные и грубоватые. Типичная простолюдинка. В эти годы они еще очень милы и чувствительны.
— Ваша история мне известна, — сухо молвил Церес, доставая сигару. Жандармский вахмистр услужливо поднес ему огня. — Оправданий я не жду. У вас один шанс спасти свои жизни — немедленно начать вещание. Даю три минуты, чтобы поразмыслить, — достав часы, он откинул ногтем крышку и взглянул на циферблат. — Но вас, ан Бези, я решительно не понимаю! С чего вы, в трезвом уме, встали на сторону изменников?
— Ваше Высочество, я забыла вас уведомить, что вступила по здешним обычаям в союз на клятве. Прошу извинить меня, но я не могу нарушить клятву и предать своих союзников.
— И где, с позволения спросить, эти союзники? — Принц начал терять терпение.
— Они здесь. — Бези поочередно взглянула на Лару и Тикена.
— Бези, после стольких лет честной службы я не могу поверить…
— Ваше Высочество, те времена, когда вы звали меня маленьким нежным кротенком, давно прошли. У меня своя жизнь, я больше не желаю быть вашей игрушкой.
Церес сдержался, чтобы не накричать на строптивую самку. Да, она права. Выросла, приобрела характер, стала слишком норовистой. И эти клятвы, понятие о святости которых ей вбили в голову еще в подземельях Гиджи…
Не мог же он, в самом деле, уделять ей все свое внимание! И так ей много доставалось. Особенно вначале.
Лара зачарованно переводила взгляд с Безуминки на принца и обратно. Вот это да! Они были вместе?!
— Что ж, своя жизнь так своя. Она продлится час, не больше. Можете полностью распоряжаться ею. Время истекает, — напомнил Церес Тикену. — Вы что-нибудь надумали, прапорщик?
— Так точно, Ваше Высочество.
— Браво. Помрачения бывают, но теперь, надеюсь, ваши мозги встали на место. Итак?
— Я отказываюсь. — Тикен подмигнул принцу здоровым глазом.
— Так, с вами все ясно. А вы, юная барышня? Как говорится в подобных случаях, вы слишком молоды, чтобы…
— Я скажу, — торопливо перебила его Лара. — Можно мне сказать, Ваше Высочество?
— Конечно, милая.
— Я тут подумала, — заговорила она сбивчиво, стараясь правильно подбирать слова. — Я очень мало была на службе, но много увидела и поняла…
— Так-так, продолжайте.
— …вы большой господин, у вас такая власть. Может, вы даже станете осиянным молниями, взойдете на трон…
Церес скрыл довольную улыбку. Маленькая бунтовщица начала ему нравиться.
В конце концов, девчонки часто совершают глупости, значения которых не понимают. Когда холодная смерть и темное царство подступают к ним вплотную, юная дурь выветривается, и они начинают мыслить здраво.
«Может, пощадить ее? Сколько-то лет она послужит…»
— …но без эфирной связи вы только красивый мужчина из высочайшего рода, — продолжила Лара с веселым отчаянием. — А ваше войско — беспомощный сброд, стадо без пастуха. Вас никто не услышит, никто не поможет. Я ради вас не скажу ни словечка.
— Молодчина, Ласточка, — дружески улыбнулась ей Бези.
— Благодарю за откровенность, — мрачно молвил принц и обратился к вахмистру. — Как главнокомандующий Синей половины во время чрезвычайного положения я приговариваю эту троицу к смертной казни через расстрел. За измену. Исполнить через час, об исполнении доложить.
— Почетно, — выдохнул Удавчик. — Всю жизнь мечтал.
— Меня нельзя казнить, я несовершеннолетняя!
— А последнее желание? — возмутилась Бези.
— Как полагается, — отрезал принц. — Никаких отсрочек, никаких помилований. А ваши годы, барышня, для военно-полевого суда ничего не значат. Со вчерашнего дня вы — кадет, я лично подписал приказ о присвоении вам звания. Вы имеете право на молитву, отпущение грехов и последнюю трапезу. Называйте свои желания, да побыстрее.
— Кружку черного пива! — тотчас объявил прапорщик.
— Три папиросы «Леттегер».
Тикен обеспокоился:
— Куда тебе, обкуришься.
— Думаешь, здоровью повредит?
— Вам дадут все, о чем просите. А вы, барышня?
— Можно подумать?
— Только недолго, я спешу, — поторопил принц, стоя уже в дверях.
— Хочу станцевать.
— Да ради бога! Музыка нужна?
— Если позволите.
— Осмелюсь доложить, — напомнил принцу вахмистр, — оркестр Вашего Высочества вооружен и послан в караульные наряды.
— Обеспечьте барышне хоть что-нибудь. Желание приговоренного — закон.
— Есть горнист, флейтист и барабанщик.
— Вот, пусть они и сыграют. Вас устроит, милая?.. Прощайте.
Профессор, все время разговора топтавшийся снаружи у двери, поспешил за принцем, бормоча в расстройстве:
— Но как же, Ваше Высочество… Мы останемся без медиумов в столь ответственный момент! А исследования по черному эфиру? Они близки к завершению, я собирался отправить туда ученицу…
— Я уже ее отправил. Скоро она там окажется. Если хотите, то возьмите ее труп себе и повлияйте на него катодными лучами или электричеством. Может, мертвая расскажет вам, как выглядит пространство черного эфира. Кстати, гере Картерет — удалось ли разбудить Вербу? или Хлыста?
Старик замолчал и отстал. Прежние ныряльщики в мир тьмы не просыпались. Трудно сказать, живы ли они в привычном смысле. Сердца их бились редко, как падают капли с пещерных каменных сосулек. Ни удары током, ни вливания, ни призрачный свет лучевой трубки на них не действовали. Держать их в холоде, около точки замерзания, стоило недешево, но профессор не терял надежды вернуть окоченевшие тела к жизни.
— Эти не очнутся, — убежденно заявил вахмистр, пользуясь случаем уесть ученого брюзгу. Раз сам принц над ним язвит, то и мелкой сошке можно. — Их души давно в темном царстве.
Картерет взорвался:
— Помолчите, вахмистр! Знайте свою службу, а наука не для вас!
— Куда уж нам… Мы одно знаем — если мясо залежалось, надо его вон.
— Ваше Высочество, — залебезил профессор, — распорядитесь, чтобы ученицу пулями не портили. Велите выдать ее мне живой и целой.
— Я приговор не отменю. Берите, что дают. А что касается живой… — Цересу явилась мысль, на что употребить дочь Бертона. — Я подыщу вам экземпляр для опытов. Чуть позже.
Выйдя из дворца, он обратил внимание, что небо — с утра ясное и голубое, — начали затягивать облака, похожие на стелющийся дым. День разгорался, наполняясь летним жаром. Ветер слегка шевелил верхушки парковых деревьев.
«Попутный. Он прибавит скорости, когда пойдем к столице. Заодно облачность поможет скрыться, если за мной увяжется морской разведчик. Кто прислал дирижабль ВМФ для слежки?.. Ничего, скоро они поймут, кто хозяин в империи — когда я захвачу их наземные базы».
— В Большой дворец, — сказал принц, забираясь в коляску.
Подъезжали с южной стороны, где конный и машинный двор, жилье челяди. Карета без гербов не волновала публику, можно незаметно проследить — не паникует ли прислуга?.. На беглый взгляд беспокойства не видно. Встретив свитского штабс-капитана, принц передал с ним приказ: «Отделению из штурмового эскадрона пешим ходом — к эллингу, ждать меня».
По аллее двое жандармов вели под руки третьего, с виду ошалевшего — его карабин повесил себе на плечо один из провожатых.
— Что такое? — выглянул Церес.
Увидев принца, служивые остановились и откозыряли, даже безоружный:
— Здравия желаем! Вот, рядового к лекарю ведем.
— Почему, кто приказал?
— Солнечный удар, Ваше Высочество! Видит неведомо что, по кустам палит, три патрона в пустоту истратил… В уме повредился. Не ровен час, еще убьет кого-нибудь.
— Ну-ка, братец, расскажи — что наблюдал, в кого стрелял?
— Осмелюсь доложить, Ваше Высочество, — залопотал ошалевший, вытаращив честные глаза, — стоял я в карауле на посту, согласно распорядку… Вдруг — вот светом молнии клянусь! — рядом по лужайке вскачь несется голая и размалеванная девка верхом на хвостатой свинье.
— В лазарет, — отмахнулся принц и велел водителю: — Трогай!
— Верьте слову, Ваше Высочество! — взмолился сумасшедший вслед коляске. — Свинья пегая и восьминогая, а хвост как морковь, длиной с руку…
«Что за нескладный день в Бургоне? — злобно думал принц. — Все с ума посходили, ведьмы летают, свиньи скачут!»
Броневик напролом пробил живую изгородь, снес резную белую беседку, наискось проехал по лужайке и, с хрустом смяв шпалеру, покатил прямиком к старой роще.
Там он глухо стукнул, вписавшись передком, и принялся упрямо рыть землю колесами, словно пытался лбом свалить вековое дерево.
Причудливая сеть дорожек и аллей, пронизывавшая Бургонский парк, преграды смыкавшихся рощ и лабиринты шпалер, пруды, каналы и мосты — здесь было где запутаться, и все суматошно путались.
Огонек слушал советы Эриты, оба глядели сквозь зеленоватое бронестекло смотровых щелей, машина виляла и бросалась из аллеи в аллею. Прямо из-под носа еле вырулил жандармский самокатчик, чуть не упал и, оглядываясь через плечо, что есть сил, погнал прочь от черной бронемашины.
— Я могу водить, — откашлявшись, заявила Эрита. — Кадет, сядьте за пулемет, надо пробиться через заставу!
Паренек помотал головой, не отрываясь от дороги:
— Нас там ждут. И пушку развернули, как бог свят. Влупят, мокрое место останется.
— А вы с разгона!
— На таран, что ли? Капонир из камня, башня железная — в блин сомнемся. Это ж… Ваше Высочество, броневик — против пехоты! или конницы…
— В объезд, — подлезла Лисси.
— В первый пруд, ан! Я тут дорог не знаю.
— Вспомните, вы смотрели сверху, — настаивала Эрита.
— Да дьявол их не разберет, парк старый, кроны сомкнуты. За большим дворцом дома какие-то…
— Это службы.
— Мачта, труба дымовая…
— Телеграф и электростанция.
— Чуть к юго-западу — эллинг, дирижабельное поле и ангары. Дальше дворец — шпилястый, маленький…
— Дом Птицы-Грозы, там принц наукой занимается.
— Он разве ученый?
— Он все на свете. — Эрита, морщась, терла помятое горло. — Пловец, авиатор, наездник, под парусом ходит.
— Справа жандармы! — предостерегла Лисси, взглянув в бортовую щель. — Трое с велосипедами, таились за шпалерой.
— Куда им, с шилом на пулемет, — злорадно процедил кадет. — Но долго кружить нам не дадут… В общем, благородные барышни, слушать меня и делать, что я говорю. Приказ ясен?
…Когда броневик уперся в дерево — стволы его картечницы смотрели в рощу, — самокатчики осмелели, хотя по-прежнему хоронились за живыми изгородями. Прискакал взвод из штурмового эскадрона, брякая гранатами в сумках, а за жандармами — расчет с полевой реактивной пушкой в четверной упряжке. Быстро спешиваясь, стрелки, пригнувшись, разбегались вдоль шпалер и занимали позиции, а артиллеристы разворачивали свою адскую трубу и открывали зарядный ящик.
— В корпус не бить! — Штабс-ротмистр метался между пушкой и стрелковой цепью. — Только под колеса! Гранаты — дымовые, осколочных не брать! Первое отделение, бегом в рощу, отрежьте им путь!.. Сдавайтесь! — закричал он в рупор. — Выходите из броневика, подняв руки! Считаю до тридцати, потом открываю огонь! Раз! два! три!..
Броневик тупо жужжал мотором, башенка не шевелилась, дверцы оставались закрытыми.
— …тридцать! Орудие — пли! Удальцы, в атаку!
Пушка взревела, выплюнув хвостатую ракету, у колес броневика взметнулись дым с огнем, полетели гранаты, лопаясь пухлыми белыми облачками, а жандармы с нестройным «Уррра!» кинулись со всех сторон к машине.
— Сейчас старший скажет: «Нас надули». — Огонек, подобрав юбки, ломился через заросли вдали от поля боя. Девчонки спешили за ним. — Потом скомандует: «В седло!» Верхом они быстрее нас. Если я не ошибся… — он встал на цыпочки, стараясь заглянуть поверх кустов, — …до жилья челяди мер сто. Или добежим, или нас сцапают как кроликов. Пригнитесь!
— Что нам, на полусогнутых бежать, по-черепашьи? — сердито спросила принцесса.
— Все ваш фасон долгополый! — прошипел в ответ парнишка. — С ним на ровном месте спотыкнешься. Носили б юбки покороче… или верховые брюки!
— Вы советуете нечто непристойное, — шикнула Лисси.
— …и я с вами вырядился, как лопух! Да подвернитесь вы повыше, еле-еле ковыляете!
— Какое меткое сравнение, кадет! Где вы это вычитали? — полюбопытствовала Эрита.
— От батьки выучил, на слух, Ваше Высочество. Тссс! Присели и заткнулись.
Трое съежились на корточках у плотных зарослей. В мыслях у всех беззвучно тикали часы, жандармы ставили ноги в стремена и вскидывались в седла. Вот-вот погоня.
— Э, куда обед повез? — окликнул грубый голос издали. Цокали мелкие копыта — мул, похоже, — шуршали колеса по камню дорожки.
— К дирижабелю, гере ефрейтор! Их Высочество велели закусь и горячее на эту колбасу грузить. Они нынче в воздухе кушать изволят.
— А-а, ну валяй. Нет, постой-ка. Пива много взял?
— Сорок бутылочек-с.
— Холодное?
— Прямо со льда.
— Дай-ка пару, горло сполоснуть.
— И я с вами. Где две, там и три.
— Верно, поварешка. Будь здоров!
— С моим почтением!.. Духота, страсть. Не то что небо — голову туманит. Наш кладовщик рехнулся, ему лед к голове кладут.
— А что так?
— Свинья привиделась. В окно запрыгнула, хап окорок, и с ним обратно.
— Свинья?
— Пегая, хвост как полено.
— Что-то все на свиньях помешались… Сатти из второго эскадрона тоже бредит, по свинье палил. День смурной, вот в чем дело! Звезды падают, порча кругом. Это Красная дева мутит, еретица…
Огоньку почудилось, что он услышал скрип зубов Эриты.
— Ну, бывай, кастрюля! Чаще с пивом проезжай. А я дальше пройдусь.
Над головами спрятавшихся пронеслись две пустые бутылки.
— Ваше Высочество, вы же не станете принимать близко к сердцу эти нелепые речи?
— Ах, ан Лисси, иной раз думаешь — лучше не покидать дворца! Или уехать прочь с материка, на остров… Когда ты на виду и на устах у всех, хочется жить инкогнито, чтобы не чувствовать их взгляды, не слышать их шепотов… Невыносимо трудно быть собой, какая ты есть.
— Барышни, давайте мы не будем изливать тут душу, а лучше быстренько перебежим аллею. Этот болван ушел. Вы слышали? Принц улетает до обеда.
— Так, и что вы предлагаете, кадет?
— Я не больно умен, — Огонек пытался почесать затылок по привычке, но рука уткнулась в кружева чепца, — однако думаю, что вся обслуга будет виться возле эллинга. Значит, у ангаров останется по караульному, не больше. Он авиатор — а какие у него леталки?
— Легкий ракетоплан, два планера. Кадет, а вы… — Эрита с удивлением взглянула на него. — Однако Купол обучает вас на славу.
— С ракетой я не справлюсь, а планером рулил. Раз пять с инструктором, а после сам. Это шанс, барышни. В кабину втиснемся; где двое, там и трое… вы же не толстушки. Ширкнем у них над головами и — свобода! Если, конечно, не предпочитаете по-лунному.
— Я не готова. — Принцесса вновь ощупала горло. Она слегка сипела. Лис почувствовала себя виноватой.
— Прошу прощения, Ваше Высочество, если я слишком…
— Боже мой, ан Лисси, о чем вы?
— Прошу прощения, в полетах не опытна. Наяву я этого не делала…
— Значит, планер? — загорелся Огонек.
— …зато умею пилотировать ракету, — тщательно скрыв гордость и потупив глазки, скромно закончила Лисси. При всем почтении к ан-эредите она сдерживалась, чтобы не показать принцессе язык: «Вот, вы с кадетами целуетесь без всякого стыда, а летаете просто как ведьма!»
— Вас-то кто учил? — упавшим голосом спросил кадет, горько мучаясь, что его обскакала юбка.
— Батюшка. Он говорит, что благородная девица не должна уступать своему будущему избраннику ни в чем, кроме природной женской слабости. Только… мы оставляем здесь Бези, Лару и Хайту — хорошо ли это с нашей стороны? Я с ними связана клятвой.
— Ну, Хайте вы сказали, чтобы оставалась дома — вроде она послушная девчонка. Сидит себе и гладит свое чудище. А Лара с Бези — уверен, они в безопасности, — убежденно сказал Огонек. — Принцу медиумы нужны как воздух. Им ничто не угрожает!
