Глава 6

Рэй

С неожиданным отъездом девушки Грининга на ферме ничего больше не удерживало, и через полгода, уволившись, он тоже подался на Запад. Прошел месяц, и место Эмиля Грининга занял Рэй Лэмфер¹.

С сохранившейся газетной фотографии на нас смотрит длиннолицый большеносый мужчина с копной вьющихся волос и пышными неухоженными усами. Обращает на себя внимание его затравленный взгляд. Рэй был сыном довольно известного в округе бывшего учителя, политика и мирового судьи Уильяма Лэмфера, который «пропил свое положение, деньги и семейное благополучие»².

Рэй, подобно отцу, тоже любил приложиться к бутылке. Хотя в трезвом состоянии он был хорошим плотником, но люди считали его «слабым и никчемным», тратившим заработанное на проституток, выпивку и азартные игры. По слухам, он мог за вечер проиграть в автомате пятьдесят долларов³.

Существуют разные версии того, как Рэй Лэмфер нанялся к Белль Ганнесс. Некоторые хроникеры писали, что какое-то время она к нему приглядывалась, а потом, в июне, встретив на улице, предложила кров и работу. Другие – это кажется более убедительным – сообщали, что Рэй как член местного союза плотников узнал про работу на ферме от другого мастера и специально встретился с Белль для разговора. Она тут же взяла его в помощники по хозяйству⁴.

Как бы там ни было, доподлинно известно, что в начале июля Лэмфер уже жил на ферме и занимал комнату на втором этаже, которую совсем недавно освободил Эмиль Грининг. Рэй, как он неоднократно хвастался собутыльникам, стал любовником хозяйки. Один из исследователей дела предположил, что к грубой толстухе, которая была старше его почти на одиннадцать лет, щуплого молодого человека влекло «материнское начало», и это вполне объяснимо с позиций психоанализа. «Одинокий молодой человек жаждал покровительства, безопасности материнского чрева, и такой тип женщины олицетворял собой защищенность, ничего не требуя взамен»⁵.

Возможно. Правда, другие работники тоже делили ложе с хозяйкой. Питер Колсон, проработавший у нее два года, в мельчайших деталях рассказывал потом, как она приходила по ночам в его комнату и «любила, осыпая ласками и нежными словами». Она «мурлыкала как кошка и была полна нежности во всем. Я никогда не встречал таких женщин», – свидетельствовал Колсон⁶.

Осенью 1907 года Рэя и миссис Ганнесс часто видели вместе. Они выглядели счастливой парочкой, ездили в город, прогуливались по улицам рука об руку. Лэмфер хвастался дружкам, что хозяйка умоляет его жениться на ней, и щеголял ее подарками, в том числе красивыми серебряными часами. Как писал один газетчик, «бездельник и бродяга» из городского посмешища готов был превратиться в хозяина прекрасной доходной фермы⁷.

Однако вдруг появился Эндрю Хельгелейн.

Глава 7

Хельгелейн

С лета 1906 года, когда на ферму по объявлению один за другим приезжали мужчины, Белль вела постоянную переписку с Эндрю Хельгелейном¹ – сорокадевятилетним фермером из Южной Дакоты. Он откликнулся на объявление в газете «Миннеаполис титендэ» и за восемнадцать месяцев получил от вдовы Ганнесс множество писем. Как свидетельствуют наиболее надежные источники, она сочинила от семидесяти пяти до восьмидесяти посланий².

Все они написаны по-норвежски. По словам переводчика этих писем на английский язык, ужасный почерк, множество орфографических и стилистических ошибок свидетельствовали, что их автор – «человек чрезвычайно безграмотный и невежественный»³. Топорно составленные, эти «песни сирены» (как окрестила их газета тех дней) сделали свое черное дело – соблазнили адресата, и он, подобно череде других «воздыхателей», оказался в доме, который вскоре по всей стране станет известен как «ферма убийцы»⁴.

Белль расставляла ловушки целых полтора года. И это не только свидетельство ее изощренного коварства, но и результат изворотливости самого Хельгелейна. Он, в отличие от других жертв, оказался нелегкой добычей. Сохранилась его тюремная фотография – в профиль и анфас. На ней предстает крепкий норвежец с короткой шеей и свиноподобной физиономией. Снимок был сделан в исправительной колонии в Миннесоте, где, осужденный за ограбление и поджог деревенской почты, он провел десять лет. Его переписка с Белль началась через двенадцать лет после освобождения. К тому времени он уже фермерствовал в Абердине, Южная Дакота. Поблизости, в окрестностях Мэнсфилда, жил на своей ферме брат Эндрю – Асле, а в Лебаноне – сестра Анна⁵.

Белль ответила на письмо Эндрю Хельгелейна 8 августа 1906 года. Начиналось письмо с обращения «Уважаемый сэр», подписано было «миссис П. С. Ганнесс» и представляло ее как хозяйку «прекрасного дома в прекрасном месте, где состоятельные люди строят летние резиденции, где растут фруктовые сады, в добротных новых домах есть все современные удобства, а вдоль дорог проложены тротуары, утопающие в зелени деревьев». Она уверяла, что у нее «74 акра земли» (на самом деле ее земельный участок был примерно в два раза меньше), которая стоит от 12 000 до 14 000 долларов (по современным меркам это примерно 400 000 долларов). Белль хотела убедиться, что фермер из Южной Дакоты достоин ее внимания, и поэтому в конце письма попросила Эндрю «рассказать немного о себе» и, самое главное, «сколько наличных денег он собирается вложить в общее дело»⁶.

Хотя писем Хельгелейна к Белль не сохранилось, из ее ответа, датированного 20 августа, понятно, что она удовлетворена его финансовым положением. Тон ее послания передает с трудом сдерживаемое возбуждение рыбака, который чувствует: наживку заглотила большая рыба и, вытаскивая добычу, нужно приложить все усилия, чтобы она не сорвалась.

«Дорогой друг, – начинает она свое письмо, – мне кажется, что у тебя добрая душа и сильный характер. Настоящий норвежец. Не каждая женщина понимает, как трудно найти такого мужчину. Мне пишут разные американские щеголи, но я их в расчет не принимаю». Она рисует идиллическую картину, описывая Индиану как штат, где «зима мягкая, а лето не такое жаркое [как в Южной Дакоте], часто идут дожди, но не бывает гроз, и поэтому можно выращивать все что хочешь».

По ее словам, Ла-Порт – это золотое дно. «Он находится недалеко от Чикаго, а земля все время дорожает, – пишет Белль, – многие из купивших здесь участок несколько лет назад уже почти миллионеры. Стоимость земли за это время несколько раз удваивалась, и они разбогатели, продавая ее небольшими кусками бизнесменам из Чикаго для строительства летних домов. Здесь вы сможете удачно вложить свой капитал и, возможно, обеспечить себя на всю жизнь». Объявляя Хельгелейну, что предпочла его «сотне других претендентов», Ганнесс советует Эндрю забрать из банка все деньги и приезжать «как можно скорее».

Спустя месяц после начала переписки Белла (так она стала подписывать письма уже в августе) обращается к Хельгелейну как к потенциальному сожителю, а не просто деловому партнеру. «Я очень хочу узнать тебя поближе, но стараюсь сохранять терпение и дождаться твоего приезда, – пишет она со страстью женщины, которая разлучена с возлюбленным и жаждет встречи с ним. – Я выбросила все письма, которые получала от других, а твои храню в секретном месте. Ты не представляешь, как я их ценю, потому что за двадцать лет в Америке не встречала ничего настолько истинно норвежского».

Изображая влюбленность, Белль возносит Хельгелейна над всеми остальными мужчинами и уверяет, что не может дождаться часа, когда целиком посвятит себя его нуждам. «Мне кажется, даже королева, и та недостаточно хороша для тебя, – продолжает свои излияния миссис Ганнесс. – В моем представлении ты выше всех, и я не позволю, чтобы какие-то обстоятельства помешали мне служить тебе».

Она нарисовала заманчивую картину их будущего семейного уюта. «Как только ты приедешь, мы заживем так счастливо, – обещает Белль. – Я буду готовить кремовый пудинг и много других вкусностей. Тебе, наверное, там очень одиноко, поэтому стоит поспешить и как можно скорее переехать ко мне. Ты посвятил много лет тяжелой работе, а теперь остаток дней должен прожить в покое».

Есть одна вещь, подчеркивала Белль, которая сделает их совместную жизнь еще прекраснее. Хельгелейн никому – особенно родственникам – не должен рассказывать о своих планах: «Когда устроимся, мы пригласим твою дорогую сестру Анну из Лебанона. Тогда она сама все увидит и будет приятно удивлена. Ведь гораздо лучше все сохранить в тайне, чтобы насладиться выражением лиц родственников, когда все вдруг откроется».

И перед тем как поставить подпись, Белль – в который раз за последние месяцы! – дает практический совет: «Продай все вещи, за которые можешь получить наличность, а те, что не купят, смело бери с собой. Здесь мы их реализуем по очень хорошей цене. Не оставляй там ни денег, ни акций, чтобы ни о чем не беспокоиться и не возвращаться в Дакоту».

Письмо заканчивается словами: «Приезжай скорей, мой добрый друг».

В послании, которое Белль получила от Хельгелейна 27 октября 1906 года, он упоминает о своей болезни. В тот же день она пишет ответ: «Ты не представляешь, как я расстроилась, что ты болеешь, а рядом никого нет. Приготовь себе горячий пунш, надень теплое белье и будь все время в тепле. Здоровье – это самое ценное, что у нас есть, дорогой друг».

Не сомневаясь, что он обязательно приедет, она обещает встретить его у поезда. Эндрю не составит труда ее узнать. «Я довольно статная, настоящая норвежская женщина, – подчеркивает она, – с каштановыми волосами и голубыми глазами». Хельгелейну, конечно же, будет обеспечен самый теплый прием: «Ты должен помнить, что я всем сердцем жду этой встречи. Пусть жизнь порой была жестока ко мне, но я сохранила свою природную доброту».

«Очень важно, чтобы никто не знал о поездке, – игриво намекает Белль. – Приезжай один, никого сюда не привози, пока мы не познакомимся ближе. Не кажется ли тебе, что лучше нам побыть наедине, особенно вначале?»

Прощается она, как это обычно делают разлученные любовники: «Заканчиваю, потому что очень хочу спать. В постели буду думать о тебе, дорогой».

Зима приближалась, а Хельгелейн все медлил. Письма из Ла-Порта становятся все более настойчивыми. Белль умоляет «дорогого друга» как можно скорее закончить все дела и поспешить к ней: «Почему ты все еще там, где так плохо? Боюсь, если еще задержишься, опять захвораешь. Приехал бы, и нам обоим стало бы лучше – и тебе, и мне. Ты не должен там оставаться и истязать себя работой, мой дорогой друг. Как ты сам писал, приятнее жить в покое и получать от жизни удовольствие».

Демонстрируя супружескую заботу, Белль советует Хельгелейну утеплиться перед дорогой: «Достань хорошее шерстяное исподнее и большую медвежью шубу, чтоб не замерзнуть». Но Ганнесс волнует не только здоровье будущего партнера. «Ты пишешь, что собираешься оставить какие-то деньги. Я бы на твоем месте этого не делала, – добавляет она. – Здесь ты сможешь получить высокие проценты. Друг мой, переведи все средства в самые крупные купюры, спрячь их на себе – зашей хорошенько в белье – и, чтобы не было заметно, проложи сверху тонкую полоску материи».

Белль снова напоминает Эндрю, что их планы важно сохранять в секрете. «Никому о нас не рассказывай, особенно родственникам». Как и раньше, ее слова выглядят очень двусмысленно. По выражению одного историка, «эти строчки на белизне бумаги предсказывали, что случится потом на белизне простыней»⁷. «Дорогой друг, – не перестает твердить Белль, – никто не должен об этом знать, кроме нас двоих. Думаю, у нас будет еще много секретов, правда? Между нами будет много такого, что доставит нам удовольствие. Зачем знать об этом другим? Дорогой, я знаю: ты будешь здесь счастлив».

Последние строчки, учитывая, какое будущее Белль готовила Хельгелейну на самом деле, свидетельствуют об ее изощренном коварстве и садистском удовольствии, которое она получает, играя в кошки-мышки со своей жертвой. Ганнесс напоминает «дорогому другу», что во время путешествия нужно особенно следить за деньгами: «Ты человек опытный и знаешь, как много жуликов и ловкачей, на какие уловки они способны, чтобы обобрать человека до нитки. Они способны на любое преступление – только бы не работать. Мой друг, держись от таких людей подальше».

В начале декабря 1906 года Хельгелейн сообщает, что не сможет переехать в Ла-Порт, как они рассчитывали. Четырнадцатого числа Белль посылает ответное письмо. «Мой дорогой, ты не представляешь, как я расстроилась, когда узнала, что ты решил остаться и не приедешь на Рождество. Кому же достанется норвежская треска и кремовый пудинг? Кто будет наслаждаться развлечениями, которые я спланировала?»

Несмотря на разочарование, Белль продолжает уверять Хельгелейна, что все еще терпеливо ждет его приезда. «Нет на свете человека, который в моих глазах был бы выше тебя, – пишет она, – и так будет до тех пор, пока ты не приедешь». Со своей обычной расчетливостью в конце письма она рисует идиллическую картину, перед которой, конечно же, не сможет устоять холостяк, коротающий одиночество на неустроенной ферме в Дакоте: «Если бы ты был здесь и сидел в кресле-качалке, мы бы с тобой разговаривали. А потом я бы принесла тебе плодового вина, которое делаю сама. Но ты сможешь его попробовать, только когда приедешь».

Вскоре после Нового года Хельгелейну из Норвегии пришло известие о смерти матери. 12 января 1907 года Белль шлет Эндрю соболезнование и уговаривает утешиться сознанием, что на небе мать будет вознаграждена, так как «ее призвал к себе Бог».

Конечно, Белль понимает, «какие крепкие узы связывают детей и родителей», но советует «склониться перед мудростью Господа, потому что когда-нибудь все встретятся на небесах». «В этом грешном мире надо стараться жить как можно лучше, – увещевает она. – И не стоит оплакивать мертвых, потому что их ждет счастье и покой».

Лучшее утешение тем, кто потерял близкого человека, уверяла она, – постараться забыть об усопшем и жить «для живых, делая для них все возможное».

Наступила весна. Белль понимала, что у Хельгелейна больше нет причин тянуть с переездом, и усилила натиск. Теперь она называла его не просто «дражайший друг», а, неустанно заполняя страницы писем розовыми картинами их будущей совместной жизни, величала «самым дорогим и преданным другом в целом мире».

В апреле она пишет: «Я жду тебя. Когда ты приедешь, появятся телята, поросята, цыплята и котята. Правда, мило? Я вожусь с ними, как с домашними питомцами, и они меня тоже очень любят».

Через несколько недель она радостно сообщает, что, готовясь к приезду партнера, «ремонтирует комнаты». Когда ремонт закончится, все «будет удобно и красиво», и она надеется, что он «приедет, и ему дом тоже понравится». «Мы заживем так уютно, – обещает Белль, – будем есть домашний пирог, пить крепкий кофе с кремовым пудингом и другими сладостями. Потом станем разговаривать, разговаривать – до изнеможения. Дорогой друг, это будет нам наградой за долгое ожидание. Если б ты только знал, как много я хочу тебе рассказать, как хорошо нам будет вместе».

Хельгелейн, очевидно, обещал Ганнесс, что летом 1907 года он наконец пожалует в Ла-Порт, но приезд был опять отложен. Той осенью она впервые дает волю раздражению.

«Уже 25 сентября, заканчивается последний год моего ожидания, если ты вообще когда-нибудь приедешь, – сетует она. – Я знаю, тебе можно верить, поэтому ждала тебя долго и преданно, но в одиночестве так трудно, и опять пришла осень. Целый год я управлялась с хозяйством без постоянной помощи, все ждала тебя, а ты только обещал, обещал и, похоже, так никогда и не соберешься приехать ко мне».

Продолжая уверять Эндрю, что он «самый дорогой и преданный друг в целом мире», в конце письма она выдвигает что-то вроде завуалированного ультиматума: «Как можно быстрее определись, что ты на самом деле собираешься делать. В следующем письме доставь мне радость и сообщи, что ты скоро приедешь. Тогда я буду счастлива, что нашла самого лучшего друга на свете».

Ответ Хельгелейна, как и его другие письма, не сохранился. Но из последнего сохранившегося письма Белль становится ясно, что он серьезно отнесся к ее предупреждению и заверил, что долгому ожиданию скоро придет конец.

«Молю тебя, поторопись, – напишет миссис Ганнесс 2 декабря. – Я так за тебя волнуюсь, ты мой единственный друг. Каждый день я жду сообщения о твоем приезде. Организуй все так, чтобы обратно больше не возвращаться».

Прошел еще месяц, прежде чем Эндрю Хельгелейн выполнил обещание. В начале января 1908 года он наконец прибыл в Ла-Порт.