Глава 35

Выгребная яма

В девятнадцатом и в первой четверти двадцатого века редкий репортер, освещавший суд над убийцей, не отпускал колких замечаний в адрес женщин. Обычно на таких процессах среди зрителей их было большинство. Казалось, такой интерес домохозяек к ужасным и грязным преступлениям резко контрастировал с теми чертами, которыми общественное мнение наделяло представительниц так называемого слабого пола.

Та же картина наблюдалась и в суде над Лэмфером. Из-за скандального характера ожидаемых свидетельских показаний судебные власти предприняли усилия, чтобы на слушаниях присутствовали одни мужчины. В первый день женщин действительно не допустили в зал, но на все другие заседания жительницам Ла-Порта удалось пробиться. Как писала на третий день суда одна чикагская газета, сотни женщин, локтями прокладывая себе дорогу, захватили почти все сидячие места. А несколькими днями позже корреспондент «Индианаполис ньюс» сообщил читателям, что «в зале находилось не меньше четырехсот женщин, и они – многие в нарядных платьях – заняли все первые ряды»¹.

Эта вопиющая тяга местных дам к страшным и непристойным подробностям дела спровоцировала вполне предсказуемый скандал. Начало ему положил преподобный М. Гаррард, незадолго до описываемых событий получивший кафедру в Первой христианской церкви. В четверг вечером 19 ноября священнослужитель даже отменил проповедь «О начале семейной и деловой жизни» и разразился гневной речью против жительниц Ла-Порта, штурмующих здание суда:

– Я испытал глубокое отвращение при мысли о толпах женщин, которые и утром и днем набиваются в зал, чтобы внимать потоку мерзостей проходящего в нашем городе судебного процесса, – начал он, старательно избегая произносить ужасное имя, принесшее Ла-Порту дурную славу. – Эти женщины напоминают тех, кто расположился около выгребной ямы и не собирается уходить, пока ее не опорожнят. Крайне печально, что суд посещают мужчины, но еще страшнее, что на нем присутствуют женщины, которые, осмелюсь предположить, стремятся занять самые первые ряды, чтобы ни в коем случае не пропустить какую-нибудь скабрезную подробность или отвратительную сцену.

Этому безобразию нет названия! – звенящим от негодования голосом продолжал Гаррард. – Странно: множество женщин повсеместно без всякого принуждения сидят в залах на громких процессах, и чем непристойнее дело, тем больше дочерей Евы можно там увидеть. Что сказать об этих женщинах? Об их скромности? Об их чистоте? Неблаговоспитанные – это самое мягкое из всех названий, которые они заслуживают.

Пытаясь понять, кого привлекает «такая грязь», Гаррард сам посетил одно утреннее и одно дневное заседание. То, что он увидел и услышал, возмутило его до глубины души. Одна молодая женщина, удобно усевшись в первом ряду, явно радовалась такому удачному месту. «Раздувая щеки, она демонстративно мяла во рту большой кусок жевательной резинки, – источая презрение, рассказывал проповедник, – и трясла головой, как корова. Я мог бы многое добавить, но хочу поговорить о более приятных вещах. Смею надеяться, что достойные женщины осудят тех, кто посещает слушания, и будут держаться от них подальше. Скромные, чистые, воспитанные леди должны сторониться зла в любых его проявлениях»².

В пятницу обличающую речь Гаррарда напечатали местные газеты, и вскоре Гарри Дарлинг и редактор «Геральд» Эдвард Моллой оказались завалены возмущенными письмами протестующих против нападок пастора. «Известная жительница Ла-Порта», как следовало из подписи под одним из писем, обвинила Гаррарда в «оскорблении всех местных женщин», а также в осквернении его кафедры и сана.

Писавшая уверяла, что, посетив несколько заседаний, видела там «прекраснейших и честнейших дам». Более того, она не слышала в суде и десятой доли тех непристойных слов и грубых выражений, которые употреблял Гаррард.

В самоуверенных фразах, отражавших феминистические настроения того времени, она утверждала, что женщины должны иметь представление о правовой системе, настаивала, что прошли времена их униженного положения и невежества, а стремление ознакомиться с судебными процедурами не имеет ничего общего с потаканием низменным страстям. Отповедь Гаррарда, по выражению анонима, выставила пастора на посмешище. «Почитающий Евангелие, – напомнил пишущий, – должен жить, ни к кому не испытывая злобы, и к любому проявлять милосердие». В конце письма автор намекал, что Гаррард, как человек новый, посторонний, не имеет права очернять благовоспитанных и во всех отношениях безупречных посетительниц зала суда³.

Проповедь Гаррарда обидела не только женщин. В «Уикли геральд» под заголовком «Муж тоже протестует» появилось еще одно гневное письмо. Его автор усомнился, что пастор, переехавший в Ла-Порт совсем недавно, имел право на такое огульное осуждение. «Преподобный без году неделя в нашем прекрасном городе, и ему не пристало очернять наших дам», – защищая свою жену, а заодно и всех американок, обрушился на пастора пожелавший скрыть свое имя джентльмен:

Как и многие другие женщины, моя супруга была в зале суда, и вдруг преп. Гаррард выступает с речью и заявляет, что фактически все они нескромные, нечестные и неблаговоспитанные, то есть недостойны уважения. Он убеждает свою паству, что представительницы слабого пола нашего города находятся в плену плотских помыслов и подобны стадным животным. Что за высокомерие! Что за старый критиканский трюк – презрительно поджимать губы! Просто глупость и ничего, кроме глупости. Кто дал право этому человеку рассуждать о скромности, чистоте и благородстве наших женщин? Я горжусь стойкостью и отвагой американок. Мы все должны гордиться благородством их душ и помыслов, чистых как стекло и таких же твердых в сопротивлении несовершенству окружающей жизни. Я спрашиваю вас: действительно ли слово «непристойный», как и другие, прозвучавшие на процессе Ганнесс, более грубое, грязное и вызывающее, чем те, что слетают с уст священника, когда он разглагольствует о танцах, торговле женщинами и касается скользких тем в отношении детей. Я считаю, что женщина, как и мужчина, имеет право знать и слышать все, что касается правовой стороны ее жизни. Неизбежная грубость и неделикатность мира не навредит подлинной скромности и порядочности. Мистер Гаррард, придя в суд, встретится с такими же высокоморальными жительницами города, как и везде, включая церковь. Моя жена ушла на процесс достойной женщиной и такой же вернулась домой. Истинная добродетель заслуживает доверия, и я верю своей жене. И не ваше дело, мистер Гаррард, ставить под сомнение ее добропорядочность.

Автор письма, особенно выделяя издевательское описание зрительницы со жвачкой во рту, называет речь пастора «невероятно обидной», оскорбительной и «недостойной джентльмена». «Мне кажется, – продолжает аноним, – что та девушка вела себя куда более пристойно, чем мистер Гаррард в своей несдержанности, который, обрушившись на наших женщин с оскорблениями и напрасными обвинениями, низвел церковную проповедь до уровня уличной сплетни»⁴.

Однако не все обиженные откликнулись на обличительную проповедь гневными письмами. Местная сочинительница Молли Лонг опубликовала в «Уикли геральд» юмористическое стихотворение. Она написала его в форме письма к чикагской подруге Бесси Шорт:

 

Что в городе творится, Бесс!

Здесь все спешат на суд.

Не первый день идет процесс —

Разгадки тайны ждут.

 

 

Присяжных выбрали сперва —

Подходят на все сто!

Однако ясно им едва,

Кого судить, за что…

 

 

Жива Белль Ганнесс или нет?

Нам кажется порой —

Сбежала, заметая след,

С пропавшей головой.

 

 

Еще там про зубной протез

Талдычат день за днем.

Ведь мост, – ты представляешь, Бесс? —

Не поврежден огнем!

 

 

У пастора же свой резон —

Чихвостит падре дам.

Но раз на суд являлся он,

Чего стыдиться нам?

 

 

И я пойду туда опять. Вопрос,

Да мог ли мост

Гореть в огне и не сгорать,

Не так, похоже, прост.

 

 

Тебе же, как вернусь домой,

Пошлю отчет подробный свой.

 

Несмотря на издевательства, презрение и насмешки, преподобный продолжал гнуть свою линию. В очередной речи он уверял прихожан, что глубоко уважает высоконравственных жительниц Ла-Порта, подвергая осуждению только «определенный тип падких на сенсации женщин», которые, как стадо овец, ходят на суд исключительно ради развлечения.

Не оставил Гаррард без внимания и письмо неизвестной, объяснявшей, что посещает суд, желая понять систему правосудия. Пастор утверждал, что, даже отстаивая «подлинное» предназначение женщин, он все равно борется за их права. «Я не против свободы, – рассуждал проповедник, – но свобода – не вседозволенность. Бог сотворил мужчину. Бог сотворил и женщину. Мужчине бог дал бо́льшую силу и в некоторых сферах жизни поставил выше женщины. Она же, наделенная особыми чертами, стала по воле Господа хранительницей домашнего очага. Ее сила в нежности и сострадании, в скромности и набожности, и, конечно, в любви. То, что некоторых дам привлекают такие ужасные процессы, как дело Ганнесс или дело Гарри Тоу, убившего знаменитого архитектора Стэнфорда Уайта, противно женскому естеству». Вот в чем, по мнению проповедника, причина участившихся разводов и разрушения моральных устоев общества⁶.

Запугивания Гаррарда не остались без внимания. На дневное заседание суда в субботу, 22 ноября, то есть на следующий день после появления в газетах гневной филиппики преподобного, пришло еще больше женщин. По выражению специального корреспондента «Чикаго дейли джорнэл», скорее всего, это случилось из-за нападок, которые пастор обрушил на головы зрительниц⁷.