Глава 3

Мясорубка

Дом на Маккланг-роуд на окраине Ла-Порта местные жители называли «домом Мэтти Элтик». Он славился непростой историей. Джон Уолкер, один из отцов-основателей Ла-Порта и первый владелец этого земельного участка, в 1846 году возвел на нем величественный дом для дочери Харриет и ее мужа Джона У. Холкомба. Почти через два десятка лет – в 1864-м – Холкомбам, симпатизировавшим южанам, пришлось уехать из Ла-Порта навсегда. Они стали изгоями в округе, пославшем две с половиной тысячи мужчин сражаться на стороне Союза¹.

Сообщалось, что вскоре после бегства хозяев дом был продан некоему Б. Р. Кару, местному торговцу дровами и углем. Его сын, Г. Кар, стал предводителем шайки бандитов, которая «терроризировала эту часть Индианы». Когда кольцо вокруг банды начало сжиматься, младший Кар подался на запад, в Денвер, где был случайно застрелен при попытке ограбления банка. Вскоре после того как тело младшего Кара доставили домой, отец продал недвижимость и, оставив кучу неоплаченных долгов, исчез из Ла-Порта². Затем дом переходил из рук в руки, по общему мнению, еще более злосчастных владельцев. Среди них были два брата, «умершие так внезапно, что пришлось вызывать коронера», и фермер, повесившийся в спальне на втором этаже. В 1892 году там поселилась Мэтти Элтик, «одна из самых печально известных женщин северной Индианы»³.

Внешность Мэтти – яркой и статной – соответствовала тогдашнему идеалу женской красоты, создателем которого был иллюстратор Чарльз Гибсон. Мадам Элтик перебралась из большого города, за покупками всегда выходила в шляпе с немыслимыми перьями. Мэтти открыла в Ла-Порте самый лучший в округе бордель с мраморной барной стойкой в «зале увеселений», каретным двором и модным, покрытым балдахином экипажем. На нем привозили со станции клиентов, прибывавших из Чикаго. Через несколько лет Мэтти внезапно скончалась. Официально причиной смерти признали болезнь сердца, но ходили слухи, что женщина то ли покончила с собой, когда ее бросил любовник, то ли была отравлена собственной сестрой и конкуренткой – Евой Рупперт, которая тоже содержала в Саут-Бенд, как выражались газеты, «место отдыха»⁴.

Несмотря на «ужасную репутацию» дома, в покупателях недостатка не было⁵. Через восемь лет после закрытия борделя, поменяв нескольких хозяев, строение перешло в руки женщины, чья дурная слава затмит всех предыдущих владельцев, а Мэтти Элтик, по сравнению с новой хозяйкой, покажется весьма уважаемой школьной учительницей со Среднего Запада.

Как точно Белла Соренсон узнала о продаже этого дома, неизвестно. Вскоре после смерти мужа она побывала в городке Фергус-Фолс в Миннесоте, на ферме у какого-то родственника, и тоже загорелась желанием обзавестись собственным хозяйством. Вернувшись в Чикаго, она, как пишут историки, в поисках подходящей недвижимости дала объявление в газете «Трибюн». Оно попалось на глаза тогдашнему владельцу «дома Мэтти Элтик», который связался с Беллой. В ноябре 1901 года, продав дом на Альма-стрит, Белла Соренсон с тремя детьми (Дженни, Миртл и Люси) перебрались в Ла-Порт.

Новым соседям она стала известна под другим именем. Хотя в частной переписке она продолжала подписываться как «Белла», но представлялась более простым и привычным для американцев именем «Белль» и через несколько месяцев после переезда сменила фамилию.

Еще в первое десятилетие их брака с Мэдсом они держали жильца – Питера Ганнесса. Уцелевшие фотографии Питера подтверждают образ, нарисованный одним писателем: «красивый блондин с голубыми глазами, светлой бородкой и усами – настоящий викинг»⁶. Этот эмигрант из Осло прибыл в Америку в 1885 году и поселился с братом Густом в Миннеаполисе, а в год Всемирной выставки (1893) переехал в Чикаго и, работая на скотных дворах, арендовал жилье у Соренсонов. Потом, после короткого посещения Норвегии, он вернулся в Миннеаполис, где в июне 1895 года женился на Дженни Софии Симпсон. Пара поселилась в доме на Хеннепин-стрит, Питер нашел работу «приказчика в продовольственном магазине». В 1897 году у четы родился первенец – девочка Сванхильд. А четыре года спустя, во время родов второй дочери, Дженни Ганнесс умерла⁷.

Вскоре после смерти мужа побывав у кузины в Миннесоте, вдова Соренсон взяла в привычку наезжать в Миннеаполис и восстановила знакомство с красивым и ставшим неожиданно свободным бывшим квартирантом. Годы не добавили Белль привлекательности. Вдову и раньше нельзя было назвать красивой, а с возрастом ее мужеподобная фигура еще больше отяжелела. По словам одного из современников, Белль выглядела «грузной, большеголовой женщиной с грубыми чертами лица, маленькими глазами, копной волос неопределенного цвета, огромными руками и непропорционально маленькими ступнями»⁸. Только усадьба – сорок восемь акров земли в Индиане – могла объяснить, почему Белль не испытывала недостатка в женихах, даже таких красивых, как Питер Ганнесс. 1 апреля 1902 года эта пара совсем не подходящих друг другу людей обвенчалась в Первой баптистской церкви Ла-Порта. Церемонию вел преподобный Джордж С. Мур.

Через пять дней после бракосочетания умерла семимесячная дочь Питера. Официальной причиной смерти указали «отек легких». Тело девочки отвезли в Чикаго и похоронили на кладбище Форест-Хоум, рядом с двумя другими детьми, умершими в семье Белль⁹.

А еще через восемь месяцев, примерно в три утра во вторник 16 декабря, ближайших соседей Ганнессов – Свана Николсона и его семью – разбудил шум, будто кто-то стучал в дверь железным прутом. Немедленно спустившись, они обнаружили Дженни – приемную дочь Белль. Двенадцатилетняя девочка стояла на крыльце, сжимая в руке кочергу:

– Вас зовет мама, отец обварился!

Сван и его младший сын Альберт, прибежав на ферму, на кухне увидели Белль. Она была так потрясена, что не могла ничего связно объяснить. Как позже свидетельствовал Николсон, Питер, в белой ночной рубахе, лежал на полу гостиной, уткнувшись лицом в «лужу крови». Опустившись рядом с Ганнессом, Сван «взял его за руку, чтобы прощупать пульс, и что-то спросил. Но Питер ничего не ответил».

Альберт, которого послали за врачом, побежал в город и разбудил доктора Боуэлла, исполнявшего обязанности окружного коронера. Пока доктор одевался, Альберт вывел из конюшни экипаж, и вскоре они прибыли на место происшествия.

Вбежав в гостиную, доктор опустился на колени и начал осмотр тела. Остальные – Сван, Альберт, Дженни и рыдающая Белль – стояли рядом. Боуэлл установил, что смерть наступила какое-то время назад – тело уже остыло. Он отметил запекшуюся кровь в ужасной ране на затылке, свернутый в сторону сломанный нос. Коронер немедленно заключил, что Ганнесс умер насильственной смертью.

Белль была «на грани истерики». Ее проводили на кухню и усадили в кресло. Доктор изо всех сил пытался понять, что же произошло, хотя история, которую излагала безутешная вдова, рождала больше вопросов, чем ответов. Коронеру удалось понять, что ее муж спустился на кухню за башмаками. Он оставил их греться у плиты. Когда он нагнулся, чтобы их достать, с полки над головой упала мясорубка. Она ударила Питера по затылку и перевернула чан с горячим рассолом, который обварил мужу шею. Но, несмотря на все увечья, Питер утверждал, что с ним «все в порядке», и остался лежать внизу. А через несколько часов в гостиной, на полу, она нашла его мертвым.

Хотя Боуэлл отнесся к услышанному крайне подозрительно, он решил не оглашать свое заключение до назначенного на следующий день вскрытия. Однако у юного Альберта Николсона сомнений не осталось. Когда они с отцом вернулись домой, юноша заявил, что мистера Ганнесса убили. Отец же велел никому ничего подобного не говорить, так как это может навредить миссис Ганнесс¹⁰.

Но газеты, сообщившие на следующий день о смерти Питера Ганнесса, не следовали наставлениям Свана Николсона. «Ужасное преступление» – возвестил заголовок в «Форт-Уэйн дейли ньюс». В последние недели, писала газета, в округе Ла-Порт «свирепствуют убийства». Жители еще не оплакали смерть юного героя Уэсли Рейнольдса, расстрелянного двумя банковскими грабителями. Все еще оставались на свободе три «черных головореза», убившие бакалейщика Джона Кунсмана, хотя за их поимку местная Ассоциация розничной торговли назначила награду в пятьсот долларов. Полиция пыталась напасть на след человека, пославшего молоденькой служанке Матильде Бейкер коробку начиненных мышьяком конфет, которые та «отведала, ничего не подозревая». И наконец чудом избежавшая смерти мать семнадцатилетнего Джорджа Ширера, который «вдруг лишился рассудка и пытался убить [ее] разделочным ножом».

Внезапная кончина Питера Ганнесса, замыкающая цепь этих «таинственных смертей», давала «веские основания полагать, что дело тут нечисто»¹¹.

В полдень 16 декабря доктор Боуэлл и ассистировавший ему доктор Мартин, местный врач, провели вскрытие. В официальном отчете Боуэлл написал, что «следов ожогов на теле не обнаружено». Нос Ганнесса был «сломан, очевидно, в результате сильных ударов (или в результате падения на тупой предмет, подобный краю столешницы)». Самым значительным повреждением названа «рваная рана головы длиной в дюйм, расположенная слева над наружным затылочным выступом. Удаление надкостницы показало повреждения костей черепа в точке, соответствующей внешнему порезу. В этом же месте отмечается внутричерепное кровоизлияние». По заключению Боуэлла, «смерть наступила в результате сильного удара, вызвавшего перелом костей черепа и вышеупомянутое кровоизлияние»¹².

Вскрытие не прояснило таинственные обстоятельства смерти Ганнесса, как надеялся Боуэлл. Оно только усилило его недоверие к версии, изложенной Белль. Решив узнать правду, коронер объявил о созыве жюри и проведении дознания.

Оно состоялось в четверг, 18 декабря 1902 года, на ферме, в комнате, где скончался Питер. Главного свидетеля – Белль – допрашивал Боуэлл. Протокол допроса вел его помощник Луис Х. Оберрайх.

Когда ее попросили описать случившееся, Белль объяснила, что, уложив детей спать, пошла на кухню начинять кишки свиным колбасным фаршем, который Питер перемолол еще днем. Окончив работу, она вымыла мясорубку и вернулась в гостиную, где Питер читал газеты.

– Мы сидели и просматривали газеты, – вспоминала женщина. – Я сказала, что пора спать. Он согласился, взял трубку и вышел на кухню. Перед тем как идти наверх, он всегда запирал дверь. Я услышала какой-то шум. Обычно муж сушил башмаки около плиты, и я подумала, что он вернулся взять какую-то пару, но тут я услышала ужасный грохот, бросила газету, побежала, а когда вошла, он вставал с пола, прижав к голове руки. Сзади на плите у меня стоял чан с рассолом, я собиралась залить им зельц, но решила, что не смогу – чан был полный и очень горячий. Может, потому я его там до утра и оставила.

– Где? – спросил Боуэлл. – На плите или на полке?

– На плите, сзади. Я вымыла и вытерла мясорубку, а потом поставила ее сушиться на полку. Я всегда насухо вытираю металлические детали. Тут слышу: «Мамочка, я ужасно ошпарился». Я испугалась, не знала что делать. Его одежда вся намокла. Тогда я сказала: «Лучше все снять», а он ответил: «Ужасно болит голова. Я слышал, что от волдырей помогает сода с водой, намочил полотенце и приложил к шее».

– Рассол пролился? – продолжал допрос Боуэлл.

– Да, мне кажется, чан был почти пустой.

– Это был кипящий рассол?

– Ну, он кипел, но какое-то время уже просто стоял на плите и был горячим, мог ошпарить. Я намазала ожог вазелином.

На вопрос, не заметила ли Белль раны на затылке, когда помогала Питеру, женщина ответила утвердительно.

– Было ли кровотечение? – спросил коронер.

– Несильное. Мне показалось, оно уже остановилось.

Продолжая свой рассказ, Белль объяснила, что они сидели на кухне и она растирала мазью обожженную шею мужа. Он боялся, «что от ожога у него выпадут волосы». Потом они вернулись в гостиную, где пробыли «около двух часов». Затем, по ее словам, «ему стало немного легче», и она спросила:

– Может, тебе лучше лечь?

А муж ответил:

– Пожалуй.

– Наверх не поднимайся, ложись прямо здесь, в гостиной, а я прибавлю тепла, чтобы ты не замерз.

Он согласился, Белль приготовила ему место, сменила одежду на ночную рубаху, а потом сказала, что идет «спать наверх к девочкам» и чтобы он позвал ее, «если ему будет что-нибудь нужно». Она ушла и «уснула, потому что очень устала».

Исход событий Белль живописала драматическими красками.

– Вдруг я услышала его крик: «Мамочка!» Он был таким громким, что проснулись дети. Мне кажется, я сказала им, чтоб не шумели, что папа обварился и я должна пойти к нему. Наскоро оделась, потому что было холодно, а когда спустилась, увидела, что он ходит по комнате и все время повторяет: «Ой, мамочка, голова! Не знаю, что с головой». Я спросила, что случилось, но он только повторял: «Голова, голова… Очень, очень болит голова». – «Ты, наверное, содрал кожу», – отвечаю. А он: «Ой, голова!»

Я решила позвать врача, поднялась наверх, разбудила дочь, послала ее к Николсонам, а когда вернулась, он, держась за голову, простонал: «О мамочки, я, кажется, умираю». Я спросила, что же так сильно болит, принесла воды, но он не хотел, чтобы я дотрагивалась до его головы. Я как раз ее растирала, когда пришли соседи. Потом, кажется, я открыла дверь, они вошли. Николсон подумал, что Питер скончался, но, я думаю, он был еще жив тогда и просто потерял сознание.

– Как вы считаете, сколько времени прошло от того момента, когда Питер поранился, до его смерти? – продолжал допрос Боуэлл.

– Ну, он, должно быть, поранился около одиннадцати, но до вашего прихода я не знала, что он умер.

– После травмы вы провели с ним два часа. Так?

– Да. Конечно, наверху я была совсем недолго. Пожелала ему спокойной ночи, поднялась в спальню, но он очень скоро меня позвал.

– Вы сказали, что у него был сильный ожог. Это верно?

Белль утвердительно кивнула.

– Шея очень покраснела, и около уха вздулся волдырь.

– Как, по-вашему, он получил травму головы?

– Не знаю, доктор. Я подняла мясорубку с пола. Мне кажется, она как-то на него свалилась, но это только догадки, я ничего не видела.

– А муж про нее что-нибудь говорил? – спросил Боуэлл.

– Он не говорил, как поранился.

– Когда вы увидели пробитую голову, вы сказали об этом мужу?

– Я спросила, почему у него рана на затылке, но он молчал.

На остальные вопросы Боуэлла Белль отвечала, что ее муж не объяснил ей, «как на него опрокинулся» чан с горячим рассолом, а говорил только, что, «должно быть, толкнул его». Когда ее спросили, как Питер сломал нос, она изобразила неведение:

– Не знаю. Пока мне об этом не сказали, я ничего не заметила.

– А сам Питер не жаловался? – спросил Боуэлл. – Может быть, из носа текла кровь?

– Нет, кровотечения никакого не было, – ответила Белль.

Боуэлл поинтересовался, не приходила ли ей в голову мысль, что кто-то мог проникнуть в дом, убить Питера мясорубкой, а Белль этого не услышала.

Она решительно отмела такое предположение:

– Я бы обязательно услышала, если бы кто-то вошел.

Последний вопрос Боуэлла касался отношений между Белль и Питером, чья ужасная смерть всего два дня назад так потрясла миссис Ганнесс, что она оказалась на грани безумия.

– Можно ли сказать, что ваша семейная жизнь была счастливой?

– Насколько мне известно, да, – пожала плечами Белль. Глаза ее при этом слезой не увлажнились.

Второй на вопросы коронера отвечала двенадцатилетняя Дженни Ганнесс. Ее рассказ о той ночи в точности совпадал с версией Белль. По ее словам, родители «закололи поросенка, приготовили фарш и собирались делать колбасу». Когда мама закончила работу, она «все вымыла и положила на плиту… сушиться». Потом мать пошла к мужу в гостиную, где они «читали газеты, а потом он вышел за ботинками». Вскоре, услышав страшный шум, Белль побежала на кухню и увидела, что Питер «обварился. Мама подумала, что ему просто нужно отдохнуть».

Уложив его на софу, Белль пошла наверх и легла спать рядом с детьми. И вдруг он стал звать: «Мамочка, мамочка!» и сказал, что «поранил голову, и просил, чтобы мама спустилась».

На вопрос, что случилось потом, Дженни ответила, что «сразу вскочила», побежала вниз и увидела отчима на полу в гостиной. Пока мама лечила ожог, Дженни, схватив «кочергу, чтобы стучать в дверь и разбудить соседей», пошла к Николсонам. Когда Дженни привела Свана и его сына, Белль – она явно была не в себе – «попросила поскорее позвать врача».

– Она говорила тебе, что отец обварился?

– Да, сказала, что он обжегся. Она не думала, что это серьезно.

– А когда обмывала ему голову, она заметила порез? – продолжал Боуэлл.

– Не знаю. Может, она думала, что он маленький, раз его не было видно.

– А как, по-твоему, отец поранил голову?

– Я тоже не знаю, и мама не знает, но когда она спустилась, эта штука уже была на полу, – ответила девочка.

– А он ей не сказал?

– Не знаю.

– Как ты думаешь, он знал про рану на голове?

– Ну да, наверное, но я не знаю.

Заподозрив, что девочка просто повторяет, что велела мать, коронер спросил, «не обсуждали ли они с матерью, как отец поранился». Дженни, отрицательно качая головой, настаивала на том, что «они об этом вообще не разговаривали». В то же время девочка утверждала, что, когда все произошло, она спала. Учитывая, что ее ответы полностью совпадали с версией матери, было очевидно, что Дженни к допросу тщательно готовили.

Боуэлл заметил, что в истории, рассказанной Белль и пересказанной ее приемной дочерью, были определенные странности. Даже учитывая вес мясорубки, вряд ли она могла, упав с полки, так раскроить череп мужчине. Как Белль и Питер просидели после этого два часа в гостиной и не обсуждали происшедшее? Почему он не сказал про рану на голове? Как она не заметила кровоточащий сломанный нос? Почему вскрытие не обнаружило следов ожога?

Несколько вопросов, заданных Дженни, заставили Боуэлла не только усомниться в версии Белль. Он заподозрил, что она, возможно, относится к тому типу убийц, которых будущие криминалисты назовут «Черной Вдовой», то есть психопаткой, убивающей своих сожителей из-за денег. Была ли застрахована жизнь отчима Дженни? Оставил ли он завещание? Были ли у Питера деньги, когда он переехал в Ла-Порт? На все эти вопросы девочка дала один ответ: «Я не знаю».

Когда Боуэлл вдруг спросил, была ли она «дома», когда умер первый муж матери, Мэдс Соренсон, у Дженни нашлось что сообщить.

Она тут же рассказала о случившемся.

– По ночам он работал в «Мандел бразерс», – сказала девочка, – и домой приходил утром, около восьми. Днем папа отдыхал, по утрам же мы ждали его на крыльце, чтобы поиграть. В то утро я тоже вышла на крыльцо, со мной были подружки. Он сказал, что пойдет спать, и ушел. С нами рядом еще жили люди. Мама пошла в прачечную – она стирала для других, а миссис С. крикнула, что папа зовет ее. Мама побежала и спросила, что ему надо. Он сказал, чтобы она заперла дверь. Потом она принесла ему воды, но он ее не пил. Вдруг мы услышали его крик, но я не знаю, где тогда была мама, но потом говорили, что он стал надевать ночную рубаху, закричал и умер.

Подозрения Боуэлла относительно вдовы, потерявшей двоих мужей при столь необычных обстоятельствах, только усилились.

– Его жизнь была застрахована? – спросил он.

– Не знаю.

– Что, совсем не оставил денег?

– Я не знаю. Думаю, оставил, но ничего об этом не знаю.

– А где мать взяла средства, чтобы купить этот дом?

– Откуда мне знать? – ответила девочка.

Последним допрашивали Свана Николсона. Он утверждал, что на теле Питера «ожогов не видел», как и крови на тахте, где предположительно лежал тяжело раненный Ганнесс. На вопрос, могла ли «мясорубка, упав с полки, ударить Питера по голове и проломить ему череп», Сван отвечал уклончиво, сказав, «что такое, наверное, возможно, но, так как Белль рассказала, как все было, я больше про это не думал».

В конце короткого допроса Боуэлл прямо спросил, не считает ли Николсон, что «она [миссис Ганнесс] сама убила мужа». На этот раз Николсон был еще решительнее и сказал, что он «никогда ее не подозревал. С того самого дня, как они поженились, Белль и Питер выглядели как пара голубков». Однако немного раньше, отвечая на вопросы коронера, Николсон говорил, что почти ничего не знает о новых соседях. Когда Свана спросили, какое впечатление на него произвела Белль, он ответил, что «вполне нормальное, но мы с ней почти не встречались. Моя жена была здесь прошлой зимой один раз, а я не был ни разу».

Одновременно с дознанием Боуэлла по округе поползли слухи, что дело «нечистое», как писала одна местная газета¹³. Люди смеялись над объяснениями, которые давала Белль. «Питера Ганнесса, свалившись ему на голову, убила мясорубка, – издевалась жена одного фермера. – Очень правдоподобная история!»¹⁴ Говорили, что поведение вдовы на похоронах тоже вызвало удивление. Отпевание состоялось в гостиной Ганнессов 19 декабря, в пятницу. Обряд проводил преподобный Джордж С. Мур, тот же священнослужитель, что обвенчал Белль и Питера восемь месяцев назад. Во время молитвы, как писал один репортер, «вдова стонала, закрыв руками лицо». Но Альберт Николсон видел, что миссис Ганнесс подглядывала, стараясь понять, какое производит впечатление на окружающих¹⁵.

Юный Альберт был так убежден в ее вине, что после похорон делился своим мнением с другими участниками церемонии, пока, по его словам, «отец не велел мне замолчать»¹⁶. И Альберт не был одинок в своем мнении. Поэтому многих жителей Ла-Порта поразило заключение доктора Боуэлла, обнародованное в день, когда на кладбище Паттон хоронили мистера Ганнесса.

Заключение гласило: «Изучив останки и опросив свидетелей, мы пришли к выводу, что смерть наступила в результате ранения, полученного из-за падения с нагревательной полки кухонной плиты шнека мясорубки, который ударил его [Ганнесса] по затылку. Удар вышеупомянутого шнека мясорубки привел к перелому черепа и внутреннему кровоизлиянию, повлекшему за собой смерть»¹⁷.

Руководствуясь выводами коронера, дело закрыли, но слухи не прекратились. Один распространился особенно широко и был связан с именем маленькой Миртл Соренсон, которой на момент смерти отчима было пять лет. Как раз за неделю до ее собственной смерти, она якобы “шепнула своей однокласснице: “Мама убила папу. Она стукнула его топором, и он умер. Только никому не говори”»¹⁸.