Часть 1

Белла

Глава 1

Дочь поля

Чикаго, пострадавший от Великого пожара 1871 года, через несколько лет ожил, фениксом из известняка, камня и гранита восстал из пепла. К началу 1880-х годов, уже через десятилетие после катастрофы, словно «драгоценный камень среди прерий», засиял «самый американский из всех американских городов» – просторный, многолюдный «притягательный мегаполис», куда стремилось множество молодых людей и девушек из захолустных городков, деревень и ферм всего Среднего Запада¹.

Наряду с «искателями лучшей жизни» из провинции² в возрожденный Чикаго хлынули потоки иммигрантов – немцев и поляков, ирландцев и шотландцев, итальянцев и евреев. По данным одного известного историка, к 1890 году около 80 процентов населения составляли «выходцы из цивилизованных стран всего мира»³.

Значительная доля переселенцев-иностранцев прибыла из Норвегии. Они одними из первых основали колонию в этой местности. Чикаго тогда представлял собой лишь кучку бревенчатых домов на болотистых берегах озера Мичиган, где зловонная грязь просачивалась сквозь деревянные настилы тротуаров, а в трясине немощеных дорог на несколько дней застревали утонувшие по ступицу повозки⁴. В 1850 году в Чикаго проживало 562 выходца из Норвегии. После немцев и ирландцев они были третьей по величине группой иммигрантов. Десять лет спустя количество норвежцев возросло втрое, а к 1870 году превысило восемь тысяч человек⁵.

Подобно другим скандинавским переселенцам, норвежцы слыли скромными, трудолюбивыми и честными людьми, укреплявшими нравственность в городском сообществе. Один автор в те дни писал в газетной передовице: «Это наши самые лучшие сограждане, и мы от всей души приветствуем их на земле “свободы, равенства и братства”»⁶. О природной честности и добросовестности норвежских переселенцев свидетельствовало также повествование о маленьком Кнуде Айверсоне, пересказанное историком А. Т. Андреасом, жившим на рубеже веков. Во вторник, 3 августа 1856 года, десятилетний Кнуд шел к реке купаться. По дороге его остановила группа подростков. Они пытались заставить мальчика забраться в сад некоего Элстона и «добыть фрукты для старших». Когда же Кнуд воспротивился, сказав, что «красть нехорошо», хулиганы утопили его в реке. Об этом происшествии сообщили газеты по всей стране, и трагедия побудила знаменитого Ф. Т. Барнума внести двести долларов на строительство памятника «бессмертному ребенку». В присущей ему манере шоумен заявил, что необходимо воздвигнуть «вечный мемориал», который «превратится в Мекку, куда со всех концов великого континента потянутся паломники со своими отпрысками. Так потрясенные жестоким убийством маленького мученика дети усвоят, что “лучше умереть, чем украсть!”»⁷.

Норвежцы могли гордиться и другими членами своего этнического сообщества, людьми чрезвычайно предприимчивыми и честолюбивыми, которые, казалось, представляли живое воплощение американской мечты. Одним из самых знаменитых был Ивер Лоусон. Вкладывая каждый заработанный грош в участки пустующей городской земли, он прошел путь от поденного работника до миллионера, сделал блестящую политическую карьеру, став членом городского совета и законодательного собрания штата. А главное, что импонировало его согражданам, помог организовать первую норвежскую евангелическо-лютеранскую церковь и Общество помощи скандинавским мигрантам⁸. Другим примером человека, добившегося успеха собственным трудом, был Кристиан Эвне. Он приехал в Соединенные Штаты в двадцать пять лет, днем работал в магазине, а по вечерам ходил в школу, где изучал английский и бухгалтерию. С трудом накопив двести долларов, Кристиан открыл собственное дело и превратил его в «самый большой магазин оптовой и розничной торговли продовольствием в Чикаго», импортируя «чай из Китая и Цейлона, вина из Европы. Кофе в магазин поставляли Суматра и Аравия». Из Норвегии, Швеции и Дании Эвне завозил сыры, рыбу, консервы и можжевеловую водку⁹. Стоит упомянуть также Джона Андерсона, прибывшего в Новый Свет в возрасте девяти лет. Он начал зарабатывать на жизнь разносчиком газет, а со временем вместе с Ивером Лоусоном основал в США самую популярную и влиятельную газету на норвежском языке – «Скандинавен». Это издание играло столь важную роль в жизни американцев норвежского происхождения, что король Оскар II посвятил одного из его издателей – Лоусона – в рыцари¹⁰.

Успешно вписываясь в новую американскую жизнь, члены чикагской норвежской общины чтили свое этническое наследие. 17 мая они всегда отмечали День независимости Норвегии. На улицах Чикаго широко праздновалось тысячелетие объединения норвежских земель королем викингов Харальдом Прекрасноволосым, а в июле 1875 года тысячи людей приняли участие в концерте на открытом воздухе по случаю пятидесятилетия прибытия парусника «Ресторейшен» – так называемого норвежского «Мэйфлауэра», – доставившего в Соединенные Штаты первых иммигрантов из скандинавского порта Ставенгер. Одним из ярких событий Всемирной выставки 1893 года в Чикаго, посвященной четырехсотлетию открытия Нового Света, было появление копии драккара «Викинг» – корабля, на котором когда-то совершил свое историческое плавание Лейф Эрикссон. Под предводительством капитана Магнуса Андерсена бесстрашная команда воссозданного «Викинга» пересекла Атлантику, наполнив гордостью сердца норвежцев по всей Америке ¹¹.

В год проведения Всемирной выставки быстрорастущее норвежское население Чикаго перевалило за двадцать тысяч и стало «третьим по численности в мире после Осло и Бергена». Самые богатые – доктора, юристы, бизнесмены, банкиры – селились в окрестностях Уикер-Парк такой тесной этнической группой, что между собой они называли этот район «Хомансбен» – в честь одного из самых дорогих жилых кварталов Осло¹². Менее влиятельные норвежцы – механики, владельцы лавок, квалифицированные рабочие, ремесленники – жили вблизи Гумбольдт-парк и Логан-сквер¹³. Преступления в этих районах случались очень редко. Официальные отчеты чикагского департамента полиции показывают, что между 1880 и 1890 годами только 1 процент арестов приходился на долю норвежского населения. При этом причины задержаний – пьянство или нарушение общественного порядка – были малозначительны. Как пишет один историк, такая «безупречная статистика» является блестящим доказательством самой впечатляющей особенности норвежцев – их «приверженности закону и порядку»¹⁴.

В 1881 году большая, не спадавшая до конца десятилетия волна миграции из Норвегии вынесла на американский берег более двадцати тысяч переселенцев. Среди них была и двадцатидвухлетняя женщина из местечка Сельбу, расположенного в окрестностях Тронхейма. На самой известной ее фотографии мы видим мрачную пожилую женщину, смотрящую в объектив злобным взглядом. Справедливости ради надо признать, что снимок относится к более позднему времени, когда она уже обосновалась в Америке и достигла среднего возраста. Но даже в двадцать лет, как свидетельствует более раннее фото, она – с большой головой, маленькими глазками, широким носом и толстогубым ртом, что сразу же напоминал лягушачий, стоило ей нахмуриться или заскучать – была очень некрасивой. При крещении она получила имя Брунгильда Польсдаттер – Брунгильда, дочь Поля. По обычаю, к имени добавлялось название фермы, на которой жила и работала семья, так что по-норвежски полное имя звучало как Брунгильда Польсдаттер Сторшетт. О ее молодости – что неудивительно – почти ничего не известно. Кроме нескольких официальных документов – церковных записей, переписных листов и т. п., с трудом добытых более поздними историками, сведений о Брунгильде Польсдаттер практически нет. Родилась 11 ноября 1859 года, выросла в Ингбья, в одной из нескольких деревушек района Сельбу. Отец – уроженец этих мест Поль Педерсен Сторшетт – был одним из самых бедных членов общины. Он арендовал на ферме небольшой участок земли, где держал несколько коров, овец, коз и выращивал ячмень, овес и картошку, которых едва хватало, чтобы спасти от голода жену Берит и семерых детей¹⁵. Зимой, чтобы как-то свести концы с концами, Поль работал каменщиком. И все равно его положение временами было таким бедственным, что, по крайней мере, однажды он был вынужден обратиться за помощью, и ему выдали десять крон из городской казны¹⁶.

Как и у других крестьянских детей, у Брунгильды с ранних лет было много работы по дому. Она доила коров и коз, сбивала масло, носила воду, присматривала за животными. Следила, чтобы они не убегали, или, что еще хуже, не подвергались нападению ужасного духа гор, который, уменьшив корову до размера мыши, мог утащить скотину в таинственное подземное царство¹⁷. У семьи не было денег на покупку дров для очага, и Брунгильду каждый день посылали собирать хворост, который обычно использовался только для растопки. По-норвежски хворост это Snurkvist, поэтому среди не слишком милосердных соседей девочка получила прозвище Snurkvistpåla, что в целом переводится как «хворостина, дочь Поля»¹⁸.

В июне 1874 года в возрасте четырнадцати лет она прошла конфирмацию в евангелическо-лютеранской церкви. Духовный наставник Брунгильды – пастор Агатон Ханстен характеризовал ее как «прилежную ученицу, достигшую такого успеха в религиозном образовании», который «оказался по силам только половине девочек». В том же году девушка нанялась дояркой к соседу по имени Родде, который описывал ее как «работящую и добропорядочную во всех отношениях»¹⁹.

После целого дня работы в поле она часто, сидя у очага, вязала варежки, шапки и другие вещи с традиционным «звездчатым» жаккардовым рисунком, которым славился район Сельбу. В такие вечера кто-нибудь из членов семьи развлекал домочадцев волшебными сказками о находчивых крестьянских парнях, бравших в жены капризных принцесс; о троллях-гигантах с неутолимой жаждой человеческой плоти и крови; о хульдрах – зловещих сиреноподобных красавицах с длинными коровьими хвостами. Эти мифические создания завлекали мужчин и не отпускали их до самой смерти²⁰.

Но не все соседи придерживались о Брунгильде такого же высокого мнения, как ее работодатель и пастор. Местная газета «Сельбыгген» писала: «Здесь, в Сельбу, многим она запомнилась как неприятная, капризная и очень злая. Разговаривала она мало, но всегда была готова на грязную уловку и с самого детства слыла обманщицей. Когда девочка выросла, земляки ее тоже не уважали и причисляли к отбросам общества»²¹.

Рассказывали, что в семнадцать девушка забеременела от сына одного богатого землевладельца, который не собирался жениться. Он завлек ее в уединенное место и жестоко избил, после чего у нее случился выкидыш. Согласно отчету, ее обидчик вскоре умер от желудочно-кишечного заболевания, симптомы которого подозрительно напоминали отравление мышьяком²².

Однако существует достаточно оснований, чтобы сомневаться в правдивости данной истории, так как никаких документальных доказательств не существует. Отрицательные характеристики соседей не внушают доверия, так как были даны Брунгильде через много лет после ее отъезда и, без сомнения, окрашены последующими событиями. К тому моменту, как появилась передовица в газете «Сельбыгген», юная молочница из Сельбу превратилась в злое нечто, подобное сказочной хульдре, «в женщину», как сказал один историк, «чья жестокость приравнивала ее к мифическим существам норвежского фольклора»²³.