Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Все эти дни Алекс старался не задерживаться нигде, перебегая от помещений к метро, и теперь с тоской понял, что замерзнет. Опять замерзнет. Человек в центре Москвы забывает о «природе», создавая комфортный микроклимат повсюду вокруг себя; он бессилен только на кладбище, где негде укрыться от холода.
Он шел впереди, а Себастьян с сопровождающим – за ним. Им дали-таки какого-то сторожа не сторожа, странного мужика, похожего на Стинга (и его ровесника). Нечистые длинные волосы, достающие до букв «ГУП РИТУАЛ» на спецовке, и слегка безумный взгляд. Себастьян сразу же завел с ним какой-то нескончаемый разговор о том, что сейчас это целый бизнес – когда коренные москвичи продают богатым людям уже не квартиры, а места на престижных кладбищах. И это, с одной стороны, нелегально, а с другой – легально, потому что как-то оформляются родственные отношения, чтобы выгодно толкнуть новому «родственнику» какую-нибудь никому уже не нужную двоюродную тетку, точнее, землю под ней, над ней, да уже и вместо нее. Себастьян ужасно говорил по-русски, и слушать это было особенно мучительно.
Деловитые подробности звучали жутковато, к тому же и тема придавала ненужный оттенок их миссии. Впрочем, дворник все равно ничего не решал, не знал и не понимал, а только ахал-охал – вот ведь, мол, до чего дошли! – хотя сам, скорее всего, мог рассказать об этом и поболее.
Они дошли до колонки, от вида которой Алекс аж вздрогнул – на нее был надет черный полиэтиленовый мешок, как на голову жертвы; ну да просто водопровод отключили на зиму, наверное. Алекс не мог вспомнить, когда ходил сюда зимой, хотя сейчас и не зима.
Просто грязь припорошена снегом.
Настоящей зимой здесь уже не пройдешь: тут не чистят – старая часть кладбища.
Почему могила здесь, в старой части, Алекс не знал, а отца уже тоже не спросишь.
Как, оказывается, много вопросов осталось.
Алекс увидел фамилию, на которой надо было сворачивать.
Простая русская фамилия. Алекс вдруг впервые задумался – он дернулся бы, если бы услышал ее в быту? – хотя где ее услышишь в Англии. Но, допустим, не в Англии. Как послание с того света. Но, может, и дернулся. Может, даже и слышал.
Было скользко, грязно, приходилось балансировать и хвататься за колья оград, чтобы на них же не напороться.
Себастьян теперь завел рассказ о том, как у одной его клиентки дедушка с бабушкой потеряли ребенка – тот был еще младенец; это уточнение звучало так, как будто «еще и не жалко»; дело было чуть ли не до войны, что тоже – «еще и не жалко» (тогда дети мерли пачками). От завода, по месту работы, им внезапно дали для младенца место на Новодевичьем. Было какое-то место, по распределению, почти случайно. И вот уж давно нет ни деда, ни бабки, но там теперь лежат все, и место превратилось в главный капитал этой семьи. Главное событие семьи за весь ХХ век. Простой семьи, случайно залетевшей на ВИП-погост.
«А? О! Хм», – реагировал их провожатый, хотя это Алекс был провожатый. История нудно тянулась, тянулась; замороженный, Алекс потерял начало и конец и уже не понимал, к чему это – не хотела же клиентка продать это место, в которое компактно уложены три поколения ее семьи.
ALEX: причем младенец как глава этой загробной семьи
ALEX: ему полноценный памятник
ALEX: а все остальные прожившие полную жизнь скромненько дописаны по бокам
– Стоп!
Алекс, в принципе, еще несколько минут назад понял, что они каким-то образом проскочили и вокруг уже совсем незнакомый ландшафт: фигуры, фамилии; в основном проржавевшие пирамидки, о которые проще споткнуться, чем взглядом зацепить. Он никогда этого не видел. Он точно никогда не углублялся сюда.
Чертова зима! Со снегом здесь все не так. Да еще не зима.
– Возвращаемся.
Так же, гуськом, они прошли назад, к ориентиру, и Алекс, развернувшись опять, напряженно шарил глазами по поблекшим лицам, то и дело встречаясь глазами с ненужными фотографиями, потому что искал не фотографию и не взгляд. Даже выбитых в камне волос, переходящих в ветви с листьями, издали, скорее всего, не разглядишь, так что надо искать, где мелькнет темно-красный гранит – не то чтобы редкий оттенок, но все же.
Он заволновался. Это происходило впервые. Как спортсмен, который не взял высоту и сейчас выходит на вторую попытку под взглядами стадиона, уже в него не верящего.
Даже Себастьян замолчал, но Алекс не помнил и не услышал, чем кончилось дело с новодевичьей наследницей.
Опять прошли дальше, на этот раз сознательно дальше, и еще потому, что Алекс не верил.
– Я не понимаю, что происходит, – признался он в отчаянии, когда дошли до памятника, который уж точно никогда ему не встречался: эффектно гнутый пропеллер, на треть врытый в землю. Летчики, стратонавты, аэронавты, тридцатые.
Кажется, впервые за все эти дни он действительно был на пороге того, чтобы расплакаться. Здесь, с совершенно чужими людьми. Глупее ничего не придумаешь.
– Ты не переживай, – вдруг чему-то почти обрадовался Стинг. – Это известная штука! Ты что, не слышал, что могилы могут прятаться?
Они опять шли обратно, а сторож затирал о том, что «если могилка не хочет, чтобы ее нашли, она убегает, перемещается, это мистика», и тут, кажется, даже Себастьяну стало не по себе: они попали в лапы психа в заброшенной части кладбища. Алекс же шел теперь сзади в полном оцепенении, шарил и шарил глазами, а мысль о том, что совсем скоро начнет темнеть, не давала думать ни о чем другом. «Вот ты вчера был на этом месте, и ее не было, а сегодня пришел, и опа, вот она! Так что, может, она найдется, может, это временное. Может, ты ее обидел чем. Подумай». Ноги промокли, что ли, или просто так холодно. На сей раз они вернулись еще дальше, к колонке-смертнице и мусорным контейнерам; пошли опять – скорбно, уже никто ни во что не верил (а Себастьян явно недоумевал, зачем вообще во все это ввязался). «Я же измерял, я же замеры делал». Этот псих еще и замерял – куда и как убегают могилки. Клиника. Господи.
Алекс остановился.
– Нашел?!
– Нет.
Нет. Даже памятник не поменяли. Он раньше думал, что, наверное, поменяли памятник, и поэтому однажды – резко и давно – он перестал ее встречать.
– Кто это?
Алекс чуть было не ответил простодушно: «Знакомая девочка», но вовремя осекся.
Он все детство встречал эту фотографию, знал, что увидит ее на пути, и это было хоть какой-то поддержкой и чем-то человеческим: улыбка, запечатленный смех, потому что большинство фотографий здесь – серьезные лица с паспорта, взрослые, старые, а учитывая, где очутились все эти люди, то будто бы еще и испуганные немного.
– Да никто.
Действительно. Она, оказывается, умерла даже до его рождения. В детстве как-то не смотришь на даты. Лицо так выгорело, так выбелилось, даже странно, как он узнал.
Надо было собраться с силами и сделать еще одну попытку – видимо, последнюю.
Печальные леса и поля с высоты – и засоренная будто, усеянная мелким мусором и стекольной крошкой земля в редких проплешинах среди деревьев. Кладбища странно рассматривать со спутника, укрупняя картинку до предела. Вот тогда, кажется, даже видно отдельные памятники, хотя это не больше чем неясная рябь.
Алекс рассматривал кладбище одно время. В свободную минутку, у десктопа в кембриджской библиотеке или в койке с макбуком на животе. Это был вид медитации. Полет над пустыми пространствами – жанр фильма, где пустые особняки, поместья, пагоды и конюшни «разоблачительно» снимали с квадрокоптера.
Он заходил на Google Maps. Переключался с Map на Satellite. Быстро находил Ваганьковское – не пользуясь Search, просто переползая вверх и налево от центра Москвы. И, прикрутив до предела, притянувшись к самой земле, пытался понять. Проползти от ворот по зеленому почти-массиву. Вот это, крупные песчинки у входа, потом вдоль главной аллеи – большие помпезные надгробия больших людей. А если двигаться сюда, то, кажется, тут лес, лес, прогалы со сверкучей пылью, хотя непонятно, что могло так отсвечивать. Может, это как раз полировка гранита способна блеснуть так на солнце – далекому спутнику.
Но это было еще не все.
Войти с помощью соц. сетей: