Часть 4
Манифест очевидной судьбы

У президента Североамериканских Соединенных Штатов сильно болела голова. Такое происходило не так уж и редко при резкой перемене погоды. И если вчера было 80 градусов по Фаренгейту и солнечно, то сегодня температура упала до 62 градусов, стало ветрено и дождливо. Где-то подспудно Хейсу захотелось выпить, и лучше всего виски — может, тогда бы ему полегчало. Но этим он практически не занимался с момента женитьбы на Люси Уэбб четверть века назад. Его жена считала алкоголь самым страшным грехом и не только запретила его в Президентском дворце, но и не раз, и не два громогласно заявляла, что неплохо бы криминализировать его производство и потребление во всех Североамериканских Соединенных Штатах.

«Так и приходится мучиться… Лишь бы никто не пришел», — подумал президент, сжимая раскалывающуюся голову. И, как в насмешку, раздался робкий стук в дверь.

— Да, — страдальчески простонал Хейс.

Дверь приоткрылась, и в ее проеме осторожно показалась черная рожа дворецкого Уилта с заискивающей улыбкой на ней.

— Сэр, — сказал дворецкий, — господин государственный секретарь просит вас принять по срочному делу.

— Скажи ему, пусть придет попозже, — ответил президент, не отрывая рук от своей больной головы.

— Мистер президент, — растерянно проблеял дворецкий, — я пробовал ему это объяснить, но мистер Эвертс говорит, что дело государственной важности и не терпит отлагательства.

— Ну ладно, — простонал президент, — пусть заходит.

Госсекретарь Эвертс, одетый, по своему обыкновению, в строгий черный костюм с черным же галстуком, чуть поклонился президенту и покаянным тоном произнес:

— Мистер президент, я не хотел вас тревожить, но обстоятельства…

— Пожалуйста, говорите по существу, Уиллиам, — прервал его президент, — мне и так плохо, чтобы выслушивать от вас длинные преамбулы.

— Мистер президент, — со вздохом сказал Эвертс, — ко мне только что приходил сенатор Хоар…

— Ваш кузен, если я не ошибаюсь? — вяло поинтересовался президент Хейс.

— Да, мистер президент, — ответил Эвертс, — он мой двоюродный брат, хотя, как вы знаете, мы не очень-то с ним и ладим…

Хейс подумал про себя, что, может быть, кузены и не ладят между собой, но вряд ли Эвертс посмел бы нарушить его покой ради абы кого. А ради родственничка — пожалуйста.

А Эвертс тем временем продолжал:

— Мистер президент, сенатор выразил свое удивление, что мы до сих пор не сделали того, что вы ему обещали за поддержку договора с Россией и Югороссией.

— И что же это я ему обещал? — простонал Хейс. — Мистер Эвартс, у меня чудовищно болит голова, так что изъясняйтесь, пожалуйста, попонятнее.

— Вы пообещали, — пояснил Эвертс, — что как только Британская империя ослабнет, потребовать у нее западные территории британских владений в Северной Америке. До озера Верхнее. Сейчас, когда Россия и Югороссия буквально размазали Британию, как манную кашу по столу, она слаба, и теперь самое время воплотить в жизнь Манифест Очевидной Судьбы…

— Ради всего святого, Эвертс, — поморщился от нестерпимой боли Хейс, — скажите — почему вы пришли ко мне именно сейчас? Почему нельзя было подождать до вечера?

— Я не знаю, — пожал плечами Эвертс, — но сенатор Хоар говорит, что вы были обязаны это сделать еще несколько дней назад, после падения Дублина. А он и так ждал достаточно долго. Теперь же пришло сообщение из Петербурга, в котором говорится, что там ходят слухи о присоединении британских владений до Скалистых гор включительно к российским владениям на Аляске, которые мы им вернули по предыдущему договору. Именно поэтому нам и нужно поторопиться, потому что, если в Канаде первыми окажутся русские, то все наши планы пойдут прахом. Разве вы не хотите, чтобы ваше имя вошло в историю?

— Почему я об этом не был проинформирован? — спросил президент.

— Наше посольство в Петербурге об этом ничего не сообщало, — ответил Эвертс. — Информация — от источников самого сенатора.

— Ладно, — буркнул президент Хейс. — Составьте текст ультиматума, а я его подпишу.

— Его уже составил лично сенатор, — ответил Эвертс и передал Хейсу несколько экземпляров написанного каллиграфическим почерком текста.

«Однако, — подумал про себя Хейс, читая текст ультиматума, — не просто до озера Верхнее, а весь северный берег этого озера до Су-Сент-Мери включительно. И далее на север до Форт-Олбени на Гудзоновом заливе. Губа не дура у сенатора…»

Еще немного поразмышляв, Хейс подписал каждый экземпляр, оставив один себе. Остальные Эвертс сам передаст куда надо.

— Уиллиам, — сказал президент, отложив в сторону перо, — будьте так добры, подготовьте приказ о немедленной переброске войск из Дакотской территории к нашей части Су-Сент-Мери, а также в район Дулута, а войск с северо-запада — к югу от города Ванкувер. И пусть будут готовы в любой момент выполнить мой приказ. Любой мой приказ! Вам понятно, Уиллиам?!

— Сделаю, мистер президент, — послушно кивнул госсекретарь Эвертс.

— Вот и хорошо, мистер Эвертс, — вздохнул президент Хейс. — Идите. Доложите сегодня в три часа… нет, пожалуй, лучше в шесть.

Процесс пошел. Благодаря подслушивающей аппаратуре, установленной в доме сенатора Хоара его дворецким Колином Макнилом, уже через два часа об этом разговоре узнает резидент югоросской разведки в Вашингтоне, а еще через час об американских планах отжать у Британии Канаду будут знать сперва в Константинополе, а потом в Петербурге и в Берлине. Кроме того, из Константинополя информация немедленно уйдет на Кубу в Гуантанамо, к президенту возрожденной Конфедерации Дэвису, и в Дублин, где пока пребывают главные силы ее Добровольческого корпуса.

Одним словом, пройдет совсем немного времени, и шестеренки международной политики закрутятся с такой силой, что Североамериканским Соединенным Штатам ни за что не будет вырваться из этой мясорубки…

В конце апреля в Петербурге часто бывают дни, когда солнце светит уже по-летнему, несмотря на бегущие по небу ватные кучевые облака. В такой день я с Сашенькой поднялся на борт югоросского военного корабля «Смольный», который должен отвезти мою дочь в далекую Ирландию, навстречу судьбе. Настала минута, когда я должен попрощаться с Сашенькой. Бог весть, когда я снова встречусь со своей любимицей, и встречусь ли вообще. Времена сейчас наступили неспокойные, да и сердце у меня стало побаливать все чаще и чаще. Возможно, что ирландская королева и найдет время, чтобы посетить своего престарелого отца, хотя бы для того, чтобы показать ему внуков и внучек. Очень хотелось бы, чтобы моя дочь не слишком тянула с обзаведением потомством, тем более что тут замешана высокая политика — Ирландия должна знать, что династия Брюсов села на трон этой страны всерьез и надолго.

К сожалению, я пока еще не представлен своему будущему зятю. Но, если он действительно югоросс, то это очень серьезно. Четвертого сентября прошлого года неизвестный молодой человек, оказавшийся капитан-лейтенантом югоросского флота, спасает мою дочь от грабителей и насильников. Весьма благородный, должен сказать, поступок — броситься на помощь одинокой незнакомой девушке, на которую напали вооруженные до зубов парижские апаши. Моя дочь до сих пор с испугом рассказывает о том, как ее герой дрался голыми руками против вооруженных острыми навахами бандитов. Ведь я навел справки в парижской полиции, и они подтвердили рассказ моей дочери, сообщив, что кто-то действительно пристрелил двух разыскиваемых по всей Франции бандитов и грабителей, а еще двое оказались искалеченными на всю жизнь. Парижские полицейские, как я понял, по этому поводу не особенно озаботились. Они даже были довольны тем, что неизвестный помог им избавиться от отъявленных мерзавцев.

И вот, через семь с половиной месяцев после того случая, жених моей Сашеньки во главе своих победоносных войск въезжает во встречающий его с ликованием Дублин — столицу своего королевства. Через несколько дней законность его притязаний на ирландский престол признают императоры Германской и Российской империй. Понятно, что его кандидатура была заранее согласована в Петербурге и Берлине, но это тоже говорит о том — насколько влиятельны те силы, которые продвигали моего будущего зятя на ирландский трон. Хотя и он сам, похоже, конечно, парень не промах — сумел завоевать авторитет у недоверчивых к чужакам ирландцев и стать для них своим, разделив с этим несчастным народом его радости и печали.

Но это далеко еще не всё. Вчера нас с Сашенькой в Гатчинском дворце принимал сам император Александр III, который был так любезен, что представил нас своей супруге — государыне Марии Федоровне, а также своему югоросскому другу и советнику штабс-капитану Николаю Бесоеву. Несмотря на небольшой чин, это весьма влиятельный молодой человек, лично руководивший освобождением из британского узилища любимой сестры государя, великой княгини Марии Александровны. А Мария Александровна — правда сие пока еще секрет — возможно станет правящей шотландской королевой после того, как в Шотландии пройдет плебисцит об ее независимости от Британской империи, как это и было предусмотрено актом о капитуляции Британской империи, подписанным британским премьером Гладстоном и завизированным принцем-регентом Альбертом-Эдуардом. Конечно, во главе Шотландии для вида будет стоять ее супруг, но фактически всеми государственными делами будет заниматься сестра нашего императора.

Кроме своих подвигов на поле брани, Николай Бесоев известен еще и тем, что дает государю императору множество дельных советов в военной области, основанных как на опыте развития военного дела за полтора века после нашего времени, так и на большой личной практике господина Бесоева в лихих делах против неприятелей. В результате наша армия обзавелась скорострельной магазинной винтовкой и новыми мощными орудиями, значительно превосходящими изделия господина Круппа. Все эти ружья, пушки, ручные бомбы с механическими запалами прошли испытания во время ирландской кампании и, как говорят мои друзья в военном ведомстве, заработали там наивысший балл из всех возможных. План перевооружения русской армии уже принят, Сестрорецкий, Тульский и прочие оружейные заводы уже готовятся изготовлять винтовки господина Мосина, а Обуховский и Пермский пушечный заводы — перейти на выпуск новых пушек, прекрасно показавших себя в Ирландии.

Императрица Мария Федоровна пригласила Сашеньку для конфиденциальной беседы, видимо, желая дать ей несколько полезных практических советов. Во-первых, по женской части, в которой моя Сашенька до сих пор остается абсолютно неопытной. Во-вторых, о поведении в качестве будущей ирландской королевы, для того, чтобы моя девочка вела себя правильно и не попала в неприятные ситуации.

Пока императрица с дочерью шушукались о своем, о женском, я беседовал с государем и штабс-капитаном Бесоевым. Речь шла о различных системах управления государством, а также о крестьянской реформе, которая была проведена в царствование батюшки нынешнего императора. Суждения штабс-капитана об этой реформе были весьма резкими. Я мог бы принять эту резкость за обычный юношеский максимализм, если бы не знал, что штабс-капитан Бесоев, как и все югороссы, пришел к нам из будущего. Очень горько было узнать, что ядовитые плоды этой крайне неудачной и плохо продуманной крестьянской реформы уже через сорок лет полностью уничтожат Российскую империю, после чего на ее развалинах восстанавливать российскую государственность станут никому не известные люди.

Государь попросил меня хорошенько подумать — как сделать так, чтобы не допустить измельчания крестьянских наделов, истощения земли, а следовательно, и обнищания крестьян. В то же время требовалось не вызывать критического недовольства крупных землевладельцев, а также своевременно направить избыточную часть сельского населения в города, для развития торговли и промышленности. Задача сия являлась весьма важной для государства, и штабс-капитан Бесоев предложил несколько ее решений, которые можно было применять, как по отдельности, так и в комплексе.

Во-первых, определить минимальный надел на одну крестьянскую семью, особый для каждой губернии, и по жребию переселять лишнее крестьянское население на еще неосвоенные земли Сибири, Туркестана и Дальнего Востока.

Во-вторых, закрепить за крестьянами их наделы в виде неделимых майоратов, передаваемых по наследству старшему сыну, а в исключительных случаях, любому лицу, на которое указывает завещание. Остальные сыновья заранее должны выбрать, будут ли они проходить обучение ремесленным специальностям или подадут заявку на переселение в дальние края.

В-третьих — ускорить развитие промышленности и торговли, чтобы новыми доходами возместить деньги, выпадающие по причине уменьшения платежного бремени.

Одновременно со всеми этими мерами штабс-капитан Бесоев рекомендовал внедрить в России всеобщее начальное образование и медицинское обеспечение для того, чтобы сохранить и преумножить человеческий потенциал России.

Все эти новшества — раз уж у меня теперь зять-югоросс — предлагалось для начала внедрить у меня в Харьковской губернии, а уж потом — по всей России. Император попросил меня не пороть горячку, тщательно все продумать и уже тогда дать ему окончательный ответ. Ну что же, пожалуй, так мы и сделаем — сказано «обдумать без горячки», все обдумаем без горячки. И, вообще, по моему мнению, выполнение этого плана надо начинать прямо с третьего пункта, а то откуда взять средства на все остальное.

Потом, когда государыня императрица вернулась в сопровождении задумчивой и как-то даже сразу повзрослевшей Сашеньки, государь заочно представил ей, ну, и мне заодно, тех персон, которые вместе с ней отправятся в Ирландию на югоросском корабле. В основном это была свита дочери, назначенная ей государыней императрицей и составленная из девушек знатных фамилий, а также наши дипломаты во главе с князем Алексеем Борисовичем Лобановым-Ростовским, бывшим в свое время нашим посланником в Константинополе. Посол Германской империи должен будет присоединиться к ним во время захода корабля в Штеттин, а послы Дании и Швеции взойдут на его борт во время визита в Копенгаген.

…И вот настала пора прощаться. Сашенька напоследок крепко обняла и поцеловала меня, вытерла слезы и легкой птичкой вспорхнула по трапу на борт корабля. Свита и наши дипломаты находились уже на «Смольном». Ждать больше было некого, поэтому матросы сразу же стали убирать трап и отдавать швартовы. Взвыв, словно голодный волк, «Смольный» стал медленно отходить от причала, и вот уходит все дальше и дальше в синеватую, подернутую дымкой даль. Сашенька стояла на корме и долго махала мне платочком, который время от времени подносила к лицу, вытирая текущие по нему слезы. Ее путешествие в Ирландию началось.

Епископ Оссорский Патрик Моран, приват-секретарь кардинала Дублина и всея Ирландии кардинала Пола Каллена, бесшумно ступая, вошел в кабинет своего начальника.

— Ваше преосвященство, — негромко произнес он, — вам две телеграммы из Рима.

— Спасибо, Патрик, — кардинал Каллен устало поднялся из-за рабочего стола и взял телеграмму у своего приват-секретаря. — Ну что ж, давай посмотрим, не внял ли папа Лев голосу разума.

Менее двух недель назад к Каллену приезжал папский нунций, Камилло Масселла, который потребовал от имени его святейшества немедленно осудить восставших, а также некоронованного короля Виктора, и присягнуть на верность английской власти, под страхом анафемы. Уже тогда кардинал Каллен решил вернуть ирландскую церковь к православию, ведь прямое подчинение Риму было — по иронии судьбы — принесено на мечах английских и норманнских захватчиков, тех самых, которые впоследствии сами ушли от католичества, прихватив заодно оба дублинских собора, собор Святой Троицы и собор Святого Патрика. Именно поэтому собор Святой Марии назывался «прокафедральным», сиречь настоящим, кафедральным собором, в отличие от собора Святой Троицы, он не являлся. Да, заманчиво было бы вернуть хотя бы один из двух соборов, но Каллен, после длительных раздумий, написал будущему королю о нежелательности подобных решений. Главное — и тут Виктор Брюс был согласен с ним — не раскачивать лодку и построить Ирландию для всех ирландцев, включая и католиков, и православных, и протестантов, и даже немногих иудеев.

Но в тот же вечер к Каллену приехали приглашенные им Дэниэл Мак-Геттиган, архиепископ Армаха, а также епископы Доре, Хилл Дара и Фярны — или, по-английски, Армы, Дерри, Килдэра и Фернса, то есть все те архиереи, которые смогли добраться до Дром Конра за короткое время. И когда он представил им свой план, те практически в один голос начали умолять его все-таки попробовать уладить дело миром, согласившись, впрочем, начать подготовку к переходу в православие, если Ватикан не пойдет на примирение.

Однако архиепископ Мак-Геттиган, проведший какое-то время в Ватикане и неплохо знакомый с тамошней «кухней», выразил свою уверенность, что можно будет достигнуть компромисса, и предложил написать письмо кое-кому из своих старых знакомых. Каллен скрепя сердце согласился со своими епископами и, вместо немедленно разрыва с католичеством, написал письмо, обильно сдобренное ссылками на Писание, отцов церкви и предыдущие решения Католической церкви. Его встреча с нунцием на следующий день закончилась согласием последнего не торопиться с экскоммуникацией, но сначала доставить письмо Льву XIII. И вот сейчас, наконец, пришла телеграмма. Точнее, две телеграммы.

Первая была из канцелярии Ватикана. В ней было указано, что бывший кардинал Пол Каллен за «преступное попустительство богомерзким мятежникам» немедленно смещается со своего поста, на котором его заместит Бернард О’Райли, архиепископ Ливерпульский и, по совместительству, архипастырь самой крупной ирландской католической общины в Англии. Сам же Каллен обязан немедленно прибыть в Ватикан на церковный суд.

А вторая телеграмма, посланная анонимно, оказалась весьма красноречива: «Вино в садах Барберини. Римский климат не способствует здоровью». Вино в садах Барберини в Кастель Гандольфо он когда-то пил с Камилло Масселлой. А вторая часть телеграммы означает, что его поездка в Рим может закончиться для него плачевно.

Ну что ж, подумал Каллен с усмешкой, меня хотя бы не сожгут — те времена как-никак закончились почти сто лет назад, когда в Испании по церковному приговору сожгли еретичку Марию де лос Долорес Лопес. Точнее, она в последний момент покаялась в своих грехах, за что ее сначала удавили и только потом сожгли ее тело. Сейчас времена изменились, но кто помешает мне, например, «повеситься» в тюрьме Ватикана? Да еще и с предсмертной запиской, мол, вельми грешен и не хочу больше жить. Не я буду первым и, увы, не я — последним.

Только вот что будет с Ирландией? Как ни странно, Каллен знал архиепископа О’Райли и весьма его уважал, но, черпая новости только из английской прессы, пока он поймет, что именно произошло в Ирландии, он столько наломает дров… Ну что ж, если Рим закусил удила и пошел напролом, то придется вернуться к тому самому плану, с которым его уговорили подождать.

И в этот самый момент служка, бесшумно появившийся на пороге, доложил кардиналу Каллену, что епископ Мак-Геттиган просит у него аудиенции.

— Даниэл, спасибо, что пришли, — вздохнул Каллен.

— Ваше преосвященство, — произнес епископ, — мне только что пришли две телеграммы из Рима…

— И вам тоже две? — грустно улыбнулся Каллен.

— Именно так! — утвердительно кивнул епископ. — В первой говорится о том, что вас как еретика отстраняют от дел и вызывают в Ватикан, и что я обязан подчиниться новому архиерею, архиепископу О’Райли, который прибудет в Данлири на завтрашнем пароходе. Схожие телеграммы получили и другие архиепископы. Ну и вторая — от моих знакомых, где пишут о том, что вам не следует ехать в Рим.

— Примерно то же сообщили и мне, — подтвердил Каллен.

— Ваше преосвященство, — склонил перед кардиналом голову епископ Мак-Геттиган, — вы были правы тогда, а не мы. Простите меня, грешного.

— Бог простит, и я прощаю, — устало произнес кардинал Каллен. — Простите и вы меня за то, что из-за меня вы стоите теперь перед непростым выбором.

— Ваше преосвященство, — ответил епископ, — выбора у меня не больше, чем у святого Петра, когда он бежал из Рима и встретил Господа нашего, идущего в Рим. И я, и другие мои епископы полностью на вашей стороне. Я успел обменяться телеграммами с другими архиепископами — Кашеля и Туама — и они всецело на вашей стороне.

— Значит, вы… — начал говорить кардинал, еще боясь ошибиться.

— Поддержим ваше преосвященство в возвращении к нашим истокам, — твердо сказал епископ Мак-Геттиган, — потому что иначе это будет предательством нашей паствы. Да, мы понимаем, что после признания принципа непогрешимости папы возможности Ватикана в области политического маневра резко снизились — ведь заявленное одним папой все остальные теперь обязаны принимать за священную и непреложную истину. Поэтому Рим просто не может признать свою ошибку и будет упорствовать в ней, уничтожая всех несогласных. Это будет война за умы и сердца наших прихожан, и мы должны ее выиграть любой ценой. Сделать это надо еще и потому, что Ватикан пошел поперек явно выраженной воли Божьей, перебросившей сюда эскадру адмирала Ларионова и создавшей Югороссию. Господь давно уже не заглядывал под своды собора Святого Петра или собора Кентерберри, но зато его воля ежедневно и ежечасно проявляется в решениях, принимаемых в Константинополе и Петербурге.

Епископ Мак-Геттиган немного помолчал, потом добавил:

— Пол, в связи со всем этим у меня к вам есть одно предложение. Видите ли, вряд ли все другие патриархи православных церквей, за исключением Константинопольского, быстро согласятся признать Ирландскую православную церковь. А действовать нам нужно немедленно. Предлагаю другой вариант — присоединение к самой большой и могущественной православной церкви — к Российской. Ведь у них есть церкви и в Китае, и в Японии, так почему бы не быть им в Ирландии? А потом можно будет подумать и об автокефалии. Или остаться автономной митрополией Русской Православной Церкви, будучи фактически независимыми в своих внутренних делах, но оставаясь под защитой не только Русской Православной Церкви, но и могущественнейшей Российской империи, частью которой является русская церковь…

В таком случае никакие дальнейшие решения Ватикана, включая наложение на Ирландию интердикта, не будут иметь для нас никакого значения, зато подставят под удар саму римско-католическую церковь, потому что ее врагами в таком случае станут две могущественнейшие державы планеты.

Кардинал Каллен задумался. Действительно, самым большим его опасением был именно неопределенный статус ирландской церкви после отхода от Ватикана и до признания другими церквями. А решение, предложенное Мак-Геттиганом, было простым и действенным. Он вздохнул и сказал:

— Патрик, тогда нам нужно немедленно переписать проект устава Церкви на предмет подчинения Петербургу, а также подготовить прошение к Священному синоду Русской православной церкви, которое мы передадим его величеству Виктору Первому — у него есть беспроводной телеграф, с помощью которого это прошение еще сегодня придет адресату. Даниэл, не могли бы вы съездить в Данлири и встретить там архиепископа О’Райли? Полагаю, что он покинул Ливерпуль еще вчера и прибудет сегодня, если еще не прибыл, судя по тому, что телеграммы из Ватикана пришли именно сейчас. Ваша задача — разъяснить ему, что именно произошло в Ирландии. С Богом!

Вот мы и в Сирии, в Халебе, куда нас привела дорога из-под Багдада. Кстати, с Сирии, куда наша эскадра направлялись изначально, вся эта история и началась почти год назад по нашему времени, и Сирия станет для нее очередным этапом. Конечно, никакого ИГИЛ тут нет и в помине, но их идейные предшественники, религиозные фанатики всех сортов, уже присутствуют, правда, не в таком большом количестве.

Дело в том, что в основном вектор протестных настроений в местном обществе традиционно носит антитурецкий характер, да и сама страна в значительной степени населена армянами, иудеями, курдами, турками, суннитами, шиитами, алавитами, а также арабами-христианами — как католиками, маронитами, так и православными. При этом арабы-сунниты не любят суннитов-турок даже больше, чем своих соседей-арабов, принадлежащих к иным конфессиям. Да и как же иначе, ведь эта древняя земля, помнящая еще хеттов, древних египтян, вавилонян, ассирийцев, являлась одновременно и колыбелью христианской цивилизации; по этим (ну почти по этим) пыльным дорогам ходили апостолы и слали свои послания, в этих краях византийцы в затяжной войне на истощение рубились сперва с персидской державой Сасанидов, а потом потерпели здесь сокрушительное поражение от арабов-мусульман.

В Халебе, который мы, европейцы, со времен крестовых походов называем Алеппо, все эти особенности Сирии представлены во всей своей красе. Этот город является самым настоящим многонациональным, многоконфессиональным Вавилоном, в котором католические храмы соседствуют с шиитскими мечетями, а православные церкви с иудейскими синагогами. Еще в начале XIX века население Алеппо составляло около двухсот тысяч человек (по данным историка из Алеппо шейха Камеля аль-Газзи, около четырехсот тысяч), но землетрясение 1822 года, а также эпидемии холеры в 1823 году и чумы в 1827 году сократили население города до ста тысяч человек, и на таком уровне оно продержалось до Первой мировой войны, когда в город массово хлынули христианские беженцы из районов, где турки геноцидили армян в 1915–1918 годах и православных греков в 1920–1922 годах.

Все это я вполголоса рассказывал милой Жаклин, когда мы гуляли по узким улочкам христианского квартала Ждейде, примыкающего к Старому городу с северо-западной стороны. Стены домов, возносящиеся к синему небу, и навесы из легкой яркой траки создавали загадочный полумрак. Воздух был полон ароматов свежезаваренного кофе и восточных благовоний — специфических ароматов, которые являются неотъемлемой частью восточного города. При этом в многочисленных лавочках, расположенных на каждом шагу, можно было недорого купить те сувениры, которые так милы европейский душе, а многочисленные менялы были готовы тут же разменять вам русские рубли, французские франки, британские фунты или американские доллары, дав взамен местные турецкие дирхемы, риалы и пиастры.

Правда, христианские торговцы тут весьма ушлые — куда там знаменитым иудеям. Прослышав о том, что русские солдаты, пришедшие сюда вместе со знаменитым Ак-пашой, останутся здесь надолго, начали в своих лавочках торговать напрямую за русские рубли. Но только Жаклин показала себя не особо склонной к шопингу. Единственными вещами, приобретенными ею, (кроме тех восточных притираний, делающих женщину загадочной и неодолимо прекрасной), были только маленький изящный кинжал дамасской стали с ножнами, инкрустированными серебром и бирюзой, а также гармонирующие с этим кинжалом массивные серебряные серьги. Сделав эти покупки, Жаклин попросила меня проводить ее к ближайшему католическому храму, которым оказался кафедральный собор Девы Марии армянской католической церкви, где она надолго застыла у иконы, изображающей Страшный суд.

Надо сказать, что по христианским кварталам Алеппо мы с Жаклин спокойно могли разгуливать вдвоем и без охраны, потому что тамошнее население восприняло вошедший в Алеппо корпус генерала Скобелева и нас вместе с ним, как долгожданных освободителей от затянувшейся более чем на полторы тысячи лет мусульманской оккупации. В шиитских, суннитских и алавитских, а также иудейских кварталах отношение к нашим войскам было более настороженным, но Скобелев как раз и отличается тем, что быстро находил язык с местным мусульманским населением. Именно благодаря этим его особенностям настороженность вскоре сменилась взаимопониманием и симпатией, ведь для того, чтобы этого добиться, было достаточно просто не грабить этих людей и не убивать их.

Кроме прогулок по христианским кварталам мы с Жаклин предприняли несколько поездок верхами в сопровождении охраны из кубанских казаков, заодно повысив и их культурный уровень. Дело в том, что в окрестностях Алеппо до сих пор сохранились развалины до семисот селений, заброшенных людьми еще с тех времен, когда византийское владычество сменилось тут арабским. Когда-то эта земля являла собой густонаселенные восточные провинции Византии, и эти развалины были тому молчаливыми свидетелями; и вот теперь император Александр III решил вернуть этим краям блеск былого величия цитадели православия.

В ожидании подхода Кавказской армии великого князя Михаила Николаевича, мы съездили к замку Калота, базилике Хараб-Шамс, церкви Фафертин и заброшенному христианскому поселению Симхар, благо все они находились достаточно недалеко от Алеппо в северо-западном направлении.

— Базилика Хараб-Шамс, одно из старейших наиболее хорошо сохранившихся христианских сооружений в Леванте. Византийская церковь, которая находится в 21 км к северо-западу от Алеппо, восходит к IV веку.

— Церковь Фафертин, полуразрушенная римская базилика, датируется 372 годом нашей эры, расположена в 22 км к северо-западу от Алеппо. По словам алеппского историка Абдалла Хаджар, эта базилика считается одним из старейших церковных сооружений в мире.

— Историческое поселение Синхар, или Симхар, расположено в 24 км к северо-западу от Алеппо. Находясь в изолированной долине, деревня была заселена между II и VII веками. Церковь Синхар является одной из самых старых церквей Сирии и восходит к IV веку, а неподалеку располагается часовня VI века.

Квартировали мы вместе со штабом корпуса и тыловыми службами в цитадели Алеппо, являющейся центром Старого города и возвышающейся над ним на пятьдесят метров, поскольку эта цитадель, подобно древнегреческим акрополям, была построена на вершине холма, которому человеческие руки придали форму усеченного конуса. Взбираться на этот холм было очень нелегко и для людей, и для лошадей, но зато с его верхней площадки открывался замечательный вид с высоты на сам город и окружающую его долину степной реки Куэйке, со всех сторон окруженной высокими белыми известковыми обрывами.

Из этого ослепительно-белого камня Алеппо был сложен и им же были вымощены его мостовые. Там же постоянно дежурили наблюдатели, высматривающие приближающихся к городу гонцов или же целые отряды. И вот сегодня вечером прискакал казачий урядник с тремя донцами, доставивший пакет генералу Скобелеву от главнокомандующего Кавказской армией, в котором сообщалось, что ее авангард достиг города Газиантеп, в ста километрах к северу от Алеппо, и через два дневных перехода должен соединиться с Персидским корпусом… Таким образом, наше почти трехнедельное сидение в Алеппо заканчивается, и вскоре мы пойдем в новый поход, устанавливая власть Белого царя до самого Суэцкого канала.

Из той поездки по окрестностям, во время которой я, в меру своих сил, излагал Жаклин историю былого величия этих мест, она вернулась задумчивая и немного печальная. Мы еще немного поговорили. И вот, когда стемнело, Жаклин извинилась за то, что так рано меня покидает, зажгла свечу и ушла в свою комнату. Я тоже прилег (ибо, если в их жизни нет электричества, люди обычно делают это сразу после захода солнца). Однако, перед тем как погрузиться в сон, я позволил себе отдаться во власть раздумий. Мысли текли медленно и вальяжно, неизбежно возвращаясь к малютке Жаклин. Она волновала меня, пробуждая в душе трепетную нежность и желание оберегать это милое дитя. В ней начисто отсутствовало женское кокетство, но было столько искренности и благодарности… Теперь, когда ей не надо было больше притворяться мальчиком, она просто расцвела, сияя неосознанным женским очарованием.

Я с удовольствием наблюдал, как она меняется, как быстро учится. Эта девочка, казалось, наслаждается жизнью; я чувствовал, как остро она впитывает все происходящее. От природы ей был дан острый ум и наблюдательность, способность нестандартно мыслить. И я отчетливо видел, что в ней содержится огромный потенциал, зреет сильная и органичная личность. Кроме того, эта полуженщина-полуребенок так глубоко запала мне в сердце, что я сам себе боялся в этом признаться. Ведь я не знал, как она может отнестись к матримониальным поползновениям такого старого зубра, как я… Все же она была для меня загадкой — удивительной и полной неуловимого притяжения…

Так я лежал, подложив руки под голову, постепенно уплывая в безмятежную страну сладких грез…

Вдруг тихонько скрипнула дверь, и чьи-то вкрадчивые шаги робко направились к моей постели. Моих ноздрей коснулось облако аромата и, узнав этот запах, я почувствовал, как сердце бешено забилось в груди — это были те самые притирания, которые мы вчера покупали в лавочке… В ритме шагов слышалось легкое мелодичное позвякивание — так звенели те серьги, что она приобрела для себя… Еще до меня донеслось взволнованное дыхание, и, кажется, я даже услышал стук чужого сердца… впрочем, это, конечно же, была иллюзия; но вот взгляд, полный любви и восхищения, я ощущал на себе почти физически, в виде щекочущих мурашек…

Я лежал тихо, не шевелясь и не открывая глаз, боясь спугнуть острое до боли ощущение счастья, тайны и интимности. Медленно она подошла к моей постели и села на краешек — словно ангел осенил меня своим крылом…

— Ты не спишь… — услышал я то ли ее мысль, то ли голос.

— Нет… — ответил я тихо-тихо, по-прежнему не открывая глаз; мне не хотелось разрушать очарование момента. — А ты кто? Ангел, спустившийся с небес?

Я почувствовал, как она улыбнулась:

— Если хочешь, я могу быть твоим ангелом… Хранить тебя от бед и поддерживать, утешать и помогать, любить и просто радовать…

И на мою руку легла ее маленькая теплая ладонь. Я открыл глаза. Луна светила через просвет в занавесках, обливая ее фигурку голубоватым светом. Она сидела возле меня обнаженная, полубоком; острые сосцы трепетно вздымались в такт ее дыханию. Я почти не видел ее лица, но ведь я знал каждую ее черточку; мне не хотелось бы сейчас видеть ее в прозаичном ярком свете — ведь он убивает тайну; прямой, бесстыжий и откровенный, свет этот заставляет накидывать на душу и сердце полог стыдливости…

На поясе ее висел тот самый кинжал, купленный сегодня, а в ушах, поблескивая и едва слышно позвякивая, качались те самые серьги… Лунные отблески играли на благородном серебре, камни тускло светились; а на ее стриженой голове, раздуваясь от легкого сквозняка, была надета белая фата… Воистину, она выглядела как странное, таинственное и прекрасное создание, спустившееся ко мне с заоблачных высот…

— Знаешь… — волнуясь, произнесла она, склонив голову над моим лицом, — я много думала о нас с тобой… Потом посоветовалась с Девой Марией и решила, что мы обязательно должны стать одним целым. Ты спас мне жизнь и заменил покойного отца, но ты больше, чем просто мой спаситель, и больше, чем мой отец. С тобой мне всегда легко и радостно, ты умеешь делать сложные вещи простыми, а на простые вообще не обращаешь внимания, и когда я тебя вижу, мне хочется радоваться и смеяться от счастья. Именно поэтому я хочу, чтобы ты стал моим мужем, а я твоей женой, и чтобы мы прошли всю свою жизнь рука об руку и сердце к сердцу. Теперь же, когда я тебе во всем призналась, ты должен либо отвергнуть меня, и тогда я умру, потому что у меня нет никого, кроме тебя, либо взять меня такой, какая я есть, и проделать все то, что должен проделать мужчина, который обнимает и целует желающую отдаться ему женщину…

Вот так все и произошло… ибо если женщина просит, мужчине деваться уже некуда. А на утро, попросив генерала Скобелева и еще двух офицеров быть моими свидетелями, я взял под руку мою ненаглядную Жаклин, и мы пошли в ближайшую к Цитадели православную церковь для того, чтобы тамошний батюшка обвенчал нас, сделав мужем и женой не только перед друг другом, но и перед Богом и людьми.

Я вошел в каменный круг, посредине которого возвышалась неказистая и невысокая каменная глыба, примерно около метра в высоту. Но даже я почувствовал какую-то первобытную магическую силу, исходящую от этого камня. Ведь это был древний Лиа Фаль, Камень Коронации Ирландской нации, камень, на котором короновались сперва языческие, а потом и христианские Высокие Короли Ирландии.

Вокруг меня были особо отличившиеся воины Ирландской Королевской армии, а также представители исторических Четырех Королевств Ирландии: Улах, или Ольстер, Анвун, или Манстер, Лайин, или Ленстер, и Коннахт. Чуть подальше, у подножия холма, находились делегации от югороссов, конфедератов и шотландцев; вообще-то исторически на этой церемонии должны были присутствовать лишь ирландцы, но я потребовал, чтобы допустили и союзников, пусть и по ту сторону Королевского вала.

Рядом стоял Пол Каллен, одетый в красное кардинальское облачение. Вообще-то он уже не кардинал, ведь Ватикан снял его с этой должности, а Священный Синод Русской Православной Церкви как раз рассматривает прошение о принятии Ирландской митрополии под омофор Русской Православной Церкви. Но было решено не задерживаться и начать с первого, традиционного языческого обряда призвания Великого Короля Ирландии. Конечно, точного описания этой церемонии нет, есть лишь расплывчатые упоминания о ней в ирландском эпосе. Поэтому то, что сегодня здесь произойдет — новодел, но новодел, который, я надеюсь, станет традицией для будущих ирландских монархов.

А официальная коронация, в присутствии приглашенных иностранных гостей, пройдет в Дублине, в соборе Святой Троицы, который Ирландская Англиканская церковь не далее как вчера согласилась передать Ирландской Православной церкви в обмен на гарантии неприкосновенности имущественных прав на другие церкви в Ирландии, тем более что дублинский собор Святого Патрика, точно так же отобранный у Ирландской Церкви в XVII веке, оставался у них.

Дополнительным условием была торжественная служба по поводу моего восшествия на ирландский престол в этом соборе. Меня это совсем не огорчило — я хочу быть королем ВСЕХ ирландцев, будь они православные, протестанты или даже католики. Я согласился на то, что каждый приход будет волен сам решать свою судьбу; впрочем, остаться в лоне католической церкви захотели где-то с десяток приходов, и именно их теперь возглавил кардинал О’Райли. Торжественный молебен по случаю моего восшествия на престол пройдет и у них, в дублинском храме Святой Терезы при кармелитском монастыре, единственном, который захотел остаться при Ватикане, так что указание папы Льва об анафеме останется невыполненным.

Конечно, вполне может случиться, что эти приходы в итоге окажутся своего рода «троянскими конями». Но последнее, что я хочу сделать — это вмешаться в свободу совести моих новых подданных и начать в Ирландии религиозные гонения. Если папа будет слишком настойчив, то им, прямо в Ватикане, займутся совсем другие люди. Кстати, у нас в Ирландии имеются и иудеи, которые тоже хотят выразить свои верноподданнические чувства, и по той же самой причине я согласился посетить службу в одной из синагог.

Кардинал Каллен, или владыка Павел, как его теперь будут называть в православии, строго посмотрел на меня и сказал:

— Сын мой, положи десницу свою на Фальский камень.

Я поклонился камню и положил свою правую руку на шероховатый древний менхир. И в тот же момент я услышал радостный пронзительный крик:

— Ard rí go brách!

Мне показалось, что крик исходит от самого Лиа Фаль — все мои новые подданные стояли ошеломленные, и если у многих рты были открыты, то разве что от удивления. Я вспомнил, что, согласно ирландскому эпосу, камень кричал, если настоящий король клал на него руку. Но после того, как камень отказался кричать в честь одного из кандидатов, богатырь Кухулин ударил камень мечом. После этого он кричал всего лишь два раза — когда короновали Конна Ста Битв, а через много-много лет, в начале XI века — во время коронации Бриана Бору, вероятно, лучшего Высокого Короля в ирландской истории. Даже мой предок не удостоился крика камня.

Впрочем, может быть, что крик раздавался из Кургана Заложников, древнего захоронения эпохи неолита, находившегося чуть в стороне и названного так после того, как некоторые Высокие Короли держали там по заложнику от каждого ирландского клана. Я человек, слабо верящий в мистику, и подозреваю, что так оно и было, тем более что голос человека, кричащего изнутри кургана, менялся до неузнаваемости и каким-то образом усиливался; я сам проверял. Но, как бы то ни было, народ, похоже, поверил.

Далее мне вшестером принесли только что вытесанный каменный трон и поставили его рядом с Лиа Фаль, а кардинал Каллен подвел меня к трону и усадил на холодный камень. Хорошо, подумал я, что ненадолго — тут недолго и простатит заработать… Потом ко мне подходили представители древних ирландских королевств и передавали мне кто копье, кто меч. А один поднес мне огромный медный казан. Как и Лиа Фаль, это принесли из далеких северных земель Туата Де Дананн древние правители Ирландии. Конечно, оригиналом был только камень — Меч Света, Копье Луга и Котел Дагды были копиями, волшебные оригиналы, если они и существовали, были утрачены еще в средние века.

Оставалась лишь корона, специально изготовленная по иллюстрациям из древних ирландских манускриптов. Но как раз корону я получу только во время коронации в соборе Святой Троицы.

И опять зазвучало:

— Ard rí go brách!

Но на этот раз кричали мои подданные.

Я поклонился им и сказал:

- Éire go brách!

А потом, на торжественном пиршестве, я поднял чарку и провозгласил тост:

— За нашу общую победу!

При этом я почувствовал себя этаким Штирлицем — ведь именно сегодня было 9 мая, пусть та война, победу в которой мы празднуем, в этой истории повториться не должна. Но я был в первую очередь русским, а лишь потом ирландским королем, и я свято чтил память своих — и не только своих — предков, многие из которых погибли, но которые победили в той страшной войне. Все, что мы, югороссы, делаем здесь в этом мире, как раз и нацелено на то, чтобы такие войны больше никогда не повторялись в нашей истории. Германия теперь наш союзник, Британия уже демонтирована, осталось только произвести демонтаж США, восстановив суверенитет Конфедерации южных штатов, и этот мир, прошу прощения за каламбур, ждет долгое мирное сосуществование.

Церемония уже подходила к концу, когда мне передали конверт. В лежащей в нем записке было написано, что учебный корабль «Смольный» находится в трех часах хода от Данлири, и что на нем находится моя невеста Сашенька, вместе со всеми положенными благословениями от ее родителей. Кроме того, тем же рейсом прибывает митрополит Московский и Коломенский Макарий, прибывший для провозглашения Ирландской и Дублинской митрополии в составе Русской Православной Церкви. А вот в той скорости, с которой Синод РПЦ отреагировал на обращение Пола Каллена, явно видна тяжелая рука не склонного к либерализму нового русского императора Александра III. Он же поспособствовал и ускорению моего брака. Я с ним еще не знаком, но вот адмирал Ларионов, говорят, с Александром Александровичем лучшие друзья.

Ну что ж, все что ни делается, все к лучшему. Теперь, наверное, можно будет устроить коронацию как раз в мой день рождения, в субботу, 25 мая, а перед коронацией, провести венчание, чтобы Сашенька короновалась вместе со мной и сразу стала королевой Ирландии. Нужно будет немедленно разослать приглашения в Константинополь, Петербург и Штутгарт, а также Сашенькиным родителям. Ведь добираться в Дублин — дело долгое, хотя в Константинополе им наверняка помогут. Свадьба и коронация ирландского монарха для Югороссии — вопрос государственной важности. Тем более что, скорее всего, на этих мероприятиях в качестве почетного гостя будет присутствовать и сам адмирал Ларионов, лично возглавлявший вооруженные силы Югороссии в войне за освобождение Ирландии.

Прожив в Югороссии чуть более полугода, Илья Николаевич Ульянов занимался не только тем, что учил и руководил учебным процессом, но и тем, что учился сам, точнее, много читал ставшую доступной ему литературу, причем не только педагогическую. Читала и его супруга Мария Александровна. Потом она обсуждала прочитанное вместе с Ильей Николаевичем, и очень часто эти обсуждения выливались в жаркие вечерние споры при свете знаменитой «зеленой лампы». Учились и читали и их дети, в первую очередь старшие — Анна и Александр, которых также допускали до «взрослой» литературы. Правда, во время вечерних обсуждений они больше слушали, чем говорили. При этом к русскому, английскому, немецкому и французскому языкам, на которых в семье Ульяновых и раньше говорили по определенным дням недели, добавились еще новогреческий и турецкий. Родители справедливо считали, что дети, знающие столько языков, не пропадут в этом многоязыком Вавилоне.

Единственная тема, которую супруги упорно избегали в своих разговорах, было будущее их детей, состоявшихся в истории потомков то ли в роли величайших героев, открывших человечеству путь к будущему миру, то ли в роли столь же величайших злодеев, вызвавших смуту, которая залила кровью одну шестую часть суши. Узнав об этом, Мария Александровна поняла, кого в ней увидел тот молодой югоросский офицер, который полгода назад достал ей и ее семье билеты на пароход в Одессе. Не супругу директора народных училищ Симбирской губернии, и даже не жену министра просвещения Югороссии, а мать будущего революционного императора всея Руси, поставившего на дыбы великую страну. И переезд семьи из Симбирска в Константинополь в свете этой информации выглядел как ссылка, в которую император Александр III отправил талантливого подданного вместе с его неблагонадежным потомством.

Кстати, по сравнению с Российской империей, жизнь в Югороссии, в том числе и культурная, была куда более либеральной, и свобода мнений в прессе была просто невероятной. В то же время, с точки зрения интеллигента, югоросское общество в значительно большей степени носило военизированный характер, который ужасно напрягал Марию Александровну. Правда, военное происхождение Югороссии никоим образом не касалось повседневной жизни граждан недавно созданной страны. А если и касалось, то только в самом положительном смысле, вроде чистоты на улице и беспощадной борьбы с той же уличной преступностью. Но разве же это когда-нибудь являлось препятствием для настоящей интеллигентки, какой несомненно являлась Мария Александровна?

— Господи, — говорила она, качая на руках родившуюся в феврале маленькую Маняшу, — да что хорошего может быть от этих военных? Только новые способы истребления себе подобных!

Илья Николаевич, напротив, интеллигентом в чистом виде не был, а был педагогом и тружеником, ориентированным на конечный результат, которым считал всеобщее, равное и бесплатное образование, условия получения которого не зависели бы от сословия, пола, национальности и вероисповедания. Поэтому моральные установки, которые исповедовало руководство Югороссии, господина Ульянова вполне устраивали. И более того, он нередко, и по большей части бесплодно, спорил на эту тему с супругой, имеющей на это прямо противоположное мнение.

Тут надо сказать, что старшему поколению семьи Ульяновых время для жизни досталось сложное и неоднозначное. Родились и выросли они оба еще в суровые времена крепостного права, когда в России царствовал суровый император Николай Павлович. Надо сказать, что математический факультет Казанского университета Илья Николаевич с отличием закончил как раз в 1854 году, то есть тогда, когда Российская империя испытала унижение, будучи побежденной в войне с коалицией, состоящей из Франции, Великобритании, Турции и Сардинии. Потом, в царствование императора Александра II, были годы «оттепели», которые вместе с весенним теплом донесли до «общества» тлетворный запах разного рода нигилистических идей. И вот, на протяжении жизни одного поколения наступила третья эпоха, почти мгновенно покончившая с милой интеллигентам «оттепелью» и вознесшая на вершину славы разного рода патриотов, вроде апологетов панславянства или сторонников присоединения к Российской империи территорий бывшей православной Византии для того, чтобы принести свободу миллионам православных, уже много веков стонущих под игом злобных агарян.

Супругу раздражали то и дело попадающиеся на улицах как югоросские, так и российские военные в форме, а также тот пиетет, который испытывало перед ними местное греческое и даже турецкое население, благосостояние которого при Югороссии резко пошло вверх. Это вам не пыльный Симбирск, который, несмотря на то что был губернским городом, не имел связи с Россией по железной дороге, и единственным средством передвижения были пароходы, ходящие по Волге, и птицы-тройки, как в екатерининские и николаевские времена. И казалось — скачи не скачи, но даже за год оттуда никуда не доскачешь. Глушь, да тишь, да благорастворение души, будто и не ходили по тем местам татарские тумены да буйные оравы Стеньки Разина, не лилась человеческая кровь.

А тут, в Константинополе, история творилась прямо сейчас, и жизнь била ключом, как говорили местные, большей частью прямиком по голове, а ужасная эклектика стилей, что в одежде, что в архитектуре, сводила с ума. Крики муэдзинов, доносящиеся из-за пролива Босфор, смешиваются с вполне индустриальным лязгом и грохотом, слышным с военной верфи. Голоногие, одетые по последней югоросской моде девицы, местами соседствуют с женщинами, закутанными в паранджу, а древние скрипучие арбы ездят по одним улицам с элегантными колясками на эллиптических рессорах и с пневматическими шинами.

Кстати, в центр, ко дворцу Долмабахче, центральным набережной и парку, дорожная полиция с недавних пор стала пускать только такие коляски, и то при условии, что копыта рысаков поверх подков будут обуты в специальные каучуковые тапочки. И, честное слово, получился сплошной Страх Господень: ни цоканья копыт, ни скрипа осей, ни грохота железных ободьев по булыжной мостовой — коляска вместе с конем парит над дорогой, будто птица, а ехать в ней одно сплошное удовольствие, словно почиваешь на пуховой перине.

Как раз на такой коляске утром Илья Николаевич и подъехал к дворцу Долмабахче, где у него была назначена аудиенция у канцлера Югороссии. Темой разговора у них должна была стать подготовка югоросской системы образования к новому учебному году. И пусть даже по новому стилю на дворе пока стоит май месяц, а в школах и на подготовительных курсах даже не начались летние каникулы, но по старой русской пословице, сани следует готовить летом, телегу зимой, а будущий учебный год планировать в конце весны.

— И глазом моргнуть не успеете, — говорил адмирал Ларионов, — как наступит весна, лето, осень, зима, Новый год и Восьмое марта (нужное подчеркнуть).

Предъявив часовому при входе свой министерский пропуск «вездеход» и расписавшись в журнале посещений, Илья Николаевич прошел на дворцовую территорию и вскоре оказался в приемной канцлера Тамбовцева.

Секретарша Дашенька, за последние полгода заметно раздобревшая, но при этом не утратившая ни элегантности, ни грации, мило улыбнулась Илье Николаевичу и сказала, что господин Тамбовцев не только свободен и готов немедленно принять у себя министра просвещения, но уже несколько раз о нем осведомлялся. Пожав плечами, Илья Николаевич поудобнее перехватил бювар с бумагами и шагнул в гостеприимно распахнутую Дашенькой дверь. Каждый раз, встречаясь с выходцами из будущего, он чувствовал определенную неловкость, ибо они знали о нем и его семье все, и даже немного больше того, а он пока еще даже не понимал, каким образом он может помешать своим детям ступить на гибельный путь противостояния с Системой.

— Добрый день, Александр Васильевич, — поздоровался Илья Николаевич с канцлером Тамбовцевым и, услышав ответное приветствие, присел за стол, разложив перед собой бумаги.

— Александр Васильевич, — произнес он, — развитие системы начального образования в Югороссии идет согласно составленным нами еще осенью планам. В Константинополе школы посещают семьдесят процентов детей от семи до пятнадцати лет, причем по христианским районам города охват составил почти сто процентов, а в сельской местности мы охватываем почти половину всех детей, причем в болгарских и греческих поселениях школы посещают более шестидесяти процентов детей. Но все же главную погоду нам делает Константинополь, в котором живет большая часть населения Югороссии, и поэтому там мы планируем к сентябрю довести количество школ и учителей начальных классов до такого количества, чтобы начальные школы могли посещать все столичные дети.

— Очень хорошо, Илья Николаевич, — кивнул канцлер Тамбовцев, — а как у вас обстоят дела с учителями?

— Вначале было немного сложно, а теперь стало полегче, — вздохнул Илья Ульянов, — очень выручает то, что у вас тут разрешено брать учителями женщин. Разного рода выпускницы российских гимназий и прогимназий, а также девушки из Европы, приехавшие в Константинополь для устройства своего счастья, после обучения на курсах переподготовки составляют основную часть нашего учительского корпуса. По крайней мере, с учителями русского и иностранных языков у нас проблем нет.

— Ну, раз так, то хорошо, — кивнул Тамбовцев, — а теперь давайте поговорим о Константинопольском университете, который тоже входит в вашу епархию. Новое здание у вас будет готово года через два, пока же там ведутся бетонные работы на фундаменте. Но ведь для людей, стремящихся к знаниям, обучение в неприспособленных помещениях не может стать такой уж большой проблемой.

— Да, Александр Васильевич, — согласился Илья Ульянов, — это совсем не проблема, тем более что помещения вы нам подобрали не такие уж и плохие. Аристотель, так тот в своем Ликее вообще преподавал, не имея крыши над головой, и его ученики воспринимали учебную программу, прогуливаясь вместе с учителем под сенью раскидистых деревьев. По счастью, те времена прошли, и теперь преподаватели и студенты могут больше не переживать по поводу того, что вдруг внезапно испортится погода, и им на голову хлынет проливной дождь. Поскольку подготовительные курсы уже дали нам первых студентов, то занятия на первом курсе университета начнутся, как и положено — в сентябре, и две трети от общего числа обучающихся будут девушки. К работе готовы физико-математический, естественный, строительный, исторический и философский факультеты, причем последний следовало бы назвать богословским. Александр Васильевич, дорогой, скажите, зачем вам, в самом совершенном университете мира, каким должен стать Константинопольский университет, эдакая гадость, как богословский факультет, да еще и с магометанским отделением?

Канцлер Тамбовцев внимательно посмотрел на Илью Ульянова и устало вздохнул.

— Илья Николаевич, — сказал он, — вам следовало бы знать, что в Югороссии вопрос существования Бога обсуждению не подлежит. Он просто есть, и точка. Об этом говорят как последние научные данные, так и наш собственный жизненный опыт. Электричество — оно тоже невидимо, но если вы схватитесь голыми руками за оголенные провода, по которым проходит ток, то получите от них весьма ощутимый удар. И удар вы получаете совсем не потому, что электричество злое само по себе, а потому, что вы сунули руки туда, куда не следует. Понимаете? Но по большому счету дело даже не в этом. Ведь Бог — это не сварливый мелочный старик, который стоит над душой у людей и с мстительной радостью карает их за истинные или мнимые грехи. Совсем нет. Установив причинно-следственные связи между совершаемыми поступками и их явными и скрытыми результатами, Бог сделал так, чтобы люди сами карали себя за то, что они будут считать грехами. Просто сверхразумная сущность, которой, несомненно, является Всевышний, и помыслить не могла о том, что люди в своем молитвенном энтузиазме помимо спущенных сверху будут придумывать все новые и новые грехи и вводить для себя все новые и новые запреты.

Сказав это, канцлер Югороссии замолчал, будто собираясь с мыслями. Хранил молчание и Илья Николаевич Ульянов, понимающий, что сейчас с ним делятся некими сокровенными душевными переживаниями.

— Хотя, — продолжил канцлер Тамбовцев, — у этой медали есть и оборотная сторона. Как в своем романе сказал Федор Михайлович Достоевский: «Если Бога нет, то можно всё». А когда людям можно всё, то поверьте мне, Илья Николаевич, это действительно страшно. Даже нам. С другой стороны, людям бывает можно всё, когда какой-нибудь духовный вождь, ересиарх или просто политический лидер вдруг объявит, что они — последователи единственно верного учения, или принадлежат к «правильному» народу, а посему, что они ни натворили бы, все будет воспринято этой высшей сущностью с пониманием и одобрением. Именно так думали англичане, много лет творившие зверства не только в дальних колониях, но и в совсем близкой к ним Ирландии. А как только их схватили за руку, первое, что они закричали, было: «Господь не с нами». Все выглядело так, как будто им обещали поддержку и обманули.

Из этого мы можем сделать вывод, что вечная идея высшей сущности, облекающая все правила человеческого общежития в сакральную и неоспоримую форму, издавна преследующая человечество, является важным оружием в борьбе за установление наилучших форм того самого общежития. И если мы выпустим это оружие из своих рук и бросим его в грязь, то это значит только то, что кто-то подберет из грязи идею Бога и обернет ее против нас. Мы сами должны и будем готовить тех православных священников и мулл, которые будут проповедовать в церквях и мечетях Югороссии, потому что нам не надо, чтобы какие-то проходимцы, получившие деньги от наших врагов, смогли бы, прикрываясь религиозными идеями, устраивать междоусобицы, стравливая народы Югороссии между собой и направлять их против власти. Со всеми этими вопросами люди должны уметь разбираться сами, но для этого их еще требуется научить. Теперь вы понимаете, Илья Николаевич, для чего нам в Константинополе нужен богословский факультет?

— Да, Александр Васильевич, понимаю, но это понимание мне еще надо тщательно обдумать, — ответил Илья Ульянов, вставая, — надеюсь, что мы еще продолжим с вами эту занимательную и очень интересную беседу. На сем позвольте откланяться и заверить вас, что все, о чем мы договорились, будет выполнено точно в срок. До свиданья.

Стояло прекрасное майское утро, когда по бледно-голубому небу плыли на запад кудрявые кучевые облака. Освещенный яркими лучами солнца, к пассажирской пристани медленно подходил корабль, столь непохожий на английские военные суда, которые мне приходилось видеть в портах Ирландии. На его сером борту было кириллическим шрифтом выведено какое-то слово на русском языке, а также три цифры: «210». Из овальных башен торчали стволы орудий, мачты были без парусов, а непонятные металлические шары и полусферы, перекладины, похожие на ежей, напоминали о том, что этот корабль не принадлежит к нашему миру, как, впрочем, и все югоросское…

Якорь плюхнулся в серые воды залива, на пристань полетели швартовые, которые ловко подхватила береговая команда и намотала на кнехты. Потом на причал спустили пассажирский трап. Вслед за вахтенными на берег в окружении небольшой свиты спустилась прелестная молодая девушка. Его королевское величество проследовал к ней и, пренебрегая этикетом, подхватил ее на руки, воскликнув что-то по-русски. Стоявший рядом со мной югорос перевел сказанные им слова:

— Моя милая Сашенька, наконец-то ты приехала!

Мы уже поняли, что это и есть наша будущая королева — княжна Александра Кропоткина, — чей род восходил к основателю русского государства князю Рюрику. Этот князь основал Русское государство на полсотни лет раньше, чем жил Бриан Бору, верховный король Ирландии, которому так и не удалось объединить нашу страну. Несомненно, что невеста нашего короля имела знатное происхождение, достойное своего жениха. К тому же она была красива, как я слышал, умна и имела добрый нрав. А сейчас я убедился, что молодые люди любят друг друга и создадут счастливую и дружную семью.

Обняв будущую королеву, он поднял ее на руках и бережно поставил на землю, после чего они оба торжественно проследовали в ожидающий их самодвижущийся экипаж, именуемый «автомобиль». По крайней мере, именно так король Виктор назвал ту железную повозку, в которой мы с ним прибыли сюда с Тарского холма. А я в сопровождении ирландского духовенства остался ждать прибывшего этим же кораблем представителя Русской Православной Церкви митрополита Макария.

Вот по трапу на ирландскую землю спустилась фигура в черной рясе, в белом головном уборе и с изображением Мадонны в овальной рамке на груди. Я понял, что это и есть присланный из Петербурга митрополит Московский и Коломенский Макарий. Опираясь на посох, митрополит подошел ко мне. Я низко поклонился. К моему удивлению, митрополит обнял и троекратно облобызал меня.

— Здравствуй, брат Павел, — сказал он на неплохом английском.

— Здравствуйте, ваше преосвященство! — немного растерянно ответил я.

— Зови меня просто Макарий, — улыбнулся тот. — Ну что, отправимся к тебе? А то зябко что-то тут у вас в Ирландии-то. Вроде бы уже весна, но ветерок поддувает.

Тем временем несколько священников (или монахов?) снесли на берег многочисленные чемоданы и баулы русской миссии, после чего мы отправились на трех каретах в гостевой дом при соборе Святой Троицы, на днях переданном нам англиканами. По специальной договоренности с последними в нем оставили мебель, постельные принадлежности и прочее имущество. Ведь в канцелярии собора эти мелочные людишки оставили нам одни лишь голые стены…

Мы уселись на мягкие сиденья моей маленькой кареты, служки накрыли нас пледами — в утренние и вечерние часы в Данлири прохладно даже летом, а в мае и подавно.

— Владыка Макарий, — сказал я, когда карета тронулась, и цокот копыт и поскрипывание осей заглушило наши голоса, — Мы запланировали церемонию на среду, пятнадцатое число. Как вы полагаете, не слишком ли это будет рано? Может быть, нам стоит немного подождать?

— Нет, брат Павел, — покачал головой митрополит Макарий, — думаю, что чем раньше мы это сделаем, тем будет лучше. И его императорское величество тоже так считает. В Ватикане не сидят сложа руки и уже строят каверзы против возвращения Ирландской церкви к своим истокам. Но ты, брат Павел, не робей. Господь с нами, а значит, все остальное не страшно, и с Ним в душе мы победим всех своих врагов, и внутренних и внешних.

— Да, — эхом ответил я, будучи погружен в свои мысли, — Господь с нами, а значит, нам ничего не страшно, брат Макарий.

Все здесь было необычно — и форма собора с готическими и романскими элементами, довольно-таки варварски изуродованными недавно законченной перестройкой храма в викторианском псевдоготическом стиле; и ряды деревянных скамеек, обитых красным материалом; и почти полное отсутствие каких-либо фресок или изображений. Временный иконостас, привезенный нами из Петербурга и собранный за два дня, смотрелся несколько инородно. Ничего, владыка Павел — так теперь именовался бывший митрополит — уже заказал для этого собора новый иконостас, который будет готов к коронации короля Виктора.

Будущий митрополит Павел оказался незаурядным человеком. Последние несколько дней мы с ним вечерами по несколько часов кряду обсуждали различные тонкости православного богослужения, и за это время он сумел подготовиться к рукоположению так, что иному на это потребовались бы годы. И вот он, одетый в черный подрясник, стоит вместе с нами в алтаре собора.

Выйдя на амвон, я зачитал английский перевод указа Святейшего Правительствующего Синода о принятии Ирландской Автономной Церкви в лоно Русской Православной Церкви. Особо было оговорено право Церкви использовать традиционные для Ирландии элементы богослужения.

Именно поэтому в храме до сих пор находились скамьи, заполненные приглашенными гостями, ибо человек слаб, а европейский человек слаб вдвойне и не способен выстоять на ногах несколько часов даже перед ликом Господа. Вот раздались величественные звуки органа — еще один элемент, который мы решили разрешить в богослужении Ирландской церкви, на этот раз без всякого внутреннего протеста, ибо в псалмах Давидовых говорилось: «Славьте Его трубя в рог, славьте Его на лире и арфе! Славьте Его с тимпаном и махолем, славьте Его на струнах и органе! Славьте Его на звучных кимвалах, славьте Его на кимвалах громогласных. Каждая душа да славит Бога!»

Началась Божественная литургия. Как только закончился евхаристический канон, то началось и само рукоположение.

— Аксиос, — величественно возгласил я, надевая на владыку очередной предмет облачения епископа. — Достоин!

— Аксиос, аксиос, аксиос, аксиос, — вторя мне, ангельскими голосами пел церковный хор.

Причащал я уже митрополита. А после службы владыка Павел сам зачитал свой указ «дабы вернуть нашу Церковь к вере предков наших». Отдельно было оговорено разрешение женатым мужчинам становиться священниками «по правилам нашей древней православной церкви, как это было в Ирландии от святого Патрика и до противоправного учреждения целибата после раскола Церкви», разъяснив при этом, что правило сие не распространяется на тех священников и иерархов церкви, которые подобно ему приняли на себя монашеский обет.

Ну, вот, кажется, и все! Одной епархией Русской Православной Церкви стало больше, чему немало помогло ослиное упрямство окружавшей нового папу верхушки католических кардиналов.

Думаю, что придуманная ими непогрешимость римских пап еще не раз и не два аукнется Католической церкви. Ибо папа не сам Бог, и даже не его представитель, а следовательно, как и любой земной человек, может и должен ошибаться. Человек слаб, и к этому надо отнестись с определенной долей снисхождения. В догмате о непогрешимости римских пап каждый православный видит сразу два смертных греха: тщеславие и гордыню, и грехи эти лежат на всей римско-католической церкви. Именно за них и карает ее Господь. Сейчас для нас, русских, с Божьей помощью одерживающих одну победу за другой, самая главная заповедь должна быть: «Не возгордись и не преисполнься тщеславия, ибо вела тебя вперед рука Господня, но если будешь ты непослушен Ему, то она же обрушит тебя в ад».

Не успел я из Петербурга вернуться в Харьков, как там меня нашла телеграмма от моего будущего зятя с приглашением на его с Шурочкой свадьбу и последующую коронацию. К приглашению были приложены билеты на поезд до Одессы, а оттуда — на пакетбот до Константинополя на четыре персоны: меня, мою супругу Александру, нашего сына Николая, которому недавно исполнилось шестнадцать лет, и девятилетнюю дочь Марию. Прибыть в Константинополь я должен до шестнадцатого мая по григорианскому календарю или четвертого мая по юлианскому, потому что именно в этот день в Дублин отплывал специальный пароход «Перекоп», такой же, как «Смольный», на котором моя дочь отправилась в Ирландию из Санкт-Петербурга.

В приглашении было сказано, что все транспортные и прочие расходы принимающая сторона берет на себя, словно Кропоткины настолько бедны, что не могут путешествовать за свой счет. Надо было торопиться, потому что мы можем не успеть попасть вовремя в Константинополь, и тогда опоздаем на королевскую свадьбу нашей Шурочки. Кстати, я до сих пор не могу понять, зачем понадобилась вся эта эпопея с нашим, отдельным с дочерью, прибытием в Ирландию. Неужели нас с супругой и детьми было невозможно отправить тем же кораблем, что и Шурочку? Или во всем виновато обыкновенное чиновничье разгильдяйство, когда один чиновник (в Ирландии), отсылая приглашение для моей дочери, посчитал, что по их обычаям оно означает и приглашение ее ближайших родственников, а другой чиновник (уже у нас) не увидел приписки «с родными» и благополучно забыл о нашем семействе. Интересно, что сказал бы по этому поводу наш будущий зять?