Часть 2
Накануне грозы
14 (2) марта 1878 года, утро.
Остров Корву.
Виктор Брюсов, пока еще некоронованный король Ирландии
Тучи, из которых с утра крапал мелкий теплый дождик, к обеду разошлись. Выглянувшее солнце яркими красками заиграло на покрытых зеленью склонах вулкана Калдейран и окружающих его холмах, а также на раскинувшейся вокруг острова нежно-лазурной безбрежной океанской глади и уютно устроившимся на ее поверхности кораблям Конфедерации, которые, убрав паруса, стали похожи на огромных морских птиц со сложенными крыльями, чуть заметно покачивающихся на морских волнах. Если посмотреть наверх, то можно увидеть вечно окутанную шапкой тумана вершину горы Монте Гроссо и парящих в выси морских птиц, которых здесь невероятное множество. И климат тут замечательный — средняя температура в январе +18 градусов по Цельсию, а в июле +24. Короче, вечная весна. Но нам недолго осталось любоваться местными красотами и наслаждаться божественным климатом. Труба зовет в поход.
В основном десантный корпус был уже сформирован, обучен и прошел боевое слаживание. Вскоре прибудут волонтеры из Российской империи. В основном это офицеры, унтера и солдаты, прошедшие войну за освобождение Болгарии и добровольно вызвавшиеся помочь освобождению еще одного народа Европы. Вообще, с людьми, имеющими реальный боевой опыт, слышавшими свист пуль и разрывы снарядов, работать куда проще, чем с восторженными мальчиками, у которых еще на губах не обсохло молоко. Они пришли к нам биться за идею, а нам хочется отправить их обратно к мамке, чтобы она их как следует отшлепала. Вот и гоняют инструктора таких юнцов на тренировках и учениях до седьмого пота, так, что засыпая вечером, они плачут от боли в мышцах и костях, а утром встают, и форсированный курс молодого бойца начинается сначала. Но нет людей упрямей и настойчивей ирландцев, а глядя на них, держат марку и молодые конфедераты.
Старики же конфедераты, сражавшиеся всю войну с янки, только смотрели на юношей с взором горящим, подкручивая усы, и радовались тому, что на смену им идет достойная молодежь. Они-то уже прекрасно знали, что понадобится солдату на войне, а что является для него лишним. В принципе, именно Гражданская война в Штатах была первой, в которой массово применялись такие новинки военного дела, как рассыпной строй, скорострельная артиллерия, картечницы Гатлинга, а также траншеи вместо люнетов и эскарпов.
Но, в связи с глубокой провинциальностью Северной Америки, европейская военная мысль как-то не обратила особого внимания на эти события, тем более что армиями по обе стороны фронта командовали дилетанты, совершавшие одну ошибку за другой. Настоящую же революцию в военном деле теперь следовало ждать только вместе с войнами начала XX века: англо-бурской, русско-японской и, самое главное, Первой мировой.
Мы же готовили своих бойцов к войне совершенно другого типа, с применением артиллерийского огня с закрытых позиций, ручных гранат, унитарных патронов с бездымным порохом, механических пулеметов и дальнобойных мелкокалиберных винтовок. Даже банальная картечница Гатлинга при правильном употреблении способна стать настоящей «косой смерти», укладывающей тысячами неприятельских солдат.
Как стало известно недавно, вскоре к нам должен прийти транспорт, на котором будет тысяча новеньких трехлинейных винтовок Мосина. Нам предоставили их для испытаний в реальной боевой обстановке. По информации из заслуживающих доверия источников, сие изделие Сергей Иванович изготовил на основе механики автомата Калашникова с некоторыми упрощениями, превратившими его в винтовку с отъемным магазином. Гильза у патрона безрантовая с проточкой, пуля остроконечная, оживальной формы, порох пироколлодийный от Дмитрия Ивановича нашего Менделеева. Но, в общем, когда мы получим, тогда и оценим сей замечательный девайс.
А сейчас, поскольку каждый солдат должен знать свой маневр, у нас пройдет совещание с командным составом. Настало время довести до людей план операции, который мы весь последний месяц в глубокой тайне разрабатывали с майором Рагуленко. Это настоящий гений маневренной войны и мастер таранного удара, которому в подметки не годятся местные доморощенные стратеги. Только, пожалуй, генерал Форрест, который сам широко практиковал мобильную войну, понимает и одобряет его планы.
14 (2) марта 1878 года, полдень.
Остров Корву, Штабная палатка
— Господа, — обратился я к собравшимся, — обстановка в Ирландии резко осложнилась. Теперь, после того, как всему миру стали известны кровавые события, произошедшие на Рождество в Корке, власти Британии приняли так называемый билль «По усмирению ирландского мятежа». Никакого мятежа еще нет, так кого же лондонские джентльмены собрались усмирять? Скажу вам прямо — они собрались усмирять ирландский народ, усмирять, бросая в тюрьму его лучших сыновей и дочерей и вешая их без суда и следствия. По их людоедскому плану, Ирландия должна быть превращена в пустыню, где еще лет сорок не будет расти трава…
— Не бывать этому! — вскочил со своего места горячий, как ирландский суп, чаудер Денис Маккарти. — Ваше королевское величество, ведите нас в бой, и мы раз и навсегда изгоним этих поганых «красных раков» с нашей земли!
— Разумеется, мой храбрый Маккарти, — величественно кивнул я, с трудом удерживаясь от смеха — настолько нелепо и театрально выглядел мой верный сподвижник. — В самое ближайшее время я поведу вас в бой, и тогда наша Ирландия навсегда станет свободной. Никто не будет указывать вам, как молиться и на каком языке разговаривать. Это обещаю вам я, православный король католической страны, выросший в весьма далеких отсюда местах, но всей душой преданный родине своих предков. Ирландия будет свободной.
— Да, ваше королевское величество, — пылко произнес Маккарти, — Ирландия будет свободной. Говорите, что мы должны сделать, и, клянусь спасением своей души, мы не пожалеем ничего ради ее свободы.
— Не клянитесь ничем, молодой человек, — с хрипотцой в голосе произнес генерал Форрест, — вспомните, что написано об этом в Евангелии от Матфея: «не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий, ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя, ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». И вспомните о том, что папа Пий Девятый, епископ Рима, викарий Христа, преемник князя апостолов и прочая, прочая, прочая, перед тем как испустить дух, подверг всех вас, сторонников ирландской свободы, анафеме и отлучению от таинств католической церкви, или как это у вас там называется…
— Старый маразматик перед смертью спятил, — воскликнул Маккарти, — новый папа обязательно отменит эту буллу, и тогда все снова станет, как и было.
— Это совсем не обязательно, Денис, — сказал я, — папа не сошел с ума, просто он был одержим злобой к России из-за событий в Польше. И совсем не факт, что тот, кто придет ему на смену, не будет разделять подобных убеждений. Если ты хочешь вернуть мне клятву верности и удалиться восвояси, то это твое право, я никого не удерживаю силой.
— Ни за что, ваше величество, — вскочил со своего места Маккарти, — скорее я перейду в православие, чем нарушу данную мной клятву. Я думаю, что все наши люди меня поддержат. Перед Богом и людьми вы — мой король, только вы и больше никто — ни выжившая из ума старая дура Виктория, ни ее сынок, распутник Альберт. А если Рим будет этому противиться, то ему же хуже, вся страна отринет веру предков и перейдет в православие вслед за своим королем.
— Ты ошибаешься, Денис Маккарти, — как можно мягче сказал я, — изначально Ирландия была именно православной страной, ибо крестили ее миссионеры, прибывшие не из Рима, а из Александрии, а католичество огнем и мечом принес на нашу землю не кто иной, как английский король-убийца Генрих Восьмой…
Шокированный Маккарти сел на свое место и задумался, но вместо него тут же встал адмирал Рафаэль Семмс.
— Простите меня, господа, — немного ехидно произнес он, — спор о вере и временах настолько древних, что о них никто не помнит, в данном собрании несколько неуместен. Может быть, нам стоит заняться делом и обсудить, каким образом мы будем освобождать от англичан вашу Ирландию?
— Знамя, — процитировал я одного философа, — это всего лишь цветная тряпка, прибитая гвоздями к деревянной палке, но за него солдаты идут на смерть. Вера — это такое же знамя, только находящееся внутри нас, которое говорит нам, ради чего надо жить и за что умирать.
— Да вы еще и философ, ваше величество, — восхитился генерал Форрест, впервые назвав меня королевским титулом, — когда у солдата нет веры в дело, которому он служит, то армия превращается в стадо и терпит поражение.
— Наверное, это так, генерал Форрест, — кивнул я. — Но все-таки адмирал Семмс прав, давайте займемся делом. Должен сказать, что срок нашего выступления уже определен. Оно назначено на Пасху 21 апреля сего года. План операции не предусматривает восстания мирного населения. Вместо этого мы, при поддержке военных флотов Российской империи и Югороссии, должны будем одновременно высадиться в четырех основных пунктах Атлантического побережья Ирландии. В Корке высаживается шотландская бригада имени Роберта Брюса, в Лимерике — Добровольческий корпус КША, в Голуэе — Королевские стрелки…
— Это только три пункта, Виктор, — заметил внимательно слушавший меня Оливер Семмс, — а где будет четвертый?
— Четвертым пунктом, — ответил я, — будет считающийся до сего времени неприступным замок-тюрьма в Слайго. И для того, чтобы не пострадал ни один заключенный, брать его будет югоросский морской спецназ. Мы не хотели, чтобы в освобождении Ирландии принимали участие русские или югоросские солдаты, но англичане, приняв свой кровожадный билль, сами вынудили нас к тому, чтобы мы вмешались в это дело. И запомните, господа, залог нашего успеха заключается в быстроте, натиске и синхронности действий. Война за свободу Ирландии должна быть стремительной, как удар молнии. Только тогда мы сможем победить врага с минимальными потерями. Ирландия будет свободной!
15 (3) марта 1878 года.
Лондон, Скотленд-Ярд.
Роберт Артур Талбот Гаскойн-Сесил, 3-й маркиз Солсбери
За столом, покрытым зеленым сукном, находились трое. С одной стороны расположился молодой денди весьма легкомысленного вида, одетый по последней моде — весьма безобидный молодой человек, если не знать, что это — сам начальник отдела уголовных расследований, сэр Чарльз Эдвард Говард Винсент. Напротив него сидели двое, постарше, одетые в строгие костюмы, которые легкомысленными никак не назовешь.
— Что это означает, маркиз? — с неподражаемой смесью учтивости и чуть заметного высокомерия, то есть в манере, свойственной выпускникам некоторых закрытых учебных заведений Британии, отреагировал на мое появление сэр Говард.
— Сэр Говард, — я слегка кивнул своему собеседнику, — не подскажете, где я могу найти сэра Эндрю Кэмпбелла и сэра Роберта Пейсли?
— Маркиз, ваше поведение недопустимо! — неожиданно взорвался сэр Говард, мгновенно забыв о своей учтивости. — Вы врываетесь в отдел уголовных расследований, где я провожу совещание с вышеуказанными сотрудниками. Если вам нужно переговорить с моими людьми, подождите в курительной комнате, третья дверь справа. Когда мы закончим, я вас позову. Конечно, хотелось бы сначала узнать, о чем именно вы хотите говорить с ними. Имейте в виду, что я их начальник, и все контакты с ними должны проходить с моего согласия.
— Согласен с вами, сэр Говард, — улыбнулся я, — они должны проходить с согласия начальника отдела.
— Именно, маркиз, — раздраженно бросил сэр Говард, — но я не вижу никакой разницы…
Мой ответ был резким, без тени всякой учтивости.
— Зато я ее вижу, сэр Говард! Ознакомьтесь. Вот постановление премьер-министра о моем назначении на ваше место. Конечно, это ниже моего достоинства, но вы успели натворить тут столько дел…
Сэр Говард прочитал бумагу, слегка побледнел и сказал:
— В таком случае разрешите мне откланяться, господин новый глава отдела. Посмотрим, как долго вы им останетесь.
— Увы, сэр Говард, не разрешу, — я повернулся в сторону чуть приоткрытой двери и, повысив голос, произнес: — Приступайте, джентльмены.
В кабинет вошли двое полицейских, а трое других встали в дверях, заблокировав выход.
— Сэр Чарльз Эдвард Говард Винсент, — я постарался, чтобы мой голос был бесстрастным, как у спикера парламента, — вы обвиняетесь в государственной измене. Сэр Эндрю, сэр Роберт — ваши фамилии тоже вписаны в ордер на арест.
— Позвольте ознакомиться с этим ордером, — сардонически улыбнулся сэр Говард.
— Извольте, — ответил я, достал из кожаного портфеля, который держал в руках один из полицейских, еще одну бумагу и протянул ему.
Тот прочитал ее, скорчил недовольную физиономию и сказал:
— Ну что ж, ваша взяла, маркиз. Только не могли бы вы удовлетворить мое любопытство?
— Постараюсь, сэр Говард, — ответил я.
— Так вот, — сэр Говард старался выглядеть невозмутимо, хотя, как я понял, внутри него все кипело, — я хотел бы знать — на основании чего был выдан сей ордер? Я уж не спрашиваю, почему меня вдруг решили заменить на вас, зная ваш талант к интригам.
— Сэр Говард, — хотя он попал в яблочко, но я улыбнулся самой доброй и ласковой улыбкой, на которую только был способен, — это все из-за вашей любви к ирландским мятежникам. Как вы, вероятно, слышали, Парламентом был принят закон о мерах по подавлению ирландского мятежа. Чуть позже был принят дополнительный закон, запрещающий какую-либо помощь или поддержку этим самым мятежникам.
— И при чем здесь я и мои подчиненные? — осведомился сэр Говард.
— У меня есть докладная записка от начальника полиции Белфаста, согласно которой ваши люди предупредили ирландского преступника Фергуса Мак-Сорли, что дало ему возможность покинуть Белфаст и раствориться где-то на просторах Ирландии. Кроме того, вот здесь список других проявлений подобной мягкотелости к мятежникам со стороны ваших людей. Более того, в некоторых случаях вы письменно подтверждали полномочия ваших людей в том или ином вопросе. Так что и ваши люди, и вы повинны в государственной измене. Вам повезло, сэр Говард, что и вы, и ваши подчиненные являетесь дворянами и не подлежите повешению по приговору полевого суда. Более того, у вас будет возможность подать апелляцию на мое решение в Олд Бейли, либо лично его величеству. Но, согласно дополнительному закону, вы все это время будете находиться под стражей в Тауэре.
— Ну что ж, маркиз, я вас понял, — холодно кивнул сэр Говард, — вы позволите мне одеться?
Получив разрешение, Винсент не спеша надел плащ, критически осмотрел себя в зеркало, после чего закрутил шарф вокруг шеи и взял со столика цилиндр. Затем он взглянул на своих людей и добавил:
— Джентльмены, ваша очередь.
И пока те надевали свои плащи, он спросил у меня:
— Маркиз, я посылал докладную записку в Парламент, где порекомендовал ограниченную автономию Ирландии и делегировать некоторые полномочия. Полагаю, что в таком случае у нас был бы реальный шанс противостоять этому самозванцу Виктору Брюсу. Тем не менее там не только не последовали моей рекомендации…
— Но и решили назначить меня на ваше место, — опять улыбнулся я. — То, что вас арестовали — это лично мое решение, но, поверьте мне, более половины депутатов Парламента меня в этом поддержат. Ведь они очень хорошо знают, что давать самоуправление ирландцам сродни тому, чтобы дать автономию готтентотам — то есть абсолютно неприемлемо. Так что, с вашего позволения, полицейские отведут вас в присланную за вами и вашими людьми карету. Надеюсь увидеть вас на прогулке во дворе Тауэра в самое ближайшее время… Давно там не рубили голов. Жаль. А пока я останусь здесь — нужно будет ознакомиться с вашими преступными решениями и, поелику это возможно, не допустить, чтобы ваше предательство принесло плоды…
Уже стоя на выходе из кабинета, Винсент с горечью произнес:
— Послушайте, вы, маркиз! Быть может, мне и моим людям отрубят голову, но теперь, после идиотских решений, принятых Парламентом, Великобритания и вы все не доживете и до Мидсаммер Дэй. Ведь нам удалось узнать, что так называемый ирландский король Виктор Брюс Первый не просто самозванец, но еще и офицер Югороссии, действующий с ведома и по повелению своего правителя. А это означает, что на самом деле мы имеем дело не просто с ирландскими мятежниками и каким-то самозванцем, а с операцией Югоросского Кей Джи Би, возможно, действующего с одобрения молодого русского императора, отнюдь не пылающего любовью к Соединенному королевству. Развязав террор против ирландцев на основании несуществующего мятежа, вы провоцируете русских и югороссов на прямое военное вторжение, при том, что наша страна находится в полной политической изоляции и за нее некому заступиться. Напротив, все наши соседи только и ждут, когда нас начнут убивать. Французы жадно смотрят на нашу Индию, североамериканцы жаждут наложить лапу на Канаду, даже ничтожная Голландия не прочь округлить свои владения за счет нашей Австралии.
— Не надо меня пугать, Винсент, — усмехнулся я, — русские и югороссы не посмеют напасть на нас на нашей же земле. Не посмеют, и все тут! И не старайтесь меня разжалобить или переубедить — теперь ваша судьба в руках одного лишь Господа.
17 (5) марта 1878 года, утро.
Остров Корву.
Виктор Брюсов, пока еще некоронованный король Ирландии
Утро этого дня ознаменовалось прибытием транспортного каравана из Константинополя. На этот раз это были не «Колхида» с «Североморском», а все четыре БДК, сопровождаемые «Адмиралом Ушаковым». Дело в том, что на этот раз караван доставил не столько грузы, сколько людей. Более двух тысяч русских солдат, унтеров и офицеров, имеющих боевой опыт недавно окончившейся Балканской кампании, изъявили желание послужить в русской добровольческой бригаде пока еще несколько виртуального Ирландского королевства. Солдат и унтеров отбирали из числа выслуживших срок действительной службы, предложив им за вполне приличную по российским меркам денежку помочь освобождению ирландского народа от британского гнета. Контракт предлагался на три месяца с возможным, но не гарантированным продлением. Но даже если брать по минимуму, то рядовой, отслуживший в бригаде полный срок минимального контракта, по возвращении домой сразу становился зажиточным хозяином и завидным женихом.
С офицерами разговор был немного другой. Те из них, что находились на действительной службе, взяли в своих частях отпуск «по семейным обстоятельствам» и были, по сути, волонтерами. Другие, пришедшие из отставки, заключали контракт на те же три месяца, как и нижние чины, и при равных званиях занимали более высокие должности.
Единственным «добровольцем», являющимся исключением из правил, был полковник Александр Александрович Пушкин, назначенный командиром этой бригады. Поинтересовавшись, я выяснил, что полковник Пушкин был «тем самым Пушкиным», то есть сыном великого русского поэта, в отличие от своего знаменитого отца, пошедший не по литературной, а по военной части. За участие в Балканской кампании 1877 года, героизм и грамотное командование вверенным ему 13-м Нарвским гусарским полком он был награжден золотой саблей «За храбрость» и орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом.
Был в его жизни и чисто личный момент, правда, случилось все не с ним самим, а с его несовершеннолетней дочерью, влюбившейся в одного из офицеров нашей эскадры. Возможно, что именно это подвигло Александра Александровича записаться добровольцем, чтобы получше познакомиться с тем обществом, в которое вскоре может войти его дочь. А может быть, он все трезво оценил и, решив, что на ближайшие лет двадцать новых войн для Российской империи не предвидится, отправился повоевать на стороне, тем более что та сторона, которую он выбрал, сражалась за правое дело.
По сути, несмотря на то что в нашем прошлом Александр Александрович дослужился до чина генерала от кавалерии, его военная карьера остановилась на уровне командира кавалерийского полка. А ее вершиной стала русско-турецкая война за освобождение Болгарии. Бригадой, то есть соединением, состоящим из двух кавалерийских полков, генерал-майор Пушкин командовал менее полутора лет, после чего занимал исключительно гражданские должности — заведующего учебной частью Московского Императорского Коммерческого училища, члена советов по учебной части Екатерининского и Александровского женских институтов. С 27 мая 1895 года и до конца дней своих Александр Александрович занимал должность почетного опекуна Московского присутствия Опекунского совета Учреждений императрицы Марии…
А ведь золотое оружие «За храбрость» кому ни попадя не давали. Эту награду, в отличие от иных многих, невозможно было получить по блату. Для этого действительно требовалось совершить нечто, что связано с незаурядным и смелым поступком. Например, нужно было возглавить атаку полка в конном строю на вражеские артиллерийские батареи, в результате чего они были бы захвачены или приведены к молчанию. Ну, или любое подобное деяние, требующее ума, выдержки, отваги и несущее с собой риск ранения или смерти. В сопроводиловке было написано, что полковник Пушкин сам приехал в Константинополь и предложил свои услуги в качестве рядового волонтера, на что ему заявили, что использовать таким образом храброго офицера с боевым опытом нерационально, и попросили сформировать и возглавить добровольческую бригаду, правда стрелковую, а не кавалерийскую. Организационными талантами Александр Александрович оказался не обделен, и потому в самые кратчайшие сроки добровольческая, или, как бы сказали в наше время, контрактная бригада была сформирована, экипирована и вооружена.
Вооружена же она была малокалиберными ружьями системы капитана Мосина, которые совсем не были похожи на ту легендарную «трехлинейку», которую мы знали в нашем прошлом. Она была больше похожа на до предела упрощенный автомат Калашникова с отъемным магазином, который можно было снаряжать из патронной пачки. Как я понимаю, император Александр III после полигонов решил испытать новое оружие в боевых условиях. Ничуть не сомневаюсь, что по возвращению в Россию всех солдат, унтеров и офицеров заставят писать сочинение на тему: «как новая винтовка показала себя в бою». Ну, а не обученные грамоте нижние чины будут в поте лица диктовать свои мемуары писарям.
С каждой винтовкой было поставлено по пятьсот безрантовых патронов с полуоболочечной пулей оживальной формы, и еще сто патронов с пулями, снаряженными трассирующим составом для ночной стрельбы. А если учесть, что полевая артиллерия в это время практикует картузное заряжание, то при невероятной точности этой винтовки, ее можно считать секретным оружием.
Кроме легкого стрелкового оружия, бригада была оснащена также и артиллерией: 12-орудийным дивизионом 48-линейных гаубиц и двадцатью четырьмя легкими 4-фунтовыми пехотными орудиями в шести 4-орудийных батареях. Сдайся, враг — замри и ляг. Прибыли дополнительные пушки и для ирландских, шотландских и конфедератских частей.
Таким образом, с прибытием русской добровольческой бригады мои силы возросли до корпуса, и теперь русские волонтеры встали в один ряд с ирландскими королевскими стрелками и шотландской бригадой имени Роберта Брюса, что несколько политически уравновесило Добровольческий корпус КША. А ведь и первые, и вторые, и третьи пошли на эту войну вполне добровольно, движимые исключительно своей нелюбовью к Великобритании и ее политике. Я бы спать спокойно не смог, если бы знал, что где-то на свете, в разных углах планеты существует столько самого разнообразного народа, который готов подвергать свою жизнь опасности, лишь бы вцепиться мне в глотку. А англичанам хоть бы хны.
Личная встреча с полковником Пушкиным, с одной стороны, слегка разочаровала меня, а с другой — внушила определенные надежды. Разочаровало меня то, что полковник совсем не был похож на своего знаменитого отца, ни лицом, ни характером. Внешне полковник Пушкин выглядел так оригинально, что вообще не был похож ни на кого другого. По крайней мере, это именно у него я увидел прямоугольные бакенбарды, спускающиеся до самого воротника мундира в сочетании с пышными усами, гладко выбритым подбородком и маленькими круглыми очками в железной оправе.
При разговоре полковник Пушкин показался мне грамотным и, можно даже сказать, политически подкованным офицером, понимающим не только то, как он будет воевать, но также и то — почему это нужно делать. В ближайшее время, пока наконец не наступит час «Ч» и вся моя разномастная армия не начнет грузиться на корабли, ей предстоит еще несколько совместных учений, как штабных, где будущее сражение будет отрабатываться на картах, так и самых обычных, где мое войско хотя бы попробует научиться действовать рука об руку.
Времени совсем нет, и я бы предпочел еще раз отложить высадку и снова заняться боевой подготовкой. Но, к сожалению, англичане не оставили нам выбора и освободительный поход в Ирландию должен состояться немедленно или никогда. У англичан хватит мизантропии и ненависти к ирландскому народу, чтобы учинить над ним геноцид. Разведка доложила, что планы такие есть, а потому мы должны спешить!
18 (6) марта 1878.
Лимерик, Ирландия.
Герберт Шульц, коммерсант из США
Таможенник внимательно просмотрел мои документы, а потом весьма подозрительно посмотрел на меня.
— Э, мистер, — задумчиво сказал он, перебирая их, словно шулер карты, — значит, ваша фамилия Шульц. Скажите, вы немец?
— Да нет, сэр, — ответил я, — немцами были все мои предки, некогда перебравшиеся в Соединенные Штаты, еще когда Пенсильвания была вашей колонией. Мой прадед даже немного повоевал за нашу независимость против вашей страны сто лет назад.
Я, конечно, не стал рассказывать этому напыщенному индюку, что человек с моими именем и фамилией действительно когда-то существовал, но уехал с родителями в одну из стран Центральной Америки еще в детстве, где все трое и умерли от желтой лихорадки. Его свидетельства о рождении, вкупе с парой-тройкой других вещей, вроде семейной Библии, оказалось достаточно, чтобы не только американские власти, но и его родственники поверили в то, что я — это он. Мой прадед и в самом деле носил фамилию Шульц, только он не участвовал ни в какой войне за независимость, а был пивоваром, переехавшим в Россию из Баварии. Но это уже совсем другая история…
Таможенник недовольно скривился при упоминании о единственной колониальной войне, которую англичане когда-либо проиграли по-крупному, но потом, похоже, успокоился. Главное, что я не был ирландцем.
— Мистер Шульц, — занудливо произнес он, — судя по вашим документам, вы везете с собой большое количество оружия.
— Именно так, сэр. Охотничье оружие, — ответил я, делая упор на слове «охотничье». — Многозарядные охотничьи винтовки Винчестера и боеприпасы к ним.
Таможенник поднял голову и торжествующе произнес:
— А вы знаете, что ввоз оружия в Ирландию категорически запрещен актом Парламента?
— Да я их не в Ирландию везу. Как видите, порт доставки — Ливерпуль, здесь мой капитан собирался лишь загрузить уголь и кое-что исправить в машине. Но ему сказали, что в Ирландском море снова видели корабли под русским военно-морским флагом, досматривающие все суда, следующие в Англию, и мой груз оружия могут конфисковать. А мне не с руки терять эти «винчестеры», у меня в них вложены очень немалые деньги.
— И кто же заказчик? — хмыкнул таможенник.
— Господин Питер Файнер на Дьюк Стрит в Сент-Джеймсе, в Лондоне, — ответил я. — Вот подтверждение заказа с подписью хозяина оружейного магазина.
Заказ был самым что ни на есть настоящим — я уже не раз работал с мистером Файнером, и тот действительно запросил у меня «винчестеры». Я же предложил их ему намного дешевле, с условием, что он заберет у меня не менее пяти тысяч ружей и по тысяче выстрелов к каждому из них. Он, небось, потирает руки, рассчитывая продать их другим магазинам по более приличной цене. Вот только он не знает, что ему этих «винчестеров» не видать как своих ушей… Причем будет еще и просить у меня прощения — мол, не знал про блокаду, когда сделал заказ.
Таможенник опять стал внимательно перечитывать мои документы, словно посетитель ресторана меню. Он долго смотрел на подпись Файнера и, наконец, произнес:
— Мистер Шульц, доставить ваше оружие в Лондон будет весьма проблематично, по крайней мере в ближайшее время.
— Сэр, — ответил я, — а нельзя ли оставить его на складах здесь, в Лимерике? Я же свяжусь с мистером Файнером и подожду его инструкций. Ведь каждый день простоя корабля будет мне стоить немалых денег…
Таможенник оживился и заинтересованно посмотрел на мою персону.
— Мистер Шульц, — прищурившись сказал он, — в таком случае для хранения вашего груза я бы порекомендовал вам склады моего шурина, Эбенезера Шеридана. Или, если вы предпочитаете заплатить за хранение поменьше, моего свояка, Майкла Мак-Фола. Но они расположены чуть в стороне от города.
Я попытался возразить:
— Мне вообще-то рекомендовали Джона О’Брайана и сказали, что у него довольно неплохие расценки…
— О’Брайан католик, — сказал, как отрезал таможенник, — и я, к сожалению, не могу разрешить вам хранение оружия на его складах. А насчет цены — не бойтесь. Я сейчас напишу письмо к Мак-Фолу с просьбой дать вам дополнительную скидку. Уверяю вас, вы будете довольны. Но оружие вам придется доставить туда немедленно, причем под присмотром моих людей.
Я сделал недовольную физиономию, хотя внутренне ликовал. Ведь именно на Мак-Фола я и рассчитывал. Его склад был, действительно, чуть ниже по течению реки Шеннон, причем с ее северной стороны. Так что при доставке оружия по назначению не придется преодолевать единственную большую реку Ирландии.
К тому же он был одним из самых ярых сторонников английской короны в Лимерике. И если оружие пропадет с его складов, то отдуваться придется именно ему. А к нему у местных ребят есть счет, и немалый.
В свое время этот Мак-Фол захотел расшириться за счет соседа с запада, некого Фергуса Коннолли. Тот отказался — ведь и он сам, и его предки владели этой фермой многие поколения. Тогда Мак-Фол настрочил на Коннолли донос, тот был арестован и умер в тюрьме. А Мак-Фол за бесценок получил землю, конфискованную у Коннолли в пользу короны. Только тогда он не учел, что у старого Фергуса были сыновья.
Впрочем, в тот момент, когда это оружие и боеприпасы понадобятся местным повстанцам, всем будет уже не до таких мелочей. Когда к Лимерику подойдут корабли Югороссии и начнут высаживать десант, как это они умеют, то тут и так земля будет стоять дыбом, а дым — коромыслом. И все — англичане и протестанты — будут бегать, словно им всадили заряд соли в мягкое место, потому что настанет их последний час. После того, что они натворили в Корке, а теперь проделывают и по всей Ирландии, им нет и не будет ни прощения, ни милости. Я уже участвовал в одной операции, проводимой югороссами, и могу сказать, что в средствах эти парни не стесняются и красномундирников ждут большие неприятности.
Нет, секретными планами со мной, естественно, никто не делился. И это правильно — за годы службы в разведке я пришел к выводу, что каждому следует знать ровно столько, сколько это необходимо для его работы, и не более того. Но ведь и так понятно, что если от тебя требуют доставить пять тысяч ружей в самый эпицентр будущего восстания, то нужны они там не для красоты, и не для того, чтобы поохотиться на кроликов, а для вооружения повстанческого ополчения. Но все, что необходимо для успешного начала восстания, в том числе и захват этого склада, будут делать совсем другие, специально обученные этому люди. И хоть на ящиках с патронами стоит маркировка завода в Хартфорде, на самом деле боеприпасы произведены в совершенно другом месте и снаряжены новейшим бездымным, так называемым русским порохом. Да, не позавидуешь английским солдатам, которым придется воевать против повстанцев, вооруженных этими «винчестерами».
Я посмотрел на таможенника и со вздохом сказал:
— Хорошо, сэр, тогда давайте я поскорее оплачу таможенный сбор, и мы вместе с вашими людьми отправим это оружие на склад к вашему свояку. А то пока оно на корабле, у меня душа что-то неспокойна.
— Хорошо, мистер Шульц, будем считать, что мы договорились, — кивнул таможенник, уже подсчитывающий в уме будущие барыши своего родственника и долю, которую он стрясет с него за посредничество.
20 (8) марта 1878 года, поздний вечер.
Константинополь. Дворец Долмабахче, кабинет контр-адмирала Ларионова
— Товарищи, — адмирал Ларионов начал этим словом заседание правящего в Югороссии «триумвирата», — вопрос, который мы сейчас должны решить, мягко выражаясь, не ординарен. Сейчас, когда власти Британской империи в лице ее Парламента и правительства закусили удила и развязали настоящий геноцид против ирландского народа, хочу спросить вас — так уж необходимо для мира существование этого зловредного государства, или его надо уничтожить, как шайку террористов и убийц. Особо хочу обратить ваше внимание на то, что все эти антиирландские законы, ставящие коренное население Ирландии в положение полурабов — не плоды злой воли одного человека, а почти единогласно были приняты британским парламентом, кстати, одним из старейших в Европе и в мире.
— Должна заметить, — академическим тоном произнесла полковник Антонова, — что перед принятием этих законов все депутаты, которые могли бы выразить свой протест и проголосовать против них, по бездоказательному обвинению в подготовке мятежа были удалены из состава парламента и взяты под арест. Это, с нашей точки зрения, нарушает не только дух, но и букву парламентской процедуры.
— Но это совсем не отменяет того факта, — сказал канцлер Тамбовцев, — что данные законы сами по себе являются преступлением против человечности, депутаты обеих палат британского парламента, одобрившие их, по сути являются военными преступниками.
— Товарищи, — озабоченно произнесла полковник Антонова, — а не слишком ли круто мы берем? Ведь мы сами организовали кампанию по отторжению Ирландии от Великобритании и превращению этой британской колонии в полностью суверенное и лояльное нам королевство. Так почему же мы удивляемся реакции английских властей, которые не желают подобного развития событий и всеми силами стараются его предотвратить?
— Уважаемая Нина Викторовна, — устало сказал адмирал Ларионов, — то, что мы сделали, мы сделали только потому, что после поражения от нас в разных частях света у британских властей в любой момент могло сорвать крышу и они бы начали вымещать свою злобу на несчастных ирландцах, полностью находящихся в их власти. Что, собственно, и произошло. Рождественские события в Корке ну никак не могли стать поводом для таких жестоких репрессий. Ведь за исключением непроверенной информации ничто не говорило о готовящемся восстании против власти британской короны. А вылилось там все в кровавые погромы, аресты, грабежи и убийства, совершенные британской армией против мирного населения. Когда мир узнал об этих событиях правду, то британские власти закусили удила и объявили всю Ирландию находящейся в состоянии мятежа, что и вызвало принятие подобных драконовских законов.
Первоначально мы надеялись, что принц Альберт, ставший регентом после признания королевы Виктории недееспособной, сам человек незлой и неглупый, сумеет смягчить нравы своих соотечественников. Но, как мы можем судить, наши надежды не оправдались. Викторианство въелось в плоть и кровь британской элиты, и вывести его можно лишь качественной санацией всей страны. Для этих джентльменов все едино, что готтентоты, что русские, что ирландцы, что свои же англичане из низших сословий, которых они еще совсем недавно за малейшие проступки отправляли на виселицу или на вечную каторгу в Австралию, якобы очищая свою страну от воров и убийц. По сравнению с британским джентльменом даже тигр-людоед выглядит цивилизованным и милым существом.
— А может, все дело не в королеве Виктории, — ответила Нина Викторовна Антонова, — а в так называемой английской системе воспитания. Особенно вредно влияют на подростков нравы закрытых учебных заведений для мальчиков. Там их с самого раннего возраста не только наказывают розгой, но и подвергают гомосексуальному насилию и домогательствам, исходящим от воспитателей и старших учеников. Известно, насколько неустойчивой становится психика у людей, которые в раннем возрасте подверглись сексуальному насилию и домогательствам. А ведь, не пройдя через эти школы, невозможно попасть в британскую элиту. А мы потом удивляемся — почему простые англичане в своем большинстве нормальные, а сэры и пэры все поголовно слегка (а некоторые и явно) чокнутые. Кстати, товарищи, тщательно скрываемые гомосексуализм и педофилия есть оборотная сторона показного британского ханжества в отношениях между полами.
— Обе гипотезы не исключают друг друга, а потому верны, — философски заметил канцлер Тамбовцев, — наверное, каждая из них внесла свою лепту в формирование образа мышления британских политиков. Но ведь несчастным ирландцам от этого не легче.
Адмирал Ларионов хмыкнул и произнес:
— Мы с императором Александром Александровичем уже отдали приказ объединенным морским силам России и Югороссии, находящимся сейчас в Атлантике, усилить блокаду Британских островов. Помимо наших греков-головорезов, там действуют Макаров, Скрыдлов, Дубасов, Рожественский и прочие наши герои, досматривающие поголовно все британские суда. При этом подданные британской короны, замешанные в преступлениях против населения Ирландии, независимо, находятся ли они на государственной службе или являются частными лицами, подлежат аресту с последующим судом международного трибунала. Если они будут признаны военными преступниками, то их без затей вздернут на виселице.
— Это все, конечно, правильно, — кивнул Тамбовцев, — только я категорически против оккупации самой Англии. А без этого нам наших будущих «партнеров» от зловредности не отучить. Ну, нет у нас для этого необходимых сил и средств. Ведь ранее мы приходили в места, где нам были рады, а наших солдат считали освободителями. Для оккупации территории противника надо иметь сил на порядок больше, чем для защиты ее же от внешнего врага.
— Хорошо, — сказал адмирал Ларионов, — можно уступить право оккупировать территорию Англии немцам…
— Этого не стоит делать, Виктор Сергеевич, — Тамбовцев поднял руку, прервав адмирала, — немцы как оккупанты ничуть не лучше англичан. Знаем мы это и по своей истории, и по недавно закончившейся франко-прусской войне. А раз мы их запустим на острова, то мы в итоге и будем отвечать перед потомками за все их деяния. Они тоже такое могут учудить, что и Тимур с Чингисханом в гробу перевернутся.
— Тогда, — сказал адмирал Ларионов, — я попробую утрясти этот вопрос с императором Александром, а вы, Нина Викторовна, переговорите с графом Игнатьевым. Может быть, они выделят тысяч двести штыков для того, чтобы превратить Британию в обычную монархию. Не надо удивляться — на любой другой государственный строй русский император вряд ли согласится. И королем уж точно будет его приятель Берти, только править ему придется совсем не той Британией, которая была при его матери.
— Хорошо, Виктор Сергеевич, — кивнул Тамбовцев, — Александр Александрович у нас пострадал как-то от нападения наймитов злобных англичан. А посему, ему и карты в руки, а мы тем временем…
— …разбомбим там все военные объекты, верфи и казармы. Тем самым мы обеспечим русскому миротворческому десанту теплый прием во вражеской столице, ибо с падением режима и действующей власти все обыватели просто взвоют от начавшегося в стране беспредела и встретят наших солдат как родных, лишь бы они положили конец смуте и спасли их от бандитов. На этом все, товарищи, думаю, что решение принято.
— Да, это так, — подтвердили Тамбовцев и Антонова, вставая со своих мест.
Только что в этой комнате Британскую империю осудил суд военного трибунала и вынес ей смертный приговор по совокупности множества преступлений. До приведения его в исполнение, и тем самым освобождения порабощенных народов, оставалось чуть меньше месяца.
22 (10) марта 1878 года.
Ирландия. Килмейнхемская тюрьма.
Майкл Мак-Фол, в прошлом владелец складов у города Лимерика
Открылась дверь камеры, и изрядно подвыпивший человек в красном мундире и с нашивками сержанта на рукаве заорал:
— А ну все на выход!!
— Куда? — переспросила женщина лет тридцати, стоявшая рядом со мной, как будто и так не было понятно.
— В ад, шлюха! — закричал сержант и ударил ее кулаком в лицо.
Женщина упала, и чей-то голос осуждающе произнес:
— Клич, ты что, с ума сошел? Нам что, ее теперь на руках таскать?
— Поговори тут у меня! — рявкнул тот, кого назвали Кличем. — Ты и ты, несите ее. А вы, свиньи, на выход!
Я попытался что-то проблеять, типа:
— Сержант, это ошибка, я протестант и самый верный подданный его величества…
И тут мое тело вдруг пронзила сильная боль — это уже постарался кто-то из-за спины. А сержант Клич завопил:
— Врешь ты все, сука католическая! Как на плаху, так вы все протестанты! А ну, пошел!..
Еще недавно я жил совсем неплохо. У меня был приличного размера участок земли у Лимерика, который мне удалось со временем увеличить втрое. Сначала арестовали моего соседа с запада, про которого я состряпал весьма удачное письмо и передал его через родственников в городе куда надо. Его арестовали, а мне удалось заполучить его землю за сущие пенни. Потом мой сосед с востока добровольно продал мне свою землю почти даром, так что на этот раз мне не пришлось прибегать к таким же мерам. Я уже строил новые склады по соседству с имеющимися. А мой родственник на таможне сумел пристроить у меня крупную партию оружия, принадлежавшую какому-то американцу, причем по завышенной цене. Все, как мне казалось, складывалось удачно.
А шесть дней назад в Лимерик пришли «красные мундиры» и начали шерстить папистские кварталы. Людей десятками сажали в поезда, уходившие куда-то на восток. Сначала кто-то пытался сопротивляться, но армейцы не церемонились — улицы католических трущоб были забиты трупами тех, кого застрелили при задержании или при попытке бегства. На следующий день в местных газетах появился текст акта Парламента «О зачистке Ирландии от мятежников и сочувствующих мятежу», в котором были подтверждены полномочия армии в «аресте и уничтожении» мятежников и сочувствующих им. Кроме того, в них содержался призыв к населению докладывать о подобного рода элементах. А на обитателей католических районов была наложена повинность — они были обязаны «в течение 24 часов» убрать с улиц и закопать трупы мятежников.
Я, конечно, сразу написал про Джона О’Брайана и Лиама О’Рейли и отнес это письмо своей родне в ратушу. Пришлось отвести несколько чиновников в близлежащий ресторан, который, как ни странно, был открыт, и проставиться по полной — ведь в скором времени мне должны будут перейти и их склады. Я так напился, что решил заночевать в одной из комнат над рестораном, где и проснулся в объятьях какой-то из сотрудниц этого заведения, а проще говоря, местной шлюхи.
Хоть здесь такой профессией занимаются только вонючие папистки из трущоб, но я все равно не выдержал и чуток покувыркался с ней. Кинув ей шиллинг, я направился к себе в поместье, и тут произошло непоправимое.
У моего дома дежурили трое солдат в красных мундирах и с ними офицер.
— Майкл Мак-Фол? — строго, с металлом в голосе спросил меня офицер.
— Для вас господин Мак-Фол, — самодовольно ответил я, еще не подозревая о том, что произойдет дальше.
— Майкл Мак-Фол, — отчеканил офицер, — вы обвиняетесь в государственной измене и поддержке мятежа.
У меня от неожиданности даже дыхание сперло.
— В мятеже и измене?! — воскликнул я. — Да вы знаете, кто я такой?! Я протестант и верноподданный!
— Где вы были вчера ночью? — строго спросил офицер.
— В Лимерике, в «Молли Малоун», — ответил я.
— А где вы были после посещения этого заведения? — последовал следующий вопрос.
— Там же и заночевал, — ответил я, так толком ничего еще не понимая.
— Кто-нибудь может это подтвердить? — продолжил офицер свой допрос.
Я замялся. Не стоило жене знать о моих утренних кувырканиях. У нее рука тяжелая…
— Так что, вы не можете ничего придумать? — спросил офицер и махнул рукой своим солдатам. — Берите его!
— Да нет, не надо! — испуганно воскликнул я. — Дело в том, что я был там с дамой!
— Что за дама? — заинтересованно спросил офицер.
— Не знаю, как ее зовут… — замялся я.
— Будете врать своей жене! — рявкнул офицер.
Меня охватило возмущение подобным бесцеремонным допросом, и я выкрикнул:
— А какое вы имеете право со мной так разговаривать? Вы знаете — кто я такой?
— Знаем, — кивнул офицер. — Вчера ночью из всех ваших складов был вскрыт именно тот, в котором хранилось американское оружие и боеприпасы. Где это оружие? Где оно, я вас спрашиваю? — и офицер дал знак одному из солдат, который со всей силы врезал мне под дых.
Когда я немного отдышался, то жалобно спросил:
— А где охранники? Они вам могут все рассказать.
— Нет охранников, нет ни единого, — сказал как отрезал офицер. — Так что, сами все расскажете, или мы должны вам помочь?
Меня били долго, так и не поверив ни единому моему слову, хотя я пытался найти какие-нибудь оправдания. Потом связали и бросили на телегу, после чего отвезли с другими такими же избитыми на вокзал, где нас загнали в вагон для скота. Целый день нам не давали ни есть, ни пить, было холодно, пахло мочой и испражениями — всем приходилось стоять впритирку друг к другу, и не было возможности облегчиться, кроме как прямо в штаны. Потом двери вагона открылись, и мы оказались на какой-то железнодорожной платформе, откуда под конвоем нас отвели в Килмейнхемскую тюрьму. Тех, кто по дороге падал — а таких было немало, — рывком поднимали и заталкивали обратно в толпу задержанных, а кто опять падал — расстреливали на месте.
Так и не дав ни поесть, ни помыться, нас загнали в камеры. В той, где я оказался, были четыре кровати, с которых, впрочем, убрали матрасы. Нас там оказалось не менее двадцати: вперемежку мужчины, женщины и даже дети — младшему было, наверное, лет девять-десять. Конечно, все, кроме меня, были папистами и мятежниками. Я же думал, что завтра расскажу все судье о том, что в отношении меня произошла чудовищная ошибка, и что меня после этого отселят от этих нелюдей в нормальную камеру, а потом и совсем отпустят.
Но теперь нас всех вместе гнали во внутренний двор, к помосту, над которым с балки свисали восемь петель, в каждой из которых висело по человеческому телу. Отделив восемь человек из нашей толпы, сержант Клич показал на мертвые тела и заорал:
— Снять! И погрузить вон туда, — он рукой указал на телегу, запряженную двумя унылыми клячами, на которой уже лежало несколько трупов. Рядом с ними стояли такие же телеги, но пустые.
Я встал на табурет и начал вынимать тело из петли, и вдруг увидел, что это не кто иной, как Джон О’Брайан, на которого я намедни накатал донос. Труп упал вниз, и я потащил его к телеге, с трудом взвалив его на груду тел.
— А теперь встать под виселицу! — рявкнул сержант.
— Сэр, а когда мы увидим судью? — с робкой надеждой спросил я.
— Таким мразям, как ты, судья не понадобится! — снова рявкнул сержант. — А ну-ка, встал быстро!
Мне на шею накинули петлю, после чего священник произнес:
— Да смилостивится Господь над вашими черными душами!
Под моими ногами открылся люк, и последняя мысль, которая пронеслась в моей голове, была: «За что?!»
25 (13) марта 1878 года, вечер.
Константинополь. Дворец Долмабахче
Сгустившаяся за плотными шторами ночная тьма отступала перед беспощадно ярким светом электрических ламп, освещавших комнату для переговоров, будто операционную. То, что здесь обсуждается, не должно стать достоянием чужих ушей. Вопрос, который должны были обсудить три министра иностранных дел, был самым большим секретом в этом мире.
Если Югороссия, устами своего правителя, уже вынесла приговор Британской империи, творившей в Ирландии то, что иначе как геноцидом нельзя было назвать, то двум остальным участникам Континентального Альянса еще предстояло это сделать. Именно ради этого кайзер Вильгельм I и император Александр III прислали сюда своих канцлеров, на сто процентов будучи уверенными в том, что и князь Бисмарк, и граф Игнатьев до последнего вздоха будут отстаивать интересы своих государств. А интересы эти были весьма разнообразны и затрагивали при этом не только Британию, но и всю Европу. А если смотреть шире, то и весь мир.
Растущей как на дрожжах германской промышленности остро были необходимы новые источники сырья и рынки сбыта, а также контроль над торговыми путями. Кроме того, Бисмарк отчаянно желал завершить процесс объединения германской нации под скипетром Гогенцоллернов. А для этого требовалось демонтировать еще одно государство, лежащее в центре Европы — Австро-Венгерскую империю. «Кошмар коалиций», преследовавший германского канцлера с окончания франко-прусской войны, исчез после создания Континентального Альянса, и теперь Бисмарк считал, что пришло время пожинать плоды этого союза. А Британия — да гори она огнем, пусть югороссы и их имперские союзники делают с ней все, что хотят, лишь бы это не вредило коренным интересам Германии. А если надо помочь — Германия поможет, но уже за отдельную плату, вроде базы для германского флота на Оркнейских островах. В последнее время Бисмарк, ранее бывший принципиальным противником колониальной политики и создания необходимого для нее современного флота, резко изменил свое мнение, так как понял, что расширяться надо, а путь на восток для Германии теперь закрыт наглухо.
Канцлер Российской империи граф Игнатьев считался главным русским панславистом и был твердо уверен, что в интересах Российской империи объединить под властью династии Романовых всех европейских славян, и что это объединение пойдет им только на пользу. Примерно того же мнения придерживался и император Александр III, считавший что России совсем не повредят ни Краков, ни Прага с Братиславой, тем более что на территории Чехии располагался, говоря современным нам языком, мощнейший промышленный кластер, который был бы кстати для во многом еще аграрной российской экономики. России было не до экспорта промышленных товаров — насытить бы собственным производством не такой большой внутренний рынок и сократить господствующий везде и всюду импорт, в том числе и из Германии.
Собственно, Бисмарк, уверенный, что нет большего зла для немцев, чем смешение их со славянами, не собирался возражать устремлениям своего великого восточного соседа — лишь бы, с одной стороны, Германии отдали те области, в которых немецкое население преобладает над польским и чешским, и, с другой стороны, чтобы таможенная политика Российской империи благоприятствовала германским производителям.
Что же касается Югороссии, то отношение к ней у «Железного канцлера» было двояким. С одной стороны, он до конца не доверял этим странным людям, способным сочетать в одной государственной упряжи непримиримых до того славян, греков и турок и строивших свою талассакратическую империю на развалинах Оттоманской Порты с непринужденностью викингов, осевших в захваченной Европе. Вы скажете — не было такого? Но ведь могло быть!
С другой стороны, сотрудничество с Югороссией по линии инвестиций в обмен на технологии приносило Германской империи огромную пользу, и в ближайшее время следовало ожидать ее первых плодов в виде бурного роста производства почти без увеличения количества рабочей силы. Следовательно, требование новых источников сырья и новых рынков сбыта становилось особо актуальным.
Расчет был прост — сырье можно ввозить из России, британских конкурентов прибьет война, австрийские же будут разделены между Германией и Россией. Французскую промышленность задушит резкое снижение цен на готовую продукцию. И так уже французские товары, за исключением модных тряпок и нижнего белья, уступают немецким по качеству, зато превосходят их по цене. Для Германии дальнейшее развитие событий выглядит весьма благоприятным, и, главное для Бисмарка — не упустить момент для улучшения экономического положения своей страны.
Для Югороссии усиление Германской и Российской империй в самом центре Европы не представляли практического интереса, кроме устранения с политической карты мира уродливого двуединого лоскутного государства. Важнее было другое. Требовалось так привязать Германию и Россию друг к другу, чтобы в дальнейшем разрыв этих связей был бы для политиков этих стран самоубийством. И вот тогда вполне реальной могла стать единая русско-германская Европа от Лиссабона до Чукотки. Но эту цель югоросское руководство ставило перед собой только в среднесрочной перспективе, а пока основной задачей этой встречи, как ее видели в Константинополе, была операция по прекращению британского беспредела в Ирландии.
Меморандум югоросского МИДа с полным изложением его позиции по этому вопросу был вручен Бисмарку и Игнатьеву сразу же по их прибытии в Константинополь. Красной нитью через весь этот документ проходила мысль о том, что такие явления, как геноцид ирландцев британской армией, являются преступлениями против всяких божеских и человеческих законов, и должен строго караться путем применения военной силы. Оба канцлера — российский и германский — были с этим утверждением, в общем-то, согласны, поскольку Британия носясь, как дурак с писаной торбой, со своими вечными интересами, так и не удосужилась обзавестись ни настоящими друзьями, ни надежными союзниками. Вопрос теперь был лишь в деталях операции и взаимных преференциях для ее участников, требования к которым были изложены выше.
Переводчики в данном случае не требовались, потому что и Антонова, и граф Игнатьев хорошо изъяснялись по-немецки, а Бисмарк за последнее время значительно улучшил свой русский, который он учил еще в бытность прусским послом в Петербурге лет двадцать назад. Как только гости расселись, встречу открыла на правах хозяйки глава югоросского МИДа полковник Антонова.
— Господа, — произнесла она, — у нас появился серьезный шанс вооруженным путем раз и навсегда установить в Европе и во всем мире такой порядок, при котором зверства, которые творят сейчас англичане в Ирландии, станут просто невозможны.
— Я согласен с вами, фрау Нина, — кивнул Бисмарк, — мы, немцы, возмущены творящимися в Ирландии безобразиями. Я хочу напомнить, что те преступления, которые совершает сейчас британская армия, происходят с ведома и по поручению королевского парламента. И куда более гуманно настроенный регент британского престола Альберт-Эдуард ничего не может сделать с окопавшимися в этом парламенте политиканами.
— Мы согласны с князем Бисмарком, — вступил в разговор граф Игнатьев, — зло заключено в самой британской политической системе, сочетающей всесилие безответственных политиканов и бессилие британского короля. Такая система должна быть разрушена…
«Допустим, что вы правы, господа, — подумала полковник Антонова, — и все зло в Британии от парламентаризма. А монархи там все исключительно белые и пушистые. Не особо верится в это, если вспомнить еще живую, но уже полностью невменяемую королеву Викторию, которая правила Британией без малого сорок лет и сделала немало для того, чтобы сложилась нынешняя политическая система. Но вслух этого говорить не стоит — не поймут-с. Лучше послушать, что еще скажут Бисмарк и Игнатьев».
Антонова сидела молча, ее гости тоже молчали, и на какое-то время в комнате наступила зловещая тишина. Только было слышно, как в дальнем углу большие напольные часы щелчками, в такт размахам своего маятника, отмеряют неумолимое время.
— Фрау Нина, — произнес наконец Бисмарк, — вы сказали, что новый гуманный миропорядок должен быть установлен вооруженным путем. Планирует ли Югороссия какие-либо реальные действия в этом направлении, или это пока всего лишь политическая декларация?
— Время деклараций, резолюций и прочего прошло, — ответила Антонова. — Кровь невинно убитых вопиет к отмщению, а еще живые взывают к нам с просьбой о помощи. Наш флот, армия и специальные силы уже приведены в состояние полной боевой готовности, и теперь мы хотели бы знать — поддержат ли нас союзники во время операции по принуждению Британии к соблюдению прав населения Ирландии на жизнь и свободу.
— Мудрено выражаются там у вас, в будущем, — вздохнул граф Игнатьев, — Только если уж речь пошла о независимости Ирландии, то почему в составе Соединенного Королевства должна оставаться Шотландия? Император Александр Александрович просил напомнить вам о том, что у него есть сестра Мария Александровна, практически готовая шотландская королева, и сын ее — наследник престола, рожденный в законном браке со вторым сыном королевы Виктории.
— У руководства Югороссии нет на этот счет никаких возражений, — развела руками полковник Антонова, — как по поводу независимости Шотландии, так и по поводу кандидатуры будущей монархини. Более того, Марию Александровну в Шотландии любят и уважают, а ее титул герцогини Эдинбургской делает достаточно вескими ее права на шотландский трон.
— Отлично, тогда и у моего императора тоже нет никаких возражений, — граф Игнатьев сделал пометку в своем блокноте. — Лишь бы после этой вашей «операции по принуждению» Британия сохранилась в границах хотя бы Англии и Уэльса. И правил бы в ней по-прежнему король Альберт-Эдуард. А парламент занимался тем, от чего и произошло его название — разговорами и обсуждением дел в королевстве. Только вот почти никакой практической помощи в этой операции мы вам оказать не сможем, ибо большая часть нашей армии сейчас находится в Сирии, Палестине и Месопотамии.
— Николай Павлович, — полковник Антонова успокаивающе положила свою ладонь на руку графа, — особой помощи с вашей стороны нам и не понадобится. Будет достаточно, если в операции, чисто символически, примет участие новейший броненосец «Петр Великий» и часть только что сформированных сил специального назначения. Для операций непосредственно на территории Ирландии у нас есть небольшая, но хорошо обученная и вооруженная армия, состоящая из самих ирландцев, шотландцев и эмигрантов. Кроме того, после удара, который мы нанесем британским войскам, особо долго воевать там будет некому и незачем. Возможно, что впоследствии мы обратимся к властям Российской и Германской империй с просьбой разместить на территории Британии миротворческие контингенты, призванные поддерживать закон и порядок в королевстве все то время, пока Британия не закончит трансформацию из страны парламентского беспредела в благопристойную монархию.
Если для графа Игнатьева эта встреча в значительной степени была обычной дипломатической формальностью, поскольку в силу особых отношений между Петербургом и Константинополем все основные вопросы были заранее проработаны и решены, то Бисмарк, как опытный политик, насторожился. Он знал, что Югороссия еще не была замечена в обмане партнеров, и канцлеру Германии сразу захотелось обозначить ту выгоду, которую он хотел бы получить для своей страны.
— Погодите, господа, — сказал он, вытирая платком пот со лба, — мне, старику, тяжело следить за полетом ваших мыслей. Давайте поговорим о практических делах. Моему императору Вильгельму Первому хотелось бы знать — кому достанутся британские колонии в Африке, Азии и Америке.
— Можете передать его величеству кайзеру Вильгельму, — официальным голосом произнесла полковник Антонова, — что все наши предыдущие договоренности о разделе сфер влияния в мире остаются в силе. Германия возьмет себе британские колонии в Африке, Российская империя займется Азией, а мы будем развивать океанский флот и налаживать связи с Америкой. Канаду, скорее всего, подгребут под себя САСШ, и помешать этому мы не в силах. Австралия же и Новая Зеландия, в силу своей удаленности и малозначимости, станут де-факто независимыми государствами.
— Очень хорошо, но недостаточно, — по-бульдожьи состроив лицо, сказал Бисмарк, — германский народ остается самым большим разделенным народом Европы, и думаю, что отсутствие возможности объединить всех немцев в одном государстве так печалит моего монарха, что он не в состоянии принимать никаких взвешенных и адекватных решений.
— Мой государь, — произнес в ответ граф Игнатьев, — очень обеспокоен страданиями славян, проживающих на территории Двуединой Австро-Венгерской империи. Если свободу от национального притеснения получили болгары, греки и сербы с черногорцами, то почему должны продолжать свои страдания чехи, словаки, словенцы и прочие хорваты с боснийцами, где вдобавок проживает еще и множество православных сербов.
«Вот уж за кого точно не стоило бы беспокоиться, — подумала про себя полковник Антонова, — так это о „братушках“. К гадалке не ходи — продадут и предадут они своих благодетелей, как только это им покажется хоть немного выгодным».
Но вслух она произнесла совсем иное, ибо если кому-то в Петербурге хочется поиграть в этой славянофильской песочнице — пусть себе играет. И вообще — дипломатический этикет не допускает применения матерных слов.
— Господа, — сказала Антонова, — мы не будем иметь никаких возражений, если территория Австро-Венгерской империи будет разделена между вами к взаимному согласию. Все немецкое должно быть немецким, все славянское — российским. И это решение должно быть закреплено отдельным соглашением. Венгры, если они сами это захотят, могут оставить себе в качестве украшения династию Габсбургов. Югороссия же, поскольку мы не имеем в Центральной Европе прямых интересов, умывает руки, впрочем, не отказываясь при этом от посредничества в поиске компромиссов.
— Если это действительно так, — произнес канцлер Германской империи, довольно потирая руки, — то, думаю, у моего монарха не будет никаких возражений против вашего плана в отношении Британии.
— Гм, — сказал граф Игнатьев, — я думаю, что и мой государь не будет против условий, предложенных госпожой Антоновой. Австрийский же вопрос нам с князем Бисмарком необходимо обсудить отдельно и как можно скорее прийти к взаимоприемлемому решению.
— Да это, так, — кивнул Бисмарк. — Теперь мы с графом Игнатьевым должны будем снестись с нашими монархами и, получив от них соответствующие инструкции, встретиться снова и довести дело до окончательного соглашения.
— Должна вам напомнить, господа, — сказала полковник Антонова, вставая, — что время у нас ограничено, в Ирландии продолжают гибнуть невинные люди и литься кровь. В случае, если соглашение по этому поводу между нашими странами не будет достигнуто в самые кратчайшие сроки, то Югороссия самостоятельно начнет операцию против преступного британского режима. Будьте добры, сообщите об этом своим государям.
26 (14) марта 1878 года, утро.
Багдад. Правый берег реки Тигр.
Полковник Вячеслав Николаевич Бережной
Мы тут люди не местные, тем более что проездом. Даже не заходя в сам Багдад, Персидский корпус генерала Скобелева форсированным маршем направляется далее на север в сторону Алеппо-Халеба, на соединение с бывшей Кавказской, а теперь Ближневосточной армией, который командует наместник императора на Кавказе великий князь Михаил Николаевич, самый младший и самый деятельный из всех дядей императора Александра III. Задачей этого года поставлено присоединение к Российской империи Великой Армении, Сирии, Ливана, Палестины и далее всех территорий до Суэцкого канала. Словом, освобождение от гнета агарян всех проживающих на этой территории христиан, к какой бы конфессии и к какой бы национальности они ни принадлежали.
Таким образом, делами в Персии и Басре теперь займутся совсем другие люди, а несколько уменьшившийся в числе Персидский корпус генерала Скобелева спешно переброшен на север, где будет решаться судьба Ближнего Востока. Вот и торопятся наши солдатики, отбивая сапогами по тридцать верст в день по пыльным дорогам Месопотамии. То, на что были способны гоплиты Александра Македонского и римские легионы Красса, должно быть по плечу и русским чудо-богатырям. Там, в Сирии, мы расстанемся с корпусом Скобелева. Он отправится в Палестину, а я, мои люди и Жаклин направимся в Константинополь за новыми заданиями и новой славой.
Ну, любим мы, русские, быть освободителями и стремимся к этой роли подчас без оглядки на реальные обстоятельства, из-за которых освобожденные, не успев сказать нам «мерси», тут же наносят удар ножом в спину. Освобождение Антиохии и Иерусалима, древнейших христианских святынь — не меньшая мечта русских царей, чем Константинополь и Черноморские проливы. И если с Константинополем и Проливами вышел немного облом, мы успели на эту поляну раньше, а без нас там вообще покойному царю ничего не светило, то Ближний Восток — это очередная петербургская идея-фикс, в которой, правда, есть рациональное зерно.
А вот узнав насчет раздела Австро-Венгрии между Германией и Россией, я ругался изобретательно, долго и со вкусом на всех языках, которые знаю, предварительно попросив Жаклин заткнуть свои прелестные ушки. Она, конечно, не девушка-одуванчик, кисейная барышня, но многие слова из лексикона XXI века ей знать ни к чему. А ругаться было из-за чего.
Александр Александрович, конечно, вменяемый человек, но дорвавшись до статуса главы сверхдержавы, он пустился во все тяжкие, не слушая ничьих советов. Да и бесполезно там было что-то советовать. В нашем прошлом он вел себя сверхосторожно, потому что Россия была связана железными оковами Берлинского трактата и угрозой войны с европейской коалицией, не желавшей ее усиления.
А тут, при нашем участии, Европе оставалось только издать писк, словно устрице на безжалостных зубах гурмана. Вот наш царь-батюшка и разгулялся. Панславянство — мать его ети. Такой же бред, как попытки примирить православие и католицизм, или же объявить об идее всемирного разоружения. Борьба за все хорошее против всего плохого. Гарантию дам, что уже в самом ближайшем времени среди освобожденных им славян возникнет недовольство властью «диких московитов», которое довольно быстро перейдет в жесточайшую фронду. Уж на что мы в нашем прошлом болгар вытащили из-под турецкого ятагана, так те ни разу не упустили момента пнуть нас за это побольнее. Во всех мировых войнах они воевали не с нами, а против нас. Конечно, речь идет в основном об ориентирующейся на Западную Европу крупной буржуазии, аристократии и интеллигенции. Но именно они определяют политический облик своих государств, для изменения которых нужны сеансы массовой дубинотерапии, для которой мы, русские, слишком добрые.
Хорошо, что еще в самом начале, когда затевалась вся эта экспедиция, мне удалось довести до сведения императора Александра III мысль о том, что Ирак, или, как его сейчас называют, Месопотамия, со всеми вечно грызущимися между собой шиитами, суннитами, курдами, арабами, персами и прочими восточными заморочками, нужен Российской империи примерно так же, как телеге пятое колесо. Плавали-с — знаем. Территория по протестному потенциалу выйдет пострашнее, чем Польша, тем более что все три стороны внутреннего конфликта еще те отморозки, и будут по иностранной указивке с увлечением и большим удовольствием резать друг друга, не забывая и о русских. Нет уж, слона надо есть по кусочкам. Сперва окружить этот гнойник послушными нам территориями, а уж потом потихоньку подстригать его со всех сторон, пока свободной останется одна лишь пустыня.
Да, реки Тигр и Евфрат не только делают эту землю пригодной для земледелия и оседлого проживания людей, раем для земледелия, с древности и по сей день они служат прекрасной транспортной системой «север-юг», пришедшей в сильный упадок восемь лет назад, после того как заработал Суэцкий канал. Перевозить товары морем на пароходах и парусных кораблях вокруг Аравии оказалось значительно выгоднее, чем везти их вроде бы напрямую через Сирию и далее по Евфрату к Персидскому заливу, платя по пути отступное каждому местному шейху и содержа большую охрану для защиты от многочисленных бандитов. С уходом транзитной торговли на другие маршруты тут всё то же, что и в Басре — следы общего хозяйственного упадка бросаются в глаза на всем пути нашего следования вверх по Евфрату.
Положение могла бы спасти железная дорога и сильная власть, способная твердой рукой и острой сталью навести в этих землях должный порядок, чтобы девственница с кошельком золота могла бы без страха и препятствий добраться от Халеба до Басры и обратно. Но, как я уже говорил, мы, русские, на такие подвиги не способны. Для этого нужен какой-нибудь восточный деспот, вроде персидского царя Кира Великого или трансильванского Влада Цепеша.
Истории об этих и иных леденящих душу и воображение деятелях прошлого, некогда действовавших как раз в этих местах, я вечерами рассказываю моей подопечной Жаклин. Она внимательно меня слушает, лишь изредка задавая вопросы. Девица умна и достаточно образованна. Кроме того, жизнь в вечных поездках с отцом по этим диким местам расширила ее кругозор и заставила шире смотреть на многие явления повседневной жизни.
Что же касается наших личных отношений и всего прочего, то, несмотря на то, что прошел уже целый месяц, как мы с ней вместе, пока она для меня приемная дочь и подопечная, которую я обязался доставить в безопасное место и обеспечить всем необходимым. Я же для нее всего лишь опекун и защитник. Но оба мы прекрасно понимаем, что это положение временное. Или мы по прибытии в Константинополь разойдемся, как в море корабли, каждый в свою сторону, для того чтобы больше никогда не встретиться, или будем с ней вместе раз и навсегда. И тянет нас друг к другу, и отталкивает. И дело тут даже не в разнице в возрасте, происхождении, разных эпохах и, как принято у нас говорить, менталитетах. Совсем нет.
С одной стороны, ну истосковался я по современным мне женщинам, раскованным, простым, не жеманным и в то же время не вульгарным, как базарные торговки. И это факт. С ее стороны тоже присутствует интерес. Ведь я для нее человек незаурядный, и много чего могу рассказать молодой девушке помимо нравоучительных историй. А с другой стороны, я единственный знакомый ей мужчина достаточно высокого положения, который спокойно может выслушать рассказ о ее жизни с отцом, не впадая в грех фарисейства и брезгливого порицания. Я ее не осуждаю и понимаю. И это стоит очень дорогого. Возможно, самого дорогого, что может быть между двумя людьми.
Короче, поживем — увидим. Но, чем больше мы общаемся друг с другом, тем сильнее чувствуем — насколько мы схожи. Жаклин явно из той породы людей, которые поторопились родиться лет на сто — сто пятьдесят, вот в конце двдцатого — начале двадцать первого века она бы чувствовала себя своей среди своих. Здесь же ее участь — быть белой вороной, и я потихоньку внушаю ей мысль, что в ее случае Югороссия — это то, что доктор прописал. Как я полагаю, эта мысль начинает ей нравиться. Ничего, увидит Жаклин Константинополь и сразу поймет, что это — страна ее мечты.
Нет, безумной страсти между нами нет, и мы еще даже не целовались. Я для этого слишком опытен, а Жаклин, привыкнув маскироваться под юношу, слишком невинна. Но, возможно, это и к лучшему, потому что я ее не тороплю, а она спокойно относится к тому, что я хожу налево, удовлетворять желания своего тела. Ведь и ее отец все эти годы тоже не жил монахом и время от времени «проворачивал механизмы» в борделях или со случайными дамами. Если притяжение между нами дойдет до определенного уровня, то однажды ЭТО обязательно случится. Но я не буду торопить это день, точнее ночь, потому что уже не мальчик, а для нее, с ее местным воспитанием, такие вещи вообще почти невозможны до свадьбы. Но это и к лучшему.
