Сильнее всего Малахова поразил именно этот стул, столь же неуместный на глубине ста двадцати метров под поверхностью земли, сколь дик был бы баобаб на арктической льдине. Ага, вот оно что… Кардинала спускали в колодец на веревке. На этом стуле.

– Что же ты наделал, Мишенька? – сказал Кардинал голосом старика Муразова, отечески укорявшего беспутного Чичикова, но громче, чтобы голос не потонул в шуме низвергающегося в озерко водопадика. – Ну зачем тебе понадобилась вся эта беготня, а? Дома не сиделось?

Акустика сводов странно дробила его голос. Шумела и плескалась вода в озерке.

– Нашли, – сквозь зубы проскрежетал Малахов. Откашлялся, прочищая горло, помотал головой. – Все-таки нашли…

Мысль лихорадочно работала. Исхитриться, вывернуться и на этот раз… Как?! Вряд ли Кардинал рискнул спуститься в одиночку, должен ведь понимать, сколь опасна загнанная в угол крыса. За валунами можно спрятать слона, не то что двух-трех скорохватов… Тогда почему не взяли сонного? Ничего не понятно. Неужели он тут все же один?

Взять в заложники? Кардинал не глуп, вряд ли у них не продуман такой вариант…

Бежать! Сейчас же. Уносить ноги. Только бы успеть расшатать камни в конце лаза. А Кардинала – по голове…

Дико ожгло затылок. Рука сама зашарила в бесформенном глиняном коме, бывшем когда-то сносным на вид герморюкзачком. С первого захода нащупалась только фляжка.

Кардинал расценил это по-своему:

– Выпей, Миша, выпей. Такие разговоры вести трезвому – все равно что голым задом в улей сесть. Пей, мальчик мой… Выпил? Ну вот и молодец. Жаль, закусить нечем. А скажи-ка мне, Мишенька: ты веришь в то, что один человек ценнее другого?

– Вы тоже, – огрызнулся Малахов, с трудом оторвавшись от фляжки. Боль отступила вместе с мыслью о немедленном бегстве. Зар-раза, где же таблетки?!

– Допустим. Ладно, философских споров я с тобой вести не буду, я ведь так – поболтать пришел…

– А… ну да, – огорошенно сказал Малахов. – Ну и… какие новости наверху?

– Плохо, Миша. Лавина, как ты и хотел. Завтра похороны президента. Но держимся. За тебя в Санитарной Службе пока что Лебедянский, а Гузь – в больнице с инфарктом…

– Погодите, – перебил Малахов, – какого президента?

– Президента Конфедерации, естественно. Не сумел даже толково отравиться, помучился… Официально – разрыв аневризмы или что-то вроде того. А ты как думал, Миша? Твой фактор Т косит политиков еще побольше, чем простых смертных, оно и понятно – плесень человеческая… Сам должен понимать: какой хороший человек полезет в ту грязь, к паукам в банку?

– Знаете, – кивнул Малахов. – Впрочем, я догадывался. Филин успел передать?

– Что убивает не людей, а людишек? Он. Домоседов поверил сразу, а я сомневался до самого твоего… до твоего ухода, так скажем. Ну, сейчас, сам понимаешь, это известно всем… кому нужно. Факты вопиют.

Большая капля сорвалась с потолка точно на лысую макушку. Кардинал вздрогнул, и Малахов невольно отвел глаза. Странно и, пожалуй, неприятно было видеть простые человеческие рефлексы у этого старичка.

– Как вы меня нашли?

– Зачем тебе знать это, Миша?

– Ладно… Чего вы от меня хотите?

– Лекарство, Миша. Ты понимаешь, о чем я. Информация с той дискетки, что ты отобрал у Кручковича. В обмен на любые гарантии.

– О чем вы, Павел Фомич? – изумился Малахов. – Какое лекарство? Какая информация? Нет никакой дискетки.

– Правильно, нет. Ты ее сжег. Но перед этим внимательно изучил. А ведь у тебя профессиональная память, Мишенька. Ну так как?

– А вам не приходит в голову иной вариант: ни Филин, ни Кручкович, ни я решения так и не нашли?

Кардинал беззвучно смеялся – трясся фонарик в прижатых к животу руках, прыгали фантастические тени.

– Спасал, значит, свою шкуру? Ох, дай отдышаться… А ты шутник, Миша. Насмешил. Видел ты когда-нибудь такое диво – функционера, бегающего от ответственности? Представь, я тоже не видел. Вот взвалившего на себя ненужную ответственность – одного вижу.

– А Краснопольский?

Кардинал промолчал.

– Что с моим сыном? – спросил Малахов.

Кардинал крякнул.

– В порядке твой сын. Долечивается у хороших специалистов. И женщина твоя в порядке, поверь слову. Кот твой и тот в порядке: живет в твоем доме хозяином, жрет как сенбернар… Возвращайся, Миша.

– Под Суд Чести?

– Забудь. – Кардинал махнул ладошкой. – Чтобы я отдал тебя под суд? Не скрою, были такие мысли… Теперь не вижу смысла. А скоро это станет просто неловко: спасителя человечества – угробить голосованием! Поработаешь еще, ты мне нужен. Ты ведь уникальный интуитивист, мой мальчик, и почти не ошибаешься. Я не знаю, как тебе это удается, и согласен не знать, а только ты подумай хорошенько: обманываю я тебя сейчас или нет?

– Нет, – признал Малахов. – Но я не хочу.

Молния пронзила мозг – пришлось стиснуть зубы.

– Ты ведь не только интуитивист, мой мальчик, – продолжал Кардинал, как будто не заметив этого «не хочу», – у тебя ведь еще завидное чувство самосохранения. Потому-то я и приказал ни при каких обстоятельствах не причинять тебе вреда. Не стрелять даже в ногу, даже иглой. Решил простить – и оказался прав. Жаль только, что это не пришло мне в голову раньше. Я хочу, чтобы ты вернулся к работе, твоей должности у тебя пока никто не отнимал. Вот только…

– Что – «только»? – спросил Малахов.

– Моим преемником уже не станешь. Извини, Миша.

Вдруг стало смешно. Малахов привстал и снова сел в глиняную кашу. Покачал головой:

– Даже так?

– Тебе смешно, мой мальчик?

Малахов кивнул. Держусь, мол, за живот.

– А знаешь, Миша, перед самым выпуском из Школы тебя хотели отчислить. Довольно аргументированно, между прочим, а на самом деле боялись тебя. Я не дал. Похерил все сомнения, все протесты положил под сукно, потому что было в тебе что-то такое, чего не было в других, хотя как специалисты они выше тебя на голову. В тебе видел продолжение своего дела… Ох, как ты меня подвел, Миша! Ничего ты не понял. Думал, завянут плевелы, останутся злаки, и наступит рай на земле? – Кардинал тихонько засмеялся. – Пожалуй, и верно: наступит. Службы станут не нужны, превратятся просто в общественные организации… Бить настоящих людей кнутом и манить пряником – бессмыслица и преступление. А что будет потом, ты подумал? Когда подрастет новое поколение, такое же в основе своей, как наше, думаешь, неоткуда будет взяться жестокости, трусости, подлости, глупости человеческой? – Кардинал повысил голос, и, заглушив шум воды, странно отдалось эхо от сводов зала. – Думаешь, уже завтра наступит вечность? На всякий случай напомню, если ты забыл: конец одной эпохи – всегда середина другой и начало третьей. Все вернется на круги своя. Ты знаешь: система, выталкивающая на верх пирамиды власти худших вместо лучших, не жизнеспособна в принципе. Загубит себя и страну, и тогда уже не будет никого, кто мог бы передавить пауков в банке. Не будет ни меня, ни моего преемника, ни Служб… Ты слушаешь меня, Миша?

– Школу не забыл еще, – буркнул Малахов.

Кардинал не диктовал условий. Кардинал уговаривал.

Малахов отметил это с настороженным изумлением. Иногда в мире случается то, чего не бывает и, кажется, быть не может. Подброшенная монетка встала на ребро…

– Совесть, совесть… – вздохнул Кардинал. – Совесть функционера… Жаль видеть гибель любимого детища. Хорошую я систему сделал, когда все здесь летело вверх тормашками, – не без недостатков, но работающую. Демократия – чтобы люди не чувствовали себя рабами, и Службы – чтобы не давать хода тому… чему хода давать не нужно. Вовремя понял, что есть уникальный шанс, свернул шеи всем, кто мешал и слишком рьяно помогал… А знаешь, Миша, для чего я оставил при себе структуры, которых и нацбез боится? Думаешь, чтобы охранить Службы от государства? – Кардинал рассмеялся дребезжащим смешком. – В точности наоборот! Для того, милые мои мальчики, чтобы не дать вам чересчур развернуться, пока я жив… Только один изъян и видел: после меня – кто вас передавит, если вы вздумаете подмять под себя слишком многое? Кто ляжет миной на пути будущего диктатора? Думал – ты…

Кардинал вздохнул. За шумом воды не было слышно вздоха.

– А недостаточки-то были, Миша, – сказал он. – Функционеры, Службы, Школа-оранжерея, отбор способных, а из них – способнейших, а из них – бескорыстных, а из них – тех, кто горд, но ради дела языком сортир вылижет… как ты. Не предусмотрел я такой вот ситуации, а ведь советовали мне те, кто посмелее, ох советовали… Идеалист я паршивый. Чтобы служили, хотел, чтобы честь понимали, чтобы предки были – достойные люди, порода, слуги страны, чтобы функционер работал, не доказывая другим, а главное себе, свое право на место под солнцем… А сказать тебе, кем была твоя мать, Миша? Ты ведь кое-что заподозрил, не так ли? Пуста могилка-то… – Кардинал задребезжал было смешком, но тут же стал серьезен, и даже голос его изменился. – Так слушай. Шлюхой была твоя матушка, ты уж прости старика за прямоту. Десять лет назад умерла, как последняя шлюха, в ночлежке. С твоим отцом у нее был заключен однодневный брачный контракт, в начале века кое-где практиковалась такая узаконенная разновидность проституции… И даже в этот день она ухитрилась ему изменить. Она вступала в связи с мужчинами даже на последнем месяце беременности тобой. Строго говоря, мы даже не можем с полной уверенностью сказать, кто был твоим отцом. Фамилию ты получил в детдоме, гипновнушение – в интернате. Очень жаль мне огорчать тебя, Миша, но генетически ты не дворянин, ты – дворняжка… Впрочем, как почти все ныне действующие, бывшие или только еще готовящиеся функционеры. Надеюсь, это тебя хоть немного утешит.

Вот как… Малахов провел рукой по лицу и стряхнул с закоченевших пальцев ком глины. Что ж… можно было догадаться.

– Предполагается, что мне нанесен психологический удар? – злобно осведомился он.

Кардинал протестующим жестом поднял вверх ладони.

– Никоим образом, Миша. Зачем? Я тебя прошу лишь об одном: подумай! Знаю, что у тебя это плохо получается, но ты все-таки подумай…

Снова ударило в затылок – тупо, страшно. Где же таблетки, чтоб их… Не найти. Не слушаются пальцы. Господи, да я же сейчас начну выть от боли… Зажмурившись, он опрокинул в горло остаток из фляжки. Чуточку полегчало. «Демоний» просто так не отступит. Он будет спасать своего хозяина, пинать его, прижигать ему мозги каленым железом, в каждой ситуации он найдет единственно верное решение на перспективу, чтобы жить в хозяине как можно дольше… он станет драться за каждый день жизни, чтобы хозяин не смел рисковать собой и им…

– Нет, – хрипло сказал Малахов. – Что у вас там в готовности – шоковые гранаты, психоделика, усыпляющий газ? Все сразу? Или что-то новенькое? Валяйте, берите. Шанс у вас есть, но и у меня тоже…

Он отчаянно блефовал, и Кардинал, казалось, поддался на блеф.

– Да, шанс у тебя есть, Мишенька. Брать тебя? Лучевой психотропикой тебя не проймешь – у тебя мозгокрут. Газом тоже – у тебя дыхательный аппарат. Вдобавок эта твоя невероятная способность оставлять профессионалов в дураках – она тоже кое-что стоит. Боюсь я, тебя вообще невозможно взять, да и убить тебя, я думаю, не так-то просто…

– А вы попробуйте.

Кардинал долго молчал. Шумел водопадик, и никакого иного звука не было в зале – лишь этот шум, как занудная нескончаемая песня.

– Меня, старика, хоть выпустишь?

Малахов кивнул. Кардинал по-стариковски мелко вздохнул и скорбно подергал веревку. Та немедленно натянулась. Складной стул пополз вверх, остановился, медленно поворачиваясь, в метре от пола и опустился обратно. Видимо, так и задумывалось.

– А может, и ты со мною, Миша? А? Прошу тебя.

– Простите меня, Павел Фомич, – глухо сказал Малахов. – Не могу.

– Значит, нет? – в тоне Кардинала было нечто, заставившее насторожиться. – Так-таки категорически нет?

– Хоть стреляйте. Нет.

Как ни дико это выглядело, Кардинал улыбнулся и погрозил Малахову пальцем.

– Стрелять в тебя, Мишенька? Что толку в тебя стрелять – ты все равно оставишь старика с носом, знаю я тебя. Уйдешь ведь, а? Еще не знаю как, но уйдешь, отыщешь какую-нибудь нору. А только далеко ли уйдешь, Миша? Подумай. Нет, я вовсе не хочу сказать, что мы снова сядем тебе на хвост… хотя, конечно, сядем. Я о другом. Стар стал, забыл сказать сразу… Крышу сорокаэтажки в Джанкое помнишь? Ну да, той самой, недостроенной… А пилон моста? Что ты там делал, не подскажешь ли мне? Нет? А не хотелось ли тебе прыгнуть оттуда, Мишенька?

– Чепуха!

Кардинал невесело усмехнулся. Новая капля ударила его по макушке – он не обратил внимания.

– Логика, Миша, логика! Неужели ты еще не понял? Ты тоже ОТМЕЧЕННЫЙ, уж примирись с этим как-нибудь. Кому нужен функционер, переставший выполнять свою функцию, – спасать людей. Мне? Людям? Человечеству с его дурацким психополем? Разве что самому себе – да кто же тебя спросит, Мишенька? Наложишь на себя руки с великим удовольствием и еще брыкаться начнешь, если помешают. Я, собственно, хотел тебя предупредить, чтобы ты не строил иллюзий. От того, что я тебе наобещал, я не отказываюсь и еще раз повторю: ты мне нужен. А там – как знаешь…

Малахов молчал. Сказать было нечего: Кардинал был прав. Той беспощадной стыдной правдой, которую хочется скрыть от других и прежде всего от себя самого… Я убью себя, подумал Малахов, содрогнувшись. Убью, и никакой «демоний» не помешает мне сделать шаг с крыши. Вот почему он протестует – знает, что обманывать его я умею. Можно и теперь стряхнуть «хвост» и уйти, можно восстановить игровую программку Филина и гонять ее на своем компе… пока не опротивеет. Пока не почувствую сам, как почувствовали те двое: нельзя, хватит! Можно заставить жить других – но не себя. Чересчур неподъемен груз… Запив таблетки водкой, прыгну откуда повыше – вне себя от идиотского восторга, руки вразлет – и буду долго падать, наслаждаясь зрелищем летящей навстречу полоски асфальта, смакуя каждое мгновение свободного полета…

Сдохнуть. Вместе с ними, леммингами. Как нечто ненужное человечеству, не заслужившее права остаться. Уйти и не мешать. Или жить… как прежде. Лечить их по методу Филина – Кручковича – хотя никакое это не лечение, а лишь способ загнать вглубь симптомы… И нет третьего пути. Как знакомо-безжалостно поставлена задача: или – или. Вот от чего, драть вас всех без смазки, зависит судьба человечества!

Как глупо… Безжалостно-глупо. Беспощадно…

И не уклониться от выбора.

– Э нет, – сказал Малахов, пряча от Кардинала глаза. – Так не пойдет. Я еще жить хочу.

– Давно бы так, Миша… Я в тебя верил. Сможешь вспомнить то, что было на дискетке?

Малахов кивнул.

– На всякий случай проверим тебя под гипнозом, не возражаешь?

– Подите вы…

Кряхтя, он встал, переждав острую вспышку блаженства, свою награду. Матюкнулся вслух. Сделал шаг. Улыбающийся, весь в паутине лучащихся морщин, все-таки добившийся своего Кардинал что-то втолковывал ему – он не слышал. Шумело в ушах, шумела вода в Шумном зале. Несколько секунд он держал над колодцем герморюкзачок, похожий на бесформенный глиняный ком, скрипя зубами, проклиная осознание своей шкурности и втайне наслаждаясь хлынувшим на него неизмеримым блаженством. Потом разжал пальцы.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

(11.07.2066)

Малахов Михаил Николаевич. 27 декабря 2041 г., был найден мертвым в своем особняке, спустя сутки после вынесения вердикта Судом Чести по делу о Вышневолочской катастрофе. Рядом был обнаружен пистолет системы «гюрза» с патроном в стволе. Установленная вскрытием причина смерти: обширное кровоизлияние в мозг.

Малахов Виталий Михайлович. После окончания гимназии поступил в технологический колледж. Религиозен (православие). Активист правозащитного общества «Совесть и свобода». О его жизни после 2050 г. ничего не известно.

Лебедянский Юрий Савельевич. Остался на занимаемой должности (до 2049 г.). Опубликовал несколько статей в журнале «Вестник санитарии». Холост.

Штейн Отто Оттович. После увольнения из Санитарной Службы открыл частное сыскное агентство. Женат, двое детей.

Домоседов Иван Рудольфович. По истечении второго срока полномочий перешел на должность консультанта при Службе Духовного Здоровья Населения. Пользовался заслуженными льготами, имел поощрения от руководства. В 2049 г. вышел на пенсию. Умер в 2062-м.

Воронин Кирилл Афанасьевич. С 2041 по 2044 г. – функционер. После истечения срока полномочий – консультант при Службе. Ряд работ по социологии и эволюционной генетике (2044–2065 гг.). Ввел в науку понятие «адаптант». Член-корр. АН с 2051 г. В 2065 г. убит адаптантом.

Савельева Ольга Максимовна. В 2042 году пыталась нелегально распространить свою статью о методах работы Служб. После служебного разбирательства совершила неудачную попытку самоубийства. Уволившись из редакции, к журналистике больше не возвращалась. В настоящее время работает воспитателем в детском саду № 100 «Колобок». Не замужем.

Каменский Павел Фомич, более известный под прозвищем Кардинал. Умер 3 июля 2044 г. После его смерти не было обнаружено никаких записей личного характера.

В 2049 г. Службы были расформированы и на их основе был создан ряд государственных структур. Первые акции протеста населения против системы Служб были отмечены еще пятью годами ранее.