Глава 27

Чуть больше двух часов понадобилось Сусанне, чтобы собрать свои вещи в университетском общежитии и снова разложить их в своей новой комнате в квартире бабушки Бруно. Она нервничала, но не жалела об этом. Жалела она только о том, что не смогла попрощаться с Илианом Волки. Сусанна оставила ему короткую прощальную записку на ресепшн, где написала лишь, что переезжает на другую квартиру в центре и надеется, что они еще как-нибудь встретятся.

После наступления темноты она осталась в квартире одна. Бруно Вайс дал ей ключи и ушел. У него была репетиция с оркестром «Гевандхауса».

– Если тебе что-нибудь понадобится, позвони мне, – сказал он ей, когда уходил.

Пара студентов-итальянцев тоже собрались и ушли. Они спросили, не хочет ли она пойти с ними пить пиво в Карли – популярном квартале с множеством баров, расположенном в южной части города. Но Сусанна извинилась и сказала, что очень устала из-за переезда и еще не закончила обустраиваться в своей комнате.

Пару раз прозвонил мобильник, оставленный ею на столе. Сусанна торопливо подошла к нему и, взглянув на экран, разорвала связь. Число пропущенных звонков от матери продолжало расти с каждой минутой. Сусанна понимала, что, если вскоре не даст о себе знать, мать способна позвонить в испанское посольство в Берлине и потребовать, чтобы они инициировали розыск ее дочери. Наверняка сообщение о пяти мертвых девушках, обнаруженных в Лейпциге, прошло по новостным телеканалам Испании и обеспокоило ее родителей. Родители постоянно о чем-то беспокоились, а теперь у них появился повод нарушить обет молчания, который она наложила, следуя принципу «будь что будет». Взяв мобильный, Сусанна ограничилась коротким сообщением:

«Я здорова, у меня все нормально. Вас устраивает?»

Отправив сообщение, она взглянула на ту полку в библиотеке, где, по словам Бруно, стояли книги Лесси Миловач. Она подошла ближе и пробежала глазами по названиям толстых томов. По большей части это были книги на русском языке, плохо переплетенные и в пожелтевших обложках. Сусанна подумала, что это книги писателей бывшего Советского Союза, по которым Лесси намеревалась вести семинары в университете.

Из одного тома выглядывала желтая бумажка, похожая на импровизированную закладку. Вытащив закладку, Сусанна развернула ее. Рядом с плохо нарисованным черепом от руки было написано:

«Девчонки из выгребной ямы».

Сусанне вспомнились увиденные в Интернете газетные заголовки, в которых мертвых девушек называли «Девочки из сексуального некрополя», «Девочки в стиле „Плейбой“», «Спящие красотки». Тем более что череп, нарисованный рядом с надписью, выглядел явно по-женски.

Поздно вечером, лежа в кровати, Сусанна никак не могла заснуть. Ей очень хотелось, чтобы как можно скорее наступил день и солнечный свет рассеял окутавшую ее тьму. Она лежала под одеялом с закрытыми глазами, плотно прижимая руки к бокам. В какой-то момент Сусанне вдруг представилось, что она одна из тех мертвых девушек, и все ее тело сковал холодный ужас.

Глава 28

Мобильный офис Европола организовали в свободном кабинете на том же этаже, где находился отдел по расследованию убийств. Агент Маргарит Клодель понадобился только вай-фай для доступа в Интернет, немного места для стола, на который она поставила свой ноутбук, рабочее кресло, чтобы сидеть, и картотечный шкаф, чтобы поставить на него кофе-машину и большую коробку с капсулами эспрессо, о чем накануне вечером лично позаботился комиссар.

– Кофеин мое единственное пристрастие, – призналась она, приглашая Клауса Баумана воспользоваться благами, предоставленными кофе-машиной. Впрочем, сама она делала это сегодня уже не в первый раз.

– А мое единственное пристрастие две дочери, – отозвался инспектор, намеренно переходя невидимую границу территории, принадлежавшей только ему.

Они стояли около кофе-машины. Маргарит налила ему кофе в пластиковый стаканчик.

– Извини, но у меня нет ни чашек, ни сахара. Я не люблю подслащивать истинный вкус того, что мне так нравится.

– Ничего.

– Сколько твоим дочерям?

– Карле четырнадцать, а Берте еще нет и года. Она родилась в прошлом году на Рождество.

– Комиссар мне сказал, что твоя жена тоже работает в полиции. И как это, не напрягает?

– Ну, сейчас она в отпуске по уходу за малышкой. Ингрид работает в отделе по делам иностранцев. Бумажная работа. А у тебя есть дети?

– Не хочешь сначала спросить, замужем ли я?

– Это нечто более личное, мне бы не хотелось лезть в твою жизнь.

– Какое-то время нам предстоит работать вместе, будет лучше, если мы познакомимся немного ближе.

– Ты в разводе, – уверенно сказал инспектор.

Маргарит Клодель улыбнулась и присела на край стола.

– Как ты догадался?

– Не знаю, наверно, потому, что большинство женщин-полицейских разведены.

– Ты прав. Я развелась два года назад, вскоре после того, как меня перевели в Гаагу. Моему мужу не понравилась идея раздельной жизни, а я не хотела отказываться от работы в Европоле. После моей дочери это для меня самое важное.

– Сколько ей лет?

– Двадцать два, того же возраста, что бедные девушки. Она живет в Париже и учится в Сорбонне на дизайнера-графика. Я вижусь с ней в выходные, когда могу.

От шума подъехавшего мотоцикла в кабинете задрожали стекла.

– Почему ты согласилась заниматься этим делом?

– Когда я увидела фотографии тел и прочла материалы, которые прислали к нам в Европол с просьбой срочно оказать содействие в установлении личности девушек, я почувствовала, что это дело притягивает меня, как магнит. А после того, как нам удалось идентифицировать бельгийку и шведку по заявлениям, поданным их родителями в своих странах, я поговорила с начальством, и они тоже пришли к выводу, что это дело представляет международный интерес и европейская полицейская служба должна принять участие в расследовании. Комиссар Клеменс Айзембаг согласился с нами, хотя не стал тебе ничего говорить до моего приезда.

– Какие-то тайны мадридского двора, – с изумлением заметил инспектор.

В глазах Маргарит Клодель мелькнули веселые искры.

– Нет, дело не в этом. Честно говоря, больше всего на мое решение приехать в Лейпциг повлияло изложенное в твоем отчете загадочное предложение по поводу трех измерений, в которых должно вестись расследование смерти девушек: искусство, эротика и ритуальная смерть. Я ни разу не сталкивалась с тем, чтобы преступление, очевидно связанное с сексуальной эксплуатацией и торговлей женщинами, рассматривалось в таких проекциях. Это нечто феноменальное.

Клаус Бауман бросил пустой стаканчик в мусорную корзину.

– Я собирался посетить одну художницу, занимающуюся татуировками. Ее зовут Брайт. У нее студия на Карлштрассе, пятнадцать минут на машине. Если хочешь, можем начать с этого. Пока будем ехать, я расскажу тебе кое-какие подробности, о которых пока не знает даже комиссар.

– Значит, и у тебя есть свои тайны?

– Только когда речь идет о предположениях, не имеющих подтверждения.

В машине Клаус Бауман во всех подробностях рассказал агенту Европола о своих беседах с кладбищенским гидом, о значении символа, который видел на кинжалах, изображенных на спинах девушек, а также о том, что, по словам Густава Ластоона, «стражи смерти» носили на правом плече татуировку с шестиугольным саркофагом. Однако Маргарит Клодель слушала его с явным недоверием и ничего не сказала по этому поводу.

Студия Брайт Колеман представляла собой современное пространство с большой витриной и нанесенной на стекло надписью «Создание татуировок». Интерьер был полностью выдержан в гигиеничном белом цвете: металлические кресла в приемной, стойка ресепшн и три кресла разной формы, отделенные друг от друга ширмами, они были предназначены для нанесения татуировки на разные части тела. На стенах висели фотографии хорошо сложенных тел молодых женщин и мужчин, полностью покрытых татуировками, похожими на произведения искусства из коллекции какого-нибудь частного музея. В помещении пахло чернилами и звучала приятная музыка.

Их приняла женщина лет тридцати, со светлыми волосами, убранными в высокий конский хвост. Ее руки и плечи покрывала разноцветная татуировка с изображением героев американских комиксов. Дежурная улыбка женщины сменилась нервным тиком, как только Клаус Бауман показал ей полицейское удостоверение.

– Вы Брайт Колеман?

Женщина быстро взяла себя в руки и непринужденным тоном ответила:

– Если вы приехали по поводу тех девушек, которых нашли у монумента, то, боюсь, я мало чем смогу вам помочь. Я видела репортаж по телевизору, белье на девушках было нарисовано, а не татуировано. Я не занимаюсь боди-артом. Эта разновидность живописи слишком скоротечна и эфемерна. Ей суждено быстро исчезнуть, превратиться в ничто. В то время как татуировка вечна.

Инспектор бросил взгляд на Маргарит Клодель, а потом уставился в глаза художницы. Клаусу показалось, что ему нет смысла объяснять причину своего визита. К тому же вполне возможно, что Густав Ластоон предупредил Брайт Колеман о возможном визите инспектора полиции из отдела по расследованию убийств, который пожелает задать вопросы по поводу символа, изображенного внутри шестиугольного саркофага.

– Вы не могли бы показать нам каталог ваших татуировок?

– У вас есть ордер?

– Мы вас ни в чем не обвиняем. Нам просто нужна информация, – приветливым тоном пояснила Маргарит Клодель.

Руки женщины скользнули под стойку ресепшн и вытащили три альбома с ламинированными фотографиями.

– Позовите меня, когда найдете то, что вас интересует. Я готовлю чернила для клиента, который скоро придет, и если оставлю баночки открытыми дольше, чем можно, они испортятся.

Не дожидаясь, когда кто-то из полицейских успеет что-нибудь сказать, Брайт Колеман удалилась за стойку ресепшн и подошла к столу, где стояли баночки чернил всех цветов и артикулов.

Агент Европола заложила несколько страниц взятого для просмотра альбома, на которых заметила фотографии, показавшиеся ей удивительными.

– Не знала, что татуировки тоже бывают трехмерными, – громко сказала она, показывая Клаусу Бауману изображение очень натурального зеленого хамелеона, нанесенного на руку, часть средневековых доспехов, покрывавших плечо и часть груди, и отверстие от выстрела с двумя струйками крови, красовавшееся на лысой голове мужчины.

Брайт Колеман подняла взгляд от своих баночек и посмотрела на женщину-полицейского.

– Эти очень дорогие. Стоят, как настоящее сокровище. Эксклюзив для взыскательных клиентов, у которых достаточно денег, чтобы за это заплатить.

Инспектора заинтересовала другая фотография.

– А эти раны? Похоже, как будто их нанесли когти зверя, – громко заметил он.

– Есть те, кому нравится демонстрировать зверства. На татуировке можно изобразить все, что угодно, это лишь вопрос цены. На то, чтобы сделать некоторые из моих лучших работ, у меня ушли годы. Покрыть татуировкой все тело, создать его с нуля, как делали боги. Вот что такое настоящая татуировка.

Закончив рассматривать альбом, Маргарит Клодель закрыла его.

– Вы знаете художников, которые создают подобные произведения в жанре боди-арта? – спросила она.

– Поищите в Интернете. У всех, кого я знаю, есть свои страницы в Сети. Они зарабатывают этим на жизнь. Бывают любители, которые не уступают лучшим из профессионалов, но я не знаю ни одного из них лично.

Клаус Бауман быстро просмотрел каталог. Достав из кармана куртки сложенную вдвое салфетку из бара, он показал ее Брайт Колеман.

– Вы когда-нибудь видели татуировку, похожую на эту?

Женщина бросила взгляд на салфетку.

– Черный шестиугольный саркофаг встречается часто, хотя я никогда не видела этих трех спиралей внутри круга. Однако я знаю человека, который мог бы вам помочь. Он большой знаток эзотерических символов.

– Назовите нам его имя и где мы сможем его найти, – поспросил Клаус Бауман, доставая блокнот и шариковую ручку.

– Его зовут Густав Ластоон, у него фирма, занимающаяся кладбищенским туризмом.

Клаус посмотрел на агента Европола, безмолвно спрашивая: «Что это за игры?»

Они вышли из студии и двинулись к машине.

– Мы вернулись к началу, как в лабиринте, – заметил инспектор.

– Давайте встретимся с гидом, прежде чем возвращаться в комиссариат, – предложила Маргарит Клодель.

– Зачем?

– Чтоб еще раз расспросить о его работе.

– Тебя заинтересовало что-то из того, о чем говорила Брайт Колеман?

– На холстах с нарисованным саркофагом был найден женский ноготь с рисунком, разве нет? Кроме того, татуировка, изображающая раны, как от когтей зверя, которую мы только что видели, похожа на раны, нарисованные на спинах девушек. Эта татуировщица может быть причастна к преступлению.

– То, о чем ты говоришь, не имеет под собой никаких оснований, – возразил инспектор Бауман.

– Возможно, но самый лучший способ казаться невиновным – демонстрировать, что тебе нечего скрывать, а именно это делает Густав Ластоон с той первой минуты, когда он на рассвете позвонил на 112 и сказал, что обнаружил трупы. Поэтому сейчас мне очень хочется с ним поговорить. Есть вещи, о которых ты не спросил его во время допроса.

– Могу я узнать, что, по твоему мнению, я упустил?

– Подожди, когда я с ним увижусь и смогу посмотреть ему в глаза. Тогда и услышишь, о чем я спрошу.

– Полагаешься на свое шестое чувство?

– Нет, на опыт, только и всего.

Смирившись, инспектор нажал номер одного из контактов на своем мобильном.

– Ты где? – спросил он, услышав голос на том конце линии.

– Перед его домом.

– Он до сих пор не выходил?

– Нет, с тех пор, как я заступил на дежурство в восемь утра, тут никакого движения, – ответил полицейский, которому поручили следить за домом кладбищенского гида.

– Я еду туда с офицером Европола. Мы будем через десять минут. Сообщи мне, если он выйдет из дома.

Включив синий проблесковый маячок на крыше, Клаус направил машину на запад. Маргарит Клодель немного приоткрыла окно. Ей стало жарко в брюках, сапогах и меховом жакете. От Клауса не ускользнуло, что по сравнению со вчерашним вечером стиль одежды агента Европола изменился. Сегодня она выглядела моложе и привлекательней, но он не хотел поддаваться мимолетному всплеску желания. Однажды такое уже случилось и едва не стоило ему потери семьи. Ингрид дала ему еще один шанс, и Клаус не собирался его упускать.

Когда дверь дома приоткрылась, Клаус Бауман стиснул зубы.

– Что за игру вы с нами ведете? – спросил он, вытаращив глаза на кладбищенского гида.

У Густава Ластоона невольно мелькнула мысль, что стоит ему до конца распахнуть дверь и инспектор съездит ему по физиономии.

– Полагаю, мы должны зачитать вам ваши права, – вмешалась аналитик из Европола.

– Вы собираетесь меня арестовать?

Клаус Бауман сделал глубокий вдох и отошел на шаг в сторону.

– Я не люблю, когда со мной играют, господин Ластоон!

– Черт возьми, я просто пытался помочь! В чем дело?

– Почему вы дали мне имя Брайт Колеман, а она дала мне ваше?

– Она дала вам мое имя? Я не понимаю, что вы хотите сказать.

– Я вам что, шарик для пинг-понга? Вы полагаете, что меня можно гонять туда-сюда, слегка подталкивая ракеткой, оклеенной резиной? – резко бросил инспектор.

Вежливую мягкость, которую инспектор до сих пор демонстрировал в отношении Густава Ластоона, как рукой сняло.

– Нет, нет!.. Зачем бы я стал это делать?

– Вы предупредили ее, что я собираюсь с ней поговорить, разве не так?

– Я уже давно не общался с Брайт Колеман, по крайней мере, несколько недель. Чего вы от меня добиваетесь? Я понятия не имею, о чем вы говорите. Вы попросили меня назвать имя самого лучшего художника-татуировщика в Лейпциге, и я вам его дал. Я ничего не понимаю!

Клаус Бауман снова достал из кармана бумажную салфетку.

– Я показал ей рисунок саркофага с кругом на нем и спросил, не встречалось ли ей что-то подобное. Она ответила: нет, но сказала, что знает эксперта, который разбирается в эзотерической символике и может нам помочь. И назвала нам ваше имя. Вы ни разу не упомянули, что специализируетесь на интерпретации оккультных символов и знаков.

– У меня нет никакого специального образования в этой области, я просто любитель… Я рассказал вам все, что знаю об этом символе. Сегодня утром я собирался пойти в библиотеку университета, чтобы поискать книгу, которая могла бы помочь вам лучше понять все, о чем я говорил до сих пор. Чего еще вы от меня хотите? – возмущенно спросил Густав Ластоон.

– Назовите мне имена и места сбора неонацистских групп, которые могут носить на плече татуировку с таким саркофагом.

Густав Ластоон с презрением взмахнул руками.

– Я уже говорил вам, что люди, принадлежащие к настоящим тайным обществам, не станут демонстрировать свои неонацистские символы направо и налево. Так поступают одни идиоты.

– Я уверен, что, кроме этого Флая, вы знаете кого-то еще из тех, что сейчас ведут дела в России, – сказал Клаус Бауман, с недоверием глядя на гида.

– Вы хотите, чтобы я начал выдумывать имена, как во времена охоты на ведьм?

– Я даю вам возможность доказать, что вы не имеете никакого отношения к смерти девушек, – более спокойно ответил Клаус.

– Я полагал, что мы все считаемся невиновными, пока не будет доказано обратное, – возразил гид, вернув себе самообладание.

– Этот принцип годится для судьи, а не для полицейского из отдела убийств.

Маргарит Клодель получила на телефон несколько срочных писем из Гааги и теперь, стоя у двери в дом, читала их. До сих пор она хранила молчание. Однако затем, выключив мобильник, она попросила кладбищенского гида войти в дом и сесть в одно из кресел, стоявших в комнате, представлявшей собой гостиную, обставленную старой обшарпанной мебелью. На стенах висели несколько абстрактных картин в темных тонах.

– Это вы нарисовали?

– Нет, я купил их на одном маленьком художественном рынке.

– У вас есть постоянные клиенты?

– Что вы хотите сказать?

– Клиенты, которые посещают кладбища с определенной регулярностью и просят, чтобы вы их сопровождали.

Руки Густава Ластоона оперлись на подлокотники кресла.

– Да, бывают случаи, когда я сопровождаю одних и тех же людей на разных кладбищах, если вы это имели в виду.

– У вас есть имена этих клиентов?

– Я никогда не храню персональные данные.

– Разве вы не оформляете счета на свои услуги?

– Для налоговой службы я обязан предоставлять только проданные билеты с указанием цены. Цена билета может быть разной для групп, пар и индивидуальных посетителей, а также в зависимости от наличия права на скидку.

– Бывают ли у вас клиенты, желающие получить какие-то особенные услуги?

– Единственная особая услуга, которую я предоставляю, – это посещение кладбища в ночные часы. Я уже говорил об этом инспектору Бауману, когда давал показания.

– Вас никогда не просили открыть могилу и показать скелет, покоящийся внутри, или чтобы вы разрешили кому-то остаться наедине с недавно погребенным телом?

Клаус Бауман смотрел из окна гостиной на пустую улицу, но, услышав вопрос агента Европола, повернулся и впился взглядом в Густава Ластоона.

– Такие люди не нуждаются ни в сопровождении, ни в разрешении, чтобы дать волю своим извращенным желаниям. Они все делают сами.

– Я бы не была так уверена, – возразила Маргарит Клодель, – и вы лучше меня знаете, о чем я говорю.

– Тогда скажите мне, что именно вы хотите знать?

– Не обращался ли к вам кто-то из клиентов, желающих реализовать свои некрофильские фантазии, чтобы вы создали для них у монумента декорации с саркофагами и телами красивых девушек в эротичном белье. И чтобы на телах не было ни крови, ни следов насилия или страдания. Какие-нибудь некрофилы, любители искусства, способные заплатить заоблачные суммы, чтобы пережить незабываемый загробный опыт.

– Вы в своем уме?! – гневно воскликнул Густав Ластоон, но тут же успокоился и добавил: – Вы можете думать что угодно, но некротуризм не имеет ничего общего с некрофилией. Поэтому я и предпочитаю называть его кладбищенским туризмом. И ничем другим я не занимаюсь. Некротурист ищет искусство в таинстве погребения, а некрофила возбуждает сама смерть.

В сознании Клауса Баумана мелькнул вопрос, который раньше не приходил ему в голову.

– Тогда что вы можете сказать по поводы сцены с мертвыми девушками?

– Что это сакральный ритуал «стражей смерти». Я уже говорил вам это, когда вы в первый раз показали мне символ трикселя.

Клаус Бауман нашел у себя в мобильном фотографию спины одной из девушек, чтобы на этот раз кладбищенский гид смог увидеть трехмерное изображение раны полностью.

– Вы когда-нибудь видели этот кинжал?

– Это оружие не кинжал, а дага. Такая же, какую носили офицеры-нацисты из СС. Разница только в том, что у той на рукоятке был орел, держащий когтями свастику.

– И как вы думаете, что означает эта нарисованная дага? – спросила Маргарит Клодель.

– Что для ритуального жертвоприношения тайное общество использует только эту дагу, а не какое-то другое оружие.

Агент Европола недоверчиво вздохнула.

– Из чего можно заключить, что вы по-прежнему уверены: смерть девушек – ритуальное убийство, совершенное «стражами смерти». А звонок с мобильного сделала вам одна из них, чтобы вы нашли трупы и помогли полиции раскрыть тайну и найти настоящих убийц.

– Могу я вам кое-что объяснить? – спросил Густав Ластоон. – И хотя вам это не особенно пригодится, вы сможете лучше понять, о каких именно тайных обществах я говорю.

Агент Европола прошла за Густавом Ластооном и инспектором по короткому коридору, который привел их в комнату, где на столе стоял компьютер и в беспорядке, как в пункте приема макулатуры, валялись газеты, журналы и книги. Порывшись в папке для бумаг, Ластоон нашел листовку, написанную на немецком языке.

– Прочтите это. Люди, которых вы ищите, свято следуют этим правилам, как будто от этого зависит их жизнь. То же самое делает большинство по-настоящему тайных обществ во всем мире.

Клаус Бауман начал быстро читать текст вслух, чтобы его могла слышать аналитик Европола:

«Мы научим тебя действовать тайно, стать шпионом среди своих товарищей, никому не верить, никому не доверять и сомневаться в каждом. Среди демократов ты будешь вести себя, как демократ, а среди верующих будешь молиться, как истовый верующий. В профсоюзе ты будешь профсоюзным активистом, а среди либералов образцом либерализма. Ты будешь вести себя так, чтобы у всех вызывать доверие, чтобы никто не смог узнать ни твоих мыслей, ни твоих идеалов. Чтобы никто не мог заподозрить и выдать тебя. И так ты получишь власть над чужими жизнями».

– Где вы это взяли?

– Это часть ритуала инициализации. Эти слова произносятся перед тем, как вручить священную дагу новому члену «Стражей смерти». Много лет назад я прочел это в книге, о которой вам говорил, и скопировал текст. Это докторская диссертация, написанная одним университетским профессором из бывшей ГДР, посвященная пребыванию СС в Лейпциге, частым визитам Гитлера в этот город до прихода сюда американских войск и тайному обществу «Стражей смерти». Дайте мне немного времени, и я вам ее найду. Тогда вы, наконец, поймете, что я вас не обманываю.

Взгляд кладбищенского гида снова обрел ту холодную отстраненность, которую инспектор подметил, когда впервые увидел его.

– Но почему вы решили скопировать именно этот параграф? – спросила Маргарит Клодель.

– Мне нравится использовать эти слова, чтобы удивлять своих клиентов, когда я рассказываю о безымянных могилах, где похоронены люди, имевшие огромную власть над жизнью и смертью. Большинство людей не имеет понятия, кем на самом деле является их сосед, или начальник, или друг, или шурин, или отец, да и они сами.

– Что вы хотите этим сказать? – с подозрением спросил Клаус.

– Что вы ошибаетесь, если думаете, что я имею какое-то отношение к смерти этих девушек.