12 декабря

Звонит Гаврил.

– Включи телевизор, – говорит он.

Одиннадцать вечера, я уже налакался ромом. Включаю телевизор в гостиной, там идет «Замок Такэси. Возвращение», японки бегут по полосе препятствий, их голоса дублируются на чешский. За последние дни выпало много снега, он накрыл поля. Тетя в амбаре, и на много миль вокруг светятся лишь его огни.

– Что я должен увидеть? – спрашиваю я Гаврила, переключая каналы, но тут же наталкиваюсь на то, что он имеет в виду: «Новость дня. Перестрелка в Алабаме».

– Отправлю сообщение маме, – говорит он. – Кто-то должен сейчас быть с тобой рядом.

На съемке с вертолета – обширная ферма и многие мили полей. Два амбара, один горит. Во дворе лежит труп.

«Власти опознали жертву как тридцатишестилетнего Кормака Уэйверли, патрульного из Алабамы. Предполагается, что Кормак Уэйверли был на записи убийства с участием Теодора Уэйверли».

– Как ты, Доминик? – спрашивает спешащая в дом тетя.

Она явно решила, что у меня очередной пьяный припадок или что-то в этом роде. Тетя вздыхает с облегчением, увидев, что я сижу на кушетке, пусть и со стаканом в руке. Она отбирает у меня выпивку.

– Все хорошо, – отвечаю я. – Похоже, его нашли. Была перестрелка.

Она снимает шапку и перчатки и через несколько минут заваривает чай, крепкий «Эрл Грей», напоминающий мне об Альбион, о нашей первой встрече. Интересно, она там, в Алабаме?

Крутятся все те же записи с вертолета: он кружит над фермой, от амбара поднимается черный дым, на лужайке перед домом распростерто тело.

Ферма принадлежит Грегору Уэйверли. Показывают схему фермы и иллюстрации к пожару в амбаре. Пожар начался утром, во время первой волны штурма, когда спецназовцы из Бирмингема взяли ферму в кольцо. Завязалась перестрелка. Амбар загорелся от взрыва гранаты.

Около половины второго ночи тетя варит кашу с сахаром и маслом, а еще кофе. Показ снова переключается на видео Ханны Масси, мелькает краткая биография Уэйверли. Подчеркиваются его отношения с президентом Мичем, начавшиеся еще со времен ее первых дней в политике. Утром дикторы на всех каналах объявляют, что после появления в сети стрима об убийстве Ханны Масси ФБР совместно с частной исследовательской компанией «Куценич групп» расследует дело против Теодора Уэйверли и его семьи из Бирмингема, штат Алабама.

«Куценич групп», то есть мой бывший шеф, выступает по телевизору, его седые волосы и борода отросли и превратились в спутанный клубок, теперь он больше похож на проповедника-евангелиста, чем на руководителя частной исследовательской фирмы.

«Мы определили, что та запись – это свидетельство по нераскрытому делу в питтсбургском Архиве, и пошли по следу совместно с ФБР».

Интересно, что изменилось? Что придало Куценичу смелости после того как он практически бросил меня на произвол судьбы, желал, чтобы Ханна Масси просто исчезла, просочилась сквозь пальцы? Может, ФБР узнало о записи с трупом Ханны, эта запись привела к прежнему делу, и Бюро потребовало ответов. Может, ФБР просто постучалось в дверь, а дубинки у них покрепче, чем у Уэйверли.

Фаланги бирмингемских спецназовцев и группа захвата ФБР змейкой бегут к дому, укрываясь за бронированными грузовиками, или наступают шеренгой вслед за людьми со стальными щитами. На задах дома гремит взрыв, огонь пыхает в сторону новостного вертолета, снимающего осаду. Через несколько минут сообщают, что один спецназовец пострадал от взрыва, вызванного утечкой газа в результате обстрела.

Еще через несколько минут в сети подтверждают вторую смерть – человека, опознанного как Грегор Уэйверли, нашли его тело. Показывают фотографии Грегора в молодости, он позирует рука об руку с братом.

Приезжают пожарные машины и «Скорые». Группа захвата ФБР врывается в дом. Через некоторое время они выходят оттуда с двумя мужчинами в наручниках – Рори Уэйверли и Теодором Уэйверли, хотя Рори, как сообщают, в критическом состоянии после огнестрельных ранений. Через полчаса после арестов губернатор Алабамы устраивает пресс-конференцию, благодарит все службы за совместную работу. Отвечая на вопросы журналистов, он подтверждает, что Рори Уэйверли скончался от ранений, полученных во время осады.

Лето

Ханна Масси все еще врывается в мои сны. Я спускаюсь по склону к берегу и нахожу еще живую Ханну, она лежит в реке, наполовину зарытая в ил. Мне кажется, я мог бы ее спасти, если бы прибыл вовремя, но в каждом сне течение быстро уносит ее прочь.

– Проснись, – говорит тетя, – это всего лишь сон.

Я совсем ослабел, теперь я это понимаю. Я слаб физически и быстро утомляюсь. Хромаю, с трудом управляюсь покалеченными пальцами. Даже простые задачи оказываются раздражающе трудными. Слепота в правом глазу усугубляется, несмотря на еще несколько операций, и даже в самые солнечные дни я смотрю на мир сквозь дымку. Мне тяжело сосредоточиться, даже когда я расследую дело Симки. Однажды я понимаю, что за несколько недель не продвинулся ни на шаг, я просто позволяю Симке просочиться сквозь пальцы, и потому я пишу Куценичу с призывом продолжить заниматься Уэйверли. Я описываю ему Симку и почему я считаю, что за обвинениями, из-за которых он оказался в тюрьме, стоит Уэйверли.

Вряд ли Куценич получит мое письмо раньше чем через несколько недель, а то и месяцев, а сейчас он привыкает к своей новоприобретенной славе, постоянно появляется в стримах с комментариями по важным расследованиям.

Но я знаю, что, пусть и придется подождать, Куценич – это главная надежда для Симки. Куценич сумеет сложить два и два, в этом я не сомневаюсь. Он поймет, что лишь я могу знать столько подробностей о двух этих делах, хотя я и не подписал письмо своим именем. «Болван» – вот как я подписался.

Обычно я провожу время в одиночестве и посвящаю его поэзии. Тетя поставила мне ультиматум – либо я прекращаю пить, либо съезжаю. Она дала мне три недели на принятие решения, но я ответил, что больше не нуждаюсь в спиртном или наркотиках – то, что сломалось где-то у меня внутри, уже зажило.

Я восстановил издательство «Слияние», в котором публикую свои сборники, и участвую в фестивалях независимых издательств, хотя единственная цель продаж – покрыть расходы. После сборника стихов Твигги я договорился о выпуске сборника с одним украинским поэтом, чьи стихи давно меня восхищали, а потом с поэтом из Миссисипи, несколько лет назад выигравшим национальную книжную премию.

Я только что получил подтверждение от Адельмо Саломара, что могу снова напечатать небольшой тираж «Уробороса», это будет четвертая книга в серии. На его письме чилийская марка, я повесил его в рамке над рабочим местом. Все новые знакомые в восторге от моих изданий. Я продолжаю выпускать сборники ограниченными тиражами и получил несколько хвалебных отзывов, о моих книгах даже упомянули в журнале «Поэзия», в статье о художественной печати. Я ценю это внимание, но, как я слышал от поэтов, с которыми был шапочно знаком лет десять назад, люди задаются вопросами, куда делся Джон Доминик Блэкстон и не знаком ли я с ним.

– Мой старый друг, – обычно отвечаю я.

Однажды утром я натыкаюсь на новости о том, что ФБР арестовало доктора Тимоти Уэйверли, живущего под именем Тимоти Филт в летнем домике неподалеку от Такомы в штате Вашингтон. Его засекли, когда он покупал продукты в супермаркете, камеры с распознаванием лиц обнаружили его, несмотря на бороду и вязаную шапку, натянутую до самых глаз.

Уличные камеры проследили маршрут его машины, один перекресток за другим, и наконец полицейский дрон нацелился на его машину и следовал за ним весь полуторачасовой путь к домику. Учитывая, что он мог быть вооружен и опасен, домик взял штурмом полицейский спецназ из Такомы и фэбээровцы из Сиэтла. При аресте оказалось, что нужды в применении силы не было, Тимоти был безоружен и сдался сам.

В заявлении ФБР говорится, что женщина, живущая вместе с Тимоти Уэйверли, это та самая свидетельница, которую разыскивало Бюро, чтобы допросить по делу Ханны Масси и еще тридцати случаям исчезновения или убийств женщин, связанным с семьей Уэйверли, и в Пенсильвании, и в Алабаме. Зовут свидетельницу Дарвин Харрис, она из Сан-Франциско. ФБР опубликовало фотографии – старые снимки Альбион, которые, видимо, сохранил Тимоти после взрыва в Питтсбурге. Она выглядит такой юной.