…Может быть, и некрасивое побуждение, но вполне естественное. Я не ангел.

Бекки Шарп

(У. Теккерей «Ярмарка тщеславия»)

Редакционно-издательская группа «Жанровая литература» представляет книги ЕЛЕНЫ КОЛИНОЙ:

ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ АЛИСЫ

КНИЖНЫЕ ДЕТИ

Все, что мы не хотели знать о сексе

ЛИЧНОЕ ДЕЛО КАТИ К.

ЛЮБОФ И ДРУШБА

МАЛЬЧИКИ ДА ДЕВОЧКИ

НАИВНЫ НАШИ ТАЙНЫ

НЕ БЕЗ ВРАНЬЯ

ПИТЕРСКАЯ ПРИНЦЕССА

ПРОФЕССОРСКАЯ ДОЧКА

ТЫ КАК ДЕВОЧКА

САГА О БЕДНЫХ ГОЛЬДМАНАХ

ТРЕБУЮСЬ Я!

УМНИЦА, КРАСАВИЦА

Я НЕ АНГЕЛ

ТРИЛОГИЯ «ТОЛСТОВСКИЙ ДОМ»

ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ПРАВДА

ЧЕРЕЗ НЕ ХОЧУ

ПРО ЧТО КИНО?

ЦИКЛ «ПОСМОТРИ НА КОГО ТЫ ПОХОЖА»

ДНЕВНИК НОВОЙ РУССКОЙ

ВЗРОСЛЫЕ ИГРЫ

ДНЕВНИК ИЗМЕНЫ

Издательство благодарит литературное агентство «Amapola Book» за содействие в приобретении прав. http://amapolabook.com/

© Е. Колина, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Предисловие автора

Прошлой осенью на встрече с читателями меня попросили написать современную версию классического романа, и я послушно написала камерную историю по мотивам романа Теккерея «Ярмарка тщеславия», героиня которого, «тщеславная авантюристка» Бекки Шарп стала символом беззастенчивого корыстолюбия и цинизма. Но каковы ее «личностные качества» на современном языке: острый ум, амбициозность, упорство в достижении цели, позитивный взгляд на жизнь, виртуозное владение техниками общения. Звучит, будто резюме выпускницы престижной школы менеджмента. Прибавим к этому женское очарование и твердое решение «я никогда не буду голодать» – да она же героиня нашего времени! А ее подружка, нежная Эмилия (кроткий нрав, доброта, полное неумение ориентироваться в жизни), кто она по современным понятиям, беспомощная дурочка? Обе героини – мои, не Теккерея – делают то, что велит им автор, то есть я, а потом живут и делают, что хотят.

Фраза «Я не ангел» звучит в книге только раз, и произносит ее не «Бекки Шарп», а самый положительный персонаж, буквально чистый ангел. «Я бы никогда не сделал никому ничего конкретно плохого, но намерения бывают… м-м разные… и мысли». Если даже он не ангел, то что же говорить о других, о нас с вами?

Мне было интересно в большей степени не то, как действуют, что делают, а о чем думают: со времен Бекки Шарп звучат все те же слова: «завещание», «я хочу обеспечить свое будущее», но теперь персонажи вместе с нами как бы получили право иметь психологические проблемы, кто-то толстый страдает от того, что он другой, у кого-то детская психологическая травма, и даже самого «плохого» кто-то любит.

И да, конечно, все совпадения случайны. Психологические травмы и комплексы, интриги и мотивы – все придумано, прототипов нет, а если кто-то захочет усмотреть в некоторых ситуациях сходство с реальностью, то пусть имеет в виду: это лишь потому, что люди часто не только действуют, но и думают одинаково, к примеру: «Как он мог!», или: «Мне нужна уверенность в завтрашнем дне», или: «Я так и знал, она просто дрянь». В каждой из нас, даже самой «плохой», есть что-то от нежной Эмилии, и в каждой, даже самой «хорошей», есть частичка Бекки Шарп. Поэтому еще раз – все совпадения случайны.

Глава первая

Ярмарка тщеславия, 1989 год

Беата, Париж стоит мессы

Я верю, что ничто не проходит бесследно и что каждый малейший шаг наш имеет значение для настоящей и будущей жизни.

А. П. Чехов

Детство Беаты прошло в интеллигентной семье…

Из статьи в «желтой» прессе

Девочке было восемнадцать, мама называла ее «глупые сиськи», а в хорошем настроении «пупс». На пупса девочка откликалась иронически – «спасибо за сладостные секунды», имея в виду, что хорошее настроение случается у мамы нечасто. На «глупые сиськи» не обижалась: третий номер лифчика – это объективная реальность, данная в ощущениях; а на пупса обижалась: «пупс» – это субъективное оценочное суждение. Мама могла бы не намекать на то, что она и сама видела в зеркале: крепкая фигурка с детским жирком на талии, рыжие кудри, пухлые щеки, если из всего этого вычесть грудь, – вылитый целлулоидный пупс.

Когда мама хотела ее обидеть, девочка не обижалась и, напротив, обижалась на, казалось бы, необидные вещи, но все их общение было сплошным несовпадением, даже за столом они всегда сидели друг напротив друга в несовпадающих позах – мама наклонялась вперед, будто идет на нее войной, а девочка сидела бочком, смотрела в сторону, изредка безнадежно повторяя «мам, ну мам…». Безнадежно в смысле без надежды, что мама ее услышит.

Вот папа ее слышал, пока был ее папой. Папа звал девочку девчонкой-печенкой, не полезной ненавистной печенкой в сметанном соусе, а печонкой, только что испеченной булочкой, свежей, пышной, сладкой. Девочка иногда мысленно произносила его слова «давай-давай, дефчонка-печонка!» в сложных жизненных ситуациях, когда возникала необходимость себя подбодрить, заставить прыгнуть через препятствие (в переносном, конечно, смысле, она же не лошадь).

На девочке была шляпка. Красная войлочная шляпочка была пришпандорена булавкой к рыжеватым кудрям не просто так, а концептуально: сообщала миру, что хозяйка шляпочки – ого-го, хозяйку отличает независимость и воля к победе, а на тусклую ленинградскую толпу хозяйке наплевать. Мама связала девочке шапку с отворотом, самой девочке хотелось носить мужскую черную шляпу с большими полями, но это было бы слишком эпатажно и богемно. Так что красная шляпочка, будучи компромиссом между богемностью и стеснительностью, в полной мере выражала робость девочки перед столицей.

Хозяйка шляпочки и чрезвычайно пышной груди была совсем юная, почти ребенок. Прохожие обращались к ней «Красная Шапочка», – «Красная Шапочка, как пройти на Невский?», и никогда «Невероятная, оригинальная, неповторимая, не как все, как пройти на Невский?». Девочка упрямо ходила в красной шляпке: если она не может быть хорошо одета, то пусть хотя бы отличается от других.

Зимой отличаться от других было трудней, чем летом. Летом не видно, что ты плохо одета, джинсы есть джинсы, а вот жалкую курточку никто не спутает с шубой. Девочка не мечтала о шубе, как не мечтаешь о луне с неба. Мечтой было прийти в шубе и небрежно бросить ее на пол.

У девочки была не только большая грудь и красная шляпочка, у нее были правила жизни. Вот такие:

– Если приходишь в гости в шубе, не требовать, чтобы шубу почетно повесили на вешалку, а небрежно бросить, как будто для нее эта шуба – ничего особенного.

– Вести себя так, чтобы люди думали: для нее все, буквально все – ничего особенного.

– Если у нее чего-то нет, то делать вид, что и не надо, а самой добиваться, чтобы было.

– Зарабатывать своим трудом на хорошую жизнь. Для этого учиться, чтобы потом зарабатывать.

– Думать о завтрашнем дне, чтобы не стать в старости нищей. Всегда думать о завтрашнем дне! Самое страшное – стать в старости нищей.

– Делать вид, как будто все хорошо. Если захочется поныть и пожаловаться, ныть и жаловаться самой себе.

– Помнить, что сумка и обувь важнее одежды. Можно обойтись без всего, даже без пальто и трусов. Но нужна дорогая обувь и фирменная сумка, чем жить без фирменной сумки, лучше не жить вовсе.

– Обойти мелкое и призрачное, что мешает быть свободной и счастливой.

Последнее правило было придумано не ею, это была цитата: «Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, – вот цель и смысл нашей жизни» (Чехов). Девочка присвоила эти слова и повторяла, как заклинание: «Обойти все, что мешает быть счастливой, – это цель и смысл моей жизни». Обойти в переносном смысле и в прямом, когда надо обойти страшные дворы, чтобы найти нужную квартиру. Номера квартир часто перепутаны, попробуй найти квартиру 5, если на первом этаже квартира 18, а квартира 5 почему-то на третьем… «Логика в этом городе есть?!» – возмущалась девочка. Вместо корзинки у Красной шапочки была синяя почтовая сумка. Она разносила телеграммы.

Звонила в дверь и на вопрос «кто там?» отвечала звонко: «Ленинградский почтальон». Или, как в школе, «полным ответом»: «Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне? Это он, это он, ленинградский почтальон». Иногда отвечала: «Вот вам телеграмма от гиппопотама», а иногда, назначая себя разными зверями, в конце фразы рявкала: «Гав!», или вкрадчиво шелестела: «Мя-ау», или рычала: «Р-р-р». Однажды на вопрос «кто там?» сказала: «Я вернулась в мой город, знакомый до слез…», а из-за двери, не замешкавшись ни на секунду, деловито уточнили: «До прожилок, до детских припухлых желез?», и она подумала, какие тут, в Ленинграде, культурные люди, любящие стихи и пошутить. Однажды, совсем расшалившись, на вопрос «кто там?» ответила: «А там кто?» За дверью долго ошарашенно молчали. Но никто на нее не жаловался, не раздражался, напротив, смеялись и приглашали выпить чаю, такая она была милая в своей красной шляпке, с рыжими кудрями и зелеными глазищами.

Конечно, прежде чем так развлекаться, девочка заглядывала в телеграммы: если в черных строчках мелькало «заболел», «в больнице» или «умер», «похороны», то не мяукала и не рычала, а сухо требовала расписаться. И мгновенно скатывалась вниз по лестнице – пусть человек переживает свое горе без нее. Она тут не посланец судьбы, не утешитель, она зарабатывает на сумочку Версаче. Поддельную, конечно, на настоящую почтальоном не заработать, но настоящую она тоже обязательно когда-нибудь купит. Когда-нибудь у нее будет не только Версаче, у нее будет Гуччи, и Луи Виттон, и… у нее будет специальная комната для сумочек!

Разносить телеграммы было не скучно: во-первых, она сама себя веселила, а во-вторых, ходить по дворам было очень страшно, а когда страшно, то уже не скучно. Особенно страшно было в извилистых вторых дворах, она столкнулась с этой неприятной ленинградской особенностью: вот дом, вот двор-колодец, казалось бы, что еще… Но двор оказывается первым двором, а за ним есть еще второй двор и часто третий…

В первом дворе было страшновато, но еще можно было ожидать, что тебя спасут, а дальше – уже нет. Если, к примеру, из первого двора через темную подворотню пройти во второй двор, и там, за углом, в тупичке, третий двор, а в третьем дворе невидимая ниоткуда маленькая железная дверь под козырьком с номерами квартир… Если на нее нападут, кто увидит, кто услышит ее крик? Никто. …Да она и кричать-то не сможет, молча описается от страха, и… и все. Однажды (не в таком страшном углу, а просто на улице, посреди людского потока) кто-то сзади вдруг продышал подлым шепотком ей в шею: «Красная Шапочка, зачем тебе такие большие сиськи?», и ее тут же бросило в жар, тисками сжало голову, по джинсам к коленкам потекла тоненькая струйка. А ведь она думала – вдруг ей повезло, вдруг все прошло само собой, вдруг она больше никогда не ощутит этого ужаса… Но нет, не повезло, само собой не прошло. Наверное, она никогда не забудет, всегда будет писаться от ужаса, никогда не сможет ни с кем ни поцеловаться, ни переспать, навсегда останется одна, никогда не родит ребенка, всегда будет слышать этот подлый шепоток.

Вот как это было: «Я шла из школы, и вдруг кто-то невидимый зашептал мне в шею… Он шептал страшную гадость, которую я не в силах повторить, от которой меня затошнило и бросило в жар… Я закричала, я кричала… но мне только показалось, что кричу, потому что никто не услышал… На самом деле я онемела от ужаса, и ноги стали ватные, и он запихал меня в дверь подвала. Он специально поджидал жертву у двери в подвал, чтобы сразу туда затащить, и вот именно что затащил меня, как мешок с песком… Он меня не изнасиловал, вообще не тронул меня, только испачкал… И ушел, и я вышла вслед за ним… Не могу прийти в себя, взрослая женщина, все понимаю, и физиологию, и психологию, а вот не могу прийти в себя…» Так говорила мама. Мама была несдержанная, экспансивная, говорила громко, повторяла по многу раз – папе, подругам, кому-то по телефону.

Девочка (Даше было семь) думала, представляла, как это случилось, что-то додумала, что-то допредставила. Не поняла, чем он испачкал маму, решила, что вымазал маму грязью с пола, через несколько лет поняла, и опять был ужас. Не новый виток ужаса, а новый ужас.

Мама с папой ругались. Мама просила-умоляла-плакала – просила папу, чтобы он ее защитил, пошел туда, к подвалу, дождался, нашел насильника (он обязательно туда придет, преступника ведь тянет на место преступления). Папа посмеивался, отвечал: «Ну, встречу я его, так что, убить и сесть? Передачи будешь носить, вся такая гордая и отомщенная?» Мама плакала: «Так вот как ты меня любишь, так вот как ты меня защищаешь? Другой бы уже весь город обегал и нашел, и убил!» Папе было за нее стыдно, он говорил – зачем ты такое рассказываешь, это же позор! Мама говорила – почему, я же не сделала ничего плохого, я в этой истории пострадавшая.

«Ты не мужчина, меня изнасиловали, а ты?!» – плакала мама. Папа отмахивался: «Слава богу, до настоящего насилия не дошло. Это было насилие лайт, как «Мальборо лайт», не такая высокая концентрация никотина и смол… Тебя изнасиловали лайт». Мама обижалась: «Лайт?! Если для тебя это лайт, значит, ты меня не любишь!»

Даша несколько лет ходила туда, к этому дому, к этому подвалу, в надежде встретить его и убить или побить, она любила маму, хотела ее защитить, и однажды встретила, – он подмигнул и убежал, а может, это был не он. Ее вытошнило, и она долго отмывала в луже школьное платье и фартук, вся мокрая кружила вокруг дома, ждала, пока высохнет, боялась, что мама поймет, где она была.

Какие были последствия? Да никаких! Об этой истории Даша никогда никому. Это был ее стыдный секрет, рассказать кому-то – лучше умереть! Секрет она мысленно упаковала в коробочку, коробочку глубоко закопала, сверху положила розовую шляпу с капроновым пером, а сверху еще прихлопнула рукой и станцевала – так Даша все это себе представляла, чтобы дальше жить весело, чтобы ничто не мешало ее веселью.

Никаких последствий! Кроме стыда, что не смогла защитить маму. Если бы защитила… «Бы, бы, бы…» – повторяла Даша. Если бы была посмелей, мама перестала бы стыдить папу, плакать и винить его, и они бы не развелись, папа не ушел бы, мама не осталась бы одна, бы-бы-бы… Мама осталась одна из-за нее. Поэтому она должна ей как минимум все.

Больше никаких последствий. Ну, и этот ужас, когда подходят сзади, нашептывают в шею… Даше казалось, что это ее изнасиловали лайт, что все это – затащил в подвал, испачкал – произошло не с мамой, а с ней. Конечно, она знала, что не с ней, а с мамой, она же не сумасшедшая! – но вот такие были у нее мысли. Есть мнение, что лайт вреднее, чем стронг.

Даша входила во двор, оглядываясь, не идет ли за ней кто, выбирала, с кем вместе войти в страшный подъезд, не заходила с мужчинами в лифт, бежала по лестнице, прислушиваясь к подозрительным звукам. В общем, ходить по дворам было не ее… Но надо ходить, надо! Сумочка. Поддельная сумочка Версаче, которую она купит на заработанные деньги. Поросячье-розовое счастье с надписью Versace, с золотой пряжкой, красной подкладкой, с двумя отделениями. Сумочка то и дело возникала у нее перед глазами, как фата-моргана, пока она, затаив дыхание, ходила по мрачным ленинградским подъездам: в маленьком отделении будет лежать ее паспорт («Дарья Андреевна Бобышева, место рождения город Витебск»), в большом – расческа и гигиеническая помада. Она напоминала себе о подвиге пионеров-героев: неважно, что они за идею, а она за сумочку, важно – преодолеть!..

«Париж стоит мессы», – повторяла про себя Даша. Мама присылала деньги на еду, строго говорила по телефону: «Ты мне там смотри, не подголадывай!» Даша подголадывала (кефир, пельмени из пачки), но то и дело срывалась, неслась покупать докторскую колбасу, съедала ее уже по дороге к университетскому общежитию прямо из бумаги.

Париж стоит мессы? Читая Генриха Манна, она волновалась, решится ли Генрих Наваррский ради короны Франции расстаться со своей религией и принять католичество. Даша не видела проблемы, – ведь это какая огромная нечеловеческая выгода стать королем! Применительно к себе она тоже не видела проблемы – ну, боится она, оглядывается, прощается с жизнью, прежде чем зайти в жуткий подъезд, – это ничто по сравнению с сумочкой Версаче. Париж стоит мессы! Даша была полна цитатами, в ней бурлила и выплескивалась цитатами вся школьная библиотека, а также вся городская библиотека Витебска.

Мама считала, что много читать нечестно. «Нечестно» было ее главным словом, – нечестно читать, уплывая в нереальные миры от настоящего положения дел, нечестно, что после случая в подвале от нее ушел муж (возможно, это просто совпадение, тогда тем более нечестно), нечестно, что ей приходится жить одной, и даже без Простомужчины.

Простомужчина был абсолютно реальным персонажем Дашиного детства, о нем говорилось с надеждой, воодушевлением, завистью к тем, у кого он есть. Главное, с надеждой, что Простомужчина придет и все исправит – настроение, протекающий унитаз, жизнь. Простомужчина – добытчик: «Он должен принести мамонта, это элементарная биология». Даша выучила наизусть: «Пока был отец, мы были как все, а без него стали бедными. Не хватает денег на нормальную жизнь, на еду и одежду. А что будет в старости? Как заработать на старость? Видала я нищих старух, это ужас!» Это цитата, не из Чехова, конечно, и не из Генриха Манна, это цитата от Дашиной мамы.

Кроме Простомужчины в семейном обиходе фигурировал Хотябымужик. Простомужчина, как казалось Даше, был ласковым приемлемым существом вроде енота, а Хотябымужик похож на пьяную человекообразную обезьяну, с ним можно связаться от совсем уж безнадежного ужаса. Мама говорила о ком-то: «У нее Хотябымужик есть… но я-то вообще одна, не сравнивай».

Мама часто повторяла «не сравнивай», а Даша все время сравнивала, так уж был устроен ее мозг, что производил операцию сравнения чаще, чем другие, – чем другие операции и другие люди. Она даже на вопрос «Что ты будешь, картошку или макароны?» не сразу отвечала, думала-сравнивала и отвечала по нескольку раз: «Картошку. Нет, макароны… И то и другое».

Отец от них ушел и забрал с собой Новый год. Даша ненавидела Новый год, в Новый год жизнь разорвалась на «до» и «после». Ей было восемь лет, она все еще ждала подарков от Деда Мороза, в семье было заведено дарить подарки после боя курантов, и после боя курантов отец их бросил, – объявил свое решение сразу же после поздравления Брежнева. Всю новогоднюю ночь они с мамой просидели у мерцающей огоньками елки, листая Большую советскую энциклопедию, и вдруг над одной из страниц мама воскликнула: «О-о-о! Вот он!» На странице была картинка с подписью «Бородавчатая жаба Bufonidae». Мама велела Даше повторить десять раз: «Мой отец – вонючая бородавчатая жаба Bufonidae». Дашина мама была учительницей биологии.

Мама ненавидела биологию, страдала, что ей приходится работать в школе («Я бы не осталась в школе, если бы была замужем, если бы твой отец не разбил мне жизнь, ты поняла, ни-ког-да!»). Даша поняла – один человек может разбить другому человеку жизнь. Если ты женщина, твоя жизнь как хрупкий бокал в руках Простомужчины. Простомужчина разобьет твою жизнь с веселой небрежностью, а Хотябымужик разухабисто и страшно.

Отец появился дома в канун следующего Нового года, принес Даше подарки, два больших мешка. В мешках были платья, юбочки, кофточки и колготки, из которых выросла его новая дочка, колготки были рваные. К этому времени Даша уже знала, что он много лет обманывал маму, у него давно была другая семья, другая дочка. Другая дочка была младше Даши, но крупней, и вот ее платья, юбочки, кофточки, колготки. Мама велела Даше сказать отцу «Вы – бородавчатая жаба», именно так, на «вы». Даша сказала «Вы жаба», а что бородавчатая – не смогла. Ведь если ее отец бородавчатая жаба, то она – дочь бородавчатой жабы Bufonidae… Ну нет, решила Даша, всему есть предел.

В ту новогоднюю ночь они с мамой вдвоем смотрели «Голубой огонек» и методично рвали на лоскутки платья, юбочки, кофточки и колготки. Мама рвала и приговаривала: «Какая кричащая одежда, полное отсутствие вкуса! Например, это, вот что это такое, розовое в зеленый цветочек?! Чехов говорит, что розовое с зеленым – дурной вкус». Даша рвала и любовалась яркими лоскутками, ее собственная одежда была, как говорила мама, «интеллигентная и немаркая». Тихая и печальная одежда, чтобы Даша в ней тихо и печально сочеталась с маминой обидой. Когда маме так обидно, Даше носить яркие цвета нечестно.

У мамы были к Даше претензии. Нечестно, что Даша – дочь жабы. Нечестно, что Даша после ухода отца начала вести себя нечестно. Нечестно, что Даша всем нравится, умеет подлизаться, получить, что хочет. А какой был позор, когда возмущенные родители выяснили, что Даша устроила в школе товарообмен: меняла решенные задачки на жвачки и наклейки. Мама шлепала ее и кричала: «хитрован!», «бизнесмен хренов!» и «Скуперфильд!», все почему-то в мужском роде. При этом нелогично обвиняла ее в том, что у нее мозги набекрень. Даша вертелась под ее рукой и кричала: «Разве у бизнесмена хренова могут быть мозги набекрень?!» Мама отпустила Дашу и засмеялась: и правда, либо хитрить, рассчитывать каждый шаг, либо действовать спонтанно, бездумно.

Даша действительно часто, казалось, действовала спонтанно, например, на глазах у всех спрыгнула с балкона, со второго этажа. На самом деле прыжок был результатом анализа и планирования. Даша хотела, чтобы в нее влюбился «один мальчик», – и он влюбился, – а под балкон она заранее сгребла кучу листьев и зарыла в них одеяло. Мозги Дашины были не набекрень, а в точности на месте. В эти мозги были встроены весы, на которых шло непрерывное взвешивание: что от нее требуется и что она за это получит.

Как только отец ушел, маме тут же стало все равно, как Даша учится, как будто при отце все должно было быть хорошо и красиво, а без него – раз уж все пошло к черту, так пусть и Даша идет туда же, может стать двоечницей или начать курить. Это был Дашин личный выбор, не мамин: математический класс, разряд по шахматам, прочитать всю городскую библиотеку, и финальная награда за правильный выбор – серебряная медаль, золотая не получилась из-за четверки по биологии, ненависть к биологии Даша не смогла преодолеть. Трудно учиться там, где работает твоя мама, можешь метаться, биться в конвульсиях, как мышь в мышеловке, но спастись невозможно – в любой момент будь готова услышать «у биологички поехали чулки» или «у биологички поехала крыша». И что Даше было делать, умирать от стыда за маму, упростившую свою женственность и достоинство до бородавчатой жабы, размышлять о многозначности слова «ехать» в русском языке или думать о будущем? Даша предпочла планировать свое будущее, по три раза в день повторяла себе: «Ты достойна самого лучшего».

Денег у них не было. Не «мало денег», или «не хватает до зарплаты», или «нужно экономить», денег не было, как может не быть дома какого-нибудь предмета, к примеру – «у них не было пианино», его просто нет, и все. Мама творила что-то невообразимое: занимала, отдавала, продала свою шубу, чтобы купить Даше новый шкаф, затем продала шкаф – Даша пришла из школы, одежда лежит на полу в коробках, а мама говорит: «Зачем тебе шкаф, все равно мы с тобой нищебродки». Невроз? Природная импульсивность?

Среди множества прочитанных книг Даше попалась книга «Как себя вести», которую Даша выучила наизусть: когда-нибудь у нее начнется другая жизнь, другая прекрасная жизнь придет и узнает ее, и она будет к ней готова, – знает, как выглядит вилка для десерта и нож для рыбы, знает, что человеку старше тебя по возрасту и положению нельзя тянуть руку, нужно подождать, когда тебя представят, и… и многое другое. Умный человек сможет понять, как себя вести.

В сущности, ничего болезненного в Дашиных отношениях с мамой не было, в детстве Даша любила маму нежно и испуганно, считая, что они с мамой одно, подростком стеснялась «биологички», повзрослев, всячески выталкивала маму со своей душевной территории, закрывала границы на замок, мама каким-то образом всегда оказывалась по одну с ней сторону, просачивалась через границы со всеми ее обидами на жизнь, рассудительной несчастливостью, Простомужчиной с мамонтом, нищебродками. Но Даша не становилась такой же несчастной, напротив, сжималась в пружину, как будто собиралась выстрелить. Нетрудно понять, кто в их маленьком мирке был сильней, устойчивей, разумней, – Даша, конечно.

Лучше всего обо всем этом сказала сама Дашина мама, навсегда обиженная, но неглупая: «Я сижу в своей личной камере, но Даша не заперта со мной, она не даст мне испортить ей жизнь».

«Ее детство прошло в интеллигентной семье, где она получила…» – так о ней напишут в прессе. Она получила в своей интеллигентной семье что? Детскую психологическую травму, умение держать удар, боязнь нищеты, мантру «Простомужчина должен принести мамонта», городскую библиотеку, математический класс, отца – бородавчатую жабу Bufonidae, Чехова. Это и правда много.