Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
– Я могу задать любой вопрос?
Нина молчала, замерев как струна.
– А давай. Но я потом тоже задам любой вопрос. Ок?
– Хорошо. Договорились. Итак. Я спрашиваю?
– Угу.
– Почему ты в меня влюбилась? Тогда, летом.
– Хм. Так сложно ответить. Особенно после всего, что успело случиться после.
– На то и игра, что простой вопрос не задашь. Постарайся честно ответить.
– Я написала десяток писем тебе, где пыталась объяснить почему. Но все они были неправдой. То, что со мной случилось, похоже на торт. Где каждый слой – один пласт причин. Верхние розочки понятны. Но разве можно судить о торте только по виду розочек? Бытовой пласт более-менее понятен, но я уверена, что не только он там был. Воспоминания – как пропитка. Но торт хорош тем, что ты ешь его не слоями, а от самого дна до самого верха разом. И вместе с пропиткой. И тогда понимаешь замысел целого.
– И в чем замысел целого?
– Не знаю, судьба, что ли. Я вдруг оказалась частью этого торта тоже. И все – привет.
– Шоколадный хотя бы?
– Что?
– Торт. – Ринат подмигнул Нине.
– Все скажи тебе. Это уже второй вопрос. А сейчас моя очередь.
– Хорошо. Клянусь говорить правду и ничего кроме правды.
– Почему ты не полюбил меня тогда?
– С чего ты решила, что не полюбил? Я этого не говорил.
– Просто напоминаю тебе: я не дура.
– Я так часто слышал слова «я люблю тебя» от случайных женщин, что сами слова для меня уже не значили ничего, кроме «я хочу секса с тобой». Я считал, что ты потерялась. Что за любовь принимаешь что-то ложное. А на самом деле потерялся я.
– Но если ты сам любил, то какая разница.
– У меня был свой торт… – Ринат опустил голову. Несколько раз собирался что-то сказать, но снова опускал голову. Собирался с духом. – Хочешь, я тебе скажу правду? Я люблю тебя. Но понял это только в больнице. Люблю тебя, мир, жизнь. Детей своих люблю.
– А что для тебя любовь? Ты говоришь о той любви, которая ко всему человечеству, к птичкам? Мне не совсем понятно. Есть какая-то разница между этими любовями? Каждый из нас хочет быть любимым, чтобы еще кто-то любил тебя помимо тебя. Потому что тогда ты вроде бы больше стоишь в этой жизни. Даже для себя стоишь. Вот все говорят про эту любовь, чтоб ее. Про то, что она к ближнему, к себе, что настоящая любовь всеобъемлюща. Но знаешь, что я думаю? Это такой вид обмана себя. Способ себя как-то утешить. Ведь по сути – жизнь фиговое нечто. И любви никакой нет. Никто тебя никогда не будет любить так, как надо. И ты тоже не будешь так, как кому-то надо.
– Нина, а как? Как тебе надо?
Нина задумалась.
– Надо, чтобы сильнее, чем я себя, – сказала она понуро.
– Если сильнее, чем ты, то это уже не человека любовь нужна, а Бога. Когда в жизни все катится в пропасть, ты видишь, насколько то, что тебе дорого, мелко по сравнению с этой пропастью – как горошины, которые катятся и катятся себе вниз. И ты сам горошина. И другие горошины тебе не могут помочь остановиться. Спасти тебя может только что-то большее. Какая-то бо́льшая, чем людская, сила. Бо́льшая, чем людская, любовь. Ты жаждешь, чтобы сама жизнь любила тебя. Чтобы Бог протянул руку и поймал все твои горошины, не дав им упасть в пропасть.
– И что же делать? – тихо спросила Нина.
Она скруглилась, ссутулилась, будто вот-вот превратится в маленькую горошину.
Ринат подошел к ней и обнял за плечи. Осторожно, по-братски. Прикоснулся лбом к затылку.
– Я тебе все это сказал, – прошептал он на ухо, – потому что я сам такой. Я тоже горошина. И тоже качусь в ту самую пропасть. Но ты – одна из моих горошин. А я одна из твоих. Все остальное детали. Но у нас так, Нина. Мы, конечно, дурбалаи оба. Я понятно, но и ты тоже. Сечешь?
Оба так и сидели замерев. По щеке Нины стекала ее слеза, а следом догоняла слеза Рината.
Горошины горошинами, но жизнь имеет ужасное свойство течь дальше. Утекает все хорошее, утекает все плохое. Нина уже вторую неделю жила у Рината. Это был какой-то особенный, хрупкий и трепетный быт. Каждый относился к другому, как к хрустальной вазе, у которой на самом видном месте пошла большая трещина. Боялись задеть, осторожничали, церемонничали. А вечерами выслушивали друг друга. Разговоры становились все длиннее, все глубже, все откровеннее. Возможно, помогало вино, возможно, ночь, возможно, глубокое страшное одиночество каждого.
Нина вышла на работу. Сумбурное место, где много хороших людей, которые никак не могут организоваться. Фонд «Живи с плюсом» в основном занимался консультированием тех, кто недавно узнал о ВИЧ-положительном статусе. В центре были готовые программы по информированию медицинского персонала и работников социальных служб, были программы для школьников, рассказывающие о том, что такое ВИЧ. Но все эти программы не пользовались популярностью. Изредка удавалось организовать семинар или тренинг. Сложно убедить кого-то, что тренинг про ВИЧ важен в каждой школе. Слишком много ужаса сопровождает это слово, и пока ничего ТАКОГО не случилось, хочется всячески избегать опасной темы. Как будто, повторяя одно лишь страшное слово, становишься более уязвим перед болезнью. У организаторов были весьма смутные представления о том, как они могут использовать SMM-маркетинг в достижении своих целей. Потому что и цели тоже смутно представляли. А Нина не менее смутно представляла, как потенциал SMM приспособить к нуждам фонда. Все это вносило ажиотаж, энтузиазм и споры. Так что у Нины появилась настоящая работа. Как у всех.
В последнюю неделю Ринат днем уходил по делам. Несколько раз уходил. Вечером Нина видела, что его кроссовки на коврике насквозь мокрые. Говорил, что бродит, дышит воздухом. Говорил, что полезно для иммунитета. При этом Ринат выглядел довольным, даже немного воодушевленным. «У тебя новые свидания?» – спрашивала Нина. «Может и свидания», – загадочно говорил Ринат. Нина поняла, что все-таки не свидания. Чувствовала: что-то другое. «Ты ничего плохого не задумал?» – «Абсолютно ничего плохого», – отвечал он.
Однажды Нина вернулась после работы и увидела, что Рината нет дома. На столе лежала записка с какими-то цифрами.
– Что за фигня на бумажке написана там, на столе? – Нина сразу же позвонила.
– Всего лишь gprs-координаты. Вбей их в карты гугла. И следуй на точку.
– Это квест?
– Да, квест. Не бойся. Я верю, что у тебя все получится.
Через десять минут Нина снова позвонила.
– В координатах какая-то ошибка. Точка указывает на Битцевский лес, там никаких построек.
– Никакой ошибки, все правильно. Забыл сказать, оденься потеплее и обувь непромокаемую. Я приготовил тебе одежду, на диване посмотри.
– А идти обязательно? Сейчас уже темно. Вдруг на меня нападет маньяк.
– Ничего не бойся, езжай.
Нина собралась. Внутри проснулся особый трепет. Надела стеганые лыжные штаны. Два свитера, шерстяные носки под ботинки. Немного стало жать ноги, ну и черт с ним. Шапку с большим помпоном, наверное, Ильдара. Посмотрелась в зеркало – смешно, но даже мило. Было во всей этой затее давно забытое ощущение приятного безумия, дурачества. Чего-то такого, что ты очень редко делаешь для себя. Битцевский лес ночью – кошмар! Там же бомжи, маньяки, дикие лисы и куницы! Прекрасно!
Припарковала машину у указанной точки. Сердце билось, будто она превратилась в бегущего зайца. А что, в Битцевском лесу как раз зайцы и бегают. Вышла. И в это же самое время из леса появился Ринат. В шапке-ушанке с развязанными ушами. Глаза его светились, как будто луна отражалась в них. Но на самом деле отражался всего лишь фонарь.
– Сегодня я твой фавн. – Он в этот момент был и правда жутко похож на фавна. Дикий житель ночного леса. – Пойдем!
Ринат бесцеремонно взял Нину за руку и потащил по тропинке вглубь. Тропинка тонкая, свежая, снег блестящей коркой лежал в лесу. Сиреневый блестящий снег. Иногда хрустел под ногами, когда случайно нога соскальзывала с тропинки. Под коркой снег был рыхлый, мягкий.
– Ты знаешь, что тут устраивали свои обряды сатанисты? Ты не сатанист? – Нина шагала за Ринатом, как Пятачок за Винни-Пухом, и голос даже прозвучал похоже.
– Я же тебя в лес пригласил, не на кладбище, – ответил Ринат, не сбавляя шага.
Они все шли и шли, снег все хрустел и хрустел.
– Мы просто гуляем? Чувствую себя героиней сказки «Морозко».
– Еще немного.
И тут они вышли на небольшую нетоптаную поляну. Лаковая снежная корка покрывала ее. Черные деревья тянули стволы к темному небу. Некоторые стволы заканчивались сосновыми кронами. А рядом… Нина вдруг почувствовала… Фиг знает, что она почувствовала, как это описать в точности. Но у самого края поляны стоял ШАЛАШ! Шалаш! Шалаш. Ринат отступил от Нины на несколько шагов, включил налобный фонарик и с торжеством и любопытством рассматривал ее лицо.
– Заходи.
Они забрались в шалаш. Внутри лежали туристические коврики. Горели несколько свечей в подсвечниках-фонарях. И был даже маленький столик. У шалаша в снег воткнута бутылка шампанского.
– Да ты романтик!
– Никому не говори. Это мой секрет. Садись, укрою тебя пледом. Ноги сначала вот этим. И теперь плечи вот этим. Смотри, в потолке решил оставить отверстие. Чтобы было видно небо. Но если хочешь, можем потом на полянке полежать, ангелов поделать.
– У меня нет слов, Ринат. Я просто плачу.
– Ничего. Сейчас привыкнешь. Вот тут в термосе борщ. Надеюсь, еще теплый. В термосумке пирожки. А это, – Ринат достал ланчбоксы, – это сэндвичи с авокадо.
Ринат налил в кружку термоса борщ, вручил совершенно ошалевшей Нине пирожок и поставил на стол ланчбокс. А сам высунул руку из шалаша и вернул ее уже с шампанским. Порылся в сумке и развернул из полотенец два бокала.
– Ну что? За наше время авокадо? Чин-чин!
Нина взяла бокал. Она не верила, что это происходит в реальности. Ледяное шампанское и тепленький борщ. Ринат укутался в цветастый флисовый плед и смотрел на свечу.
– Логово лисы Ахули. Мне все это снится.
Они посмотрели друг на друга. В свете свечей их лица выглядели, будто с полотен фламандских живописцев.
– Пять дней строил. Продумывал чертеж. Я никогда ничего подобного не делал раньше. Ни для кого. Мне это доставило огромную радость. Я помню, как ты вспоминала наш детский шалаш, как ты хотела пожить там зимой. Столько всего я сделать для тебя не в силах, но эту мелочь могу же, и я решился. И теперь я вижу твое лицо, твою улыбку и офигение и чувствую счастье. Удовлетворение. Я чувствую, что по крайней мере часть моих усилий в этой жизни была не напрасна.
– Еще как не напрасна. У тебя получилось построить рай для моей вечной комы.
Они сидели рядом, запрокинув головы к дыре над ними. В дыре сквозь ветки проглядывало фиолетовое небо. Миллионы световых лет неслись вокруг них.
– Знаешь, когда ты уехала, тогда, много лет назад, я скучал. Потом, когда уже учился в институте, я выучил одно стихотворение про нас. Само стихотворение большое слишком, но финал мне понравился. Это была моя личная тайна.
– Расскажи, пожалуйста.
Оба продолжали смотреть вверх. Их уши соприкасались, соприкасались щеки.
– Там герой обращается к любимой. Она живет где-то далеко, на другом континенте. Он говорит очень много слов, среди которых и слова обиды, и слова любви. Он пробирается сквозь слова несколько страниц, слова мешают ему сказать главное. И он предлагает посмотреть своему адресату на небо – выбрать звезду – и это будет их общая звезда. Они вдвоем станут смотреть на одну звезду – хотя бы так будут вместе:
Ткни пальцем в темноту.
Невесть куда. Куда укажет ноготь.
Не в том суть жизни, что в ней есть,
но в вере в то, что в ней должно быть.
Пауза длилась и длилась. Все уже не имело никакого значения. Весь мир отвалился, осталась только маленькая поляна в темноте невесть где с блестящей коркой голубого снега и шалашом на самой ее окраине.
– Бродский, – сказала она.
– Да.
Больше ничего сказать не получилось.
Сначала начали замерзать ноги. Потом руки, ладони. Мерз нос. Они вышли на снежную глазурь поляны и упали на спину, держась за руки. Полежали в снегу. Промокли. Зима кончалась, кончалась ночь. Утром бы стало видно, что снег уже не так бел, потрепан, нечист. Они ушли до рассвета, поэтому не увидели грязного снега.
Позже он будет вспоминать об этой ночи как об одной из самых счастливых. Она расскажет о ней внукам непременно. Богдану тоже расскажет, когда тот подрастет. И больше никому. Будет хранить этот день в недрах своей памяти и убегать туда.
Войти с помощью соц. сетей: