Часть третья. Когда вновь в своем праве король 1658–1660 гг.
Просто диву даешься, как может полагать себя людьми чести большая часть Совета офицеров – те, что вначале выступили супротив Одной Особы; Засим разогнали Парламент; Засим устроили вместо Парламента Балаган; Засим пустили под снос и его; Засим сделали своего Генерала пожизненным Лордом-Протектором; Засим сделали Наследником его отпрыска; Засим и с этой Властью покончили; Засим дозволили снова собраться Парламенту; а ныне опять его разогнали. Что же далее? Что же они в скором времени расточат, разрушат еще?
«Величайшие Англии всея Заботы. К Армии, Верховной над Англией Власти»
Долина Белой Лошади, Беркшир, 23 июня 1658 г.
Ночной ветер сек вершину холма с такой силой, что высокое пламя костра, разведенного в честь Летнего солнцестояния, кланялось, трепетало и снова тянулось к небу. Земляной вал, называемый местными Уффингтонским замком, хотя никакого замка здесь не было и в помине, от ветра почти не заслонял, но что этот ветер для дивных, плясавших вокруг костра? Большинство проживало в Беркшире с незапамятных пор, и для них он был давним другом. Немногим же пришлым он просто еще раз напоминал, что сии земли им не родные. Девять лет минуло с тех пор, как их прогнали из Лондона, а сюда, в Долину, где наконец-то нашелся двор дивных, согласившийся дать им приют, некоторые из них пришли добрых семь лет назад. Позже, следом за ними, явились и прочие, вновь втянутые в орбиту своей низвергнутой с неба звезды.
Однако сей ночью звезда ускользнула от их внимания и ныне стояла в некотором отдалении, на вершине другого холма. Не столь впечатляющий, как его брат, увенчанный кольцом земляного вала, этот холм отличался подозрительно плоским гребнем, украшенным голым, без единой былинки, меловым пятном, неярко мерцавшим в меркнущем свете луны. Легенда гласила, что на сем месте некогда был убит дракон и там, куда пролилась его ядовитая кровь, с тех самых пор ничего не растет. Все это подходило к охватившей ее меланхолии как нельзя лучше.
Будь они в Лондоне, плясали бы сейчас вкруг костра на Мор-филдс, завлекая в свой шумный круг смертных… Интересно, удосужился ли Видар устроить сегодня праздник, и если да, какой прием ждет там неосторожных людей? Дивные отнюдь не всегда добры и гостеприимны, а уж среди тех, кто служит ему, таких и вовсе не сыщешь.
Ветер прижимал юбки к ногам, сбивал их в сторону, трепал, подталкивал, дергал так, что Луне пришлось расставить ноги пошире – иначе, того и гляди, не устоишь. Склон за ее спиной спускался ко дну просторной долины, пестревшей заплатами лесов и полей, точно лоскутное одеяло. Другой склон, впереди, вел наверх, к Уффингтонскому замку и празднеству, к коему ей недоставало духу присоединиться.
Раздавшийся снизу голос походя, в один миг, нарушил желанное уединение.
– Вот бедолага! Ну и жалкий же у нее нынче вид…
Моргнув от неожиданности, Луна оглянулась и бросила взгляд вниз. По склону Драконьего холма, с легкостью той, что проделывала этот путь не раз и не два, взбиралась к вершине стройная, гибкая эльфийка по имени Иррит. Подойдя к Луне, беркширская дивная кивнула в сторону склона напротив – там, в высокой летней траве едва виднелись белые линии. Узкие канавы были высечены в камне склона, но плавности их очертаний очень вредила зелень, упрямо искавшая опору в мелу. Образуемой ими фигуры нельзя было как следует окинуть взглядом даже отсюда, с самого удобного места: она растянулась вдоль склона столь широко, что полностью охватить ее взором могла только птица с небес. Впрочем, Луне облик ее был знаком. Ей случалось бывать здесь, когда Белая Лошадь поднималась с земли и шла вниз, пощипать сочной травы с крутых склонов долины под названием Ясли.
– Разве вы не в силах выполоть траву сами? – спросила она, вотще откидывая серебряные пряди со лба (ветер вновь растрепал волосы, стоило ей только убрать руку).
Иррит бесцеремонно уселась на голый мел у ее ног.
– Не наша это работа. Есть тут, в Долине, семьи, что чистили Лошадь из поколения в поколение, но теперь пуритане за каждым чихом следят, вот они и боятся сюда подниматься.
С высоты, от костра, донеслась мелодия, так и пляшущая в токах летнего ветра. Костров в ночь на Летнее солнцестояние пуритане тоже не одобряли, однако дивных – да и кое-кого из здешних смертных – сие вовсе не останавливало. Реформы благочестивых пришлись по нраву не всем, и с течением лет под их аскетической властью, вначале именовавшейся Английской Республикой, а затем, после позорного ее провала, Протекторатом с великим генералом Оливером Кромвелем во главе, число несогласных неуклонно росло. Вот только Королевства Английского на свете более не было.
«Король умер. В Англии нет короля».
– Ты не туда смотришь, – заметила Иррит.
– Что?
Беркширка указала налево, на восток.
– Лондон там.
– Я думала не о Лондоне.
Ответом ей была насмешливая ухмылка.
– Ну да, конечно!
К придворным дамам, последовавшим за Луной девять лет назад, когда Ифаррен Видар вынудил ее бежать из Халцедонового Чертога, Иррит не принадлежала. Как и к дамам вообще, что столь наглядно демонстрировали ее беспардонные манеры. Нет, грубость ее ничего не значила, просто такой уж она была – независимой и неотесанной, совсем не то, что городские дивные. Сегодня, ради праздника в честь Летнего солнцестояния, беркширка надела длинную блузу и шоссы, вышедшие из моды не один век назад, и даже в те времена предназначавшиеся лишь для мужчин, и уж точно никогда не шившиеся из мха – живого мха, усеянного крохотными белыми цветами. В этих местах сии одеяния считались изысканным придворным платьем.
Луна же по-прежнему носила корсет и юбки по моде Халцедонового Двора. Пусть непрактично, но дело тут, признаться, было не в удобстве, а в принципе: одевшись подобно беркширским дивным, она утратит еще одну нить, связующую ее с королевством.
«Прошло столько лет, а я все еще считаю королевство своим…»
Ну, а как же иначе? В какой стороне находится Лондон, она прекрасно знала без напоминаний: он непрестанно звал ее, манил, тянул к себе, точно незримый магнит. В первые дни изгнания она странствовала по всей Англии, нанося визиты прочим дивным монархам, и в любую минуту, не задумываясь, без ошибки, могла указать пальцем в сторону самого сердца Сити. Пока это чувство при ней, она неразрывно связана со своею землей. Пока эта связь существует, она остается королевой. Такова сама суть права на власть среди дивных.
Вот только право – одно, а политика – совсем иное, и владений своих Луна не видела долгие девять лет. Девять лет, четыре месяца и двадцать три дня, если быть точной.
«Подумать только: считаю время, как смертная».
Дворец ее занял Видар, и, хотя каждый дивный монарх Англии был перед нею в долгу за давнюю помощь, предоставить ей войско, достаточное, чтобы отбить Халцедоновый Чертог, не согласился никто. Раз за разом ей ненадолго давали приют, а засим намекали: пора-де и честь знать, пока она, наконец, не осела здесь, в долине Белой Лошади, где вовсе не чувствует и никогда не будет чувствовать себя своей.
Тут Луна заметила, что Иррит смотрит снизу вверх на нее.
– Можно спросить тебя кой о чем? – заговорила беркширка, поднимаясь на ноги.
Луне очень хотелось ответить «нет», ведь с праздника она ушла не без причин. Однако она прекрасно понимала, насколько зависит от доброго отношения тех, кто ее приютил, и посему отвечала:
– Конечно.
– Это правда, что ты любишь смертного?
«Любишь», не «любила». По крайней мере, это Иррит понимала.
– Да.
– Но почему?
Луна удивленно подняла брови. Темно-рыжие волосы Иррит, небрежная путаница длинных прядей и тонких косичек, ничуть не скрывали изящных черт лица: в отличие от Луны, ей хватило ума повернуться лицом к ветру. Во взгляде ее отражалось искреннее недоумение.
– Я слышала, он умер много лет тому назад, а тебе теперь скорбеть о нем до конца времен. Не понимаю, кому это нужно? Зачем?
Не так уж тому много лет… но бесконечность времени не притупит боли.
Вздохнув, Луна повернула голову так, чтобы ветер дул сбоку.
– Представь, будто ты всю жизнь прожила взаперти, в башне, а солнце и ветер, лес и траву, видела только в окно. И вдруг у тебя появляется шанс выбраться из башни, пройтись по траве, пощупать листву на деревьях, подставить лицо лучам солнца. Разве ты от такого откажешься?
– Если потом меня снова запрут в эту башню, то да, – без раздумий ответила Иррит. – После недолгой воли заточение кажется хуже прежнего.
На губах Луны мелькнула печальная улыбка.
– О… но ведь опыт чего-то да стоит. Мир, где некогда жил твой любимый, кажется иным. Краски становятся ярче, звуки нежнее, потому что все это ты делила с другим.
Иррит хватило любезности ненадолго задуматься.
– Все равно не понимаю, – объявила она.
«Этого я от тебя и не ждала».
Возможно, взор Луны туманило прикосновение к бренному миру людей, однако порой ей казалось, будто она много старше лесной эльфийки, что стоит рядом.
– Быть может, смогла бы понять, если б чаще видела смертных.
Нет, она вовсе не имела в виду намекать на заботы, омрачавшие ее мысли, однако Иррит обо всем догадалась – ведь эти заботы не оставляли Луну ни на минуту.
– Ты еще вернешься домой, государыня, – сказала она, глядя на Белую Лошадь, словно Лондон простирался там, прямо перед ними, а вовсе не далеко на востоке, согласно ее же недавнему напоминанию. Лондон… а с ним и Халцедоновый Чертог, и могила Майкла Девена, которой Луна не видела уж девять с лихвою лет. – А когда вернешься, может, и я с тобою отправлюсь.
Собор Св. Павла, Лондон, 14 июля 1658 г.
Невдалеке, в темноте, негромко заржал и топнул копытом конь. Звук отразился эхом от массивных каменных колонн и высоких – куда как выше, чем в любой конюшне на свете – сводчатых потолков.
Энтони замер, беззвучно втянув воздух ртом. Наконец, слыша, что больше никто и не шелохнулся, он вновь отважился двинуться вперед, к нефу оскверненного Святого Павла, осторожно нащупывая дорогу среди обломков скамей и хоров на полу, стороной огибая стойла спящих коней Армии нового образца.
«Наследие папизма», собор вот уже десять лет терпел надругательства благочестивых реформаторов, рьяно стиравших все следы католичества не только в духовном, но и в земном, вещном мире. Сквозь бреши в кровле южного трансепта и в прочих местах внутрь капал дождь, в выбитых окнах (от «идолопоклоннических» витражей не осталось и памяти) свистел ветер. Снаружи, под портиком, в наскоро возведенных среди колонн классического фасада, коим Иниго Джонс украсил западную сторону выщербленного временем здания, спали белошвейки. Пол от стены до стены покрывал толстый слой грязи.
Впрочем, сейчас подобное небрежение играло Энтони на руку. Будучи пойман, он попросту прикинется нищим, укрывшимся от дождя, что барабанит по свинцовой кровле над головой. И никто в сем не усомнится. Быть может, расквартированные здесь солдаты объявят его бродягой и погонят плетьми назад, в приход, который он назовет своим, однако богатого баронета с Ломбард-стрит, некогда заседавшего в Ратуше и в парламенте, в нем ни одна живая душа не признает.
Да, того, прежнего Энтони давно не стало. Ныне место его занял совсем другой человек – говоря откровенно, недалеко ушедший от нищего бродяги.
Стоило опуститься на колени в центре нефа, руки предательски задрожали. Колени – тоже, точно голодал две недели кряду. Под ложечкой засосало от отчаяния, как будто у горького пьяницы, которому нечего выпить, а в голове раз за разом крутилось одно: «Не могу я так больше. Не могу».
Который год одна и та же присказка… однако он каким-то чудом держался.
Беззвучно шевеля дрожащими губами, он забормотал молитву – импровизированную, экспромт, на манер индепендентов:
– Господи Всемогущий, сжалься над скромным сыном Твоим. Может, все это – кара за мои прегрешения, но, молю Тебя, позволь уж пройти, иначе тут мне и гибель.
Загаженные, испятнанные, растрескавшиеся каменные плиты без звука раздвинулись, открывая проем в полу собора. Проем был темен, однако ноги знали дорогу на ощупь, и Энтони, не споткнувшись, сошел вниз. Плиты сомкнулись над его головой.
Изо всех сил сдерживая одышку, он грузно опустился на нижнюю ступеньку. Вокруг веяло приятной прохладой, но для него она была все равно, что спасительное тепло, охватившее тело после долгой зимней вьюги. Прильнув к стене, он невольно всхлипнул – столь сладостны были объятия Халцедонового Чертога.
«Сколько же я еще вытерплю?»
Когда Луна с придворными бежали из Лондона, ни он, ни она не понимали, к чему это приведет. Королева и Принц были связаны с Чертогом накрепко, и если оба оставят его… Впрочем, появится ли тогда у Видара шанс объявить себя королем, они так и не выяснили.
Дело было в другом. Луна вполне могла прожить и вне дворца – разве что со временем утратила бы право на власть. Энтони же не мог.
Дрожь в теле не унялась – напротив, усугубилась. Заливаясь слезами, Энтони крепче прижался к камню. Ничего, это сейчас пройдет. Некоторое облегчение приносило время, проведенное в других владениях дивных, и визиты сюда он оттягивал, как только мог. Появляться в Халцедоновом Чертоге ему было небезопасно. Однако, в конечном-то счете, став Принцем Камня, он связал себя именно с этим местом – с этим, а не с каким-то иным. А люди, настолько затронутые миром дивных, покидая его, умирали.
А если он умрет, Видар может победить.
Посему Энтони просто не мог позволить себе умереть.
Но – Господи, спаси и сохрани – порой этого так хотелось! Особенно в ту пору, когда влечение набирало силу, а на ум приходили опасности, ожидающие внизу. Этот вход был одним из трех, о которых Видар, похоже, не знал, а для Энтони – самым безопасным, ведь находился он под собором, там, где дивным весьма и весьма неуютно. Вдобавок, пробраться к Святому Павлу было куда как проще, чем за толстые стены Лондонского Тауэра. Что до третьего входа…
Да, Видар знал, что Лондонский камень неотделим от Халцедонового Чертога, но даже не подозревал, почему. Столь глубоко в устройстве дворца среди дивных разбирались считаные единицы, и где расположены изначальные входы, было известно лишь им. Столь же немногие знали, где находится Лондонский камень, основа всего Чертога. Бренная его часть покоилась на Кэннон-стрит, у всех на виду, а вот дивное ее отражение скрывалось за тем самым троном, который Видар объявил своим. И он, Энтони, не выдаст тайника узурпатору ни словом ни делом. Потому-то он и прятался здесь, сжавшись, как крыса в норе, изо всех сил стараясь не издавать ни звука и молясь о том, чтоб никто из случившихся рядом дивных его не услышал. Все так же, сидя на нижней ступени лестницы, он уснул, а проснулся в мучительном окоченении. Коснувшись стены, он почувствовал, что проспал целый день, и теперь наверху снова ночь. Раз так, можно выходить. Сейчас ему ничто не грозит. Сейчас – безопаснее всего.
Подъем… Он был самой тяжелой работой за всю его жизнь и с каждым разом становился все тяжелее. Заставив себя встать на ноги, Энтони заковылял наверх, сквозь кромешную тьму, и вскоре Халцедоновый Чертог остался позади.
Кузница Велунда, Беркшир, 6 августа 1658 г.
Закат украшал стволы буков рыжеватыми теплыми пятнами. В воздухе веяло медвяными ароматами бузины и мирриса. Стоя перед длинным, невысоким курганом, надежно укрытым от взоров стеною деревьев, Луна смотрела, как Тейрнгар, дивный гончак, подаренный Лисликом, принюхивается к лесной опушке в безуспешных поисках, за кем бы это погнаться. В отличие от дарителя, пес оказался ей верен, и со временем Луна привыкла не вспоминать лица изменника всякий раз, как бросит взгляд на него.
Вольно гулять по просторам Долины ей нравилось. Вот и сейчас, стоя напротив серых каменных столпов у южного края кургана без всяких чар, она ничуть не опасалась попасться кому-либо на глаза. Подобной свободы она не знала со столь давних времен, что не могла бы их и припомнить, а в городе, ставшем для нее домом, такое было бы просто немыслимо.
Однако тишина и покой раздражали ее не на шутку. Да, в долине Белой Лошади хватало крестьян, а до одной деревеньки вовсе было рукой подать, но в обществе одних лишь беркширских дивных да остатков ее небольшого двора Луна чувствовала себя, словно бы в заточении. Со смертными дел она почти не имела. По милости новых законов против бродяг ко всякому путнику приглядывались с величайшим подозрением, так что и чары дивных могли не спасти. Вот потому-то свободе ее и сопутствовало неведение: чтобы не отставать от жизни, обходящей ее стороной, приходилось целиком полагаться на чужие слова.
Тишину нарушил глухой, монотонный топот копыт, донесшийся с дорожки из мела и кремневого галечника, тянувшейся невдалеке от кургана, за укрывавшими его деревьями. Если это не тот, кого Луна ждет, он попросту проедет мимо, а не проедет – так что за беда? Сказки об этих местах людям знакомы давно…
Но всадник, въехавший под полог буковых ветвей, был ей знаком, сколь сильно ни изменился. При виде Энтони Уэйра у Луны мучительно защемило сердце. Когда-то его связь с дивными сдерживала надвигающуюся старость, теперь же – словно придала ей прыти. По сути отлученный от Халцедонового Двора, он потерял в весе, по меньшей мере, два стоуна, волосы и борода его побелели, как снег, плечи под кожаным камзолом – сплошь кожа да кости, руки на поводьях дрожат после двух дней нелегкой езды…
Однако оскорблять его указаниями на очевидное Луна даже не думала. Просто придержала его кобылу – настоящую, не из дивных созданий – под уздцы, пока он спешивался.
– Оставь рядом серебряную монету, – в попытке пошутить сказала она, – и к той поре, когда мы закончим, кобыла будет перекована на все четыре ноги.
– Два дела сразу не под силу даже мне, – басовито, дружелюбно сказали позади.
Да, несмотря на огромный рост, двигался Велунд удивительно тихо. Почти не похожий на дивного, с первого взгляда король Долины казался не более чем дюжим кузнецом – мускулы рук бугрятся канатами, простая кожаная безрукавка туго натянута на груди, – но Луна приветствовала его со всем должным почтением. Не стоило забывать: именно ему, своему царственному кузену, она ныне обязана столом и кровом.
Кивнув в ответ, Велунд дружески стиснул плечо Энтони и, наклонившись, принялся чесать Тейрнгара за ухом.
– Там, внутри, для тебя готова еда, – сказал он Принцу в изгнании. – Ешь без опаски.
Это значило, что угощение для гостя украдено одним из паков с ближайшей фермы. Однако местные дивные, не ожесточенные былыми порядками Халцедонового Двора, были вполне готовы отплатить за взятое доброй услугой, и Луна не сомневалась, что, пробудившись поутру, крестьянин нашел свой дом дочиста выметенным, а коров накормленными и подоенными.
Таков был старый обычай, простой и понятный, пусть даже Луна не жила в деревне целую вечность. Сам Велунд не брезговал поработать молотом для всякого смертного, кому достанет храбрости прийти и заплатить положенное, и, хотя таких с каждым минувшим веком становилось все меньше, имя его помнили до сих пор.
«А кто вспомнит меня?»
По счастью, Луне хватило рассудка прогнать прочь сии исполненные жалости к самой себе мысли.
– Ваши советники уже собрались, – сказал им Велунд, нимало не тревожась о том, что роль гонца королю не пристала. К разнице в положении здесь также относились гораздо проще. – Только вас и ждут.
– Мы вскоре будем.
Прежде, чем войти внутрь, Луне нужно было спросить Энтони кое о чем.
– Что нового? – заговорила Луна, как только Велунд двинулся прочь, а Тейрнгар, виляя хвостом, потрусил за ним.
Обо всем остальном она, не колеблясь, могла побеседовать с ним на глазах советников. Однако в прошлом они уже раскрыли в своем кругу одного подосланного соглядатая и одного подкупленного пака, а разговор этот не должен был достичь ушей Видара ни за что.
– Он до сих пор слеп, – ответил Энтони, стреноживая кобылу так, чтоб та могла попастись, и с кряхтением снимая с нее седло. – Разносит дворец на части в поисках Лондонского камня, но все еще не нашел его, да к тому же не знает, как заставить Камень откликнуться. Он думает, твое партнерство со смертными – всего лишь глупая блажь.
Напряжение, сковавшее спину, как рукой сняло. Халцедоновый Чертог был обязан своим существованием трудам смертных и дивных, и без помощи смертного его властелином еще не становился никто. Луна полагала, что в одиночку достичь сего невозможно, и пока об этом не ведал Видар, могла не тревожиться, как бы тот не преодолел гордыни и спеси и не подыскал себе консорта из рода людского.
Пока сие преимущество и Лондонский меч остаются при ней, Видар в ее руках.
Однако Луне хотелось большего – вернуть себе королевство.
– Пусть о твоей лошади позаботится кто-нибудь другой, – сказала она. – У нас есть вести из Ирландии и Шотландии, и наконец-то они обещают оказаться полезными.
Вход в курган охраняли четыре поставленные на попа каменные плиты, обступившие узкую, мощенную камнем дорожку, уходившую под землю, точно сторожевые башни. Крестообразная пещерка в ее конце была невелика: чтобы войти, Луне пришлось пригнуть голову. Внутри стена перед ней с негромким скрежетом отодвинулась в сторону. А ведь она должна была слышать этот звук, когда наружу выходил Велунд… и, к слову, как ему удается протиснуться в эту дверь? О сем оставалось только гадать.
Шагнув через порог, Луна с облегчением выпрямилась.
Владения Велунда не могли бы отличаться от Халцедонового Чертога разительнее, даже если бы он добивался этого нарочно. Высокий округлый потолок подземелья озарял теплый свет факелов, земляной пол был укрыт ковром багряных с золотом листьев. Дивных здесь собралось немало, но вовсе не ради присутствия короля, стоявшего в стороне за разговором с одним из косматок. Вокруг нескольких котлов, подвешенных над открытым огнем, толпились хобы. Троица паков коротала время за мудреной игрой, возможно, некогда состоявшей в родстве с игрой в свайку, в некоем сложном порядке вонзая в землю кинжалы.
Среди этой толпы дивные подданные Халцедонового Двора выделялись, что твои лондонские вельможи, вдруг очутившиеся среди крестьян – даже те, кто отринул чопорность придворного платья. Сэр Перегрин Терн, прежде лейтенант, а ныне капитан уцелевшей Халцедоновой Стражи, демонстрировал своей визави, кавалерственной даме Сигрене, замысловатый фехтовальный прием, а та наблюдала за ним, задумчиво вертя в пальцах кинжал. Том Тоггин, в изгнании ведавший хозяйством Луны, наносил завершающие штрихи на некий изысканный кулинарный шедевр с марципанами, в усердии высунув язык и прикусив его кончик кривыми, далеко выдающимися вперед зубами. Прочие разбрелись по кургану и, несомненно, предавались давним, привычным забавам, насколько сие было возможно.
Теперь Луна знала их всех куда ближе, чем в те времена, когда они были лишь несколькими среди многих. Вот, например, кавалерственная дама Сигрена: как оказалось, в Лондоне сия рыцарского звания леди нередко принимала мужской облик, чтоб брать уроки фехтования в школах величайших мастеров. А сэр Перегрин за чашей вина рассказывал жуткие истории о ведьме по имени Черная Аннис, под чьею властью жил некогда в Лестершире. Том подавал к королевскому столу колоссальной величины сладости, прекрасно зная, что Луна съест не более ломтика, а посему он с чистой совестью сможет схарчить оставшееся сам.
Храня верность придворным манерам, все они кланялись королеве и Принцу, а сэр Перегрин почтительно двинулся следом. Беркширские же дивные попросту кивали, если вообще удосуживались взглянуть в их сторону. Вдвоем они, королева в изгнании и ее Принц, пересекли Большой Зал и углубились в один из оплетенных корнями подземных коридоров.
Советники ждали в покоях поменьше, сидя в буковых креслах вокруг дубового стола, возможно, повидавшего дни Вильгельма Завоевателя. Пол под ногами был укрыт ковром из лесной земляники, буйно цветущей вопреки неурочному времени. Когда Луна с Энтони переступили порог, немногочисленные придворные преклонили колени, обнажили головы и, повинуясь кивку королевы, снова расселись по местам. Перегрин встал за их спинами, взяв на себя обязанности стража и слуги.
– Благодарю всех собравшихся, – заговорила Луна. – Для некоторых из вас путь сюда был долог. Надеюсь, новости ваши хороши.
Ныне совет ее выглядел пестрым, что твое лоскутное одеяло. Многие не принадлежали к подданным Луны, одна же вовсе была иноземкой. Наряд леди Федельм казался здесь еще более диковинным, чем даже кожаный камзол Энтони, однако в этих пещерах она чувствовала себя как дома. Формально она по-прежнему оставалась посланницей, однако же, до глубины души возмущенная изменой Эоху Айрта, помогала двору в изгнании, не испытывая никаких угрызений совести.
Вот только на кивок Луны ирландка ответила не слишком обнадеживающим взглядом.
– Боюсь, у меня новостей мало. Союз Конхобара с Никневен одобряют немногие, однако неодобрение их не столь сильно, чтоб выступить против него.
Эти колебания просто сводили с ума.
– Но ведь Видар заручился Конхобаровой помощью, пообещав править Англией с заботой о благе Ирландии. Вместо этого лорд-протектор Кромвель до сих пор попирает ваш народ сапогом. Как они могут держать сторону Видара после такой оплошности?
Федельм беспомощно развела руками.
– Да, сдержать слова он не сумел, но если Конхобар от него отречется, что в том проку? Успех Видара – его единственная надежда: ведь на добрую дружбу с вами, верни вы трон себе, ему рассчитывать не приходится.
«К тому же, в вопросах вмешательства в людские дела Видар не столь скрупулезен»… но это осталось невысказанным.
– Останься королевство за нами, мы вполне могли бы чем-то помочь Ирландии, – сказал Энтони. – Ведь дело не только в бестолковости Видара, но и в утрате нашей возможной помощи.
На взгляд Луны, здесь он преувеличивал их силы: сама она весьма и весьма сомневалась, что им удастся обратить волну вторжения вспять или хотя бы ослабить натиск Кромвеля. Однако откровенности в политике не место.
– А что же Ард-Ри?
– Поймите, – вздохнула Федельм, – наши Верховные Короли на обычный манер не правят, приказаний не отдают, и усмирить Конхобара Дагда не может. Но он обещал, что против вас Ольстера больше никто не поддержит.
В более мирные времена Луна взирала на сего Верховного Короля с легкой благосклонной насмешкой: неотесанный малый, необычайно силен, но слишком уж озабочен земными удовольствиями… Однако его семилетняя власть над Темером особых надежд на действия не внушала: сидя сложа руки, Дагда чувствовал себя куда как удобнее. И все же его обещание кое-чего да стоило. Подкрепления из Ирландии означали бы долгую, затяжную войну, а Луна еще не знала, как победить хотя бы в одной-единственной битве.
«А что, если вина во всем этом лежит не на мне?»
Этот вопрос не давал ей покоя ни ночью ни днем. Очередной акт парламента упразднил в Англии королевскую власть. Сие Луна почувствовала в ту самую минуту, как он был утвержден – даже гонцов с новостями дожидаться не понадобилось. Ее известило обо всем то же чувство разлада нестроения, что зародилось в душе после казни Карла, содрогание потрясенных основ бытия, краткое, но всеобъемлющее, словно подземный толчок.
А после – безмолвие.
Почувствовал его и Велунд, и все прочие повелители дивной Англии. Нет, они не лишились тронов, подобно Луне, но ведь на них никто и не нападал. Или причина в другом – в том, что их короны никогда не были связаны с коронами смертных? Удастся ли Луне вернуться на трон, когда король Англии свергнут со своего, драгоценные регалии короны уничтожены, а самодержавная власть хладным трупом покоится в могиле? Как знать, как знать… Вот потому она и помогала Энтони в борьбе с правительством военных, с Протекторатом, всем, чем могла, и продолжала искать пути к победе в собственной схватке. Что ж, если ольстерцев от Видара не отвратить, она нанесет удар по Шотландии.
Амадея провела в посольствах к разрозненным шотландским дворам целый год – без видимого проку, но истинной ее победой стало согласие северян делиться с югом новостями. Признаться, главы тайной службы из леди обер-гофмейстерины не вышло, но Валентин Аспелл отошел от дел и блюл опасливый нейтралитет, не поддерживая ни Видара ни Луны, а сестрам Медовар хватало иных забот.
К тому же, Амадея показала себя не столь уж бесполезной.
– Из Файфа сообщают, – заговорила она, когда Луна повернулась к ней, – что Никневен недовольна Видаром, и недовольство ее растет день ото дня.
Услышав это, Энтони разом оживился, несмотря на усталость.
– Вот как? Отчего?
Амадея подняла над столом ладони, словно бы взвешивая две противоположности.
– Он заручился помощью Ольстера, пообещав повлиять на правительство смертных в части ирландской политики. Но Никневен…
– Не терпит вмешательства в дела смертных, – закончила за нее Луна. Да, Гир-Карлин ненадолго изменила себе, дабы отомстить за Марию Стюарт, но со смертью Карла цели своей достигла. – Отчего ее подданные вообще до сих пор в Лондоне, нам неизвестно. Как и причины, побуждающие ее держать сторону Конхобара, в то время как цели их столь далеки друг от друга.
Амадея пожала плечами. Отблески света заплясали на самоцветных камнях ее перстней.
– Этого я узнать не смогла. Думаю, Видар ввел ее в заблуждение касательно условий Конхобаровой помощи: по собранным мною сведениям, Ольстер обещал помочь Никневен в обмен на нечто совершенно другое.
Ножки кресла Федельм глухо заскрежетали о земляной пол. Все повернулись к ирландке.
– Клайф Солаш, – прошептала поэтесса.
– А как же это будет, ежели по-английски? – не без сарказма спросила Иррит с дальнего края стола.
Иррит представляла здесь Велунда, коему для этаких интриг недоставало терпения, хотя и у самой Иррит терпения, очевидно, имелось не больше.
– Меч Солнца, – отвечала Федельм, благоговейно блеснув глазами. – Меч самого Нуады, который был Ард-Ри прежде и станет им снова. Одно из Четырех Сокровищ Эриу.
Английские дивные за столом ошеломленно переглянулись, и, видя это, Луна едва сдержала невольный смех. Любая вещь, достойная именоваться сокровищем в Ирландии, могла положить начало серьезной беде.
– Отчего ты так полагаешь?
Поэтесса сосредоточилась, вновь устремила взгляд на нее, выпрямилась и снова придвинула кресло к столу.
– Многие сотни лет он считался утраченным, но совсем недавно о нем заговорили вновь. И, может быть, именно поэтому. Если он достался Никневен…
– Вполне возможно, – подтвердил Энтони, – при стольких-то взаимных набегах меж ирландцами и шотландцами, как смертными, так и дивными. Допустим, теперь он у Конхобара. Чем это может грозить нам?
Федельм призадумалась, поглаживая золотой торк на шее.
– С уверенностью сказать не могу. Я и насчет меча могу ошибаться. По справедливости, он принадлежит Нуаде. Вернув его Ард-Ри, Конхобар может заслужить немалую благосклонность. Когда Нуада вновь придет к власти, возможно, он так и сделает.
– Нуада сидел на троне всего два года назад, – заметила Луна. – Выходит, такой шанс у Конхобара был: если с ним расплатились легендарным мечом, то к тому времени плату он, следует полагать, уже получил.
Ирландка задумчиво кивнула. Меж ее изящных бровей пролегла морщина тревоги.
– Поэтому я считаю, что Конхобар намерен воспользоваться мечом сам, а уж после вернуть владельцу. Но, говоря откровенно, по-моему вас это тревожить не должно: скорее, он обратит сие оружие против своих врагов в Коннахте. Не сочтите за оскорбление, государыня, и вы, лорд Энтони, тоже, но для Конхобара вы не настолько важны.
Что ж, если внутренняя борьба отвлечет Конхобара от Англии, это только к лучшему.
– Так ты говоришь, Никневен недовольна, – напомнила Луна Амадее. – Выходит, она узнала, что обещал Видар Конхобару на самом деле?
– Он этого мог и не скрывать, – мрачно буркнул Энтони. Как только они покончат с донесениями из-за границы, он еще поведает Луне о недавних попытках Видара манипулировать пуританами и правительством лорда-протектора Кромвеля. – Знаю: Никневен не в Лондоне, а в Файфе, но креатуры, доносящие о его подвигах, у нее наверняка имеются.
– Так и есть, – подтвердила Амадея. – Однако она запаслась терпением, так как поверила, будто Видар всего лишь тянет время, морочит ирландцам голову, а сам тем часом выполняет другое ее поручение.
Другое поручение? Да, должно быть, должно быть! Что еще может удерживать шотландцев в Лондоне – ведь Карл-то давным-давно казнен. Вот только тон Амадеи…
Сердце Луны сжалось от ужаса. За столом затаили дух.
– Каково же оно?
– Уничтожение Халцедонового Чертога, – в мертвой тишине отвечала Амадея.
От лица Энтони, и без того бледного, разом отхлынула кровь. Накрыв его руку ладонью, Луна почувствовала, что его пальцы холодны, как сама смерть.
Это его погубит. Очередная разлука уже затянулась до предела. Что может произойти, если Энтони умрет прежде, чем им удастся отбить дворец? Он чахнет с каждым минувшим месяцем, а без него Луна может оказаться, словно без рук.
– Зачем? – прошептал Перегрин, объятый ужасом настолько, что позабыл этикет и заговорил невпопад. – Ведь это же… это как если бы мы пригрозили стереть с лица земли сам Файф. Она объявляет войну не просто Ее величеству, но…
– Самим основам моей власти, – закончила за него Луна, не чувствуя собственных губ.
Зов Лондона пробрал тело до самых костей. Причины злобы, питаемой Никневен к Луне и ко всему ее двору, внезапно сделались ясны, прозрачны, словно стекло.
– Потому что противится единству смертных и дивных, а мои владения для нее – корень этого зла. Халцедоновый Чертог – основа, залог моей власти… а ведь Никневен почитает ее неестественной, извращенной, не так ли?
Краем глаза заметив согласный кивок Амадеи, Луна продолжила:
– Лондон – обитель смертных, противная природе и вовсе не предназначенная для нас. Связь с этой землею портит меня, а со мной и моих подданных. Задавшись целью покончить с нашими начинаниями, она должна уничтожить источник порчи.
Теперь Луне стали понятны и донесения о разрушениях внутри дворца, о разоренных покоях и залах. Видар не только искал Лондонский камень, но и старался развеять чары Чертога. Старался… или, по крайней мере, делал вид. Луна ни на минуту не сомневалась, что он предпочел бы роль не разрушителя, но властелина, но если ему придется выбирать между дворцом и собственной жизнью, Видар откажется от притязаний на власть.
А если отыщет Лондонский камень, выбор останется за ним.
В сердце Луны вспыхнуло нетерпение. Когда жизнь длится вечно, дивному люду совсем не сложно никуда не спешить: что может значить задержка длиною в несколько лет? Однако сейчас Луне сделалось не до благодушия. Промешкаешь – и вскоре отвоевывать будет нечего.
Халцедоновый Двор погибнет так же наверняка, как королевство Английское.
– Тогда недовольство Никневен нужно поощрять, – ровно сказал Энтони, высвободив руку из пальцев Луны. – Разумеется, риск есть: ведь она может прислать взамен Видара кого-то другого, однако, лишенный ее поддержки, Видар окажется беззащитен.
Луна открыла было рот, чтоб кой о чем спросить Иррит, но прикусила язык, увидев самого Велунда, стоящего в дверном проеме. Появился он, как обычно, без единого звука и, мало этого, понял, что она собиралась сказать. И отрицательно покачал головой.
– Твои опасения мне понятны. И если скотты из Халцедонового Чертога уйдут, ты сможешь начать войну, которой желаешь. Но до тех пор мой ответ останется неизменным. Моих подданных слишком мало, и это не их война. Навстречу поражению я их не пошлю.
– Я понимаю, – ответила Луна.
Действительно, резоны Велунда она вполне понимала. Однако отчаяние, когтями стиснувшее горло, заставило мысленно добавить: «Так помоги же, подскажи, как избежать поражения, пока еще не поздно».
Хам-Хаус, Ричмонд, 3 сентября 1658 г.
Одетым в тряпье, что носил в Сити, Энтони, едущий верхом по южному берегу Темзы, мог бы нажить неприятности, и посему сменил платье, переодевшись скромным, благочинным ремесленником средней руки. С остриженными волосами и бородой, весьма подкрепленный последним визитом в Халцедоновый Чертог, он вновь выглядел и чувствовал себя самим собой – пусть не вполне, но все же.
Ехал он с осторожностью, с оглядкой, и свернул с дороги вдоль берега задолго до того, как приблизился к цели. Миновав лабиринт узких проулков, он подъехал к величавому зданию Хам-Хауса сзади, через сады, примыкавшие к дворцу с дальней стороны от реки. Здесь, в зарослях, он привязал лошадь, проскользнул широкими аллеями запущенного парка к безукоризненно выстриженной лужайке под южной террасой и подошел к старому кривому каштану, что рос на ее краю.
– Я здесь, – пробормотал Энтони, приложив ладонь к шершавой коре.
Створ дерева украшал выдающийся нарост – что твой нос пьяницы, а дупло под ним очень напоминало обрамленный усами рот. Стоило Энтони отнять руку, как дерево дрогнуло, среди бурой коры блеснули открывшиеся глаза.
– Доброго вечера, – с мрачным достоинством ответил каштан.
К подданным Луны дух дерева не принадлежал, однако помогать Энтони согласился охотно. По крайней мере, после того, как Кэт завязала дружбу с хозяйкой Хам-Хауса: очевидно, дело решило то, что духу понравилась его жена.
– Все тихо?
– Да, – отвечал каштан. – Этот, суровый, давно уж здесь не бывал.
– И более не появится, – с невероятным облегчением сообщил Энтони. – «Этот, суровый» умер, друг мой. Сегодня, после обеда.
– Это хорошо, – поразмыслив, заметил каштан.
– В доме меня ждут?
Получив подтверждение, Энтони с благодарностью стиснул одну из нижних ветвей.
– Благодарю. Я позабочусь, чтоб наша королева не оставила твою помощь без награды.
Старый каштан, кивнув, погрузился в дремоту, а Энтони поднялся по лестнице на южную террасу. Подойти к дому неслышно было бы невозможно: щебень отчаянно хрустел под ногами, и посему он нимало не удивился, увидев в распахнутых дверях знакомую фигурку жены.
Едва не бегом преодолев оставшееся расстояние, он крепко обнял Кэт. Дом на Ломбард-стрит был для него не более, чем жилищем, а Халцедоновый Чертог – просто местом, помогавшим остаться в живых. Настоящий, родной дом Энтони – уж какой сохранился – был здесь, в объятиях любимой.
Запустив пальцы в его остриженные волосы, Кэт крепко прижала мужа к себе. Ни один не сказал ни слова: все необходимое передал их поцелуй. Кэт не на шутку тревожилась о нем, жившем в Лондоне тайно, под множеством фальшивых личин, тем более, что не вполне понимала, зачем это нужно. Отчего им девять лет назад пришлось бежать из дому, кто за ним охотился, что заставляет его то и дело возвращаться в Сити – всего этого Энтони не мог рассказать ей даже сейчас. Между тем не внушать сомнений сии обстоятельства никак не могли: да, благодаря политическим симпатиям, его держали на подозрении, но не более, чем других, сохранивших и имя, и дом.
По счастью, споры об этих материях остались далеко позади, и начинать их заново Кэт даже не думала. Улыбнувшись мужу, она смахнула с его лба непослушную прядь волос, собралась было что-то сказать, но тут дверь в противоположной стене со скрипом отворилась, и в вестибюль выступил молодой человек.
Сердце Энтони сжалось от неожиданной боли. Казалось, здесь, перед ним – его собственный старший брат, явившийся прямо из давнего прошлого: столь сильно сын походил на дядюшку, в честь коего и был назван.
«Неужто я так давно с ним не виделся?»
Да, так оно и было. И с прочими детьми, сказать откровенно, тоже: дочь, Элис, он видел в последний раз на ее венчании, а Робин, дабы вести торговлю, единственный источник существования всей семьи, бороздил моря на кораблях Ост-Индской компании. А Генри…
Кэт напряженно замерла. Ободряюще коснувшись ее плеча, Энтони подошел к старшему из сыновей и протянул ему руку.
– Прекрасно выглядишь, – заметил он.
– Ты тоже, отец, – натянуто, неискренне откликнулся Генри.
Начисто выбритый, аккуратно подстриженный, одежда скромна в соответствии с одним из его идеалов. Нет, не пуританин, но республиканец до мозга костей – неважно, что Английская Республика, подобно Королевству Английскому, пала жертвой смутных времен.
Последовавшее за сим молчание, не позволив оному затянуться до неловкого, прервала Кэт.
– Нас известили о твоем приезде, так что обед ждет. Сейчас велю слуге принести тебе воды для умывания.
Чистый, на удивление проголодавшийся, Энтони был представлен Элизабет Мюррей, графине Дайсарт, хозяйке дома, царившей здесь в блистательном одиночестве после того, как супруг ее отошел в мир иной. Первыми словами, слетевшими с ее уст, оказалось:
– Это правда?
Энтони не без любопытства пригляделся к ней. На четвертом десятке, блекло-рыжие волосы, но все еще в высшей степени симпатична – подробность, не оставшаяся незамеченной теми, кто порицал ее дружбу с Оливером Кромвелем. Несмотря на все старания, Энтони так и не смог разобраться, много ли в той дружбе искренности – по крайней мере, с ее стороны. Насколько она могла быть искренней, в то время, как Элизабет Мюррей втайне, об руку с отцом-роялистом, стремилась покончить с властью лорда-протектора и вновь возвести на трон Стюартов?
Однако подобные вопросы были сейчас не к месту.
– Да, миледи, – ответил Энтони со всем сочувствием, на какое был способен. – Лорд-протектор Кромвель умер.
Генри удовлетворенно крякнул.
– Быть может, теперь-то мы вернем себе былую свободу, и никому больше не править Англией единолично, подобно королю во всем, кроме титула!
По крайней мере, насчет Кромвеля сын Энтони был прав: на лондонских улицах его называли королем Нолем и праздновали его смерть. Да и Палата лордов вроде бы упразднена, но не далее, как в этом году, лорд-протектор учредил новую верхнюю палату, чтоб обуздать непокорный парламент. Пожалуй, одних только епископов после разгрома епископата и не заменили никем другим. Многие, многие идеи республиканцев, благодаря учрежденному Кромвелем протекторату, обратились в прах – естественно, Генри счел его смерть, прежде всего, шансом снова поднять их на щит.
Энтони подобных надежд отнюдь не питал, но понимал: заводить разговор о политике с сыном не стоит. Да и Кэт с леди Дайсарт помогали сего избегать, направляя застольную беседу к менее угрожающим предметам, а посему всем четверым вполне, хотя и ненадолго, удалось сделать вид, будто все это – не более, чем обычный обед в приятном обществе. Ненадежность положения отнюдь не мешала хозяйке ни содержать великолепный дом, ни угощать гостей изысканными блюдами.
Однако когда с обедом было покончено, Кэт под каким-то предлогом отослала Генри вниз, а Элизабет вывела Энтони в длинный коридор и проводила к библиотеке – небольшой, загроможденной шкафами комнатке, где ждал еще один гость. Поднявшись навстречу вошедшим, Джон Эллин приветствовал новоприбывшего со всей прямотой, от коей старательно уклонился Генри:
– Ну и вид! Краше в гроб кладут.
– Уж это точно, – согласился Энтони, крепко пожимая Эллину руку. – И вы, несомненно, пропишете мне курс кровопусканий или еще что-либо в том же роде, поправки здоровья ради.
– Кровопускания? Ни под каким видом. Избытком сангвиса, сиречь крови, вы, определенно, не страдаете. – Эллин задумчиво наморщил лоб. – Скорее уж, налицо преобладание черной желчи. В каковом случае требуется…
– В каковом случае, мистер Эллин, вашего лечения не требуется вовсе, – сказала вошедшая Кэт, затворяя за собой дверь. – Тем более, что ни лекарского, ни хирургического курса вы не окончили.
Вчетвером в комнате стало совсем тесно, но за приватность разговора можно было не опасаться.
Эллин ответил на замечание Кэт смиренным поклоном.
– Сей недостаток я стараюсь как можно скорее исправить.
«В самом деле, с этим у него не затянется», – подумалось Энтони. Четырьмя годами моложе Генри, Эллин уже изрядно поднаторел и в интеллектуальных, и в практических аспектах медицинской науки. Возможно, склонность к лекарскому ремеслу и побудила его принять сторону роялистов: на взгляд Джона Эллина, страна, ослабленная смутами и потрясениями, начиная с гражданской войны и далее, была прискорбно больна.
И вот сейчас их ждет еще одно потрясение, новый переворот… однако этот переворот внушал надежду на исцеление.
– Кромвель мертв, – сообщила Эллину леди Дайсарт.
Тот молча кивнул. Здоровье лорда-протектора ухудшалось уже не первый месяц, так чему же тут удивляться? Разве что иронии судьбы: сегодня ведь как раз годовщины его великих побед при Данбаре и Вустере…
– Сэр Энтони, что слышно о преемнике?
В ответ Энтони вынул из-под дублета смятый листок бумаги.
– Преемником должен бы стать Флитвуд, – сказал он, – но это письмо – единственное тому доказательство, а на смертном одре Кромвель назвал преемником сына, Ричарда.
Кэт приняла у мужа бумагу. Судя по выражению лица, воздержаться от вопросов о том, как это письмо попало к мужу, стоило ей немалых усилий.
– Возможно, Флитвуд был бы для нас удобнее, – поморщившись, заметил Эллин. – Это ж не человек – тряпка.
– И тогда власть над Англией окончательно приберет к рукам Совет офицеров? – резко возразил Энтони. – Нет, нет и нет. Только через мой труп.
– Но Ричард ведь – сын лорда-протектора. Их преданность Оливеру…
– Не из тех достояний, что переходят к сыновьям по наследству, – закончила за него Элизабет.
Эллин умолк: разумеется, эту семью она знала куда как лучше.
– Оливер, – продолжала хозяйка дома, – был вдохновителем, страстным в своих убеждениях, способным увлечь своими идеями других, и, более того, героем в глазах солдат. Ричард же для них почти чужой.
Энтони согласно кивнул и опустился в кресло по соседству с Эллином, от души надеясь, что причины сему – слабости в коленях – никто не заметит.
– На его стороне, в лучшем случае, шестеро – ну, семеро – из Государственного совета, а из армейских почти никого. Мало этого: в самом скором времени ему придется снова созвать парламент.
– Зачем? – изумилась Кэт.
– Ну, а зачем правители, кем они ни будь, вообще созывают парламент? – саркастически усмехнулся Эллин. – Затем, что им нужны деньги.
Между тем леди Дайсарт заняла последнее кресло. Кэт двинулась было к диванным подушкам, однако Эллин поднялся и, выиграв безмолвный, из одних лишь кивков да жестов, спор, уступил место ей, а сам прислонился к столу и приопустил плечи, чтоб не слишком возвышаться над остальными.
К тому времени, как с этими танцами было покончено, Энтони несколько собрался с силами и спросил, обращаясь к хозяйке:
– Как все это, по-вашему, воспримут за границей?
Уточнять, о чем идет речь, как всегда, не пришлось: к разговорам обиняками – даже в сем доме, вдали от посторонних ушей – ни ей, ни ему было не привыкать. Да, реакция европейских государств тоже кое-что значила, однако леди Дайсарт могла поделиться соображениями об ином, куда более узком круге – «Запечатанном узле», тайном союзе ссыльной английской знати, стремившейся вернуть трон Карлу Стюарту, второму носителю сего имени.
Элизабет криво усмехнулась уголком рта.
– Когда вести дойдут до них? Так же, как обычно, только с бо́льшим шумом. Мордаунт опять начнет призывать к мятежу, а Хайд – возражать.
– Хайд прав, – сказал Энтони. – Худшее, что мы сейчас можем сделать, это предоставить Армии нового противника и затеять новую драку. Народ устал от военного правления, поборов на содержание невоюющих войск и солдат на постое, причем – дармовом. И чем дольше мы живем без войны, тем недовольство сильнее.
Услышав в собственных словах отголоски дебатов касательно Никневен, он едва сдержал дрожь.
«Сейчас я обязан держаться. Обязан забыть о том, что готов помереть в любую минуту».
Эллин выразительно изогнул бровь.
– Но одни лишь их упущения Карла к трону не приведут. Нужны солдаты, чтоб взять в свои руки Лондон и прочие стратегические места, а значит, нужен порт для высадки, и все это кто-то должен для него раздобыть. Не говоря уж о кораблях для переправки войск с Континента.
Допустим, корабли несложно добыть в Испании или во Франции, однако Энтони твердо придерживался мнения Хайда. Возведенный на трон внешней силой, король с первых же дней настроит подданных против себя. Вдобавок, сим философским соображениям сопутствовали практические: пока в Европе, от Португалии и вплоть до самой Швеции, не прекратятся собственные войны, до короля, царствующего в изгнании, попросту никому не будет дела.
– Ни одно из прежних восстаний к успеху не привело, – заговорила Кэт. – И прежде, чем вы, мистер Эллин, заявите, будто уж это-то, последнее, наверняка победит – да-да, не удивляйтесь, ваши мысли действительно столь предсказуемы, – позвольте напомнить вам, каким позором завершились все предыдущие. Даже поддержанному Шотландией, юному Карлу в конце концов пришлось прятаться от солдат среди ветвей пресловутого стаффордширского дуба. Думаю, ему вряд ли так уж не терпится попробовать вновь.
Признавая поражение, Эллин театрально развел руками.
– Так что же нам предлагается делать?
– Ждать, – отвечал Энтони.
– Я, откровенно признаться, надеялся на большее.
– Ждать созыва парламента, – уточнил Энтони. – Все, кого изберут, конечно же, мне неизвестны, но я ожидаю увидеть там Вейна, Хезилриджа и еще кое-кого из прежних знакомых. И знаю, как заставить их вцепиться друг другу в глотки, а парламент обратить против Армии.
– Чего ради? – нахмурился Эллин. – Ну, кроме чистого хаоса, коего вы, несомненно, добьетесь блестяще.
– Хаос и есть то, что нам нужно – по крайней мере, на время. Протекторат в народе непопулярен, а без Оливера Кромвеля, на котором все и держалось, дело только ухудшится. Армию ненавидят. Республиканцы горячи, но поддержку народа теряют: людям до смерти надоели реформы благочестивых, сующих нос в каждую щелку, в каждый уголок их жизни, и объявляющих вне закона привычные радости. Да и единого фронта им не выстроить – ведь между ними нет и половины того согласия, какое они за собою мнят, а уж разглядеть в ослепительном ореоле собственных мечтаний о содружестве святых практические соображения касательно управления страной способен, дай Бог, один из сотни. Сейчас главное – не допустить, чтоб офицеры Армии завладели теми скудными крохами власти, что им еще не принадлежат, и обратили всю Англию в рабство. Вот ради этого я буду сеять хаос, сколько потребуется, дабы их протянутая рука не смогла ухватить ничего, кроме дыма!
Откуда в нем только взялся пыл, вложенный в сию страстную речь? Энтони сам себе удивлялся – и, судя по выражениям лиц окружающих, не он один.
Стоило ему закрыть рот, Эллин негромко захлопал в ладоши. Энтони покраснел и отвел взгляд. Кэт же накрыла его руку ладонью и не отпускала, пока муж не взглянул на нее, а после улыбнулась ему от всей души.
– Если по поводу парламента вы правы, – возможно, стараясь избавить его от конфуза, заговорила Элизабет, – я поразмыслю, кого можно выдвинуть от нас. Пусть наши люди действуют изнутри.
– Только не моего мужа, – сказала Кэт, прежде чем Энтони сумел разобраться в хитросплетении чувств, порожденных в душе этой мыслью. – Он выступать столь открыто не может.
– Меня в любом случае не допустят, – напомнил Энтони, высвобождая руку. – Все, кого вычистили тогда, перед судом, права быть избранными до сих пор лишены.
Элизабет взмахнула рукой, призывая их не тревожиться.
– Что вы, о сэре Энтони я и не помышляла. Но другим кандидатам помогу всем, что в моих силах.
– И присмотрите за Мордаунтом построже, – добавил Эллин. – Мне кланяться Армии вовсе не улыбается.
Разговор перешел к подробностям замыслов. Энтони больше отмалчивался и слушал. В отличие от Луны, талантами к этаким подковерным играм он никогда не блистал, именно потому и полагался на Бена Гипли. Однако теперь иного оружия под рукой не осталось. Если он хочет вновь возвести на престол короля или свою королеву, нужно действовать в тени.
Действовать и молиться о наступлении дня, когда он вновь сможет выйти на свет.
Кузница Велунда, Беркшир, 26 апреля 1659 г.
За свою долгую-долгую жизнь Луна не раз видела, как ее планы идут вкривь и вкось, как рушится все достигнутое, как все ее надежды втаптывают в грязь. И всякий раз собиралась с силами, вновь поднималась наверх и восстанавливала утраченное – и была полна решимости сделать все то же снова.
Вот только как? Те, кто последовал за нею в изгнание, верны ей, однако столь малым числом Видара не одолеть. Нет у нее ни великих чар, чтоб обратить против него, ни войска, способного сокрушить его силой оружия, ни способов рассорить его с союзниками – разве что ждать и надеяться, что набирающий силу гнев Никневен сделает все за нее. Вести об участии Видара в интригах против казненной королевы скоттов достигли нужных ушей и, судя по всему, кое-какие плоды принесли, однако опасность для жизни Энтони и существования ее владений увеличивалась с каждым минувшим днем ожидания.
Энтони отвлекся от угрозы, с еще большей горячностью посвятив себя делу реставрации, как будто твердо решил восстановить английскую монархию прежде, чем оставит сей мир. Разумеется, Луна желала ему всевозможных удач, но как возвести Карла на трон? Никаких мыслей, никаких идей. Совсем как с собственным троном. В этом они с королем смертных были разительно схожи: сколь ни различны враги их, сил, необходимых для возвращения того, что принадлежит им по праву, ни он, ни она собрать не могли.
С горечью улыбнувшись этим мыслям, Луна прошлась из угла в угол, меряя шагом по-деревенски простую комнату, отведенную для нее Велундом. Возможно, Карл – король Англии милостью Всемогущего, а Халцедоновый Чертог признает королевой Луну, но чего стоит право на власть, не подкрепленное силой?
Смяв в кулаке лист бумаги – письмо от Энтони с вестью о роспуске злополучного парламента, созванного Ричардом Кромвелем, – она отшвырнула его прочь и развернулась с такою силой, что каблук глубоко ушел в мягкий земляной пол. Тут ее взору предстала Иррит, стоявшая в каком-то шаге за спиной. От неожиданности Луна пошатнулась, едва не потеряв равновесие.
«Будь прокляты эти местные дикари! Как им удается так тихо двигаться?»
Что ж, по крайней мере, Иррит хватило любезности оставить ее неловкость без внимания. Одетая в кожу, она держала в руке короткий лук.
– Я… – неуверенно заговорила она. – Сегодня полнолуние, однако часть луны укрыта тенью. Я и подумала: не захочешь ли ты поохотиться и свежим воздухом подышать?
Сему развлечению Луна предавалась нечасто, но этой ночью ей очень, очень хотелось убить кого-нибудь – хотя бы ради недолгой иллюзии победы. Что ж, если в Лондон ей путь заказан, отчего бы не погулять под луной, не поискать утешения в ее красоте?
Хотя без боли не обойдется и тут. В минуту затмения – пусть солнечного, не лунного – волею дивной и смертного был сотворен Халцедоновый Чертог…
– Лу… э-э… Ваше величество?
Только услышав неуверенный оклик Иррит, Луна поняла, что, не моргая, взирает на нее. Вздрогнув, она высказала овладевшую ей мысль вслух:
– Я была так же слепа, как Видар.
– Что?
– Никневен полагает меня оскверненной связью с городом смертных, – пояснила Луна. Впервые за многие-многие – даже и не упомнить, сколько их – месяцы в горле защекотало от смеха, несущего с собой яркий проблеск надежды. – Ну, если так, этой-то связью я и воспользуюсь. Раз уж силами дивных трон не вернуть, посмотрим, что смогут сделать смертные. Где ваш король?
На лице Иррит, безуспешно пытавшейся уследить за сбивчивой речью Луны, отразилось опасливое недоумение.
– У себя, в кузнице…
Не дослушав ответа, Луна устремилась к дверям. Собрать войско из смертных было бы столь же невозможно, как и при Велундовом дворе, а обращать против Видара фанатиков-пуритан она не стала бы, невзирая на всю к нему ненависть, однако сим ее возможности отнюдь не исчерпывались.
Дверей в кузницу никто не охранял. Ворвавшись внутрь, Луна увидела Велунда. Обнаженный по пояс, король Долины размеренно работал молотом, выковывая нечто полукруглое.
«Нет, он не совсем дивный».
В кузнечных клещах была зажата железная подкова, и от одной ее близости Луну едва не вывернуло наизнанку. Сведенному судорогой желудку сочувственно вторила рана в плече. Остановившись в безопасном отдалении, Луна возвысила голос:
– Прошу, удели мне минутку времени.
Король-кузнец сунул подкову в бадейку с водой. Вода зашипела, всклубилась паром.
– Да?
– Ты говорил, что не можешь дать мне столько воинов, чтоб уравнять шансы, – сказала Луна, дерзнув придвинуться чуточку ближе. – Быть может, ты вместо этого снабдишь нас оружием?
Велунд отложил подкову в сторонку и поднял на Луну задумчивый взгляд.
– Что ж, это можно.
Неимоверным усилием воли сдержав рвущийся наружу победный возглас, Луна ограничилась лишь яростной улыбкой. «Битва еще не выиграна, – подумала она, – но сейчас я впервые считаю, что победа возможна».
– Тогда вот о чем я тебя попрошу…
Постоялый двор «У ангела», Ислингтон, 7 мая 1659 г.
– Ну, за Охвостье!
В ответ на тост Эллина Энтони даже не поднял смоленой кожаной кружки с элем.
Молодой человек удивленно приподнял бровь.
– Протекторат ковыляет к давно заслуженной смерти, разогнанные шесть лет назад Общины заседают снова, а вы отказываетесь за это выпить? Знаю, о здешнем эле вы мнения невысокого, но неужели нельзя заставить себя хоть глоток пригубить?
– Только не за Охвостье.
Этой презрительной кличкой нарек Палату общин, сильно уменьшившуюся после приснопамятной чистки, один из друзей Принна, а за ним ее подхватила половина Лондона.
– Могло ведь быть и хуже, – со вздохом напомнил Эллин. – Когда Армия принудила нашего премногомалопочтенного лорда-протектора распустить парламент, я уж подумал: все. Не видать нам больше иного закона, кроме закона меча.
Да, та же самая Армия, что шесть лет назад, по приказанию Кромвеля, противу всех законов разогнала Охвостье, положила конец и Республике, и начаткам протектората. Вот и недавний роспуск парламента – всего лишь еще один переворот, учиненный теми же фанатиками, что держат Англию на острие шпаги с времен, предшествовавших казни короля…
Энтони искренне полагал, будто ему удается сохранять видимость хладнокровия, но Эллин вдруг побледнел и потянулся к нему через стол. В общем зале постоялого двора «У ангела» было жарко от пламени свечей, людно и шумно, кожа покрылась бисером пота, однако Энтони пробирал озноб. Сдвинув кверху обшлаг его рукава, Эллин нащупал пульс.
– Сердце галопом скачет, и вдобавок жар! Сэр Энтони…
Энтони высвободил руку.
– Я не нуждаюсь в вашем лечении.
– Пусть не в моем, но в чьем-то да нуждаетесь. Я обучения не завершил, стало быть, сделаем так. Я рекомендую вам лучших врачей в Лондоне… – Губы Эллина дрогнули. – Отправил бы вас во Францию, но знаю ведь: не поедете. Понятия не имею, что это за хворь, но, послушайте, она же губит вас на глазах.
Гнев в сердце уступил место гнетущей тоске, привычной тяге туда, в тот мир… «Слишком долго откладывал», – подумал Энтони, отодвигаясь от стола.
– Нужные снадобья мне известны. И сию минуту я за ними отправлюсь.
Ответом ему был иронический взгляд, лишенный даже намека на шутку.
– Неужто не позволите другу помочь?
Друг ли ему Джон Эллин? Леди Дайсарт ввела его в круг заговорщиков два года тому назад. Достаточный срок, чтобы убедиться: нет, это не просто еще один бесшабашный юнец, очарованный роялистской идеей. У Эллина, кроме страсти, имелся и здравый смысл. После гибели Бена Гипли Энтони доверял юноше более, чем любому другому – однако это не то же самое, что называть его другом.
Тут Энтони накрыло волною головокружения, и только богатый опыт позволил ему удержать равновесие.
– Вы и помогаете. Но с этим я должен управиться сам.
– И даже не разрешите проводить вас к лошади – знаю, знаю, и в мыслях не имел предлагать. – Поднявшись, Эллин крепко стиснул его плечо. – Но будьте осторожны. Мне вовсе не улыбается получить выволочку от вашей супруги за то, что позволил вам свалиться в канаву где-нибудь по пути.
Энтони с трудом улыбнулся.
– Никаких канав, даю слово.
Снаружи, среди прохлады и темноты, в голове прояснилось настолько, что Энтони более-менее твердым шагом обогнул постоялый двор.
«Никаких канав. Только нора в земле».
На том месте, где некогда высился пышный розовый куст, из взрыхленной земли торчали только колючие обломки голых ветвей. Однако чары, отводящие глаза любому стороннему наблюдателю, действовали исправно, а посему Энтони без опаски опустился на колени и коснулся одной из сломанных веток.
– Луна скрылась в тени.
Идея сих фраз принадлежала не ему. Но, памятуя о таланте некоторых из дивных к перевоплощениям, назваться по имени было бы мало, а посему некий остроумец из окружения Луны предложил заменить имена рядом вот таких условных сигналов.
Изувеченные останки розового куста дрогнули и расступились, открывая взору разбитые, растрескавшиеся доски ступеней. Энтони осторожно двинулся вниз. Серп убывавшей луны еще не взошел, но света из окон постоялого двора оказалось довольно, чтобы благополучно добраться до первой из подземных комнат.
Впрочем, не видеть того, что творится вокруг, Энтони был бы только рад. Внутрь нанесло сухих листьев и грязи, обломки скамей и столов затянуты паутиной, на стенах черные пятна гари… «Мы… э-э… использовали его», – сказала Розамунда, и, видимо, Видар об этом узнал. И все мастерство в притворстве не смогло спасти сестер-брауни от отряда красных колпаков и шотландских гоблинов, явившегося по их душу.
Вновь опускаясь на колени, Энтони почувствовал дрожь в пальцах. Вскоре придется снова рискнуть и навестить Халцедоновый Чертог. Вскоре… но не сейчас. Еще не сейчас.
– Скоро ее свет вернется.
Вторая часть условной фразы, ключ ко второй двери… Обгорелые половицы раздвинулись в стороны, снизу, из подпола, хлынул свет.
Дрожа от облегчения, Энтони двинулся навстречу его уютному мерцанию. Да, здесь не Халцедоновый Чертог… но ослабить, на время унять мучительную тоску по дивному миру потайное убежище сестер Медовар помогало.
Не успел он одолеть лестницы, как Гертруда захлопотала вокруг, принимая у него плащ. У очага его уже ожидало кресло. Это тепло согревало, дрожь в пальцах разом утихла. Нигде, даже в Беркшире, не знал он такого покоя, как тут. За стенами этого дома постоянно приходилось опасаться соглядатаев, будь то смертные или дивные, однако, пусть ветви розового куста и обрублены, корни его, сохранившие жизнь, по-прежнему тянулись вглубь, оплетая сию потайную комнату. На потолке звездочками желтели крохотные цветки и бутоны роз, а под сим древним символом тайны опасаться было нечего. Этого подземелья не удалось отыскать даже красным колпакам.
Не нашли они и сестер Медовар, скрывавшихся здесь с тех пор, как Энтони освободил их из темниц под Тауэром. Розамунда вложила в его ладонь кружку. С вином, не с собственным медом – здесь, внизу, меда не сваришь, однако Энтони с благодарностью выпил все до капли.
«Она же губит вас на глазах», – вспомнил Энтони, и тут же выкинул слова Эллина из головы.
– Энтони… – заламывая руки, заговорила Гертруда.
– Знаю, – зарычал он, заставив себя выпрямиться. – Знаю, затянул, слишком долго откладывал, а что остается? Не могу же я всю жизнь просидеть в этой норе, вдали от опасности, но без малейшего проку; не могу же оставить свой мир и жить только в вашем! И что прикажете делать?
Открыв глаза, он обнаружил, что сестры уставились на него с отвисшими челюстями. Никогда еще он не рычал на них этаким образом. Гнев начал отступать под напором стыда.
– Я… – опомнившись, заговорила Розамунда. – У нас есть вести от Луны.
Раздражение окончательно улетучилось, оставив за собою лишь этот дурацкий стыд. Поморщившись, Энтони извинился за напрасную вспышку и спросил:
– Что нового?
В глазах Гертруды заплясали отсветы пламени.
– У нее имеется мысль, которая, пожалуй, поможет нам одолеть Видара. Если Луна права… словом, она надеется вскоре отбить Халцедоновый Чертог.
– Вскоре? Когда же?
– Н-ну… – Перехватившая нить разговора, Розамунда, подобно сестре, едва не приплясывала от восторга. – Помнится, вы говорили, будто этот Мордаунт в Брюсселе замышляет восстание?
– Дурацкая затея, – поморщился Энтони. – Попробуй роялисты поднять страну, проиграют. И крови прольется немало.
– Луна надеется, что они могут победить.
Надежды… Надежды – ничто. Исход дела решат политические обстоятельства. Однако Розамунда явно имела в виду нечто большее. Вот, например, увязала замыслы Луны с Мордаунтом – отчего?
– Не думает ли она выступить с ними одновременно?
Судя по выражениям лиц сестер, так оно и было.
– В былые времена, – пояснила Гертруда, усаживаясь рядом на табурет, – все, что б ни случилось при дворе дивных, взаправду отражалось и на людском дворе, и наоборот – то же самое. Сейчас оно уж не так, но мы порою гадаем: а может, хоть какая-то, хоть невеликая связь да сохранилась?
Да, Луна намекала на это и раньше, но в подробности не вдавалась. И ведь действительно была низвергнута с трона в день казни короля… однако для объяснения и этого, и иных совпадений вполне хватало обычных, мирских резонов. Просто Видар выбрал время, когда она наверняка отвлечется. И все же…
И все же обычные и мистические резоны друг друга не исключают. Пожалуй, смута при дворе Луны вполне могла повлиять на двор Карла, а неурядицы при его дворе – ослабить позиции Луны. А Видар воспользовался одним, дабы усугубить другое, это несомненно. Вправду ли некая тайная сила связывает оба двора до сих пор? О сем Энтони судить не мог: кто в силах разглядеть, выпутать этакое воздействие из хитросплетения обыкновенных жизненных перипетий? Но если это действительно так, начало атаки в то время, когда сторонники юного Карла призовут страну под его знамена, вполне может увеличить шансы на успех, причем и для него, и для Луны.
Брауни хранили молчание, предоставив Энтони спокойно размышлять. Что можно потерять, попробовав? К несчастью, очень и очень многое. Неудавшееся, восстание сыграет на руку Армии и сильно повредит делу роялистов. Вдобавок, что бы Луна ни замышляла, без риска для ее подданных не обойтись, а после напрасной, ни к чему не приведшей гибели дивных созданий поднять уцелевших на новый бой будет куда труднее.
Не поговорив с Луной, шансов на успех ее замысла было не оценить, но шансы Мордаунта Энтони знал хорошо. Лучше, чем хотелось бы. Знал, и посему отрицательно покачал головой.
– Я понимаю, на что вы надеетесь, но нет. Если взаимосвязь и имеется, дивным она только во вред. У Государственного совета слишком уж много способов узнать о планах роялистов; мятежникам их врасплох не застать. Что бы Луна ни задумала, мы должны действовать сами по себе.
На лицах сестер отразилось разочарование. Прекрасно, надо заметить, исполненное: Энтони в тот же миг сделалось жаль их обманутых надежд, но говорил-то он чистую правду.
– Если только вы не считаете, что ваша «хоть невеликая связь» подрежет крылья всем пуританам в Армии нового образца, ничего у нас с вами не выйдет. Хотя, если Луне пришли на ум какие-нибудь чары невероятной мощи, коими можно сего достичь – так скажите же, сделайте милость.
Ответ был известен еще до того, как Розамунда неохотно промямлила «нет».
– Ну, кое-какие подробности и мы вам расскажем, – сказала она. – Но Луна просит вас прибыть в Беркшир. Ей нужен ваш совет и помощь в подготовке подданных.
Как ни крепись, при мысли о дальней поездке Энтони разом оставили все силы. Придется перед отъездом навестить Халцедоновый Чертог.
И это значило, что он успеет сделать еще одно дело. Остановить Мордаунта сам, непосредственно, он способов не имел. Да, леди Дайсарт могла написать людям из Запечатанного узла, советуя воздержаться от вооруженного восстания, однако вероятный исход отнюдь не внушал надежд. Нет, единственный способ предотвратить обреченный на неудачу мятеж – позаботиться о том, чтоб Мордаунт не сомневался в его провале.
Иными словами, обеспечить поражение роялистов самому.
– Перед отъездом, – сказал Энтони сестрам, – я должен вас кое о чем попросить.
«Отче Небесный, прости мне тот грех, что сейчас совершу».
– Есть один человек, некто сэр Ричард Уиллис, состоящий в Запечатанном узле и при сем изменник, – медленно продолжал он. – Человек Терло, секретаря Государственного совета. Я расскажу вам все, что знаю о планах Мордаунта, а вы, в свою очередь, позаботьтесь о том, чтоб все это стало известно Уиллису.
Крошки-брауни побледнели, как полотно.
Энтони стиснул зубы так, что жилы на шее вздулись, и, вопреки тяжести на сердце, продолжал:
– Зная обо всем наперед, Совет подготовится, укрепит оборону, и восстание будет предотвращено, не начавшись. И это – зло куда меньшее, чем восстание начатое и подавленное.
Пальцы Энтони крепко стиснули подлокотники кресла. Верит ли он сам в то, что намерен сказать далее?
– Мы вернем короля на трон. Непременно вернем. Но не сейчас.
Розамунда гулко сглотнула и кивнула, не стараясь скрывать сомнений.
– Это уж вам решать. А мы всем, чем нужно, поможем.
Пусть даже двор его утратил владения, Принцем Камня Энтони оставался по-прежнему, а, стало быть, имел полное право управлять вмешательством дивных в дела людей. Луна его суждениям доверяла, и сестры Медовар, следом за нею, тоже.
Оставалось только молиться, чтоб в сем доверии они не ошиблись.
Долина Белой Лошади, Беркшир, 31 июля 1659 г.
Поросший травою вал Уффингтонского замка надежно укрыл от взоров шеренги готовящегося выступить воинства, и места внутри оставалось еще предостаточно. Не так уж их было много – придворных в изгнании, беркширских добровольцев и смертных, каких только удалось призвать на подмогу Энтони и остальным. Однако Видар располагал не большим: в самых многочисленных армиях дивных не насчитывалось и десятой части тех полчищ, что выводили на бой полководцы рода людского.
Луна надеялась, что этого будет довольно. Возвысив голос, чтоб ветер не унес обращенных к Энтони слов прежде времени, она заговорила:
– Ты хорошо обучил их.
Принц шел к ней, наверх, на гребень вала. За ним, в шаге позади, следовал Велунд.
– А ты, кузен… ты день и ночь, не покладая рук, трудился, чтоб снарядить наше войско. Назови же награду, и она станет твоей.
Остановившись рядом, Велунд заслонил плечами звезды.
– Ты можешь править делами смертных.
Желудок сжался от недобрых предчувствий. О чем же он может попросить?
– Да.
– Когда вернешься в свои владения, воспользуйся этим к нашему благу. Вороти к жизни то, что местные люди почитали долгом перед нами, пока пуритане не вошли в силу.
Взгляд Луны скользнул вниз по склону, в сторону едва различимого силуэта в траве.
– Непременно, – с радостью в сердце сказала она.
«Он просит не больше того, что я сделала бы в любом случае».
Энтони промолчал. Он все никак не мог отдышаться после подъема на кручу. Подумав, Луна решила не отговаривать его идти в бой вместе со всеми: ничего из этого не выйдет, только разозлишь его понапрасну. В конце концов, он имел столько же прав биться за их общий дом, сколько и она сама, а нуждался в сем куда сильнее. К тому же, он – их генерал.
Последнее обстоятельство, если вспомнить о его ненависти к Армии нового образца, могло бы показаться смешным. Однако Энтони разбирался в ратном деле лучше, чем Луна – другими словами, хоть что-нибудь в нем понимал. Пусть не имевший практического опыта, он великолепно увязывал между собою советы двух командиров отрядов. Вскоре один, изгнанник-баргест по имени Костоглод, поведет свой отряд с Энтони, а Иррит и ее отряд пойдут с Луной.
Сейчас оба со своими солдатами стояли внизу.
«Я уже называю их не воинами – солдатами…»
Невольно пришедшее в голову, непривычное слово знаменовало собой перемены, свершенные Луной и Энтони. Оставалось только надеяться, что воинов – или солдат – будет довольно, чтобы застать Видара врасплох и одержать верх.
К этому времени Энтони перевел дух, и Луна спросила:
– Что слышно о прочих восстаниях?
– Отложены до времени, – отвечал он, понизив голос так, чтобы более его не услышал никто. – Государственный совет усилил оборону в нужных местах. Только вокруг Лондона собраны семь полков, не считая ополченцев. Большая часть роялистов – надеюсь, все – получили приказ от выступления воздержаться. – Подбородок его отвердел, на скулах заиграли желваки. – Однако Совет приказал арестовать около дюжины роялистских вождей.
Положить бы руку ему на плечо, но ведь стряхнет… Да, резоны свои Энтони изложил, и они оказались вполне основательными, но от этого вынужденное предательство отнюдь не становилось для него легче.
Теперь их армии предстоит идти в бой в одиночку и надеяться, что ей с теми семью полками встретиться не придется.
– Солнце село, – негромко пророкотал Велунд.
Откуда он мог узнать, что краешек солнца скрылся за горизонтом, Луна даже не подозревала: небо было затянуто пеленою свинцовых туч, а церковных колоколов, отбивавших время, поблизости не имелось. Разве что серый сумрак еще чуть потускнел, а гонимая ветром морось сделалась холоднее. Разумеется, дурная погода укроет войско на марше… но и омрачит души.
Луна кивнула Энтони.
– Тебе бы поговорить с ними.
Энтони покачал головой. Лицо его озарилось слабой, мимолетной улыбкой.
– Оратор из меня неважный, а все, что им может быть нужно, они уже слышали.
– Твоя скромность вот-вот переложит сию задачу на меня, – сухо сказала Луна. – Тебя хотя бы когда-то учили риторике… Ну что ж, хорошо.
Прибавить громкости голосу при помощи чар и подыскать подобающие слова оказалось проще простого.
– Добрый народ, – заговорила Луна, окинув взглядом свое разношерстное воинство. – Впервые придя сюда, вы были друг другу чужими. Одни жили здесь, в Долине, с незапамятных пор, другие называли родным домом Лондон. Одни из вас дивные, другие смертные, но так и должно быть: ведь Халцедоновый Двор – залог братства тех и других. Ифаррен Видар хотел бы видеть смертных пляшущими под дудку дивных. А, потерпев неудачу, готов уничтожить, разрушить величайшее творение наших племен – Халцедоновый Чертог, тень величайшего сокровища Англии. Единственно ради собственной выгоды он продался с головою иноземным силам.
Тут она ступила на скользкий путь: многие из беркширцев были столь провинциальны, что едва ли считали себя англичанами. Для этаких умов лондонские дивные – почти такие же иноземцы, как, скажем, ирландцы, и Луна поспешила продолжить, дабы никто их них не успел о сем призадуматься:
– Но мы скажем вам больше: за девять лет стараний Видар так и не стал королем! Он может величать себя этим титулом, сколько душа пожелает, но Халцедоновый Чертог не признает в нем владыку. Ныне мы назовем его по достоинству – выскочкой, узурпатором трона, что никогда не принадлежал и не будет принадлежать ему. Однажды я уже свергла с престола королеву, надевшую чужую корону, и теперь вновь иду восстановить справедливость. Я – истинная королева Халцедонового Двора, а лорд Энтони – мой Принц. Когда королевство снова станет нашим, каждый, кто бился за нас, будет награжден по достоинству.
Разумеется, речь ее не заслуживала места в легендах, однако свое дело сделала превосходно. Солдаты в строю – от эльфов-рыцарей в сверкающих самоцветами доспехах до уродливых гоблинов и своенравных паков разразились дружным «ура», и небо ответило на их клич раскатом грома.
Повернувшись к Велунду, Луна обнаружила, что взгляд ее сам собой устремился в даль, за спину короля-кузнеца, а в голову пришла великолепная мысль. Подобная ночь – самое время для впечатляющих жестов…
– Позволь, кузен, просить тебя еще об одной милости.
Велунд кивнул.
– Мне хотелось бы одолжить на время твою Лошадь.
Лондон и его окрестности, 1 августа 1659 г.
Дивные скакуны мчали вперед быстрее любого обычного коня. Земля мелькала внизу так, что того и гляди собственный желудок останется позади. К счастью, земли Энтони почти не видел: рой дивных, несшихся по небу, точно пущенные из луков стрелы, надежно укрывали плотные тучи.
Энтони ехал охлюпкой, за спиной Луны, изо всех сил держась за ее талию, ибо руке смертного Белая Лошадь не подчинится. Их лошадь пугала его пуще невероятной скорости и поднебесных высот. Никогда не бывавший в Беркшире в то время, когда Лошадь встает со склона холма и отправляется попастись, он, даже зная сие сказание, в неведении воображал, будто это – самая обыкновенная белая лошадь.
Но нет. В ответ на Велундов зов из травы поднялся белый меловой силуэт. На нем-то – незавершенном, продолговатом, испятнанным зеленью, куда больше обычных коней в величину и куда менее осязаемом – они и тронулись в путь. Как им удается хотя бы усидеть на спине? Этого практический разум Энтони постичь был не в силах, а опыт десятков лет, проведенных среди дивных, подсказывал, что и пытаться не стоит. Покрепче обхватив Луну, Энтони зажмурил глаза и ждал одного: когда же скачке настанет конец?
Внезапно промозглая сырость, холодившая кожу, точно туман, исчезла, встречный ветер рванул с плеч плащ. Открыв глаза, Энтони увидел перед собою темные кроны деревьев, с неимоверной быстротой летящие навстречу, и едва сдержал крик. На волосок разминувшись с верхушками леса, Белая Лошадь остановилась посреди поля, надежно укрытого от посторонних глаз, а остальные спустились на землю рядом. Здесь большая часть лошадей исчезла, вновь превратившись в соломинки, а остальные, вместе с собаками, бежавшими рядом, приняли более или менее человеческий облик.
Отряд верховых, скачущий к Лондону, вмиг привлечет внимание Армии и ополченцев, и те обрушатся на них, точно молот. Луна повернулась назад, словно бы с тем, чтобы коснуться плеча Энтони на прощание, но он уже соскользнул наземь – так, что не дотянуться.
– Принесите жертвы, пока не рассвело, – сказала она.
Энтони кивнул. Пожертвованный им, хлеб не принес бы дивным никакого проку, однако недавно примкнувшие к ним люди вполне могли это сделать. Впервые за долгое-долгое время хлеба хватало, чтоб защитить всех подданных до одного.
Оставшись наедине с королевой, он молча смотрел, как их солдаты – всяк на свой лад – готовятся к маршу.
– Если ты чему-то меня и научил, – негромко, лишь для него одного, сказала Луна, глядя вниз с высоты лошадиной спины, – так это терпению. Если вдруг дело пойдет не так, как мы надеялись…
– Отступим и попробуем снова.
Разумный совет… однако от нетерпения Энтони едва не рвал на себе волосы. Халцедоновый Чертог звал, манил к себе тем самым неодолимым зовом, которому он противился все эти долгие годы. Но нет, веры в победу он себе позволить не мог. Если поверить в нее, а они проиграют…
«Вот это погубит меня наверняка. Такой неудачи я пережить не смогу».
А сможет ли Луна? В буквальном смысле – разумеется, однако, несмотря на все разговоры о терпении, ее терпение тоже иссякло. Сидящая на необычном скакуне по-мужски, в боевых доспехах, выглядела королева весьма и весьма воинственно. В глазах ее серебром сверкал гнев. Конечно, она не из тех, кто без оглядки подвергает себя опасности… вот только из тех ли, кто отступит?
Оставалось надеяться, что – да.
– Храни тебя Луна и Солнце, – сказал Энтони вместо христианского благословения, едва не сорвавшегося с губ непрошенным.
– И тебя, – откликнулась Луна.
Судя по легкой улыбке, она собиралась ответить благословением на его манер, но, если б оно и не повредило ей, то, безусловно, вовсе не обрадовало бы Лошадь.
Огромное животное ударило в землю копытом, и Луна каким-то непостижимым образом потрепала его по шее – которой у него, можно сказать, и не было.
– Назад, дорогая. В небо.
Лошадь поднялась на дыбы и одним прыжком взвилась в облака. Отряд Луны успел уйти, продолжая путь, но вскоре Лошадь их нагонит.
К Энтони, сверкая огненными глазами в сером предрассветном сумраке, подошел Костоглод. Рога, когти… В собственном облике его несложно было принять за дьявола, и Энтони с досадой стиснул зубы.
– Ты почему в таком виде? Хочешь, чтобы какой-нибудь прохожий крестьянин заметил и поднял переполох?
Ничуть не обеспокоенный, баргест только пожал плечами.
– Мы всего-то проверили, где мы.
– Примерно в полумиле от Тайберна, а Тайберн – там, – не глядя ткнул пальцем Энтони.
Костоглод заморгал.
– Как ты узнал?
Этот гоблин поселился в Лондоне задолго до рождения Энтони, однако насчет всего, что лежало вне стен Сити, был потрясающе невежественен. Что тут скажешь? Оставалось лишь головой покачать.
– Смени облик, и – в путь. Время не ждет.
Лондонский Тауэр, 1 августа 1659 г.
Обогнув Сити с северной стороны, отряд Луны подошел к его стенам с востока, где докучливые пригороды еще не успели облепить столицу столь же обильно и широко, как в иных местах. Опустившись на землю в открытом поле меж Тауэром и пристанями ниже по реке, они быстро укрылись чарами и приготовились двигаться дальше.
Выехать в поход на Белой Лошади пришло Луне в голову внезапно, единственно с тем, чтоб впечатлить и воодушевить свое воинство. Теперь, в виду Лондона, она соскользнула наземь и погладила шею фигуры.
– Иррит… она сумеет вернуться домой сама?
Лесная эльфийка задумалась, подошла ближе, потянула голову Лошади книзу и что-то зашептала ей в ухо. В ответ Лошадь фыркнула, топнула копытом и вдруг, без всяких уловимых для глаз перемен, съежилась, уменьшившись до размеров обычной кобылы. Взглянув на Луну, Иррит с усмешкой пожала плечами.
– По-моему, она хочет остаться. Наверное, ей, как и мне, любопытно взглянуть на твои владения.
– Там лошадям не место.
– Об этом я уж догадалась, поглядев на твою езду.
Вновь усмехнувшись, Иррит потрепала Лошадь по шее и махнула рукой отряду.
Луна вздохнула и обнаружила, что Лошадь загадочно косит на нее белым кругом глаза.
«Говорят, желание, загаданное, стоя в ее глазу, непременно сбудется… Чем бы ни обернулась наша фортуна сегодня, пожалуй, я рада, что не стала пробовать».
Отряд вышел к речному берегу. Выступивший в поход несколькими днями ранее, авангард из речных нимф успел раздобыть достаточно яликов-плоскодонок. Едва все расселись по местам, лодки сами собой двинулись против течения, подталкиваемые нимфами в корму.
Над Темзой царила полная тишина. Впереди, озаренный четвертушкой луны, мерцал, серебрился Лондон. Неяркие отблески лунного света искрились на гордо вздымавшихся к небу шпилях множества церквей и усеченной башне Собора Святого Павла. Внизу, в темноте, теснились дома. Открывшийся вид, такой родной и любимый, подействовал, словно удар в грудь: у Луны разом перехватило дыхание.
«Наконец-то я дома…»
Казалось, любовь и тоска по местам, что были не просто ее владениями, но и родным домом, охватили не только душу, но и все тело до мозга костей. Отступить? Нет, об отступлении не могло быть и речи.
А это значило, что они должны, обязаны победить.
С трудом оторвав взгляд от Сити, Луна обратила мысли к насущным делам. Ее отряду предстояло преодолеть самую опасную часть пути. Проникнув внутрь крепости, они легко притворятся своими, но самая хитрость – в том, чтоб войти. Стоило лодкам приблизиться к речным воротам Тауэра, дивные съежились под плащами, едва дыша. Люди окрестили эти ворота Трэйторс-гейт, Вратами Изменников: именно ими в Тауэр следовали заключенные, и само их прозвание было проще простого принять за дурное знамение.
Стройная, гибкая асраи помогла одному из боггартов спуститься с борта переднего ялика и придержала его на поверхности, пока тот мерил злобным взглядом цепь, что стягивала решетчатые створки. Наконец боггарт вполголоса выругался, однако асраи с негромким плеском зажала ему рот: когда в этаком множестве подплываешь к самым ногам стражников, любой звук, любой шум может разрушить хрупкие чары, укрывающие отряд от чужих взоров.
Однако звон цепи показался изгнанникам нежнейшей музыкой – как и негромкий всплеск отворившихся ворот.
Сэр Джон Баркстид, лейтенант Тауэра, служил почившему в бозе протекторату со всем усердием, при нем стража держалась начеку и непременно заметила бы любых незваных гостей, сколь бесшумно они себя ни веди. Посему Энтони, действуя через Охвостье парламента, и подстроил его отставку с замещением сей должности человеком, далеко не столь преданным службе. И вот теперь, когда весь Лондон, не зная ни сна ни покоя, ждал роялистского мятежа, стража в стенах Тауэра спала на ходу. Пользуясь этим, дивное воинство легко миновало пределы внутреннего двора и двинулось к Белой башне.
Здесь отряд повела за собою Луна, так как дорогу знала только она одна. Отряд Энтони шел в Сити окольными путями, по двое – по трое, и не так рисковал привлечь внимание, а вот ее воинам нужно было спешить, иначе такому множеству незамеченным не остаться. К тому же, как шепотом, на ухо, сообщила Иррит, вот-вот наступит рассвет.
Достигнув древней нормандской твердыни, сердца крепости, они бесшумно, как призраки, проскользнули в подвал. Три нижних комнаты были битком набиты припасами – тут порох, там бочонки пива, – но колодец в земляном полу оставался свободен. Средь каменных стенок безмятежно поблескивала гладь холодной, прозрачной воды.
Присев над колодцем, Луна приставила к ладони острие кинжала. Три капли крови, упавшие в воду одна за другой, прозвучали, точно удары колоссального бронзового колокола, слышимые лишь тому, кто знает, чего ожидать. С Треднидл-стрит знающий путник мог бы попасть в небольшой вестибюль, спустившись в колодец по веревке, здесь же камни дрогнули, зашевелились, перестраиваясь по-иному, и вода отступила, схлынула, открыв взору Луны сырую, непроглядно-черную яму, существовавшую здесь еще до того, как нормандский завоеватель выстроил над нею крепость. Мокрые камни, спиралью огибавшие стенки и уходившие вниз, являли собою пусть скользкую, но вполне надежную опору для ног.
Ожидавшая рядом Иррит дерзко ухмыльнулась.
– Ты прожила у нас не один год, и теперь мне не терпится взглянуть на твой дом.
Прежде, чем Луна успела хоть что-то ответить, беркширка первой двинулась вниз.
Халцедоновый Чертог, Лондон, 1 августа 1659 г.
– Старайтесь остаться незамеченными как можно дольше, – не выговаривая – выдыхая каждое слово, прошептал Энтони шедшим за ним. – Помните: другого шанса застать их врасплох не представится.
Судя по Костоглодову взгляду, тот только что едва не фыркнул во весь голос, да, к счастью, сдержался в последний миг. Обо всем этом говорилось не раз и не два, но сейчас все они притаились под сокрушительной тяжестью Святого Павла, и Энтони трепетал, точно зеленый юнец перед первым боем.
«Но это и есть мой первый бой, пусть я уже стар».
Пусть он уже стар, но здесь, внизу, сами стены придавали сил.
– И помните, – добавил он, пригвоздив к месту взглядом нетерпеливого баргеста, – если сие возможно, не убивать. Только ранить.
Эти бы слова, да Господу в уши… счастье, если большая часть его, так сказать, солдат сумеет хотя бы обнаружить цель. Оставалось только молиться, чтоб неожиданности оказалось довольно.
Проворно выскользнув из вестибюля, отряд углубился в Халцедоновый Чертог. Каждый беркширец – дивный ли, смертный – шел в паре с лондонцем. Разумеется, Луна не раз описала каждому путь, однако чужакам целиком полагаться на это не стоило. Энтони до поры остался на месте в компании Костоглода и полупрозрачного, словно дымка тумана, безоружного сильфа по имени Одуванчик.
Внезапно все тело до самых костей пробрал озноб. Энтони вздрогнул.
– Что стряслось? – проворчал Костоглод, полоснув его взглядом.
– Луна здесь.
Слова слетели с языка сами собой. С каких пор он способен ощущать ее присутствие? Возможно, с самого начала… но лишь сейчас, изголодавшийся по прикосновению Халцедонового Чертога, обрел такую остроту чувств.
Костоглод принял его откровение как должное.
– Ну, так идем.
Выступившие последними, они двинулись вперед самым укромным путем. Целью Энтони была сокровищница. Разумеется, Видар вполне мог завладеть ее содержимым, однако хранилище зачарованных ценностей, принадлежавших Короне, было самым надежным, неприступным местом на весь дворец, и посему Энтони с Луной надеялись, что все полезное узурпатор оставит там.
Однако пройти к ней тайными коридорами от самого входа было бы невозможно. Путь лежал через несколько залов и галерей, используемых обитателями дворца. Поразмыслив, Энтони решил пройти к сокровищнице через Зал Статуй – длинную, глубоко уходящую вниз галерею, уставленную скульптурами: обычно ее посещали нечасто. Но, стоило им достичь ведущей к ней лестницы, там, впереди, что-то мелькнуло.
Прежде, чем Энтони пришла в голову хоть какая-то мысль, Костоглод припал на колено и вскинул оружие, выкованное Велундом Кузнецом для этого самого боя. Когтистая лапа стиснула ствол, другая – ложе, огненный глаз сощурился, и…
Оглушительный грохот выстрела средь каменных стен смешался с криком боли.
«Хвала Господу, попал!»
Но даже сия недолгая мысль отнимала драгоценное время, а мешкать было нельзя. Энтони выхватил из поясной кобуры пистолет, и в стенах Халцедонового Чертога вновь прогремел выстрел – второй за долгие годы их существования.
Конечно, Энтони промахнулся: пистолет бил вовсе не так точно, как кремневый мушкет Костоглода. Однако мушкеты и пистолеты, выкованные Велундом, были не только оружием, но и средством устрашения врага. Да, дивные видели их в руках смертных, а порой даже попадали под пулю, но применение их в войне между дивными было неслыханным новшеством.
По крайней мере, для Видара, гнушавшегося и людьми, и их изобретениями.
Один из двух дивных, беседовавших под статуей человека, со всех сторон осажденного змеями, пустился бежать. Второй, корчась от боли, рухнул на пол. Костоглод задержался рядом ровно настолько, чтобы с энтузиазмом, заставившим Энтони содрогнуться, оглушить его понадежнее, однако дивные, не умершие на месте, редко гибли от полученных ран, а оружие было заряжено не свинцом, но осколками древнего кремня пополам с эльфийскими стрелами.
Не успели они миновать Зал Статуй, как где-то вдали загремели новые выстрелы. Оставалось только молиться, чтоб дивные догадались поберечь заряды, ведь перезарядка мушкетов и пистолетов – дело долгое, а обучением быстрому заряжанию Энтони пренебрег в пользу уроков меткой стрельбы.
– Идем, милорд, идем, – проворчал Костоглод. – Вашей войне еще не конец.
После Видарова вторжения кое-кто из подданных Луны переметнулся к нему. Другие вместе с ее двором отправились в Беркшир. Большинство остальных разбрелись кто куда, не пожелав иметь с этой войной никакого дела.
Ну, а еще полдюжины томились в темницах под Белой башней, откуда Энтони не удалось их вызволить.
Стражу отряд Луны – или, скорее, Иррит – одолел без стрельбы. Ослабшие, полуослепшие, шестеро узников нетвердым шагом вышли на волю. Видар держал их во тьме, без пищи и питья. Смертному этакого обхождения и не пережить, но дивные угасают куда как медленнее, и все эти долгие, черные годы в сердцах их копилась жгучая ненависть.
Оскалив зубы, Ангризла с радостью приняла предложенный кем-то кинжал.
– Сейчас он у меня на коленях к вам приползет, – посулила мара.
– Оставайся с нами, – велела Луна. – Час мести еще не настал.
Послушает ли мара сего приказа? В лучшем случае – сомнительно, однако следить за ней и прочими было некому. Отряд, вошедший во дворец через Тауэр, разделился, и каждая группа имела свою задачу. Белая Лошадь давно скрылась неведомо куда, отправившись исследовать подземные покои, но, может быть, это и к лучшему: ее появление смутит силы Видара, а смятением в стане врага вполне можно воспользоваться.
Начало битвы возвестил внезапный звон клинков за дверью комнаты, куда стремилась Луна. Доверив Иррит со товарищи удерживать двери, Луна приложила ладонь к каменной плите в полу, закрывавшей коридор, ведущий вниз, в обход королевских покоев, занятых Видаром.
Стоило пальцам коснуться мрамора, в глазах помутилось, и вместо пола она увидела…
– Энтони!
Его имя сорвалось с губ само собой. Он покидал Зал Статуй, а позади… Подробностей было не разглядеть, но сзади его стремительно – и явно не с добрыми намерениями – настигали три темных силуэта.
Вот Энтони миновал двустворчатые двери в конце галереи, и Луна, не задумываясь, захлопнула их за его спиной.
Всколыхнувшийся воздух взъерошил волосы. Внезапно захлопнувшись, тяжелые бронзовые двери едва не защемили Одуванчика, с писком прянувшего вперед. Костоглод развернулся и вскинул разряженный мушкет.
– Что там…
Позади, за дверьми, закричали.
– Идем! – рявкнул Энтони.
Все трое пустились бежать и вскоре свернули вбок, в один из безлюдных коридоров.
Поначалу Энтони решил, что двери захлопнул Видар. Вот только зачем узурпатору защищать Принца со спутниками? Судя по звону бронзы под ударами, с той стороны остались враги, пытающиеся прорваться следом.
А кому еще подчинится Халцедоновый Чертог, кроме Луны?
«И вправду, кому же, кроме нее…»
Энтони остановил Костоглода, придержав баргеста за плечо. Другой рукой он потянулся к резной угловой опоре, что высилась сбоку.
Подобное он, будто калека, коему чудится боль в отсутствующей руке, ощущал и прежде. В такие минуты Халцедоновый Чертог словно бы становился продолжением его тела. Попробовав нащупать его, Энтони обнаружил, что незримая связь почти исчезла: казалось, за долгое время дворец отвык от нее.
Подобно умирающему от жажды, Энтони бросился в его зовущие глубины, даже не задумавшись, умеет ли плавать. С головой погрузившись в волшебство дивного дворца, он обнаружил, что… нет, не видит – тут дело было не в зрении – скорее, чувствует движение в его залах и коридорах, а, сосредоточившись, мог и понять, кто там.
Или, хотя бы, на чьей стороне они бьются, за него или против.
«За меня, или против… за меня… но ведь я – не дворец».
Еще немного, и собственное «я» растворится в бескрайнем просторе Чертога… однако когти Костоглода, впившиеся в загривок, вновь воротили душу в тело: случайно ли, намеренно, баргест выбрал самое нежное место, не защищенное латами.
– Милорд…
Когти в загривке… и Луна. Она казалась холодным серебряным огоньком, маячком под стать ему самому, помогающим сохранять равновесие, держаться на плаву.
Миг – и в голове прояснилось.
– Сообщи Полликину, – заговорил Энтони, открывая глаза. – Возле амфитеатра его ждут дивные – думаю, Рыцари Красной Ветви.
Костоглод изумленно вытаращил глаза.
– Живее! – прорычал Энтони, ухватив за плечо Одуванчика.
Сильф снова пискнул и сунул руку в одну из клеток у пояса. Извлеченный наружу мотылек устроился на кончике его пальца, выслушал тихий шепот хозяина, взмахнул крылышками и с отменным проворством и целеустремленностью полетел прочь, предупредить Полликина о засаде.
Иррит назначила сэра Перегрина Терна Луне в поводыри. Слившись с сознанием Халцедонового Чертога, Луна почти не разбирала дороги, но это было неважно: заполучив в руки нежданное оружие, она использовала его со всем возможным размахом.
Мало-помалу воинов Видара охватил страх – особенно ирландцев со скоттами. Для этих Чертог никогда не был домом, а ныне восстал против них. Действуя рука об руку, Луна и Энтони преграждали путь оборонявшимся, открывали дорогу своим, а по коридорам белой вьюгой неслись мотыльки, доставлявшие отрядам атакующих новые приказания. Кому-то из Видарова воинства пришло в голову натравить на мотыльков саламандру, и половина вестников обратилась в пепел, но Луна с Энтони почти добрались до большого приемного зала – и при том побеждали.
Разумеется, не без жертв. Рыцари Красной Ветви недаром слыли непревзойденными воинами, и часть атакующих полегла. Эльфийские стрелы пополам с кремнем, выпущенные из мушкетов и пистолетов, редко кого убивали наповал, но рвали плоть, ломали кости… и попадали вовсе не только во врага.
«Надо было поучить их подольше».
К этому времени группа Луны успела разрастись от двоих до полудюжины: по пути к ней присоединились встречные, оставшиеся без напарников. Теперь все они скорым шагом шли через ночной сад. Сколь неуместными казались их окровавленные латы среди деревьев, тишины и покоя!
Впереди, над водами Уолбрука, высилась изящная арка узкого моста, но вдруг…
Оглушительный рев – и мост разлетелся под натиском вынырнувшего из воды.
При виде ждущего их существа Луна пала духом.
