8

Памяти моего отца

В середине ноября летчиков-истребителей из экспедиционного корпуса отозвали в Англию. Мы прощаемся с нашими товарищами из бомбардировочного авиаполка, в том числе с Жаном де Панжем. В ближайшие недели им в Африке предстоит участвовать в победоносной кампании Леклерка, которая ознаменуется взятием итальянского оазиса и форта Куфра.

Почти через три месяца после отплытия из Ливерпуля «Пеннланд» берет курс на Великобританию с заходом в порты Лагос в Нигерии, Аккру и Такоради в Гане и Фритаун в Сьерра-Леоне. Долгое плавание становится еще более утомительным из-за разбушевавшихся штормов и угрозы со стороны немецких подлодок – чтобы разминуться с ними, теплоход вынужден идти зигзагом.

Несмотря на приступы морской болезни, мы наравне со всем экипажем несем вахту. Закутавшись в duffle-coat, который худо-бедно спасает от соленых брызг, я часами стою на крыле мостика, высматривая что-нибудь подозрительное в расходившихся волнах.

В Бискайском заливе мы становимся очевидцами печального зрелища: среди обломков снастей и пятен мазута на воде покачиваются раздутые трупы моряков в черных непромокаемых плащах – команда уничтоженного немецкой торпедой корабля.

В конце 1940 года, снова ступив на британскую землю, мы уже не готовы и дальше взращивать в себе главную, по мнению англичан, добродетель – терпение. Выясняется, что в военных летных училищах для нас нет места. Это приводит нас в бешенство, тем более что сейчас Королевские ВВС как никогда нуждаются в пилотах, чтобы противостоять люфтваффе. Гитлер, не сумевший их одолеть и отказавшийся от изначального плана вторжения в Великобританию, мстит, посылая сюда почти каждую ночь бомбардировщики с тысячами тонн авиабомб, которые сыплются на Лондон и другие крупные английские города. Самой жестокой бомбардировке подвергается Ковентри в ночь с 14-го на 15 ноября. Вопреки этим беспрестанным налетам моральный дух населения остается на высоте, людей вдохновляют выступления Черчилля и пример гражданской отваги, поданный королевской семьей, которая отказалась покидать Букингемский дворец в то время, когда немцы бомбили Лондон пятьдесят три ночи подряд.

Мы снова живем в британской столице. Нас поселили на Гауэр-стрит, в клубе, где раньше проводили время канадские военнослужащие. Там я и познакомился с младшим лейтенантом Ксавье де Монброном, который принес «свободным французам» первую официально засвидетельствованную победу: 1 ноября 1940 года он сбил «Мессершмитт-109» на высоте около 19 000 футов над устьем Темзы, а неделю спустя в команде с двумя летчиками из своего звена, тоже на «харрикейнах», уничтожил «Юнкерс-88».

Ксавье де Монброн окончил училище летчиков-истребителей в Аворе. Он немного старше нас, и мы зачарованно слушаем за кружкой доброго эля рассказы о его доблестных битвах в небе Англии. От этого нам еще больше нетерпится стать военными пилотами в британских эскадрильях. Из газет мы знаем, что наши соотечественники ни в чем не уступают чехам, полякам, австралийцам, новозеландцам и американцам, воюющим в Королевских ВВС. Среди этих французов – Морис Шорон, Анри Лафон, Марсель Перрен, Анри Букийар, Пьер Блэз, Шарль Герен, Рене Мушотт, Франсуа Фейоль, Франсуа де Лабушер…

В ожидании зачисления на курсы подготовки мы с ненасытностью двадцатилетних предаемся удовольствиям, которые предлагает британская столица. Несмотря на постоянные бомбежки, в Лондоне по-прежнему кипит жизнь, а уж военные летчики, будь они англичанами или иностранцами, у всех вызывают симпатию и восхищение. Здесь множество пабов и клубов, где пилоты могут забыть о воздушных тревогах, опасных боях и расслабиться в обществе прекрасных дам из WAAF (это вспомогательное женское подразделение Королевских ВВС), которые взирают на них глазами Химены.

Free French, «свободные французы», генерала де Голля – завсегдатаи «У Ивонны», в «Веллингтоне» и в «Пиккадилли-Хотел». Не обходят они своим вниманием и ресторан «Ла Кокий» – его владелец, француз по фамилии Паж, демонстрирует свой патриотизм и дух сопротивления, предлагая всем военным пилотам, одержавшим хотя бы одну победу, ужин на две персоны за счет заведения. Нас это, увы, пока не касается.

В таких вот местечках, где в воздухе плавают облака табачного дыма, звучит веселый гул голосов и звенят бокалы, мы узнаём о подвигах английских и чужестранных пилотов, чьи имена уже вошли в легенду. С бокалом пива или апельсинового джина в руке открываем для себя героические имена: Питер Таунсенд 18 августа 1940 года во главе эскадрильи из двенадцати «харрикейнов» дал бой двум с половиной сотням вражеских самолетов над Темзой. Слушаем рассказы о южноафриканце Малане по прозвищу Sailor (Моряк), одержавшем тридцать воздушных побед, и совсем уж невероятные истории о Дугласе Бейдере, который стал одним из величайших асов британской истребительной авиации после ампутации обеих ног в 1931 году – он получил травмы из-за несчастного случая, когда исполнял фигуры высшего пилотажа.

В генеральный штаб Свободных французских сил (СФС) мы тоже довольно часто наведываемся. Он расположен в Карлтон-Гардене.

Именно там в декабрьский день 1940 года я услышал от одного приятеля, служившего на флоте, новость, которая меня ошеломила:

– Твой отец погиб в мае, в первые дни Французской кампании.

Я лишился дара речи. Мой отец мертв уже полгода, а мне об этом стало известно только сейчас, здесь, по другую сторону Ла-Манша…

Разом навалился тяжкий груз пребывания на чужбине, одиночества и страшной потери. Остро захотелось обнять маму, прижать к себе брата и сестру, убедиться, что они еще живы. И невозможно было поверить, что я больше никогда не услышу голос отца.

Отца я очень любил и всегда им восхищался. Он много работал, не щадя ни сил, ни времени ради благополучия семьи, был инженером-агрономом и питал истинную страсть к земле. Эту страсть он передал и мне. Его волновала судьба крестьян, и в 1920-е годы он основал в Руайа один из первых во Франции сельскохозяйственных кооперативов.

Я вижу отца как живого. Усы придавали ему суровый вид, но в его характере не было на это и намека. Наши земельные владения в овернской коммуне Прадо требовали неустанных забот, и он трудился не покладая рук. Я вспоминаю о маме, доброй и ласковой. Она всегда была такой хрупкой и неизменно элегантной, однако умела водить трактор и без колебаний садилась в кабину, если нужно было помочь отцу.

Мы жили в замке Гранж-Фор – он в давние времена получил такое название, потому что был построен для защиты урожаев с полей Иссуара в десятке километров от него. В этом замке я родился и провел первые десять лет своей жизни.

Когда немного подрос, я каждый день ходил на уроки к приходскому священнику в местную деревню. Это был обаятельнейший человек с сильным овернским акцентом. Он преподавал мне школьную программу, и благодаря ему у меня было настоящее детство, проведенное с родителями и на природе. Если бы меня отправили учиться в город и жить в пансионе, я стал бы обычным ребенком, таким, как все. И был бы несчастен, потому что уже привык к вольным сельским просторам и собственной свободе. После уроков я днями напролет играл с друзьями в парке и ловил лосося в реке Алье.

У замка Гранж-Фор было все для того, чтобы дать пищу воображению неугомонного мальчишки: квадратный донжон, сторожевые башни, зубчатые стены с бойницами. Едва научившись ходить, я принялся исследовать закоулки и просторные залы этой старинной крепости под присмотром няни. Мне нравилось бегать по нескончаемым коридорам, где по сторонам стояли рыцарские доспехи. Меня завораживала великолепная коллекция оружия, собранная одним из моих предков, который служил французским послом в Москве. Его фамилия была Монгольфье, он принадлежал к семейству изобретателей управляемого воздушного шара.

В начале 1930-х мы переехали в Шампинье, к северу от Анже. Отец хотел заняться обработкой сельскохозяйственных угодий в Мозе – он знал, что земли там плодороднее, чем в Прадо. Таким образом я оказался в другом регионе и в другом замке.

Замок в Мозе достался нашей семье от графа Фаллу, автора закона, носящего его имя, и это сооружение не имело ничего общего со средневековой крепостью. Ни донжона, ни бойниц – лишь изящество классического стиля. Огромное буржуазное жилище стояло в обширном парке, где я по-прежнему мог наслаждаться своей свободой и любовью к природе.

Если б не война, я, наверное, тоже стал бы инженером-агрономом, как отец. Но судьба рассудила иначе.

Об обстоятельствах папиной смерти я узнал гораздо позднее. Его, полковника запаса, мобилизовали в штаб 9-й французской армии, и вместе с некоторыми другими офицерами он предпочел погибнуть, но не сдаваться в плен. Ему было пятьдесят два года, когда он пал под немецкими пулями в Катле, к северу от Эна. Это случилось 18 мая 1940 года.

Еще мне не сразу стало известно о том, что 4 ноября того же года, пока я был в Камеруне с войском де Голля, по графу Ксавье де ла Пуапу справили заупокойную мессу в церкви Шампинье.

В тот печальный осенний день вся деревня пришла выразить соболезнования и поддержку моей матери, брату и сестре. «Слова прощания, звучавшие в церкви, не могли передать во всей полноте то, что каждый из выступавших чувствовал – искреннюю скорбь, постигшую нас при известии о гибели господина графа де ла Пуапа. Но нельзя не сказать, что к этой скорби примешивалось чувство истинной гордости. Ибо человек, отдавший жизнь за родину и ныне примкнувший к плеяде героев, которым Франция обязана своей честью, этот человек был нашим земляком. И отблески славы, которой он себя покрыл, падают на Шампинье», – написал кюре в приходском бюллетене 15 ноября 1940-го. Я прочитал это лишь четыре года спустя, когда вернулся из России.

Ни горе, ни разлука с родными не поколебали моей решимости. Наоборот, пример отваги и воинской чести, поданный отцом, лишь укрепил меня в намерении продолжить борьбу.

А между тем, по прибытии из Африки я мог бы вернуться к семье в Анжу, будь на то моя воля. Тем более что родной дядя, служивший дипломатом в Португалии, снова прислал мне письмо, в котором предлагал денег на эту поездку.

Я ему ничего не ответил, потому что не забыл клич генерала де Голля. У меня не было ни права, ни желания бросить товарищей, разделявших со мной одни идеалы.

Потому, невзирая на душевную боль и беспокойство за семью, я решил сохранить верность клятвам, произнесенным во времена выпуска Z. А к причинам, побуждавшим меня сражаться, отныне добавилась еще одна: я должен был стать достойным сыном своего отца, которого уже никогда не увижу и которого не смог проводить в последний путь.