31

Мы летим или мы не летим?

Мы возвращаемся! Полковник только что принес невероятное известие: ветераны «Нормандии» и те, кто участвует в боевых действиях с 1940 года, получили долгосрочную увольнительную во Францию. Вместе с Пуйадом нас таких набирается человек пятнадцать, в том числе мои друзья Жозеф Риссо, Марсель Альбер, Жан де Панж, Михаил Шик и Георгий Лебединский, наш тубиб.

Мне даже не верится. Я так давно жду этого момента… После безбрежной радости, охватившей нас, когда мы узнали, что Париж освобожден, нахлынула ностальгия, и она лишь усиливалась от того, что дни начали с каждой неделей становиться короче, а потом ударили первые холода. Перспектива пережить третью нескончаемую русскую зиму меня совсем не радует.

Кроме того, уже начало октября, а масштабное наступление на немцев все откладывается. Мы перебазировались на аэродром в Антоново, в тридцати километрах от Восточной Пруссии, но в воздух поднимаемся только для straffing, а это имеет мало общего с нашим ремеслом летчиков-истребителей. И ничего увлекательного в этом нет.

Отъезд назначен на 12-е число. Русские пришлют за нами «Дакоту», на которой мы перелетим в Москву. Под слегка завистливыми взглядами товарищей мы уже пакуем багаж. Берем только гражданскую одежду, зимнее обмундирование раздаем тем, кто остается. Даже великодушно избавляемся от сигарет, мыла и одеколона. В Париже мы найдем все необходимое.

Альбер сочинил песенку, и мы распеваем ее дуэтом:

 

Если нос не дорос —

На базе сидите,

Открыток почтовых ждите.

 

Исчезли последние сомнения – мы и правда возвращаемся домой. Я одновременно грущу и радуюсь, потому что осознаю: мне придется покинуть «Нормандию», ставшую за два года моей единственной семьей. И при этом война не закончилась, немцы по-прежнему несут угрозу в небе и на земле, а до Балтийского моря еще предстоит долгий путь.

В вечер отлета мы собираемся на прощальный ужин в столовой, которую девушки из службы тылового обеспечения украсили еловыми ветками и лозунгами со словами «Слава ветеранам!» и «Счастливого пути на родину!».

В самом начале ужина Пуйад вдруг поднимается с места и суровым голосом сообщает нам о том, что он только что узнал от генерала Захарова, сидящего с ним за одним столиком: через несколько дней советские войска начнут беспрецедентное наступление на Восточную Пруссию, главной целью будет взятие Кенигсберга, оплота нацизма, и командование хочет, чтобы в этом участвовал весь авиаполк «Нормандия – Неман», в том числе самые опытные летчики.

– Наступление, вне всяких сомнений, продвинется далеко и, вполне возможно, станет последним в этой войне. Генерал Захаров дает нам полную свободу выбора: уйти или остаться. Что касается меня, я остаюсь. Но, разумеется, никто не обязан следовать моему примеру, – заключил Пепито в торжественной тишине.

Я онемел. У нас багаж готов к отправке, никто не ожидал такого поворота событий… Мы с Альбером и Риссо уже представляли себя на Елисейских Полях, на террасе кафе за стаканчиком вина в компании хорошеньких девушек…

Но поскольку и речи быть не может о том, чтобы бросить товарищей в такой момент, когда готовится последний удар по немцам, мы все решаем остаться. Франция подождет. Нашим советским друзьям мы нужнее.

Альбер, главный заводила полка, первым нарушает тишину:

– Я остаюсь, полковник! А то эти сволочи без меня всю водку выжрут!

Это был сигнал, которого нам не хватало.

– Верните часы!

– Эй, где мои сапоги?!

– Отдайте подштанники!

Итог голосования: отпуск отменяется по добровольному и единодушному желанию отпускников. Это коллективное решение встречено в столовой аплодисментами и криками «ура!». Механики, которым так не хотелось нас отпускать, бросаются обниматься, мой верный Капралов готов разрыдаться от счастья.

Захаров, вскочив из-за почетного стола, сжимает в геркулесовых объятиях Пуйада, затем всех нас по очереди. И думаю, я не ошибусь, если скажу, что в тот вечер каждый ветеран «Нормандии» видел в глазах генерала не просто дружескую симпатию, а прямо-таки страсть.

32

Праздник в небе над Пруссией

Через два дня мы убеждаемся, что Захаров был прав: оглушительный грохот орудий, как некогда под Орлом и Оршей, возвещает о начале грандиозного наступления, а затем над нашим аэродромом проносятся сотни бомбардировщиков и штурмовиков курсом на вражеские позиции. Москва задействовала в этом наступлении все силы, рассчитывая на то, что советские войска уже через неделю будут на улицах Кенигсберга.

О чрезвычайной важности готовящейся операции можно судить по обращению генерал-полковника Хрюкина, командующего 1-й воздушной армией:

«Офицеры, сержанты, солдаты!

Сегодня получен приказ Верховного главнокомандования перейти в решительное наступление, цель которого обозначена самим товарищем Сталиным: уничтожить фашистского зверя в его собственном логове.

Товарищи, вы увидите логово зверя под крыльями своих самолетов.

Никакой пощады фашистским палачам!

Если враг не сдается, его уничтожают.

Смерть немецким оккупантам!»

Зачитав это обращение перед авиаполком, полковник Пуйад добавляет от себя:

– Отомстите бошам!

И мы прекрасно понимаем, что Пепито имеет в виду. Несколько недель назад в Каунасе мы своими глазами видели, на что способны немцы. Над городом витал запах смерти. В еврейском квартале подвалы сожженных домов и улицы были завалены трупами женщин и детей – они лежали на земле, по одиночке или целыми группами, спаянные пламенем воедино. С начала войны я видел много мертвых – сбитых летчиков и пехотинцев, павших на полях сражений. Но никогда еще перед моим взором не вставали картины такого варварства по отношению к гражданскому населению.

Поэтому в новое наступление мы устремляемся, охваченные праведным гневом. И надеемся от всей души, что оно станет последним в этой войне. Ровно через год после прошлой воздушной победы, 14 октября, я одерживаю еще одну – в районе Тильзита сбиваю FW-190. Моему примеру тотчас следует Соваж. А вместе с «юнкерсом» Ju-88, расстрелянным целым звеном, на счету «Нормандии – Неман» три немецких самолета за один день.

И это было только начало: 16 октября вошло в историю авиаполка как день величайшей воинской славы. Карусель завертелась с самого утра, боши падали как дохлые мухи, прошитые прицельными очередями с хвоста или под яростным шквальным огнем целых звеньев.

К вечеру был подведен итог: 29 вражеских самолетов сбиты за сотню вылетов и ни единой потери в наших рядах. В моем списке четыре новые победы. Охотно выполняя ритуал, я одну за другой делаю «бочки» над аэродромом, когда захожу на посадку. Сотую победу авиаполку в этот же день приносит Перрен. Русские хотели беспощадного отношения к врагу, они его получили.

Вечером у нас в столовой праздник. К поздравительным лозунгам девушки из службы тылового обеспечения добавили собственноручно приготовленный для своих французиков гигантский торт и написали на нем глазурью: «Слава победителям!»

Следующие дни проходят также эффективно: двенадцать побед 17-го числа, столько же 18-го, одна из них на нашем с Марши счету. Это уже не «охота», а настоящая коррида. У нас у всех такое чувство, что мы участвуем в финальном спринтерском забеге и первыми придем к финишу, потому что в таком темпе немцы долго не продержатся. Летаем с утра до вечера на пределе собственных сил и возможностей наших самолетов. Каждый день один в один похож на предыдущий: взлет, бой, приземление, техосмотр аппарата механиком, чашка чая, наспех выкуренная сигарета, и снова взлет, и снова битва, и порой кажется, что она будет длиться вечно.

Наши маленькие Як-3 творят чудеса в этом адском хаосе, когда в воздушных боях сходятся порой десятки аппаратов. Видя, как «яки» взлетают свечой, словно сигнальные ракеты, немецкие пилоты, впервые встретившие превосходящих их противников, испытывают головокружение. Как жаль, что эти самолеты мы получили только сейчас…

Я сбиваю 23 октября еще один FW-190 и наношу серьезные повреждения другому. Тремя днями раньше мы с Ирибарном и Марселем Альбером втроем разделались с Me-109 – это была двадцать третья победа для Бебера и пятнадцатая для меня.

Еще две победы авиаполка, и наступление останавливается так же резко, как началось. Несмотря на успехи авиации (более сотни сбитых вражеских самолетов за две недели), для советских войск это поражение. Танковым дивизиям и пехоте не удалось прорвать немецкую линию обороны из-за яростного сопротивления врага. Защищая свою территорию, немцы бьются как демоны. Советский Генштаб собирался взять Кенигсберг за восемь дней. Ему для этого понадобилось восемь с лишним месяцев.

Роскошный, богатый на события октябрь заканчивается печально. Природа тоже грустит – начинаются холода. Мансо, собиравший 29-го числа немецкие трофеи вместе с Перреном в окрестностях нашего нового аэродрома в Дидвиге, наступил на пехотную мину, и ему оторвало правую ногу. Падая, он угодил на другую мину и лишился половины левой руки. Перрен, потрясенный тем, что случилось с его другом, рыдал как ребенок. Мы всем полком ходили к Мансо в медсанчасть. Этого простого, добродушного парня, который всегда был в хорошем настроении, все любили.

Но вопреки стараниям врачей, в ночь на 1 ноября Мансо умер от быстро распространившейся гангрены. Мы похоронили его под проливным дождем, на изрытом воронками взрывов поле, по колено увязая в грязи и утирая слезы. Наш приятель по прозвищу Джиджи никогда не увидит родной Париж освобожденным.

Ноябрь проходит в серых тонах. Гризайль царит на природном и психологическом ландшафте. Снег вперемежку с дождем, нелетная погода. Ледяные ветра с Балтики без устали гуляют по нашему аэродрому. После бурного периода воздушных боев это вынужденное бездействие всех погружает в черную тоску. Мы ведь могли вернуться во Францию, а теперь вот застряли в капкане уже третьей по счету русской зимы, и, кроме как дуться в карты с утра до вечера, заняться тут нечем.

Ноябрь 1944-го оказался для нас самым унылым месяцем с тех пор, как два года назад мы высадились в Иванове. Единственным развлечением стало нашествие кинематографистов, снимавших документальный фильм о жизни авиаполка «Нормандия – Неман». Но из-за кошмарной погоды, превратившей летное поле в трясину и приковавшей наши самолеты к земле, им пришлось раньше времени упаковать кинокамеры и вернуться в Москву.

Двадцать седьмого ноября мы наконец вылетаем из Дидвиге курсом на Гросс-Кальвайтхен у берегов Вуккерзее – это озеро находится рядом с обширными охотничьими угодьями Геринга. Вот она, Пруссия! Деревня пустует, так что нам предоставлен богатый выбор миленьких комфортабельных домиков, покинутых хозяевами. Мы целую вечность не спали в настоящих постелях с мягкими матрасами, чистыми простынями и пуховыми одеялами.

Вскоре после нашего прибытия сюда подоспела новость о том, что нам с Марселем Альбером присвоено звание Героев Советского Союза. При всем моем равнодушии к наградам, эта чего-нибудь да стоит. Звание Героя – высшая форма отличия в СССР, и его впервые удостаиваются французы. Трудно вообразить, что на моей груди будут красоваться знаменитая «Золотая Звезда» весом 32 грамма и сопутствующий ей орден Ленина. У нас, уцелевших летчиков из первого состава «Нормандии», на счету больше всего побед: 23 у Альбера и 16 у меня.

– А еще, Поип, наши фото добавят в официальный альбом воинской славы! – смеется Альбер, но он взволнован не меньше, чем я.

И поскольку добрые вести всегда ходят парами, мы получаем подтверждение давно появившимся слухам о том, что де Голль, находящийся с официальным визитом в СССР для подписания договора о дружбе со Сталиным, навестит «Нормандию – Неман» на фронте. В последний раз я видел генерала в сентябре 1940-го на рейде Фритауна, когда он поднялся на борт «Пеннланда», чтобы сообщить нам о присоединении Чада к «Свободной Франции». С тех пор прошло больше четырех лет…

Мрачное настроение, одолевавшее всех на аэродроме в последние недели, развеялось, будто на нас дохнул вольный ветер, и на лицах расцвели улыбки, несмотря на холода. Теперь мы только и говорим, что о приезде де Голля, даже за партиями в покер. Служба тылового обеспечения запасается провизией к этому важному дню. Наши берлоги отдраены и блистают чистотой. Каждый день мы совершаем тренировочные полеты, выстраиваясь в лотарингский крест, чтобы оказать генералу достойный прием.

Но 6 декабря программа неожиданно меняется, мы получаем контрприказ. Из-за плохих погодных условий де Голль не приедет к нам. Это мы поедем к нему в Москву.