Дмитрий Казаков
КРОВЬ НА СНЕГУ
Беда пришла на Дятловы горы в самом начале зимы, когда выпал первый снег.
Шолох в тот день собрался на охоту, и за околицей, у тропки, что ведет в лес по краю поля, обнаружил волчьи следы — необычайно крупные, петлявшие так, словно зверь что-то вынюхивал.
Тогда он не придал этому значения, и только вечером, вернувшись с добычей, узнал, что пропал младший сын вдовы Зорицы.
— Не так просто дело, — сказал Олег, всей весью признававшийся за старшего, когда Шолох рассказал о следах. — Отрок крепкий, двенадцать зим, обычному зверю бы не дался. Пойдем, посмотрим.
Очень давно, будучи молодым, Олег служил князю Владимиру, плавал за моря, видел чудеса Царьграда.
Именно по его слову речку, протекавшую рядом с местом, выбранным для поселения, назвали Почайной. «На Киев немного похоже», — сказал он почти двадцать пять лет назад, когда они только что прибыли на Дятловы горы.
А бежали они от того же князя Владимира, прозванного Отступником, отринувшего отеческих богов, предавшего их огню, мечу и речным волнам. Ушли из Ростова Великого, вниз по Оке, в земли дикие, чтобы скрыться от тиунов и наместников, от жрецов греческих в черных одеждах.
Десять семей, решивших держаться старой веры — достаточно, чтобы создать новую весь.
Шолоху тогда не было и двадцати, но он помнил все так, словно произошло это вчера. И еще бы не помнить, из родного города отправиться неведомо куда, в чащобы, где редко-редко встречаются поселения волжской чуди, а властвуют медведи с лешими и мавками, а то и кто похуже.
С чудью удалось поладить, отстроились, обжились…
— Пойдем, — согласился Шолох, и они вдвоем зашагали туда, где он утром видел следы.
Растревоженная исчезновением весь осталась позади.
Олег следы умел читать чуть хуже Шолоха, зато с оружием управлялся ловчее, будь то лук, топор или рогатина, а дома хранил настоящий меч из царьградской стали, память о княжьей службе.
Судя по отпечаткам, хищник был чуть не с теленка и бежал следом за отлучившимся за околицу пареньком.
— Ящер его забери, куда он поперся-то? Зачем? — спросил Олег, когда стало ясно, что они движутся через лес точно на юг.
В той стороне сейчас, зимней порой, делать нечего.
— Словно его на веревке тащили, — шагавший впереди Шолох остановился, принюхался.
Пахло кровью, причем свежей, пролитой только что, и впереди, на небольшой поляне все было в красных брызгах — стволы деревьев, спустившиеся к самой земле ветки молодой елочки, и свежий снег.
Тут след обрывался, и человеческий, и звериный.
Они облазили все, чуть ли не носами вскопали каждый вершок, но не отыскали ничего — словно огромный волк загрыз отрока, а после этого улетел вместе с ним, не оставив ни костей, ни обрывков одежды.
— Оборони нас Перун, — пробормотал Олег, когда стало ясно, что они ничего не найдут.
— Его помощь не помешает. — Шолох вздохнул, осенил себя знаком Рода.
В этих лесах, что тянутся на тысячи верст, можно встретить кого угодно, отродья Чернобога выползают из тайных берлог, крадутся в чащобе лесные духи, древние и кровожадные. Только мудрейший из волхвов разберет, что за тварь погубила отрока из их веси, да только где взять такого волхва?
Остается надеяться на богов.
Следующим утром принесли жертву — на Перуновой горке, что по другую сторону Почайны. Зарезали теленка, обрызгали кровью идол Владыки Молний а губы его намазали сладким жиром.
— Услышь нас, владыка! — возгласил Ясень, старейший из мужчин веси, кому по обычаю и положено приносить жертвы богам, и вскинул к небесам окровавленный нож.
Пусть осень на дворе, и двери Ирия закрыты до весны, но молитвы все равно должны доходить…
Ведь как же иначе?
* * *
То, что жертва не помогла, стало ясно через седмицу, когда чуть ли не все жители веси увидели стоявшую на опушке женскую фигуру, громадную и темную, внушающую страх. А тем же вечером прямо за околицей нашли труп Ясеня — белый-белый и вес высушенный, совершенно обескровленный.
На морщинистом лице застыл ужас, а пальцы рук были обгрызены.
— Вот так пакость, — сказал мрачный, как грозовая туча, Олег. — Что делать будем?
— Это все чудь проклятая! — завопила одна из баб, сбежавшихся туда, где нашли тело. — Лесовики! Они против нас злоумышляют давно! Завистники проклятые! Напасть на них, дома сжечь!
— Отомстить! Отомстить! — заорали с разных сторон.
— Цыц! — прикрикнул Олег, и толпа затихла. — Нечего болтать, а ну разошлись! Останься ты, Шолох, и ты, Горазд…
Этот мало того, что кузнец, и силой поспорит с велетом, так еще и умом не обижен.
— Всякий глотку драть готов, да только не верю я, что к этому чудь причастна, — сказал Олег, когда они остались втроем.
«И то верно, — подумал Шолох. — Если бы хотели лесовики нас извести, давно бы это сделали, а не стали бы ждать двадцать лет. Да и без колдовства обошлись бы, навалились всем племенем… сколько их там народу? Это в ближайшем поселке не больше, чем нас, а всего с тысячу выйдет, не меньше. Задавили бы числом, и все дела».
— А то, — прогудел кузнец. — Если война, то все здесь и ляжем…
— Но к чуди сходить стоит, — подал голос Шолох. — Они тут испокон веку живут. Всякую тварь знают. У нас-то волхва нет, а у них колдун есть, может он чего посоветует. Как мыслите?
— Боги помогают тем, кто сам себе помогает, — решительно сказал Олег. — Завтра. Ты же, Горазд, посмотри, что там у тебя в кузнице из железа есть, и по хатам надо будет поискать.
Всякому известно, что нечисть, даже самая могучая, бегает благородного металла.
— Посмотрю… подковы, все прочее над дверьми развесим. — Горазд огладил бороду. — Еще это, можно баб в плуг… борозду вокруг веси…
Мысль здравая, да только снег уже лег, и земля промерзла, вряд ли что выйдет.
Но Шолох сомнений высказывать не стал — говорунов и без него хватает, а вот на дело немногие способны.
В гости к чуди отправились следующим утром, едва рассвело — вдоль Волги, но не спускаясь к реке, туда где ниже по течению прячется в чащобе деревушке рода Дятла. Именно от обитавших тут издавна лесовиков холмы при устье Оки и получили свое название.
Олег для солидности опоясался мечом, и прихватил Шолоха.
Хозяева встретили чужаков версты за две до свои: жилищ — скрипнул снег под ногой, качнулись ело вые лапы, и между двумя деревьями, где только что никого не было, встал мужчина.
Высокий, плечистый, хоть и не молодой, блестя быстрые, внимательные глаза. Одежда из шку украшена бисером, до земли свисает плащ из медведя, в руке — рогатина, на поясе длинный нож.
— Мир тебе, — сказал Олег на языке чуди.
Если хочешь выжить в этих местах, ты должен знать это наречие.
— Мир тебе, — повторил Шолох, гадая, с какой это стати сам глава рода Дятла вышел к ним?
Согласно законам вежества он должен ждать гостей в поселке, а навстречу отправить одного из молодых охотников.
— Здравствуйте, — ответил вождь, откликавшийся на имя Девай.
Он использовал, как и положено, речь гостей, и сейчас должен спросить о том, легок ли был их путь, как обстоят дела в веси, здоровы ли жены и дети, доброй ли была осенняя охота…
Но беседа пошла совсем не так.
— Отец велел передать, что вам незачем ходить к нему, — заявил Девай мрачно.
«Отцом» у чуди называется колдун, он же жрец лесных богов.
— Незачем? — На лице Олега поднялись русые брови.
— Да, — сказал вождь. — Он велел передать, что проснулась Вирь-ава, Лесная Мать. Он велел передать, что не хочет привлекать ее внимание к нам, и ничем не может помочь. Велел передать, что чарами убить ее невозможно, что…
Девай говорил спокойно, но непреклонно и холодно.
Шолоха его речи не радовали, но колдуна чуди он вполне понимал — своя хата с краю, а рубаха ближе к телу; а если беда пришла к соседям, так радуйся и благодари богов. Только вот боги почему-то редко воздают за подобное, и беда рано или поздно является уже к тебе.
Забыл об этом Отец рода Дятла или решил, что его это не касается?
Вождь замолчал.
«Наверняка ждет, что мы примемся спорить, а то и на колени упадем, в ноги поклонимся, — подумал Шолох. — Вот только шиш тебе, рожа чудская… не на тех напал, видит Род!»
— Хорошо, попробуем справиться сами, — сказал Олег, и они пошли обратно.
* * *
Весь обвели бороздой в день Ярилы Зимнего, когда прославляется в небесах сын Сварога, победивший чудовищного змея…
Твердая земля сопротивлялась плугу, и потратили целый день, а он в это время года короток. Над входами в дома развесили подковы, куски старого железа, что нашлись в кузнице у Горазда, а тропинки перегородили накрест положенными друг на друга вилами.
Человек перешагнет и не заметит, а нечисти пути нет.
В лес по одному не ходили, даже опытные охотники, сильные мужики, всегда по двое, по трое. Детей все время держали под приглядом, да и бабы друг за другом присматривали — всякому известно, что женскую душу заморочить куда легче, особенно если оставить ее без поддержки.
Вирь-ава была рядом, кружила около веси, всех мучили тяжелые, дурные сны. Вместе с ночным мраком накатывала дурнота, хотелось бросить все и брести куда глаза глядят.
Темная женщина больше не появлялась, но Шолох однажды видел огромную росомаху с черной как уголь шкурой. Дважды натыкался на следы, сначала вновь на волчьи, а затем и вовсе не понял на чьи — вроде как лесной кот, да только никогда не видывали в волжских лесах котов таких размеров!
Никому не рассказал, кроме Олега, — нечего народ пугать, и так все трясутся.
Про то, чем кончился их поход к соседям, они тоже промолчали, сообщили только, что помощи не будет.
Бушевали метели, то усиливались, то слабели морозы, изредка приходили оттепели. День катился за днем, и вот уже седмица осталась до Таусеня, а там, глядишь, и новое Солнце родится, свет начнет прибывать по зернышку, повернет на весну, и станет полегче.
И как-то притерпелись вроде, привыкли… человек такая тварь, живучая.
В тот день Шолох вышел из хаты поздно — возился с новыми лыжами, подгонял под ногу. А когда выбрался на свет, то увидел, как мимо — а он жил на самой околице — бредет Уйка, молодуха из семьи Горазда.
Хоть и холодно, а полушубок расстегнут, а лицо мечтательное, словно на свиданку собралась.
— Ты куда? — окликнул Шолох, но баба его словно не услышала.
Он шагнул с крыльца, и тут она побежала…
— Стой! — крикнул Шолох и рванул следом — схватить, удержать глупую, поддавшуюся чарам Лесной Матери!
Молодуха танцующим шагом переступила валявшиеся на снегу скрещенные вилы, и в этот момент Шолох догнал ее. Схватил за ворот, но тут в уши грянул издевательский хохот, в лицо ударил неведомо откуда взявшийся снежный вихрь.
Проморгался и обнаружил, что в руке ничего, а к лесу удирает гривастый волчина и несет Уйку в пасти так легко, словно она вовсе ничего не весит!
— Стой, падаль! — Шолох побежал вперед, забыв о том, что у него нет оружия, что он один.
Но споткнулся на ровном месте, затем провалился в сугроб, а когда вылез, то зверя и след простыл. А сзади, из веси уже понесся надрывный плач — бабы сообразили, что недоглядели, что молодуху, поддавшуюся темным чарам, никто не остановил.
И Вирь-ава получила новую жертву.
Прибежали запыхавшиеся мужики, все с оружием, они двинулись по следу, но нашли то же самое, что и в первый раз — пятна крови на снегу, и более ничего, ни одежды, ни костей, будто Лесная Мать проглотила Уйку целиком.
— Так она всех перетаскает, — сказал Шолох, когда зашагали обратно.
Чувствовал себя виноватым — выйди на крыльцо чуть раньше, мог бы перехватить бабу, задержать.
— Не дадим, — отозвался Олег, мрачно сжимавший кулаки. — Поймаем мы ее…
— Но как? Как? — воскликнул Заяц, мелкий и суетливый мужичонка, но большой мастер во всяком ремесле.
— А как медведя ловят? В капкан. На приманку.
* * *
Западню начали готовить на следующий же день.
Пусть никто не ведает, что такое и откуда взялась Вирь-ава, но о повадках хищника любой охотник все знает, ну а нечисть, несмотря на ум и колдовское умение, все же не больше чем кровожадный зверь.
Выбрали место для засады — на самом берегу По-чайны, где с одной стороны крутой склон, а с другой река. Затем Горазд из того серебра, что нашли в веси, изготовил наконечники для стрел.
— Всего два вышло, — сказал он, вручая их Олегу. — Не промахнитесь.
— Не промахнемся, — пообещал бывший дружинник.
Серебро против нечисти еще лучше, чем добрая сталь, оно для всех детей Чернобога что сильнейший яд, хотя обычная отрава, смертельная для человека, на них не подействует.
После этого стало ясно, что идти придется вдвоем, не больше, но оно и к лучшему — много народу спрятать трудно, а лишние только спугнут нечисть и вообще будут под ногами мешаться.
Шолох выстругал древки для стрел, насадил перья, выбирая те, что с правого крыла селезня — известно, что стрела с такими перьями летит дальше, бьет точнее и сильнее. Осмотрел луки — свой и Олега, и каждый смазал заново, отобрал по две надежных тетивы.
Определили лежки, где засесть самим, чтобы остаться незамеченными.
Вирь-ава не должна быть всемогущей, и ее можно обвести вокруг пальца… ну а если же нет, то только и остается, что спрятаться в домах и молиться богам, чтобы напасть отступила.
Настала пора решить насчет приманки.
Несколько дней думали и колебались, даже спорили, собравшись втроем в кузнице Горазда, где никто не помешает, просто так не сунется, и в конце концов Олег предложил Искрена, собственного младшего сына.
— Если кем и рисковать, то моей кровью, — сказал он. — Если что, Род благословил меня множеством детей, еще на развод останется… Ну и парень он шустрый, крепкий, если что, не растеряется… дадим ему все амулеты, что есть в веси, глядишь, помогут не поддаться чарам.
Говорил бывший дружинник без привычной уверенности, и видно было, что слова даются ему тяжело.
— Если ты порешил, то так и быть, — сказал Шолох, с содроганием думая, что могли выбрать и его Ратмира. — Но надо бы и самого отрока спросить, плохо в таком деле неволить, пусть даже недоросля.
Олег нахмурился, наверняка хотел напомнить, что волен в собственной крови, но смолчал.
Ну а Искрен, когда его привели в кузницу и объяснили, что от него хотят, отца не подвел. Серые глаза отрока загорелись, щеки разрумянились, и он воскликнул, радостно улыбаясь и сжимая кулаки:
— Я готов! Готов, видит Род!
— Вот и славно, — пробормотал Олег, за показной бодростью скрывая тревогу.
* * *
«Охоту» назначили на канун Таусеня.
Самый короткий день в году, за ним — длинная ночь, а со следующего утра свет уже прибудет, почти незаметно, на воробьиный скок, а сила зимней тьмы умалится. Вечером начнется праздник, на столы поставят все лучшее, что есть в хате, и обязательно круглые пироги, изображающие Солнце, что сегодня родится в небесах…
Все знают этот день, все его отмечают: варяги, чьи ладьи изредка появляются на Волге, называют его Йо-лем, черные жрецы с крестами, пришедшие из Царь-града, именуют Рождеством.
И в веси на Дятловых горах он будет либо веселым, если они преуспеют, либо…
Но о неудаче Шолоху даже думать не хотелось.
Он покинул дом ранним утром, поцеловав на прощание жену — так крепко, как давно не целовал. Двинулся в чащу один, прихватив лыжи, лук и все прочее, что нужно для охоты, и положив в тул стрелу с серебряным наконечником.
Другую возьмет Олег.
Пошел, не таясь, все равно Вирь-ава его заметит, но вот напасть вряд ли рискнет — мужик сильный, здоровый, ей не по зубам. За самой околицей почувствовал, как навалилось темное одурение, но стоило взяться за рукоять висевшего на поясе железного ножа, как стало легче.
А затем Лесная Мать и вовсе потеряла к Шолоху интерес, осталась караулить более легкую добычу.
Он же дал здоровенного крюка и вышел к Почайне только к полудню, причем в нескольких верстах от веси. Зашагал обратно очень медленно, останавливаясь после каждого шага — спешить некуда, а нашуметь нельзя.
Показался знакомый спуск от веси к речке, где все бегали за водой, и тут Шолох вообще замер. Простоял неподвижно долгое время, вслушиваясь в каждый птичий крик, во всякий шорох, а уж к месту засады и вовсе добрался едва не ползком… слава богам, Вирь-авы рядом, похоже, нет.
Олега не видно, но тот должен занять место с другой стороны от тропинки, ближе к Оке.
Ясное с утра небо затянуло тучами, повалил снег, не особенно густой, но большими хлопьями. А когда начало темнеть, Шолох уловил шаги, а затем и увидел спускающегося к Почайне Искрена.
Шел отрок спокойно, по сторонам не глядел, страха не показывал.
Шолох глубоко вздохнул и торопливо натянул тетиву на лук — раньше держал в мешочке на поясе, чтобы не отсырела. Вытащил стрелу, ту самую, с серебряным наконечником, уловил еле заметное колыхание ветвей там, где должен прятаться Олег… отлично, тот на месте.
Искрен спустился к воде, нагнулся к проруби, чтобы обмакнуть в нее ведерко.
Столб из снега закрутился рядом с ним, из него выступила черная женская фигура. Выставила необычайно длинные руки, человеческая голова начала меняться, превращаться в волчью…
Шолох отвел руку с тетивой к плечу, прицелился.
Вирь-ава дотронулась до Искрена, и тут выпущенная Олегом стрела ударила ее в плечо. Вонзилась на несколько вершков, нечисть развернуло боком, полный ярости вой пронесся над Почайной.
Шолох спустил тетиву.
Он попал туда, куда хотел — прямо под вскинутую руку, чтобы стрела пробила легкое, застряла в ребрах. Освободившийся от чар Искрен колобком откатился в сторону, в ладони его блеснул нож.
Затрещали ветви, из засады выскочил Олег с мечом в руке.
Отбросивший лук и схватившийся за рогатину Шолох отстал от него всего на мгновение.
Вирь-ава корчилась, пытаясь обеими руками выдернуть первую стрелу, но стояла на месте, и в сгущающихся сумерках ее было хорошо видно — высокая, с длинными темными волосами, в платье до земли и в странной, увенчанной капюшоном накидке из тысяч белесых камушков.
Подбежав ближе, Шолох понял, что это кости — фаланги пальцев, кусочки черепов мужчин и женщин, всех, кто стал жертвой Лесной Матери за… неведомо сколько лет.
— Назад! Уходи! — крикнул Олег сыну, и Вирь-ава повернулась в их сторону.
Зашипела бешеной кошкой, выгибая спину, распахнула по-нелюдски огромный рот. Но ни напасть, ни сменить облик не подумала — вонзившееся в плоть серебро лишало нечисть сил, — а обратилась в бегство.
Перескочила Почайну и устремилась к Оке, глубоко проваливаясь в снег.
«Сколько же она весит?» — успел подумать Шолох.
Под ногами затрещал лед, выругался поскользнувшийся Олег, и они помчались следом. Нужно догнать Вирь-аву сейчас, пока она слаба и уязвима, догнать и убить… другого шанса они не получат.
Что-то кричавший вслед Искрен остался далеко позади, впереди открылась скованная льдом Ока, но нечисть не захотела выскочить на берег, свернула вверх по течению.
Шолох хрипел, пот тек по лицу, но он видел, что понемногу настигает Лесную Мать, и это придавало сил. Хрустел под ногами снег, мимо проносились деревья, норовили ткнуть ветками в глаза, зацепить за плечо.
Вылетели на поляну, в центре которой высилась громадная ель с темной хвоей.
Вирь-ава замешкалась на миг, точно решая, куда направиться дальше, и Олег добавил хода. Вытянулся в прыжке, кончик меча чиркнул по костяной накидке, та с мерзостным шорохом соскользнула с плеч нечисти… но наземь не упала, а взлетела, подобно диковинной птице.
Закружилась вокруг исполинского дерева, встряхивая полами, точно крыльями.
Вирь-ава замерла, глядя вверх, а Олег ударил еще раз, прямо в спину, чтобы поразить сердце, если оно есть у такой твари. Железный меч вспорол плоть нечисти так же легко, как и человеческую, кровь брызнула во все стороны, Шолох ощутил, как на лицо падают теплые капли.
Лесная Мать рухнула навзничь, разбросав руки.
Накидка спикировала к ней, повисла невысоко, и над телом встала облаченная в нее темная женская фигура — тень, душа Вирь-авы. Вспыхнули синим огнем глаза, открылся черный провал рта, и раздался странно произносивший слова чудского языка, не совсем человеческий голос.
— Глупые смертные! Так просто меня не одолеть! Через год придет такой же темный день, и я вернусь!.. Снова восстану, и буду делать это тысячу лет, до тех пор, пока потомки ваши останутся на этой земле!
Облик тени постоянно менялся, она становилась то дряхлой старухой, то девчонкой с огромными глазами, то зрелой женщиной в длинном платье.
Труп истлевал на глазах, гниющая плоть отваливалась от скелета, превращалась в вонючую слизь. Та пузырилась и шипела, как жир на огне, а обнажившийся костяк темнел и с треском разваливался на куски… вот распался на части череп, вот на снегу осталась горстка черного пепла.
К этому моменту голос Вирь-авы ослабел, превратился в неразборчивый шепот.
— Сгинь, разрази тебя Перун! — воскликнул Шолох и ткнул рогатиной в горло тени.
Понимал, что делает глупость, что вряд ли повредит душе лесной нечисти, но удержаться не смог.
Громогласный стон пронесся среди деревьев, горевшие злым огнем глаза погасли. Огромная ель заскрипела, засучила ветвями, будто собираясь сойти с места, полетел с них снег, а в следующий момент Вирь-ава сгинула.
Остались на сугробах пятна крови, в вечерних сумерках казавшиеся черными.
— Неужели все? — проговорил Шолох, вытирая с лица пот и кровь. — Что она там?.. Тысячу лет пообещала? В самую длинную ночь?
— Это не страшно, лишь бы не так, как было, — сказал Олег, убирая меч в ножны. — Кроме того, сыновей мы крепких породили, и внуки, глядишь, тоже не оплошают.
— И за тьмой всегда приходит свет, — добавил Шолох, и они зашагали вдоль берега Оки, обратно к Почайне, к деревне, где все ждут их возвращения и где скоро начнут отмечать великий праздник Таусень.
