Глава 35

– Эвелет? – удивилась доктор Джейн Талко, с улыбкой распахивая дверь своего кабинета. – Входите. Рада снова вас видеть. Прошу прощения за кипы бумаг.

Эвви вошла в комнату, стены которой были окрашены в бежево-голубые успокаивающие тона, чувствуя, как колотится ее сердце. Оно билось так быстро, что Эвви подумала, что может упасть в обморок. Она опустилась на диван и попыталась, несмотря ни на что, улыбнуться разумной улыбкой без гримасы придурковатости.

– Я тоже рада вас видеть, – произнесла она наконец так спокойно, как только могла, и невольно улыбнулась. Диссонанс с тем, что происходило у нее внутри, и вызвал эту улыбку.

– Итак, – сказала справившаяся с первым удивлением доктор Талко, усаживаясь в свое кресло. – Давно не виделись. Для начала расскажи мне, что у тебя происходит.

Удивительным для Эвви стало не то, что она заплакала – в последние четыре дня она постоянно время от времени плакала, а то, что она заплакала так быстро.

– Черт, – прошептала она себе под нос.

– Салфетки на столе, – подсказала врач. – Сделай пару глубоких вдохов.

Эвви промокнула глаза, с трудом медленно выдохнула и сосредоточила взгляд на картине с чайками, висевшей на стене за креслом доктора.

– Я чувствую, что уже плохо справляюсь со всем этим.

– Ты прекрасно справляешься, – возразила ей доктор Талко.

– Что, сразу начинаю плакать, как только сажусь?

– У меня люди по полгода плачут, – сообщила доктор, после чего Эвви почувствовала, как ее глаза медленно расширяются от удивления. – Нет, возможно, это не твой случай.

– Я не знаю, что говорить, как просить о помощи и что дальше.

– А что заставило тебя снять трубку и позвонить мне?

Доктор Талко элегантно держала в руках серебряную ручку, слегка вращая ее между пальцами.

– Я в кухне что-то уронила. И не знаю, что случилось, но я… просто отключилась. Наверное, я думала тогда, что схожу с ума. Или что-то менее серьезное, но все равно очень впечатляющее.

Она рассказала о рисе с повидлом и о том, как словно со стороны слышала свой плач. Когда она описала это, то поняла, что, рассказанное сейчас, оно звучало столь же странно, как и тогда, когда происходило. Если голова действительно была домом, в котором живут, то Эвви все больше и больше боялась, что, пройдя по нему и топнув по половицам, она разрушит его. Балки задребезжат, и все рухнет прямо на бетонную плиту.

– Когда я очнулась, то обнаружила, что сижу на полу кухни и рыдаю, наверное из-за необходимости убирать все, что пролила. И как я уже сказала, это заставило меня думать, что я сошла с ума. Это просто показалось мне ненормальным.

– Об этом я ничего не знаю, – начала ей доктор Талко. – Когда мы разговаривали в прошлый раз, я сказала тебе, что в твоей ситуации большинству людей понадобилась бы помощь. Напомни мне, как давно умер твой муж.

– Почти два года назад, – покачав головой, ответила Эвелет. – Да, через пару недель будет ровно два года. – Она тут же почувствовала себя обманщицей, поскольку позволила этому доктору обращаться с ней так, словно она скорбит. – Я также только что закончила отношения, в которых некоторое время была. И, возможно, я еще порвала отношения со своей матерью. Я не уверена, что несчастный случай с моим мужем – это что неправильное, несправедливое.

– Ты же знаешь, что в мире нет чего-либо однозначно неправильного.

– Вы не видели меня на полу моей кухни.

Доктор Талко улыбнулась:

– Ты будешь шокирована, узнав, сколько людей говорят мне, что они пережили рак или развод или что их дом сгорел дотла, а потом они потеряли ключи или у них кончился кофе, или собака сжевала туфлю, и поэтому они разваливаются на куски. Это просто оскорбление для меня.

– Я чувствую… – это было все, что смогла выдавить из себя Эвви. Затем она замолчала и посмотрела в окно, на пол. Она ждала, что доктор Талко начнет говорить сама и поведет ее за собой. Но наступившая тишина была не просто ее неловким молчанием. Она стала их совместным молчанием. Наконец Эвви прочистила горло и сжала кулак.

– Я все время говорю сама себе: «Возьми себя в руки. Ты не голодаешь, и у тебя есть друзья, просто… возьми себя в руки».

Доктор Талко постучала пальцами по столу:

– А ты знаешь, что можно удалить самому себе зубы плоскогубцами?

Эвви непонимающе посмотрела на нее.

– Да ладно! – опешила она. Это было совсем не тем, что она ожидала услышать.

– Нет, конечно же нет. Хотя если у кого-то плохой зуб, то он может взять плоскогубцы, вставить их туда и потянуть так сильно, как сможет. Но стала ли бы ты так действовать?

– Это похоже на вопрос с подвохом.

– Пусть с подвохом, но все же.

– Нет, я не думаю, что смогу вырвать свой собственный зуб плоскогубцами.

– Это то, что я всегда говорю людям на терапии. Вопрос не в том, сможете ли вы сделать это сами. Дурацкое дело не хитрое. Но это может быть и опаснее, и сложнее, чем у стоматолога. Попытка вытащить себя из болота – это те же зубные плоскогубцы психического здоровья.

Эвелет вспомнила, как Моника говорила, что метафоры о психическом здоровье очень разнообразны. Это заставило ее улыбнуться. Врач приняла эту улыбку как знак идти дальше.

– Эвви, это лишь подсказка, которая поможет тебе решиться на борьбу с проблемами, а они, судя по тому, что ты рассказала за последние пять минут, имеются. Но выбор тебе придется сделать самой.

– Значит, вы считаете меня кандидатом на терапию.

– О, практически все являются кандидатами на терапию, включая меня саму. Вопрос в том, хочешь ли ты попробовать? Ты хочешь поговорить о себе?

Эвви кивнула:

– Да.

Свой дом на улице Бэнкрофт Эвви выставила на продажу. Покупатели нашлись быстро, поскольку Эвелет разрешила своему риелтору выбросить из дома половину того, что в нем было. Это сделало его еще больше и еще светлее. Они заменили ковер в гостиной, и все остатки пятен ее крови от разбитого Тимом стакана торжественно ушли в мусорку через переднюю дверь. В последний раз она лежала на полу в квартире, упираясь ладонями в пол. Она так скучала по Дину, что у нее просто кружилась голова. А потом Эвелет собрала вещи и уехала. Пару месяцев она жила со своим отцом и искала новое место.

Свой новый дом она выбрала уже в холодный осенний день. В тот день, когда погода заставила ее достать из кладовки куртку потеплее. Бетси, ее агент по недвижимости, повезла Эвви на квадратной красной машинке по короткому мосту от Калькассета до острова Кеттл-Бей. Застройка острова состояла в основном из небольших коттеджей с одной или двумя спальнями. Некоторые из них сдавались летом в аренду.

– Я думаю, этот тебе понравится, – заверила Бетси. – Я сразу подумала о тебе, как только увидела его. Он небольшой, но смотрит прямо на воду.

Это был дом с собственным именем – Кеттлвуд, как его тут называли. Когда Эвви открыла дверь, она увидела в углу дровяную печь, а также дешевый и прочный ковер, который считался обычным делом в съемных домах. Видавшая виды дорожка шла из кухни в жилую комнату, а затем и в гостиную с видом на гавань. Большая часть водной стороны дома имела панорамные окна, за которыми виднелась небольшая терраса. Впрочем, она была достаточно большой для пары шезлонгов и еще угольного гриля. Кухня оказалась маленькой, и Эвви поняла, что ей придется установить свое газовое оборудование. Но печь в доме сохранилась еще крепкой, а крыша недавно прошла проверку. Когда ее отец приехал сюда и обошел все вокруг, он заявил: «Да, Эвелет похоже, это хорошая идея».

Прежде чем окончательно опустошить дом на улице Бэнкрофта, Эвви пригласила туда Лилу, маму Тима, чтобы та посмотрела и решила, есть ли что-нибудь, что она хотела бы взять на память. Лила рассеянно бродила по дому, и Эвви понимала, что она сейчас видит Тима. Кем бы он ни был, для нее Тим прежде всего оставался сыном.

– Иногда я все еще не могу в это поверить, – наконец сказала Лила. – Это так печально.

Эвви даже не знала, что именно она имела в виду. Здесь все было пропитано грустью, здесь царил дух печали. Печаль, как полтергейст, жила в этих стенах, и пришло время бежать отсюда. Через час, выпив чашку кофе и поболтав о стипендии в школе в честь Тимоти и о работе, которую Эвви предстояло проделать в Кеттлвуде, Лила на прощание сказала:

– Я надеюсь, что на новом месте ты будешь так же счастлива, как и здесь.

Эвви снова обняла Лилу и притворилась, что хочет того же. Она чувствовала себя так, словно бросила плату за талисман в карман, передав его кому-то, кому он мог бы принести какую-то пользу. Эвви словно возвращала Лиле смерть Тима, чтобы горевала она. Однажды Эвви уже сделала так, отдав рубашки Тима Гудвилу. Сейчас Эвви почувствовала себя так, как чувствовала, когда наконец развела огонь в камине и сожгла коробку с квитанциями и корешками билетов Тима, а его флеш-карты из колледжа выбросила.

Пока Эвелет ждала переезда, она позвонила Нонне и сумела поймать ее между занятиями.

– Нонна, это Эвви Дрейк. Мне так жаль, что прошло так много времени. У меня было много дел. Я должна была позвонить раньше.

– Что ж, я рада тебя слышать, – ответила ей Нонна. – Я уже собиралась сдаться и позвонить кому-нибудь, кто не так хорош, как ты.

Они говорили не о соболезнованиях или сожалениях прошлого. Они говорили не о Тиме, потому что Нонна его не знала и ей было все равно. Не говорили они и о Дине, потому что она не следила за бейсболом. Она знала только Эвви. Она знала только ее работу, а не ее семью, добрые дела, птиц со сломанными лапками, которых Эв пыталась спасти. Только ее работу.

Они договорились о сотрудничестве в подготовке книги, посвященной изучению последствий промышленного рыболовства и изменения климата для ловцов омаров в штате Мэн. Работу предполагалось начать в апреле. Нонна прислала ей новый диктофон, бутылку шампанского и записку «Мы сделаем большую работу вместе. Спасибо», а Энди пригласил ее на ужин, чтобы отпраздновать начало нового дела.

В День благодарения ее отец торжественно разрезал индейку, и когда пришла пора оповестить всех, за что он благодарен, он заявил, что благодарен за свою дочь «и все, что она делает каждый день, чтобы заставлять меня так гордиться ею, хотя она и потеряла так много». И это было только начало речи. Может быть, когда-нибудь она расскажет ему о синем чемодане и синяке на спине. Но доктор Талко заверила ее, что она не должна этого делать, если только не захочет сама. «Тебе не в чем признаваться», – заверила доктор.

На Рождество Энди и Моника подарили ей подарочный сертификат на целый день в спа-салоне в курортном Бар-Харборе. Когда она открыла его в их доме рождественским утром, Моника наклонилась к ней и сказала: «Мы можем поехать вместе, если ты не против». Эвви не возражала. Так в один из январских дней они попали на массаж, Эвви глубоко и блаженно дышала, а женщина-оператор растягивала горячую глиняную маску на ее спине и плечах. Но когда спа-оператор убрала часть ее волос, чтобы ненароком их не испачкать, Эвви ахнула, пораженная чувственным воспоминанием о том, как Дин нежно раздвигал ее волосы пальцами. У нее даже защипало глаза от слез.

В феврале Эвви переехала в Кеттлвуд, а неделю спустя отправилась в «Грозовую лапу», приют для собак в Томастоне, который ей порекомендовала Диана Марстен. Эвви подошла к столу и сказала: «Я думаю, что мне в новом доме нужна собака». Женщина за стойкой регистрации широко улыбнулась.

Зайдя в небольшой домик приюта, который она по привычке называла дорминаторием, Эвви прошла в маленькую комнату, которую ей указали. Там коричневый щенок с большими лапами таскал по полу плюшевый бейсбольный мяч размером с его голову. Она громко рассмеялась и наклонилась к нему.

– Эй, привет, приятель.

Щенок пошел к ней, не выпуская мяча из пасти. Не сводя с нее глаз, он прорычал: «Р-р-р-р».

Эвви села на пол. Щенок бросил бейсбольный мяч и полностью посвятил себя другой игре: теперь он, казалось, пытался коснуться своим влажным носом каждой части лица Эвви, не в силах пока перепрыгнуть через нее. Эвви продолжала говорить с ним, чувствуя его мягкое природное пальто на своих ладонях, смеясь, когда он, падая, но все еще виляя всем задом, попытался заползти на ее согнутые колени.

Четыре дня спустя она лежала на полу уже своего дома на острове со щенком, вытянувшимся на ее груди, а сама потирала ему уши и смотрела, как лениво закрываются его сонные, лунатические глаза.

Эвви жила в новом доме уже нескольких недель, когда в одну из ночей, не хуже и не лучше любой другой ночи, она решила подключить динамики, которые купила у своего друга Энди. Акустическая система была полностью беспроводной, с длинной звуковой панелью в гостиной и меньшими для кухни и спальни. Она подключила все это к своему телефону и когда нажала Play, аж подпрыгнула. Пес также подпрыгнул, и его уши встали торчком, как у кенгуру. Она потянулась к ручке регулировки громкости, но остановилась, забавляясь ощущением в своих стопах, обтянутых тонкими носками и гудящих от вибрации пола.

Ближайший сосед если и был, то не близко. Никто не спал наверху, не пытался сделать телефонный звонок, не работал. Поэтому она с минуту постояла, позволив ступням насладиться вибрацией. Эвви подошла к стене, положила на нее руку и, тоже почувствовав вибрацию, засмеялась. Одни звуки казались ей густыми и округлыми под ладонью, а другие – острыми и легкими. Она подошла к окну и наклонилась к нему. Там, где отражался свет, она увидела, что стекло тоже слегка дрожит. Она положила свою пятерню на прохладное стекло. Когда бас загремел, он начал щекотать ее кожу. Отодвинувшись от окна, Эвви увидела жирный отпечаток ладони, похожий на следы призрака, и вдруг поняла, что ее окно явно в пыли.

Эвви начала подпрыгивать на носках в такт того, что теперь казалось ей пульсом всего дома. Щенок Вебстер понял, что сейчас самое время для игр, поэтому подбежал к ней и застыл в выразительной позе, вытянув передние лапы и подняв заднюю часть туловища.

– Щенячий танец! – приказала ему Эвви и сама первой отплясала твист, подавая пример для своей маленькой коричневой собачки, которая мела хвостом по земле и подлаивала. Затем Эвелет проплыла на кухню, где начала солировать на воображаемом пианино, проводя пальцами по потрепанной ламинированной столешнице.

Не желая долго задерживаться на однообразных движениях, она пронеслась по коридору из кухни в спальню, где упала на кровать и, размахивая руками, выкрикивала последний припев. Когда отзвучала последняя нота, она закрыла глаза и почувствовала, как влажный нос уткнулся ей в лоб. Эвви вышла из задумчивости и увидела, что Вебстер пытается забраться ей на грудь.

Эвви села и почесала собаку за ушами. Ее лицо было горячим и липким от пота, она совсем запыхалась, она радовалась, что никому ничего не должна.