Редко какой переводной роман имеет такую устойчивую репутацию еще до выхода по-русски: все, абсолютно все - и читавшие в оригинале, и ограничившиеся прочтением западных обзоров и рецензий - упорно говорили о «Маленькой жизни» Ханьи Янагихары как о романе выдающемся и даже потрясающем, но при этом невыносимо тяжелом, мрачном и душераздирающем. Пожалуй, обе эти характеристики не лишены смысла, однако вторая определенно нуждается в пояснениях и дополнениях.

История четырех друзей - художника Джей-Би, юриста Джуда, архитектора Малкольма и актера Виллема - начинается как классическая история про юношескую дружбу на всю жизнь, эдакий современный парафраз вечного сюжета о мушкетерах, таких разных, но при этом таких неразлучных. Ну да, понимающе кивнет искушенный читатель, сейчас нам примутся долго (700 страниц как-никак) рассказывать четыре равноправные истории, которые будут то расходиться, то сходиться, переплетаясь между собой во всех возможных комбинациях. Поначалу примерно так всё и происходит: герои веселятся на вечеринках, маются от безденежья, карьерной неопределенности, сложных отношений с родителями и проблем с сексуальной идентичностью. Они снимают жилье, ссорятся для того, чтобы практически сразу помириться, валяют дурака, рисуют, клеят макеты, ходят на кастинги, зубрят гражданское право и ездят в гости за город.

Однако не стоит обольщаться: около 100-й страницы роман внезапно ускорится и начнет тугой петлей затягиваться вокруг двух по-настоящему главных героев - Виллема и Джуда, а если еще точнее - одного Джуда. Медленно, мучительно, выбирая крупицы правды из многолетних страхов, недомолвок и вранья, нам придется восстанавливать картину его прошлого. Время от времени Янагихара будет милосердно выныривать на поверхность относительно комфортного настоящего (все герои - в том числе Джуд - начнут постепенно добиваться успеха и славы, находить близких людей и выстраивать с ними отношения), но после двух-трех вдохов вновь уходить в беспросветную глубину джудовых воспоминаний. Мы узнаем, что же у него не так с сексуальной ориентацией, почему он так плохо ходит, когда он выучился так прекрасно петь, играть на фортепиано, готовить и решать математические задачи, а еще почему он никогда не носит одежду с коротким рукавом, что хранит в пакете под раковиной и как коротает одинокие ночи. И каждое из этих открытий будет бить нас под дых - всё сильнее и сильнее, покуда мы сами не ощутим себя в известной степени Джудом, покуда у нас не откроются и не закровоточат собственные раны, казавшиеся давно зарубцевавшимися и вообще почти забытые.

Словом, вроде бы, описание романа как «тяжелого» и «душераздирающего» вполне оправдывает себя, однако если бы этим ценность «Маленькой жизни» исчерпывалась, вопросы неизбежно возникли бы к его «выдающее™» и «потрясающее™». Делать читателю больно - умение, спору нет, важное, но всё же не самодостаточное - больно должно быть зачем-то или на худой конец почему-то. Попробуем применить аналогию: в одной из разновидностей йоги есть практика, когда человеку предлагают лечь, поднять ноги под углом 45 градусов к полу и задержаться в этом положении минут на пятнадцать. Понятное дело, через пять минут такого лежания боль в мышцах становится нестерпимой, однако, как утверждают люди, прошедшие это испытание, еще через пять минут боль проходит - или, вернее, меняет свое качество и смысл. Это называется «преодолеть пространство боли», за которым тому, кто сумел прорваться, открываются новые земли - неведомые и манящие.

Именно так работает «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары. Через некоторое время боль за Джуда (а потом и за тех людей, в которых эхом отзывается его травма) не то, чтобы проходит но перестает быть важной -и ровно в этот момент с читателем, достигшим катарсиса, умытым слезами и тщательно обработанным эмоциональной пескоструйкой, начинают происходить чудеса. Подобно настоящей жизни, «Маленькая жизнь» Янагихары бежит любых однозначных характеристик и интерпретаций, вступая в диковинный резонанс с внутренним миром каждого отдельного читателя, точнейшим образом обтекая все его душевные выпуклости и вогнутости.

Именно поэтому сходясь в том, что роман мучителен и прекрасен, дальше почти все люди, пишущие и говорящие о «Маленькой жизни», расходятся. Для кого-то это книга о том, что всей любви мира не хватит на то, чтобы залечить травму, нанесенную в детстве. Для кого-то - история про любовь и дружбу, а еще про то, что граница между ними зыбка и неопределенна. Для кого-то это будет гей-роман с жестью и кровью. Для кого-то - история преодоления и возможности счастья при любом анамнезе, а для кого-то - рассказ про художника и парадоксы творчества или, того удивительнее, про математику и ее связь с реальностью. Иными словами, после пространства боли в «Маленькой жизни» и вправду открывается целый мир, особый для каждого -большой, сложно и странно устроенный (об архитектуре и стилистике книги можно - и очень хочется - написать, а лучше прочитать целую монографию), ни на что не похожий и при всей своей специфичности очень гармоничный, цельный и логичный. Мир настолько невероятный, что вам будет трудно, почти невозможно его покинуть - и именно к этому, а не к боли и переживаниям, на самом деле надо быть готовым.

Первое и, в общем, единственное, что читатель на самом деле хочет знать о дебютном романе Ханьи Янагихары, - это похож ли он на «Маленькую жизнь». К сожалению, на этот вопрос трудно ответить сколько-нибудь однозначно. Да, «Люди среди деревьев» определенно писаны той же рукой, и многие вещи в романе покажутся вам знакомыми - от сюжетных мотивов до имен и названий. И нет, это совсем другой роман, принципиально иначе устроенный, куда менее обжигающий и куда более рассудительноинтеллектуальный.

Семидесятилетний ученый-вирусолог Нортон Перина, лауреат Нобелевской премии по медицине, всемирно известный филантроп, усыновивший и вырастивший несколько десятков детей, оказывается в центре громкого скандала: один из его приемных сыновей выдвигает против Нортона обвинение в сексуальном насилии. Несмотря на то, что ученый категорически отрицает свою вину, присяжные признают его виновным, и он отправляется за решетку - впрочем, на самых мягких и льготных условиях: ему предстоит провести в тюрьме всего два года, в комфортабельной изоляции, с возможностью сколько угодно предаваться размышлениям и работать над мемуарами. Именно эти мемуары и составляют основу романа.

Словосочетание «сексуальное насилие» сразу же настраивает читателя, знакомого с «Маленькой жизнью», на определенный лад, но на самом деле лейтмотив «Людей среди деревьев» иной. Большая часть повествования относится не к тому времени, когда герой насиловал (или не насиловал - ответ на эту загадку Янагихара прибережет напоследок) своих приемных детей, а к более раннему этапу его биографии.

Нобелевская премия была присуждена Перине за открытие так называемого синдрома Селены, который встречается у крошечного туземного племени на острове Иву'Иву в Микронезии и связан с употреблением в пищу мяса реликтовой водной черепахи. Носители этого синдрома фактически обретают телесное бессмертие, которое, однако, чаще всего сопряжено с тяжелой деменцией. Перина прибывает на остров в составе антропологической экспедиции, и покуда его товарищи - профессор Пол Таллент (к слову сказать, выпускник того же сиротского приюта Сент-Фрэнсис, где позднее окажется Джуд из «Маленькой жизни») и его помощница - бережно исследуют быт, традиции и обряды таинственного племени, герой совершает свое революционное открытие в сфере медицины. Однако обнаружив на Иву’Иву «эликсир бессмертия» и обнародовав этот факт, Перина обрекает и сам остров, и его обитателей на уничтожение. Фармацевтические компании за считанные годы превращают цветущий уголок первобытного рая в пустыню, а после, осознав, что сенсационная находка не имеет практического применения, без сожалений уезжают, оставив уцелевших аборигенов доживать свои никчемные жизни на пепелище.

С этой точки во времени и пространстве для самого Нортона Перины -прямого виновника всего произошедшего - начинается тягостный и безысходный цикл вины, искупления (все усыновленные им дети -оставшиеся без попечения взрослых уроженцы Иву’Иву и соседнего островка У’Иву. тоже затронутого «лихорадкой бессмертия»), новой вины и новой расплаты.

Всё описанное выше могло бы стать основой для романа, буквально сочащегося чувствами и драмой, однако Янагихара словно бы сознательно сглаживает эмоциональный диапазон своего текста. Нарочито бесстрастный, бессердечный рассказчик отбрасывает длинную тень на собственную историю, и она в свою очередь тоже оказывается до странного выровненной, лишенной сколько-нибудь заметных пиков и спадов. Если в «Маленькой жизни» Янагихара мастерски работает на контрапункте - ровный, приглушенный голос автора против кровоточащего объекта описания, то в «Людях среди деревьев» повествовательная манера идеально гармонирует с содержанием. Как результат, даже в самых душераздирающих и болезненных моментах читателю удается без труда сохранять внешнюю позицию, с интересом, но без горячей персональной вовлеченности наблюдая за тем, что происходит внутри текста.

Внутри же происходит немало любопытного: Янагихара размышляет об ответственности и разных ее аспектах, о множественных путях, которыми развивается наука, и о возможности выбора между ними, о постколониальном сознании, о глобализме и локальной идентичности, об относительности ценностей, кажущихся нам незыблемыми, и тому подобных важных вещах. Словом, в своем первом романе писательница, намеренно или нет, но удерживает себя в пространстве собственно литературы, не прибегая к тем подлинно магическим практикам, к которым, как мы все знаем, она обратится в «Маленькой жизни». С этой - сугубо литературной, культурноинтеллектуальной - задачей Янагихара справляется неплохо (пожалуй, даже очень неплохо), но всё же, надо признать, колдовство удается ей значительно лучше.