Специальное задание

Меня вызвал на компункт Берестов:

– Нужно очистить город от мародеров. Даю тебе пять автоматчиков – твоих комсомольцев. Вот твое оружие, – он протянул мне короткую сучковатую палку. – Бей дубиной по паршивым задницам – независимо от чинов!

– Слушаюсь!

Слушаюсь-то слушаюсь, но что я должен делать?! Столь невероятных приказов я еще не получал. Стрелять я, конечно, не стану, как и бить палкой. Но я презираю мародеров! Вот и случай наказать мерзавцев!

Пройдя несколько кварталов, наткнулись на бойцов, грабивших склад. Четверо стояли передо мной с тюками за спинами. Я выстроил напротив свою пятерку и приказал:

– Немедленно бросить барахло на землю! Вернуться на склад за винтовками и вперед – на передний край!

И в этот момент произошла сцена, достойная пера Гоголя или Чехова. Из-за поворота улицы медленно выползла черная «эмка», набитая «товаром». На крыше, крепко привязанные, спокойненько устроились аккордеоны и рулоны картин, сзади – три или четыре велосипеда, пристроенные к запасному колесу.

Я приказал остановиться, подумал: «Вот сейчас вы у меня попляшете, душу вытрясу из барахольщиков! Кем бы ни были! Кто может находиться в «эмке», конечно же чин!» Машина остановилась. Из нее выполз незнакомый генерал и принялся меня распекать, не стесняясь в выражениях, не обращая внимания на солдат, которые откровенно, не скрываясь, хохотали. Я растерялся, потом разозлился, подумал: «А ну их всех к черту!»

После случившегося было глупо и смешно ругать бойцов, отпустил их, забрал своих автоматчиков, и двинулись дальше. Больше происшествий не было.

Добравшись до переднего края, рассказал комполка о приказе комдива и неприятной истории возле склада. Он рассмеялся и успокоил меня:

– Это мои ребята! Ладно, что их не тронул.

Конечно, рядовые промышляли по-мелкому. Не то что генералитет. Эти мародерствовали масштабно, отправляли трофеи вагонами, а то и самолетами. Естественно, барахло им доставали денщики. Я знал одного комдива, который во время передислокации из Германии ухитрился отхватить для себя одного целый вагон и загрузил в него пять спальных и шесть столовых гарнитуров, а когда его спросили, для каких целей он везет столько мебели, он спокойно ответил: «Для офицерского клуба».

У походного костра

Я любил в годы войны походные костры, вокруг которых обычно, если выпадала возможность, собирались солдаты – обогреться, переобуться, просушить промокшую обувь, погреть косточки, измученные и уставшие, попить горячего чайку, а главное, поговорить за жизнь, обсудить последний бой, помянуть товарищей, с шуткой пройтись по командирам, поделиться весточками от родных.

Тот костер, о котором я хочу рассказать, разложенный во дворе фольварка, показался мне необычным по многим обстоятельствам. В огонь летели этажерки, картины, семейные альбомы, рояльные клавиши, деревянные безделушки, разбитые стулья, книги. Все это пышно и ярко горело, освещая сидевших у костра. Я остановился поодаль. У костра сидели пятеро рядовых: Кондрат, Пасько, Павел, Иван и Нил – так они представились, когда позже я присоединился к ним.

Солдаты наливали из закопченного чайника чай, закусывая хлебом, намазанным вареньем, и, хохоча, делились крепкими мужскими впечатлениями о фрау. Каждый рассказывал, будто рапортовал, о достигнутых победах на женском фронте. Кондрат имел дело с шестью. Пасько «употребил» четырех. Павлу досталась «старая стерва», а другая – уж «больно молода». Иван пожаловался на невезение: «одно вонючее старье-бабье». Нил, как он заявил, «осчастливил целый десяток». Сравнивая немок и полек, все пришли к общему выводу: польки в бабьем деле ловчее, веселее и горячее.

– Немки – уж больно холодные, суки. Лежат, и никакого под тобой шевеления, одни охи да вздохи – молчат, словно лишил их бог речи. Доброго слова от них не дождешься. Стараешься, как в бой идешь. Мы же кое-что ферштейн. Накормишь, дашь выпить, – она одно словечко: «Гут». Завалишь ее апосля, опять «гут».

– Думаю, – сказал Кондрат, – наши бабы и слов полюбовных знают побольше, и в постельном деле понимают толк лучше и немок, и полек.

– Про немок я согласен, Кондрат, – вступил в разговор Нил, – а вот о польках… Такого цирка не видал в жизни – что ни баба, то акробатка или наездница!

– Повезло тебе, – тяжело вздохнул Иван. – Я всю Польшу протопал, а так и остался девственником.

Все захохотали. В этот момент к костру подошел я и, поздоровавшись, попросил принять в компанию. Солдаты охотно подвинулись, а когда я поделился известием о присвоении мне звания капитана, тут уж столько доброго было сказано. Кто-то со вздохом произнес:

– Чем богаты, тем и рады, угостим капитана.

– Ты чего, – обиделся Иван. – «Ври Емеля, да знай меру». Это прежде о добыче шушукались, а с границы дозволено. Шумим, братцы, стали богатеями! Не побрезгуйте шнапсом и курятинкой.

Налили немного, всем поровну: завтра идти дальше. Только если обстановка позволяла, дрозда зашибали. Закусили прилично, попили чайку, угостились хлебом с вареньем.

– Вот скажи, капитан, – сказал Павел, – зачем немец вонючий полез на Россию войной, ежели у него свинья лучше живет, чем наш мужик? Злость берет, как глядишь на их богатейшую жизнь!

– Народ не виноват, – возразил я, – это Гитлер обхитрил и одурачил народ, заставил воевать и убивать.

– Э-э нет, товарищ капитан, видели: немцы охотно воевали, – вступил в разговор Кондрат. – За дело и без дела грабили, насиловали, всю Россию покрыли виселицами.

– Подожди, друг, подожди! – заволновался Павел. – Гитлер Польшу объегорил за семнадцать дней, Францию облапошил – за шесть недель. Половину Европы захватил, сучий сын. Вот и польстились фрицы да фрицюхи, что и нас их фюрер скрутит в два оборота, получат они в достатке наш хлебушек, курятинку да гусятинку.

– Верно говоришь, – подхватил Нил, – ранехонько похоронили Россию!

Иван развязал вещмешок, достал оттуда нечто похожее на сигару – цвет в цвет! Я удивился, а он этак вальяжно:

– Закурим, товарищ капитан? Приказали долго жить чинарики! Набрал сигар – пять коробов раскрашенных! Отправлю Маньке посылку. А приеду – сяду на скамейку перед домом и затянусь, как ихний генерал. Мужики слюной подавятся: не видали такого кина.

– Какие у тебя сигары, Иван? Гаванские, американские, голландские, может, немецкие? – поинтересовался я. – Посмотри, на коробке напечатано.

– Вроде бы немецкие, не очень я в немецком.

– Не откажи, подари одну, – попросил я.

– Это можно, – согласился Иван.

Я покрутил подарок и улыбнулся:

– Обманулся ты, друг.

Иван наморщил лоб, не понимая, о чем я, но все же встревожился:

– Шутишь, товарищ капитан? На коробке вроде дымок нарисован. Правда, табачок что-то слабо в них чую.

– Не шучу. Штучки эти, не знаю, как их по-немецки назвать, на елку к рождеству вешают. Так что лучше брось свои «сигары» в костер. А Мане готовь другую посылку.

Иван смутился под общий хохот.

Заговорили о посылках. Каждый из пяти уже отправил по три посылки. В первую упаковали немецкие сапоги; бойцы их ценили: хоть голенище и покороче, чем у наших, но изготовлены из яловой кожи, не из кирзы. Положили в ту же посылку три простынки, в деревнях их днем с огнем не сыщешь; часики, кто смог добыть, залегли на посылочном дне.

Вторая посылка – вся по женской части. Третья – ребяткам: красивые автомобильчики – кто видел-то такие в России?! Ну и рубашонки, маечки, ботиночки, штанишки. В каждый фронтовой подарок обязательно клали нитки, иголки, пуговицы, шпагат и опять же часики – самый ценный трофей.

Четвертую и пятую посылки замыслили заполнить рабочим инструментом: отличными рубанками и стамесками, коробками с гвоздями и шурупами, сверлами; и пилки, обушки для топоров пригодятся, и опять простынки, часики, клеенки в ярких цветочках; а дальше – бате и мамане: платье там, платок, приличный костюм по росту, сапоги…

– Говорят, товарищ Сталин дал указание создать для нас посылочный фонд из брошенных немцами вещей. Дело пойдет…

– Эх, дала бы нам власть волю, избавила от колхозной муки, придумали бы такое… вроде нэпа! Рванули бы да так это ловко – в пяток годков накормили бы, обустроили всю Россию…

Так рассуждали промеж собой мужики. Как все, они страстно желали поскорее вернуться на родную землю, получше обустроиться – наладить хозяйство, дом и двор, пчел привадить, сад насадить, обязательно с яблонями. Конечно, до немца нашему крестьянину не добраться и к старости… если только, как обещает вождь: вот построим коммунизм… Пока же брали в ум кое-какой иноземный опыт.

Не сбылось. Не сбылись и после войны надежды Ивана, Кондрата, Пасько, Павла, Нила… Но тот вечер, проведенный у солдатского костра в Восточной Пруссии, запомнился мне надолго. Оказался он последней моей встречей на фронте с «делегатами», как я называл про себя крестьян в солдатских шинелях, собранных войной со всей России.

Ранним утром загремела артиллерия. Армия двинулась к берегам Балтики.