44

Абдалла Авад аль-Казим.

Одно его имя уже звучало как стихи.

Если отец научил Джинна думать, а мать научила любить, Абдалла Авад аль-Казим научил его ненавидеть.

Они познакомились в медресе, духовной школе, в Египте, куда Джинн приехал на рабочую встречу. Аль-Казим сразу же заметил ум и потенциал этого необычного чужестранца с сомнительными знакомыми и пригласил его на чай со сладостями в небольшую комнатку в задней части медресе. Аль-Казим был улемом – богословом, получившим образование в престижном мусульманском университете Аль-Ажар, в Каире. Он говорил медленно, длинными, пьяняще-сложными предложениями, словно мало-помалу опутывал каллиграфией звуков, которые, подобно кольцам боа, сжимались, оставляя его собеседника в полной власти его слов. Его борода внушала уважение, его искренний, пронзительный взгляд сквозь небольшие круглые стекла очков – беспрекословное подчинение.

Он заворожил Джинна в первый же миг. И он сам, и его слова. Аль-Казим знал и мир, и Коран: никто лучше старого улема не умел объяснить первый в свете второго. В те времена Джинн уже порядком устал от бесконечных разъездов, от однообразия, с которым ему хотелось покончить. Его тело работало, дух следовал по накатанному пути, но сердце, душа томились без дела. В первую же встречу аль-Казим сумел их пробудить. Он говорил с душой Джинна. С тем, кем он был на самом деле. Не с человеком определенных убеждений, но с тем, что определяло весь его путь, его сущность: с его арабо-мусульманскими корнями.

Аль-Казиму было совершенно ясно: хотя отец Джинна и сделал его шиитом, мать-суннитка имела гораздо большее влияние на его дух. Эта двойственность не должна была сбивать Джинна с толку, напротив, она должна была стать его гордостью, богатством. Джинн уцепился за веру в Бога, чтобы смириться с тем, что его ласковой матери и верной жены больше не было с ним; но после встречи с аль-Казимом смыслом всей его жизни стал Бог. Старик с обезоруживающей легкостью вызывал его на разговор, приводил примеры из Корана и хадисов, точно отвечавшие его внутренним убеждениям.

Шли месяцы. Джинн находил все новые поводы для поездок в Египет: там он шел слушать старика, открывался ему, а тот всегда умел подобрать верный тон для ответа.

Со временем аль-Казим стал ему духовным отцом.

И Джинн, сам того не понимая, вступил на путь обращения. Он отвернулся от отцовской веры, веры холодного, твердого человека, и приблизился к вере матери, жаждая, чтобы его душа и сердце соединились в одно под влиянием улема.

Сам того не заметив, Джинн стал суннитом.

Идеологический разрыв с Партией Аллаха произошел так же постепенно: Джинн сумел не выдать себя. Он продолжал работать на «Хезболлу», но уже без былого рвения. Он отдалился от борьбы, которую вела Партия, подобно тому, как мужчина отдаляется от женщины, с которой уже давно не занимался любовью.

На каждой встрече Абдалла Авад аль-Казим незаметным движением сеял несколько зерен ненависти – всего одно замечание о западном мире, о разложении, о ереси, – и поливал их теплым дождичком религии или истории: так он все крепче укоренял свою теорию, готовил почву для будущей зловещей жатвы.

Любимой мишенью старика оставалась глубинная сущность Джинна, его арабская, мусульманская природа, благороднейшая из благороднейших: его кровное происхождение, квинтэссенция его культуры; он подолгу говорил о былом величии или об умме, мусульманской общине, единой, несмотря на границы между странами, освещающей все вокруг сиянием своей великой культуры. Аль-Казим с удовольствием повторял неизменный вывод: великая тысячелетняя мусульманская империя пришла в упадок в XIX веке, в период масштабной колонизации Востока; подчинение Западу стало возможным благодаря гибели фундаментальных ценностей мусульманского мира. Этот мир был могущественным во времена существования строгой арабо-мусульманской империи, в основе которого стоял чистый, если не сказать жесткий, ислам. Все рухнуло, когда мусульмане отдалились от традиционных ценностей: умма ослабела, и Запад сумел захватить над ней власть.

Аль-Казим вновь и вновь говорил о том, как важны возврат к традиционному исламу, исламизация мусульманской мысли, создание политической и общественной систем, в основу которых лягут исключительно законы шариата. Тогда умма вернется к жизни, объединится под знаменем религии чистых принципов, будет следовать четким правилам, и арабский мир вновь укрепится, сплотится и преумножится, восстанет и вновь будет сам вершить свою судьбу, насаждать свою веру и уничтожать неверных, дабы те не успели окончательно развратить все живое.

Со временем Джинн согласился с каждым словом, с каждой идеей аль-Казима, с каждой его мечтой. Теперь и он мечтал во имя Господа установить прежний четкий порядок, вернуть его своему угнетенному, несчастному, разочарованному народу.

Военная машина обрела идеологию.

За два года поездок в Египет душа Джинна исполнилась верой так, как никогда прежде. Он начал верить, чтобы принять смерть, он научился льстить, чтобы понять жизнь, и от этого смерть стала для него еще более достойной уважения и восторга. Он видел, как его община страдает по вине других народов, как арабский мир перенимает современные западные ценности, коррупцию, пороки Запада, его зависимость от денег, как он теряет свои богатства, а подчас и свою самостоятельность: как мусульман уничтожают на территории бывшей Югославии или в ходе войн на Кавказе, как европейцы и американцы унижают их в Персидском заливе.

По мере того как он все больше убеждался в том, что Бог его любит, рос его гнев. Куколка внутри кокона толстела, готовилась к метаморфозе, спешила расправить крылья ненависти.

Всякий раз, когда Джинну становилось нехорошо, он спешил приехать к учителю, и они без конца говорили о любви Бога, о слабости мусульман, которых пора было пробудить к жизни, о том, как именно это можно было бы сделать, о допустимом влиянии Запада, которое они сравнивали с воздействием телевидения на маленького ребенка: западная цивилизация закрепощает невинные умы, отправляя им гипнотизирующие, насыщенные тайным смыслом послания, сбивая их с истинного пути, отупляя их, чтобы затем легко навязать им свои развращенные нравы, свои товары, повести их по пути потребления, а не по пути, ведущему к Богу.

Два потрясения окончательно сформировали новую личность Джинна.

Американское присутствие на священной земле Мекки и Медины, мало того, присутствие целой армии, строившей свою базу на земле Пророка с позволения Саудовской Аравии. Святотатство. Джинн счел строительство этой базы в непосредственной близости от мусульманских святынь полным отсутствием уважения, явным объявлением войны. Тогда он понял, что его жизненный путь обрел смысл. Его ожесточенность, его участие в боях, в подпольной войне, в работе посредника – все это задумал Бог, причем задумал с конкретной целью. Случайностей не бывает: отныне Джинн должен был вести безжалостную борьбу против неверных, пятнавших святое имя Аллаха, он должен был стать беспощадным солдатом, вершить джихад.

Аль-Казим помог ему совершить большой джихад, разобраться, кто он такой на самом деле, примириться с самим собой, понять, что жизнь – это путь к смерти и раю, и что смерть наступит, когда того пожелает Господь. Иншааллах.

Теперь он был готов к малому джихаду – джихаду плоти, бомб и страха.

Но аль-Казим вновь его удержал. Джинн мог дать их делу куда больше, чем просто жестокое самопожертвование. Каждый моджахед – воин веры – обязан служить Богу всем, чем только может, в соответствии с собственными возможностями. Возможности Джинна были огромны.

Он должен был использовать свои связи, чтобы создать сеть сочувствующих его делу, чтобы вербовать, организовывать. Он был невидим для врага: уникальный шанс. Однажды, когда он почувствует, что час пробил, он раскроет свое лицо и заявит о себе – тогда, когда его уже нельзя будет остановить.

Джинн согласился, продолжил в качестве прикрытия играть в игры «Хезболлы», но при этом внутренне рос, вынашивал собственный план, ткал свою сеть, закладывал основу – или, по-арабски, аль-каиду.

11 сентября 2001 года стало для него примером.

Тогда он удвоил усилия и усердие в создании собственной паутины. Не сотрудничать напрямую с другими джихадистскими организациями и прежде всего не выдавать свое прикрытие. Ждать, наблюдать за их действиями, оценивать их преимущества и брать с них пример, учиться на их ошибках, но не раскрывать себя. Бен Ладен, аз-Завахири, аз-Заркауи, позднее – аль-Багдади: все они внушали ему уважение, но он никогда не приближался к ним, чтобы не рисковать и не попасться на глаза врагу. Ни один истинный хищник не станет показываться добыче.

Шли годы, но вера Джинна не слабела, а лишь крепла. Ее усилила американская оккупация мусульманских земель – Афганистана и Ирака; усилили масштабные попытки американцев подчинить себе правоверных мусульман во всем мире.

Он следил за всеми событиями, изучал каждый промах, искал ошибку. Не такую, которая позволила бы взорвать колонну военных машин с солдатами, нет, другую, более крупную, которая дала бы ему возможность ударить по самому сердцу мира неверных. Джинну не нужна была стычка, он не хотел ранить эго врага – он жаждал крупной победы. Он мечтал всколыхнуть весь мир, мечтал совершить нечто символическое, что останется в памяти людей, что будет иметь серьезные последствия. 11 сентября ввело мир в XXI век, в эру терроризма. Джинн думал о потрясении схожего масштаба – о котором впоследствии станут вспоминать как о поворотном моменте религиозной войны. На подготовку такого потрясения требовалось время. Много времени. Особенно после того, как часть его сети сгинула после возникновения ИГИЛ. Кого-то из его сторонников запугали, арестовали или убили ЦРУ и спецслужбы других государств – но Джинн сохранил крепкую базу, связи во многих странах мира.

Вторым потрясением, ставшим для Джинна сигналом к началу, оказалась смерть Абдаллы Авада аль-Казима. Улем прибыл в Исламское государство, чтобы стать духовным проповедником. При бомбардировке здания, которое французы приняли за склад оружия, погибло шестеро детей, две женщины и аль-Казим.

Аллах разорвал Джинну сердце, указав пальцем на цель. Французы. Божественное послание оказалось как нельзя более ясным. Государство неверных в самом центре Европы, с многочисленным, обуреваемым сомнениями мусульманским населением. Он говорил на их языке. Он сосредоточил на Франции все свое внимание.

За долгие годы у Джинна появились кое-какие накопления – комиссионные, подкупы, оплата его услуг; на жизнь он тратил мало и сумел многое сэкономить. Военная казна, призванная оплатить продуманную им стратегию.

Он принялся изучать каждое действие, каждое движение противника на международной сцене, каждую реакцию, каждое заявление, даже еще не высказанное.

И медленно, но верно обнаружил ошибку. Ту самую, которая должна была позволить ему совершить нечто беспрецедентное.

То, что навсегда изменит образ мыслей людей во всем мире.

Оставалось лишь пробудить подготовленную им базу, найти на месте правильный элемент, входную дверь.

Ключ к его плану.