Глава 2

Этот сон! Суть была не в том, что он ощущался как действительность. Суть была в самой статье. Что за тяжёлые оборонительные бои 41-го и 42-го годов? Кому придёт в голову есть сваренные обои? Почему хлеб жарят на касторовом масле? Это же чушь. А сутки в постели с мёртвой сестрой? Да ещё в Ленинграде, где даже светомаскировку отменили уже к августу 1941 года. А статья в газете за май 1944-го? Когда война закончилась в 1943-м? Бред, горячечный бред! Но девушка из сна плакала. А сама статья напечатана, если я не ошибся, в «Правде». Вот как прикажете это понимать?!

Сквозь плотно задёрнутые шторы свет не пробивался. Взяв с тумбочки часы, глянул на слабо светящиеся стрелки. Пять утра. Вот чёрт! А я-то надеялся поспать часов до семи. Мы с ребятами собирались встретиться только в 11.00, причём прямо тут, возле ворот. Так что можно было встать попозже. Отпуск всё-таки. Мой первый офицерский отпуск. А теперь сна ни в одном глазу.

Ладно, раз такое дело, вполне могу пробежаться. Вспомнить курсантскую молодость. Ха-ха-ха три раза. Я встал, привычно застелил койку и быстро оделся. Камуфляжные штаны, защитного цвета футболка и кроссовки. Для утренней разминки самое то. Вышел из комнаты, стараясь не шуметь, запер дверь и пошёл к выходу. В коридоре было тихо и пусто. Ещё бы, выходной день и раннее утро. Это только меня черти подняли в такую рань.

За столом в холле сидела женщина. Я знал её всю жизнь. Годы на ней упорно не сказывались. Разве что глаза спрятались за элегантными очками. Ещё, страшный секрет, она красила волосы: слишком много в них появилось седины. Зато фигурой она могла поспорить с моими одноклассницами. Тонкие пальцы аккуратно перевернули страницу. Эти пальцы могли ласково взъерошить волосы на макушке или сердито хлопнуть по столу, призывая к тишине. А ещё они могли мягко, почти неслышно подоткнуть одеяло, сбитое в тревожном сне.

Давным-давно, когда я был маленьким, мы звали её Мария Витальевна, она была нашим воспитателем. Теперь, спустя двадцать лет, достигнув пенсионного возраста, она всё равно осталась с нами, пусть и в роли ночной дежурной. Но все мы знали, что она, как и раньше, каждую ночь обходит комнаты младших, добрыми руками и тихим голосом убаюкивая беспокойных.

– Ой, Никиток! Ты чего это в такую рань?

Только она называла меня так. И только наедине. Во время занятий мы становились Никитами, Сергеями и Михаилами. В свободное время она звала нас ею самой изменёнными именами. Меня, к примеру, Кит. И только один на один я для неё Никиток. А она для меня – Мама! Это наш секрет. Когда мне было лет двенадцать, она собиралась меня усыновить. Как же я был счастлив! Но потом представил, как ухожу из своей комнаты, а ребята остаются. И не смог.

Мы проговорили и проплакали целый вечер. Она тоже колебалась, ведь все здесь, на тот момент шестнадцать мальчишек и одиннадцать девчонок, были её детьми. И мы с ней приняли решение. Я остался. Но теперь иногда, наедине, звал её мамой. А потом в письмах, которые писал из училища на её домашний адрес. Я обошёл стол и, присев на корточки, положил голову к ней на колени.

– Всё хорошо, мама! Просто опять странный сон. А снова засыпать уже поздно. Решил пробежаться с утра.

Она отложила книгу и погладила меня по голове.

– К завтраку прибежишь? Или опять только к обеду про нас вспомнишь?

Ответить я не успел, на столе зазвонил телефон. Мама сняла трубку:

– Детский дом!

На той стороне будто кто-то поперхнулся, в тишине звуки из динамика были слышны отчётливо, и сразу раздались гудки. Мама удивлённо пожала плечами и вернула трубку на место. А у меня странно заныло в груди. Однако ласковая рука снова прошлась по волосам, и непонятная тревога испарилась.

– Мам, ты забыла. В одиннадцать соберутся ребята, и мы уедем. Дней на пять.

Она засмеялась.

– Ну как же! Уговорили тебя всё-таки Медведь и его реконструкторы. Только я подзабыла, куда вы едете.

– На Днестр. Если точнее, то в район Ямполя. Ладно, я пойду, мам.

Только увидев, как на её лицо набежало облачко, – вспомнил. Для неё любое напоминание о Днестре – боль. Её дед был майором, служил в Белецкой комендатуре. Когда группа Клейста только начала прорыв, семьи командиров попытались эвакуировать на другой берег, рассчитывая разместить их в санатории им. Ленина. Кто же ожидал, что события будут развиваться настолько стремительно и страшно… Дед погиб в ходе боёв. А группа женщин и детей застряла на этом берегу, паром не работал. Тут их и нашли румыны. Вояки они те ещё, а вот грабить и насиловать…

Спастись удалось немногим. Мамина мама, тогда тринадцатилетняя девчонка, была одной из выживших. Физически она оправилась относительно быстро, но вот лечить психику ей пришлось до конца жизни. Замуж она вышла поздно и пробыла в браке недолго, а потом все заботы легли на мамины плечи. Так что замуж моя мама так и не вышла. Под конец жизни «бабушка» стала разговаривать во сне. Точнее, кричать и плакать. Вот тогда, просиживая ночи у её постели, мама и узнала, что произошло на берегу. И старалась не упоминать название реки. А про румын вообще слышать не могла.

Я, извиняясь, погладил её по плечу, чмокнул в прохладную щёку и вышел из здания. Идя по дорожке к воротам, внимательнее присмотрелся к изменениям во дворе. Раньше тут была большая спортплощадка. Теперь её уменьшили, а освободившееся место занимали качели, карусель и другое игровое оборудование для детей. Оно и понятно. Раньше нас было всего-то двадцать семь человек. И все примерно одного возраста. Разница была максимум два года. А теперь мы повырастали и разъехались кто куда. Нет, для нас оставили несколько комнат, но детдом медленно становился обычным учреждением для сирот. А раньше был чем-то средним между детским домом и научно-исследовательским институтом. Дело было в нас – детях ниоткуда.

Это началось в 90-х. В разных местах стали находить подкидышей. Это было дикостью, о которой успели забыть. А тут почти три десятка случаев за пару лет. Ребёнок и записка с Ф.И.О. Поначалу было несколько гневных статей в газетах, но… и всё. Откуда появились новорождённые младенцы, так и не смогли выяснить. Потом, когда мы немного подросли и научились говорить, стало интересней. Всем нам, где бы мы ни находились, снились похожие сны. Странные сны из другой жизни. А ещё мы задавали вопросы, от которых воспитатели впадали в шок.

Вот тогда где-то наверху соединили все факты воедино и собрали нас вместе. Двухэтажный особняк в тихом переулке стал нашим домом. Тут мы жили, тут нас исследовали. До третьего класса мы даже учились тут же. Собственно, «исследовали» – это не совсем точно. Само собой нам делали всякие СИТИ, УЗИ и прочие флюорографии. Но в основном нас расспрашивали.

Это стало привычным – после завтрака рассказывать людям в белых халатах, что нам снилось. Потом уже, когда вырос, стало понятно, что при этом нас подвергали гипнозу. Чтобы рассказы были максимально подробными. Но это продолжалось недолго. Годам к тринадцати сны прекратились. У всех, кроме меня. Но видел я их всё реже и постепенно убедил научников, что больше мне ничего интересного не снится. Так что с пятнадцати лет для всех я стал обычным парнем. Хотя лично со мной странные вещи продолжали происходить.

Начал заниматься спортом, всеми видами понемногу. После сделал упор на стрельбе и беге. Ну, ещё немного бокс. В школе особо выделял иностранные языки. Да вообще почти все мы, детдомовцы, были отличниками. Что ещё интересно – все мы рано выбрали, чем будем заниматься. Возможно, потому, что одним из проводимых над нами исследований было психологическое тестирование. Учёные старались выявить наши способности и склонности.

Кое-чего они добились. К примеру, у меня быстрая реакция на смену обстановки. А ещё способность чётко оценивать ситуацию в целом. Как результат – я выбрал армию. Мой лучший друг Мишка, он же Медведь, запоминает информацию целыми страницами и практически с одного взгляда. А ещё здорово экстраполирует данные. Он выбрал историю. Из оставшихся двоих соседей по комнате один мастерски улаживал любые конфликты, неизбежные при постоянном общении, и сейчас учится на дипломата. Другой – можно сказать, живой компьютер и учится, соответственно, на экономиста.

Вот, кстати, этот самый Мишка, сосед и, можно сказать, «старший брат», уговорил меня на поездку. Он особенно увлекался историей Великой Отечественной войны, в том числе реконструкторством – лет с шестнадцати. Он был старше меня на два года, в прошлом году окончил универ и работал в военном архиве. Одновременно писал кандидатскую по боям на Южном направлении в июле 41-го. Этот энтузиаст собрал вокруг себя таких же фанатиков, и они всё свободное время проводили в поле. «Разыгрывали» войну, но одновременно и занимались поиском пропавших без вести.

Я прикрыл за собой калитку и побежал. Мимо военной части, которая располагалась на повороте, мимо старых одноэтажных домов постройки начала века. Когда выскочил на проспект, дома поменялись. Тут уже застройка относилась к пятидесятым, а кое-где и семидесятым годам. Через пару минут я вбежал в ворота стадиона и свернул на беговую дорожку. Вахтёры на входе давным-давно знали нас всех в лицо и только махали рукой: беги, мол.

Привычно накручивая круги, я снова вспоминал. Кроме Мишки успели закончить учёбу ещё трое. Один окончил училище стратегических ракетных войск. Сейчас служил в каком-то жутко секретном военном НИИ. Второй в процессе учёбы занялся комсомольской деятельностью. Так что сейчас уже был вторым секретарём обкома комсомола. И наконец, третья, едва окончив биологический факультет МГУ, стала восходящей звездой в области исследования геропротекторов. Да и Мишка уже считается одним из крупнейших специалистов по истории Второй мировой войны.

Итого, к 2013 году из двадцати семи подкидышей четверо являются людьми, намного превышающими среднестатистический уровень развития. А если учесть Ромку, который сейчас оканчивает Харьковский мединститут со специализацией по полевой хирургии и уже получил предложения от десятка как военных, так и гражданских организаций, то уже пятеро. Интересно, как скоро за нас опять возьмутся учёные. Хотя, может, и не опять. Может, отсутствие внешнего контроля не отменяет собственно продолжающихся исследований. И негласного присмотра. Может такое быть? Да и ещё как!

Взять, к примеру, меня. На первом курсе меня чуть не исключили из училища. Ночью, в три часа пятнадцать минут, раздался звонок, и в телефонной трубке прозвучало:

– Дневальный, боевая тревога!

Разумеется, я, успевший прослужить всего три месяца курсантом общевойскового командного училища, положил трубку и заорал:

– Рота, подъём, боевая тревога!

Рота поднялась! Получив оружие, все выскочили на плац. Вынесли боеприпасы. Посыльные рванули к офицерам. Короче шум, гам, суета, хотя и упорядоченная. Главное – за нами рванулись и остальные две роты батальона. Пока появились дежурные офицеры, пока то да сё. Короче, никто никакой тревоги не объявлял, даже учебной. А кто крайний? А дневальный.

Сначала решили, что я так по-идиотски пошутил. Следом, учитывая, что я до сих пор в глупостях не замечен, да и вообще отличник боевой и политической, решили, что я заснул. И мне что-то приснилось. Что ненамного лучше, но хоть «без злого умысла». Тем не менее шум был изрядный, особенно учитывая выдачу боекомплекта. Собирались отчислить. А потом выяснилось, что звонок был. И запись разговора подтвердила, что я не спал и ничего не придумал.

Было расследование, но отследить абонента не удалось. Он оказался сродни мне – из ниоткуда. Зато я остался в училище. И даже более того, стал командиром отделения. А весь батальон получил благодарность за быстрые и умелые действия. Только вот вопрос: а кто вообще стал проверять, был ли звонок? Тем паче поднимать запись разговора? Вот то-то и оно!

Пока вспоминал, набегал свои привычные шесть километров. На часах было начало седьмого, и я отправился назад. Завтрак у нас в будние дни начинался в половине седьмого, а в воскресенье в семь тридцать. Опаздывать и заходить, когда все уже за столами, не хотелось. Да и мама ждёт. Она очень огорчилась, когда я сказал о поездке, хотя и старается это скрыть. Я понимаю, конечно. Четыре года приезжал только летом и жил в своей комнате в детдоме, потому что она ещё работала воспитателем. А этим летом ждала, что я наконец остановлюсь у неё. И вот…

В комнате я принял душ и переоделся. Таких вот комнат для «выпускников» было пять. В каждой могли жить два человека, но в этой я пока один. Отличий между обычными и «гостевыми» комнатами не так много, основное – санузел в комнате. Воспитанники пользовались общими, хотя и максимально «индивидуализированными» туалетами и душевыми. В столовую я вошёл ровно в семь тридцать. Вчера меня видели немногие, поэтому малыши, а также приехавшие на каникулы однокашники зашумели. Мелкотня – будучи в восторге от моей формы, остальные – радуясь встрече.

После завтрака часа полтора общался со старыми друзьями. Бо́льшая часть в следующем году заканчивает учёбу, и все мы понимаем, что, возможно, увидимся теперь не скоро. Тем более учитывая, что назначение я получил хоть и шикарное, но далеко. Как-никак Западная группа войск. Одна общевойсковая и две танковые армии. Вот в отдельный разведбат одной из танковых армий меня и направили. Дислоцировался он в окрестностях Лиона и являлся самым удалённым из подразделений Советской армии за рубежом.

В десять я переоделся в форму лейтенанта Красной армии. Она, конечно, отличалась от современной, но не слишком сильно. Основные отличия были не в самой форме, а в экипировке, но её я надену уже на месте. Тем более вся амуниция пока хранится у Мишки. Что самое интересное, моя форма была настоящей. Где Медведь раскопал этот комплект – я не знаю, но факт! Пошива фабрики «Большевичка» 1941 года. Уже под погоны. Сами погоны, мягкие, защитного цвета, с малиновыми кантом и просветом и защитного цвета звёздочками, были того же года. Вещи были не новые, но как говорят, малоношеные.

Сидела она как влитая, но чувствовал я себя странно. Не знаю, как объяснить, но… короче, не знаю. Странно, и всё. Сапоги я использовал свои, курсантские юфтевые. Выцыганил у прапора со склада, когда новые получал. Вот пилотка была ненадёванная. И как раз новодел для реконструкторов. Плюс полевая сумка, плюс кожаная кобура под «ТТ». Короче, когда я вышел к маме, она была в восторге. Мы проговорили всё оставшееся время, а ровно в одиннадцать ноль-ноль я стоял у ворот.

Из ворот в/ч выехала машина и посигналила. Из кабины торчал Мишка и махал мне рукой. Через две минуты я сидел в кузове и знакомился с остальными участниками поездки. Их было семеро, не считая Мишки в кабине. От них я узнал, что сейчас мы едем на военный аэродром. Оттуда самолётом до Ямполя, а уже там нас ждёт транспорт до места. Ну Медведь, ну жук. А я-то думал, как же мы за пять дней успеем доехать, разыграть сражение и вернуться. А так всё ясно. Сегодня доберёмся до места, завтра – подготовка, два дня собственно реконструкция, и домой.

Через сорок минут мы уже выехали на поле. Ещё через час были в воздухе. Полёт ничего особого из себя не представлял. Обычный транспортный борт, морально устаревший, хотя пока летающий. Ну и используют его для всяких текущих дел. Отвезти-привезти что-то не то, чтобы армейское, но в «околовоенной» сфере. Типа нас. Уже в самолёте Мишка объяснил, что они с ребятами нашли места падений нескольких машин этой части. Точнее её предшественницы времён войны. Сумели опознать экипажи. Вот командование и идёт навстречу, в благодарность.

В Ямполе нас ждали две машины. Ну, одна из них – «Урал» выпуска 2001 года. Не самая новая модификация, но машина надёжная и проверенная временем. А вот другая! КШМ, или командно-штабная машина на базе «ЗИС-5». Вот это раритет! Эти машины прошли всю войну. От 22 июня 1941-го до победного октября 1943-го! Я думал, их осталась пара экземпляров в музеях. Во всяком случае, в Ленинграде, в Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи я такую точно видел. И в Москве, в Центральном музее Победы. Но вот так, на ходу!!! Обалдеть!