Введение

Официальная лексика американской армии определяет дрон как «наземное, морское или авиационное передвижное устройство, управляемое на расстоянии в автоматическом режиме» ⁴. Популяция дронов не ограничивается летающими объектами.

Их разновидностей может быть столько же, сколько родов войск: наземные дроны, морские дроны, подводные дроны и даже дроны подземные, которые воображение рисует в виде огромных механических кротов. Всякое передвижное устройство, всякий управляемый механизм можно подвергнуть «дронизации» начиная с того момента, как на его борту больше нет человеческого экипажа.

Дрон можно контролировать или дистанционно при помощи операторов-людей – по принципу дистанционного управления ⁵, или автономным способом при помощи роботизированных устройств – по принципу автоматического пилотирования. На практике в дронах сочетаются эти способы управления. Армии пока не располагают вступившими в строй «автономными летальными роботами», даже если, как мы увидим в дальнейшем, существуют достаточно продвинутые проекты подобного рода.

«Дрон» – слово профанного языка. Армейский жаргон прибегает к другой терминологии. Они говорят, скорее, о «воздушном транспортном средстве без экипажа» (Unmanned Aerial Vehicle, UAV) или «боевом воздушном транспортном средстве без экипажа» (Unmanned Combat Air Vehicle), в зависимости от того, оснащен механизм оружием или нет.

Эта книга посвящена боевым летающим дронам, которые в настоящее время используются для нанесения ударов, что регулярно находит отклик в прессе. Дронам, которые называют «охотниками-убийцами». Это история глаза, ставшего оружием: «Мы перешли от использования БПЛА, изначально выполнявших задачи разведки, наблюдения и опознания… к настоящему функционалу “охотника-убийцы” вместе с Reaper», то есть «смерти с косой», – название, добавляет этот генерал ВВС, «хорошо передающее смертоносную сущность этой новой системы вооружений» ⁶. Несомненно, лучшее определение этих механизмов, предназначенных для наблюдения с воздуха и превратившихся в машины для убийства, звучит так: «Летающие портативные камеры высокого разрешения, оснащенные ракетами»⁷.

Офицер ВВС Дэвид Дептула определил их основную стратегическую максиму: «Настоящим преимуществом этих беспилотных летательных аппаратов является то, что они позволяют проецировать власть, не проецируя уязвимости»⁸. Выражение «проецировать власть» в данном случае следует понимать как использование военной силы за пределами собственных границ. Это вопрос иностранного военного вторжения, стоящий перед имперской властью: как при помощи силы влиять из центра на остальной мир, который служит его периферией? На протяжении длительного времени в истории военных империй «проецирование власти» было синонимом «отправки войск».

Но именно это уравнение сегодня подлежит пересмотру.

Сохранение при помощи дрона состоит в удалении уязвимого тела, которое помещается вне досягаемости. В нем мы видим исполнение давней мечты, которой вдохновляется история баллистического оружия: увеличить расстояние настолько, чтобы достать противника до того, как он будет в состоянии это сделать в отношении нас⁹. Но особенность дрона заключается в том, что он играет на другом участке пространства. Между гашеткой, на которой лежит палец, и орудием, из которого будет выпущен снаряд, теперь тысячи километров. К расстоянию досягаемости – или расстоянию между оружием и мишенью – добавляется дистанционное управление – расстояние между оператором и его оружием.

Но «проекция власти» – это также эвфемизм, который означает причинение боли, убийство и разрушение. Проделывать все это нужно не «проецируя уязвимости», а это подразумевает, что только уязвимость противника будет подвержена опасности вооруженного насилия и превратится в обычную мишень.

За этой смягчающей военной риторикой на самом деле скрывается утверждение, которое расшифровывает Элейн Скерри: «Изначальное определение, которое как будто противопоставляет наличие ранений их отсутствию, на самом деле скрывает подмену: заменить двустороннюю возможность наносить ранения на одностороннюю»¹⁰. Развивая и усиливая уже существующие тенденции, боевой дрон позволяет устранить одно ограничение: для того, кто использует подобное оружие, становится априори невозможно умереть, убивая кого-то. Война, какой бы асимметричной она ни была раньше, становится абсолютно односторонней. То, что ранее казалось войной, превращается в кампанию по истреблению.

Именно США сегодня используют это оружие по его прямому назначению. Поэтому большинство заимствованных мной примеров и фактов относится к этой стране.

Вооруженные силы США располагают к моменту написания этой книги более чем шестью тысячами дронов разных моделей, в том числе ста шестьюдесятью дронами Predator, которые находятся в распоряжении командования ВВС¹¹. Для военных, как и для ЦРУ, использование дронов охотников-убийц стало настолько привычным на протяжении последних десяти лет, что превратилось в рутину. Эти аппараты применяются в зонах военных конфликтов, таких как Афганистан, но также и в странах, которые официально находятся в состоянии мира, таких как Сомали, Йемен и особенно Пакистан, где дроны ЦРУ наносят в среднем один удар в четыре дня¹². Точные цифры установить крайне сложно, но только для этой страны цифра убитых колеблется от 2640 до 3474 человек между 2004 и 2012 годом¹³.

Этот вид оружия развивался невероятно быстро: количество патрулей американскими дронами увеличилось на 1200 % между 2005 и 2011 годом¹⁴. В США сегодня готовят больше пилотов дронов, чем пилотов истребителей и бомбардировщиков вместе взятых¹⁵. Хотя оборонный бюджет в 2013 году уменьшился вследствие сокращений во многих секторах, объем средств, выделенных на создание боевых беспилотных систем, вырос на 30 %¹⁶. Этот стремительный рост является наглядной иллюстрацией стратегического проекта дронизации в средней перспективе большинства подразделений американских вооруженных сил¹⁷.

Дрон стал одним из символов президентства Обамы, инструментом его негласной антитеррористической доктрины – «убивать вместо того, чтобы брать в плен»¹⁸, выборочное убийство при помощи дрона Predator вместо пыток Гуантанамо.

Это оружие и сопутствующая ему политика постоянно обсуждаются в американской прессе. Появились движения активистов, выступающих против дронов¹⁹. ООН открыла расследование практики использования американских боевых дронов ²⁰. Если использовать избитое выражение, речь идет о животрепещущем политическом вопросе.

Цель этой книги – сделать дрон предметом философского исследования. В этом отношении я следую напутствию Кангилема: «Философия – разновидность мышления, которому идет на пользу обращение к любому чуждому материалу, и мы охотно согласимся с тем, что всякий подходящий материал является для нее чуждым» ²¹.

Если дрон вписывается в эту концепцию, то именно потому, что он является «неопознанным летающим объектом»: как только мы начинаем мыслить в уже устоявшихся категориях, нас внезапно охватывает растерянность, которая тут же распространяется на столь элементарные понятия, как зона или место (как географические или онтологические категории), добродетель и храбрость (как категории этики), войны и конфликты (как категории одновременно стратегические и юридико-политические). Я хочу прежде всего составить отчет об этих кризисах понимания, заново описав те противоречия, которые они выражают. В их основе лежит устранение всякого отношения взаимности, к которому уже давно подбирались, но теперь осуществили самым радикальным образом. Это будет первым или аналитическим измерением этой «теории дрона». Но что, помимо подобной формулы, может включать в себя теория того или иного оружия? В чем может состоять подобный проект?

Моей путеводной нитью будет рассуждение философа Симоны Вейль. «Самым ущербным способом» анализировать феномены вооруженного насилия, предупреждала она еще в тридцатые годы, «будет их рассмотрение с точки зрения преследуемых целей, а не используемых методов»²². Напротив, «материалистический метод состоит прежде всего в анализе любого совершаемого человеком действия, принимая при этом в расчет не столько преследуемые цели, сколько неизбежные последствия использованных средств и само их взаимодействие»²³. Вместо того чтобы второпях искать первые попавшиеся оправдания, или, иначе говоря, вместо морализаторства, она советовала нечто другое: начать с разбора самого механизма насилия. Осмотреть оружие, изучить его особенности. В некотором смысле стать техником. Но только в некотором смысле, потому что предметом исследования в куда большей степени является политическое, а не техническое знание. Важно не столько функционирование средства само по себе, сколько основанное на его особых свойствах понимание того, каким образом оно будет применено для определенного действия, средством которого является. Идея заключается в том, что средства являются обязывающими и каждая разновидность средств связана со взаимодействием определенных обязательств. Они не просто используются для действия, они определяют тот способ действия, который нужно исследовать. Вместо того чтобы спрашивать, оправдывает ли цель средства, стоит задаться вопросом, что именно навязывает определенный выбор средств. Отдать предпочтение анализу вооружений, одновременно техническому и политическому, по сравнению с попытками морального оправдания вооруженного насилия.

Вот в чем может заключаться теория определенного оружия: определить, что подразумевает владение им, попытаться понять, какой эффект оно производит на тех, кто его использует.

Как на врага, который является его мишенью, так и на сами отношения между ним и тем, кто это оружие применяет. Поэтому главным вопросом будет следующий: какое воздействие оказывает дрон на саму военную обстановку?

Что он привносит в отношение к врагу, а также в отношение государства к своим гражданам? Это разнообразные процессы, которые имеют весьма серьезные последствия. Пока их можно набросать в виде динамических зарисовок, не выдавая за конечный результат. «Показать механизм вооруженного противостояния», то есть провести стратегический анализ «социальных отношений, которые оно вызывает» ²⁴, – такова будет in fine программа критической теории вооружений.

Но заниматься этим, то есть изучать отношения обусловленности, не значит отказываться от анализа интенциональности, то есть попытки описания стратегических проектов, которые определяют выбор определенных техник, и в то же самое время понимания того, как сам выбор предопределяется этими техниками. Вопреки тому, что утверждает упрощенный дуализм, концептуально противопоставляющий техническую обусловленность и стратегическую интенциональность, механизм и целеполагание, они вполне совместимы на практике.

Они могут сочетаться самым гармоничным образом. Самый надежный способ обеспечить постоянство стратегического выбора – высказаться в пользу определенных средств его реализации настолько однозначно, чтобы эти средства стали единственно возможными на практике.

Стоит также отметить, что в пользу общей неопределенности, которая создает ситуацию искусственно вызванного кризиса, говорят окутанные туманом войны большие интеллектуальные маневры на подготовительной стадии и хитросплетения семантических переворотов. Запускается целый комплекс мер по теоретическому мозговому штурму, чтобы получить, вывернув их наизнанку и определив заново, новые концепты, которые позволят определить и осмыслить практику легитимного насилия. Философия более чем когда-либо становится полем битвы. Мы должны принять этот бой. Я вполне осознанно делаю свой тезис полемическим: помимо разбора возможных аналитических подходов, цель этой книги состоит в том, чтобы дать дискурсивные инструменты тем, кто хочет бороться с политикой, средством которой является дрон.

Я начну с простого вопроса: откуда вообще взялся дрон? Какова его техническая и тактическая генеалогия? Исходя из этого – каковы его основные характеристики?

Это оружие развивает и производит радикализацию уже существующих способов дистанционной войны, приводя к тому, что сам бой практически исчезает. А это приводит к глубокому кризису самого понятия войны. Главная проблема в следующем: если «война при помощи дронов» больше не является собственно войной, то какому «режиму насилия» ²⁵ она соответствует?

Эта попытка искоренения всякой взаимности в том, что касается риска быть подверженным насилию в ходе конфликта, изменяет не только материальное обеспечение вооруженного насилия с технической, тактической и психологической точек зрения, но и традиционные принципы военного этоса, который всегда был официально основан на отваге и духе самопожертвования. Если рассуждать в традиционных категориях, то дрон покажется нам оружием трусов.

Что не мешает его сторонникам провозглашать дрон самым этичным видом оружия из всех когда-либо изобретенных человечеством. Осуществить это нравственное преобразование, эту переоценку ценностей должны философы, работающие в довольно узкой сфере военной этики. Дрон, говорят они, – это гуманное оружие по определению. Их дискурсивные практики крайне важны для обеспечения социальной и политической приемлемости этого оружия. В этих дискурсах легитимации определенные «элементы языка» продавцов оружия и официальных спикеров вооруженных сил подвергаются обработке незамысловатой дискурсивной алхимией, которая задает направление этической философии нового типа – «некроэтики», критический разбор которой срочно необходим.

Но наступление разворачивается и в области теории права, в первую очередь именно в ней. «Война без риска», наиболее совершенным орудием которой, вне всякого сомнения, является дрон, вызывает кризис базовых метаюридических принципов права на убийство во время войны. Но фоне этой фундаментальной дестабилизации формируются проекты нового определения суверенного права на жизнь и смерть. Речь идет о создании права на «целевое убийство», которое на практике равнозначно полному пересмотру права военных конфликтов.

Но это еще не все. Изобретя боевой дрон, мы также, практически не догадываясь об этом, совершили другое открытие, а именно разрешили противоречие, которое на протяжении веков было в центре политического суверенитета модерна в его военном измерении. Распространение подобного оружия неизбежно подразумевает изменение условий применения военной силы, а также отношения государства к своим гражданам. Было бы неправильно сводить проблему вооружений исключительно к насилию, обращенному вовне. Что значит для населения стать подвластным Государству-дрону?

* * *

4 Department of Defense, Dictionary of Military and Associated Terms, Joint Publication 1-02, August 2011, 109.

5 Начиная с семидесятых годов подобный дрон называется «remotely piloted vehicle» (RPV) – дистанционно пилотируемым устройством.

6 Генерал Т. Майкл Мозли, цитируется по: Tyler Wall and Torin Monahan, “Surveillance and Violence from Afar: The Politics of Drones and Liminal Security-scapes”, Theoretical Criminology 15, no. 3 (2011): 242.

7 Выражение принадлежит Майку Макконелу, главе американской разведки, цитируется по: Bob Woodward, Obama’s Wars. New York, Simon & Schuster, 2010, p. 6.

8 Дэвид Дептула в программе CNN “The Use of Drones in Afghanistan”, трансляция от 24 ноября 2009.

Позднее в интервью он это повторит: «Подобное дистанционное вмешательство позволит нам оставаться дома, расширив при этом сферу своего влияния на весь земной шар. Другими словами, подобная система позволяет проецировать возможности, не проецируя уязвимости». Force Intelligence, Surveillance and Reconnaissance: Remarks Given at the Air Force Defense Strategy Seminar, US Air Force Headquarters”, Washington, DC, April 27, 2007.

9 Предназначением подобной техники является создание «не подверженной риску власти» или, скорее, обеспечение для этой власти условий развертывания, гарантирующего, что уязвимость ее агентов не будет подвержена риску. До того, как оно стало использоваться для описания дрона стратегами ВВС, данное выражение употреблялось в более общем смысле для описания преимуществ «удаленной войны», которая представлялась развитием исторической тенденции приоритета дальнобойного оружия: «Анализ продолжительного тренда, от дубины к копью, луку и стрелам, катапульте, мушкету, ружью и так далее, свидетельствует о весьма специфической мотивации. Все хотят иметь возможность поразить противника с достаточного расстояния, чтобы самим уклониться от удара. Другими словами, имеется специфическое и вполне рациональное желание проецировать свое влияние достаточно далеко, не проецируя уязвимости в том же диапазоне. Этот продолжительный военный тренд к проецированию удаленного влияния без проецирования уязвимости способствовал развитию аэрокосмического потенциала на основе современных технологий. Прогресс в скорости, дальнобойности, маневренности дополняется значительным увеличением гибкости, продолжительности и информированности, которые позволяют осуществлять широкое использование третьего измерения в военных целях. Все эти возможности воплощены в аэрокосмической мощи». Charles D. Link, “Maturing Aerospace Power”, Air and Space Power Journal, September 4, 2001.

10 Elaine Scarry, The Body in Pain: The Making and Unmaking of the World. New York, Oxford University Press, 1985, p. 78.

11 Department of Defense, Report to Congress on Future Unmanned Aircraft Systems, April 2012, www.fas.org/irp/program/collect/uas-future.pdf

12 Chris Woods, “Drone Strikes Rise to One Every Four Days”, Bureau of Investigative Journalism, July 18, 2011, www.thebureauinvestigates.com/2011/07/18/us-drone-strikes-rise-from-one-a-year-to-one-every-four-days

13 “Obama 2013 Pakistan Drone Strikes”, Bureau of Investigative Journalism, January 3, 2013, www.thebureauinvestigates.com/2013/01/ 03/obama-2013-pakistan-drone-strikes

14 “Flight of the Drones: Why the Future of Air Power Belongs to Unmanned Systems”, The Economist, October 8, 2011.

15 Elisabeth Bumiller, “A Day Job Waiting for a Kill Shot a World Away”, New York Times, July 29, 2012. Между 2013 и 2015 годом ВВС США потребуется более двух тысяч пилотов дронов для осуществления вооруженных патрулей по всему миру.

16 John Мое, “Drone Program Grows While Military Shrinks”, Marketplace Tech Report, January 27, 2012.

17 Стоит отметить, что ближайшей перспективой является не столько замена обычных машин на дроны, сколько сочетание различных «режимов войны», в которых дроны занимают видное место. Стоит также отметить, что эта тенденция не является необратимой. Будущее не уже присутствует; оно играет роль в настоящем, а это не одно и то же. Что не совсем согласуется с фаталистическим и телеологическим представлением об этом феномене, которое могло бы прийтись по душе тому же Питеру Уоррену Сингеру. Так он пишет о технических и бюджетных ограничениях дронов: «История свидетельствует, что они не могут предотвратить наступление будущего. Они могут только отложить момент, когда мы к нему приспособимся». Peter W. Singer, “U-turn: Unmanned Systems Could Be Casualties of Budget Pressures”, Armed Forces Journal, June 9, 2011. Однако история XX века говорит об обратном: а именно о большем количестве нереализованных проектов.

18 См.: Jo Becker and Scott Shane, “Secret ‘Kill List’ Proves a Test of Obama’s Principles and Will”, New York Times, May 29, 2012. See also Steve Coll, “Kill or Capture”, New Yorker, August 2, 2012.

19 См.: Medea Benjamin, Drone Warfare: Killing by Remote Control, New York, OR Books, 2012.

20 Ryan Devereaux, “UN Inquiry into US Drone Strikes Prompts Cautious Optimism”, The Guardian, January 24, 2013.

21 Georges Canguilhem, Le Normal et le Pathologique, PUF, Paris, 1966, p. 7.

22 Simone Weil, Réflexions sur la guerre, Oeuvres, Gallimard, Paris, 1999, p. 455.

23 Ibid.

24 Ibid.

25 Если использовать концепт Фредерика Гро: Fréderic Gros, Etats de violence. Essai sur la fin de la guerre, Gallimard, Paris, 2006.