Москва Златоглавая

Лечение Александра Христофоровича Бенкендорфа шло успешно. Хотя граф сильно переживал из-за того, что он на время передал бразды правления III отделением молодому и еще неопытному, но толковому и умному майору Соколову. Хотя Бенкендорф и считал себя русским человеком, но в душе он оставался немцем – старательным и аккуратным служакой.

Утешало его лишь то, что здоровье пошло на поправку. Головокружения и внезапная темнота в глазах случались все реже и реже. Почти прекратились и боли в сердце. Граф словно помолодел лет так на десять-пятнадцать. Он даже стал задумчиво поглядывать на молоденьких медсестер, сновавших по коридорам лечебного корпуса, со вздохом вспоминая о своих былых амурных приключениях и подкручивая при этом поседевшие усы.

Похоже, что информацию об улучшении самочувствия пациента врачи санатория сообщили тем, кто курировал лечение Александра Христофоровича. И должные выводы были сделаны.

В один прекрасный день в санаторий явился мужчина средних лет в статском платье, который назвался подполковником Владимиром Николаевичем Гавриловым. Он сообщил графу о том, что Сергей Борисович не забыл о своем обещании, и завтра они отправятся в Первопрестольную.

– Думаю, Александр Христофорович, – сказал его новый знакомый, – что одного-двух дней вам вполне хватит для того, чтобы осмотреть Москву XXI века, после чего мы с вами снова вернемся в Петербург, и вас переправят в ваше время.

– Отлично! – обрадованно воскликнул Бенкендорф. – Только не слишком ли много времени займет все это? Ведь до Москвы из Петербурга – несколько дней пути.

– Ах да! – граф всплеснул руками. – Я совсем запамятовал, что у вас передвигаются не на тройках, а на самодвижущихся повозках. Только и им тоже понадобится немало времени, чтобы доехать до Москвы. Или вы хотите, чтобы мы полетели на ваших аппаратах, которые, подобно ангелам небесным, парят в воздухе?

– Александр Христофорович, – улыбнулся подполковник, – мы не поедем по дороге и не полетим по небу. Но завтра, выехав около полудня из Петербурга, к обеду будем в Москве.

– Не может такого быть! – воскликнул изумленный Бенкендорф. – Разве можно всего за несколько часов попасть из одной российской столицы в другую?

– Можно, – таинственно улыбнулся подполковник.

На следующий день Александр Христофорович убедился, что потомки действительно умеют творить чудеса.

Подполковник Гаврилов заехал за ним утром, едва граф успел позавтракать. После недолгих сборов они покинули гостеприимный санаторий и на автомобиле отправились на вокзал, откуда отправлялись в путь поезда, влекомые пароходами по чугунке. Правда, как объяснил графу подполковник, чугунку сейчас называют железной дорогой, а пароход – паровозом. К тому же по железным дорогам паровозы уже практически не ходят, а вагоны тянут локомотивы, оснащенные не паровой машиной, а двигателями, работающими на основе других принципов.

Вокзал удивил Бенкендорфа. Он находился в самом центре города, на пересечении Невского проспекта и улицы, появившейся там, где в его времени протекал Лиговский канал – напротив Знаменской церкви. Правда, от церкви не осталось и следа, а на ее месте возвышалось непонятного назначения здание с ротондой, увенчанной шпилем. Подполковник Гаврилов объяснил, что это станция метрополитена, а на вопрос графа – куда делась церковь, почему-то не ответил.

Достав из внутреннего кармана маленькую книжечку с двуглавым орлом на обложке. Владимир Николаевич сказал, что это паспорт – документ, изготовленный специально для графа. Бенкендорф с любопытством открыл его. Внутри была вклеена его фотография – моментальный рисунок, сделанный по методу Луи Дагера, а также было написано: «Александр Христофорович Белкин». В ответ на недоуменный взгляд графа подполковник сказал, что имя начальника III отделения слишком хорошо известно даже в их времени, поэтому не стоит привлекать к его особе лишнее внимание. Александр Христофорович пожал плечами, но возражать не стал. В конце концов, он здесь гость, а не хозяин, и вряд ли стоит возражать против принятых здесь порядков. К тому же ему стало приятно, что и в далеком будущем сохранилась память о нем.

Пройдя через толпу людей с сумками и баулами, граф и его спутник подверглись контролю здешних полицейских. Потом они оказались на огромном перроне, где стоял изящный серебристый поезд с надписью «Сапсан» на борту.

– Нам сюда, – сказал Гаврилов, останавливаясь у одного из вагонов. Он протянул паспорта и билеты служительнице, которая, посмотрев в документы, пригласила их войти в вагон.

Граф вслед за подполковником прошел в отдельное помещение, где стояли четыре кожаных кресла, диван и столик. Обстановка была более чем скромной, но, как уже успел заметить Бенкендорф, у потомков не было принято выставлять напоказ роскошь.

– Александр Христофорович, мы поедем в этом купе вдвоем, – предложив графу присесть, произнес Гаврилов. – Нам никто не будет мешать, и мы сможем поговорить здесь свободно. Да и путешествие наше не слишком затянется. Через четыре часа мы уже будем в Москве.

Бенкендорф опять удивился, но вида не показал – он подумал, что если подполковник сказал, что вся дорога займет четыре часа, то так оно и будет. И оказался прав…

Ровно через четыре часа они вышли из чудо-поезда на перрон вокзала в Москве. Там их уже встречали. Подполковник отвел графа к машине, стоявшей на площади у вокзала, и попрощался с ним, пообещав, что они увидятся вечером. А в машине Бенкендорфа поджидал его старый знакомый – Сергей Борисович.

– Рад вас видеть, Александр Христофорович, – сказал он, пожимая руку графу, – я сдержал свое обещание, и, с вашего позволения, побуду какое-то время вашим гидом.

– Весьма вам признателен, – ответил граф, – и с удовольствием проведу время в вашем обществе. Если не секрет, куда мы сейчас направимся?

– В Кремль, – улыбнулся Сергей Борисович, – как вы знаете – это сердце России…

Машина быстро двигалась по широким московским улицам. Бенкендорф с любопытством смотрел по сторонам, не узнавая так хорошо ему знакомый город. Он помнил Москву до Пожара и после, когда, ворвавшись через Тверскую заставу в город, схватился на заваленных трупами улицах с польской уланской бригадой, прикрывавшей отступление арьергарда Великой армии Бонапарта. Поляки отчаянно рубились с его донцами, зная, что русские не простят им того, что они натворили в захваченной Москве. Дело было жаркое, но казаки в конце концов опрокинули поляков и погнали их прочь, взяв четыре сотни пленных.

Все московские улицы были забиты брошенными французами фурами и телегами, нагруженными добром, найденным в брошенных москвичами домах. Повсюду валялись вздувшиеся трупы павших лошадей.

Александр Христофорович потер лоб. Заметив этот жест, Сергей Борисович участливо поинтересовался – не болен ли граф, и не лучше ли будет отложить посещение Кремля и отправиться в отведенные ему апартаменты. Но Бенкендорф покачал головой и сказал, что он хотел бы продолжить знакомство с Москвой.

Вскоре машина подъехала к Кремлю. Увидев его башни, увенчанные вместо двуглавых орлов большими красными звездами, Александр Христофорович опять погрузился в воспоминания. Ему вспомнился Кремль 1812 года, частично взорванный отступавшими французами. Стены его обрушились в пяти местах. По счастливой случайности часть заложенных мин так и не взорвались. Бочки с порохом и зарядные ящики потом были обнаружены под Спасской башней, на которую он сейчас смотрел, под кремлевскими соборами, Оружейной палатой и колокольней Ивана Великого.

Граф вспомнил то, что он увидел, ворвавшись в полуразрушенный Кремль, где еще бегали не успевшие завершить свое черное дело французские саперы. Казаки с шашками в руках верхами гонялись за ними и рубили безо всякой пощады.

А вот и кремлевские соборы. Сердце у графа сжалось – он вспомнил их, покрытых копотью, с покосившимися крестами на куполах. На площадях перед храмами стояли горны, в которых французы переплавляли сорванные с икон серебряные и золотые оклады, а также церковную утварь. В Архангельском соборе захватчики устроили винный склад. Войдя в него, Бенкендорф чуть не оставил на полу подошвы своих сапог – весь пол был залит липкой мадерой. В Успенском соборе под его сводами вместо паникадила висели огромные весы. Там же, на Царских вратах французы вели учет награбленного. Как оказалось, через эти весы прошло 18 пудов золота и 325 пудов серебра.

Но не это было самое страшное. Войдя в собор, Бенкендорф почувствовал невыносимый смрад. Захватчики превратили храм в отхожее место. Они гадили прямо в открытые саркофаги, где были погребены русские цари и русские святые. Мощи же были выброшены из гробниц и изрублены на части.

Поняв – чем все это может закончиться для пленных французов, если казаки и вошедшие в город вооруженные мужики-партизаны увидят такое надругательство над православными храмами и святынями, Александр Христофорович приказал запереть двери соборов и опечатал их своей личной печатью.

– Я понимаю, о чем вы сейчас думаете, – тихо сказал ему Сергей Борисович. – Вы сражались с нашествием всей Европы на Россию в 1812 году. Нашим отцам тоже пришлось сражаться с объединенной Европой под Москвой в 1941 году. Вы знаете, Александр Христофорович, что в величайшем сражении под Москвой довелось снова встретиться в бою французам и русским. Германцы привезли с собой легион добровольцев, набранный из французов – жителей Эльзаса и Лотарингии…

– И как все это было? – с волнением спросил Бенкендорф. – Не посрамили ли русские солдаты славу тех, кто сражался с врагом под Москвой в 1812 году?

– Не посрамили, – ответил Сергей Борисович, – французский легион понес большие потери, и его поспешили отвести в тыл на переформирование. Давайте, Александр Христофорович, пройдемте туда, где покоится погибший в 1941 году один из безымянных защитников Москвы. Он просто солдат, но ему отдают почести маршалы и генералы.

Они прошли к Могиле Неизвестного солдата. Постояв немного рядом с ней, генерал Бенкендорф, неожиданно для своего спутника, подошел к Вечному огню, встал на колени и низко поклонился. Но никто из тех, кто пришел отдать честь одному из спасителей России, не обратил особого внимания на поступок Александра Христофоровича – здесь так часто поступали люди, которые хорошо знали, что такое война…

* * *

Княгиня Ливен встретила гостей радушно. Хотя она и прожила большую часть жизни за границей, но в душе всегда считала себя русской. Дарья Христофоровна была одной из лучших разведчиц всех времен и народов. В молодости она окончила Смольный институт, в котором учились дочери российской элиты. Там она получила прекрасное образование, научилась музицировать и свободно разговаривать на четырех европейских языках. Впоследствии все это ей очень пригодилось.

Еще будучи смолянкой, она стала фрейлиной императрицы Марии Федоровны, супруги императора Павла Первого. В 1800 году ее выдали замуж за начальника Военно-походной канцелярии императора, генерал-адъютанта графа Христофора Андреевича Ливена. Вскоре после убийства Павла I граф Ливен был направлен молодым императором Александром I послом в Берлин. Время, в которое граф начал свою дипломатическую карьеру, было бурным. Император Наполеон Бонапарт легко завоевывал одно европейское государство за другим и, словно бравый портной, лихо перекраивал политическую карту Старого Света.

Граф Ливен находился в свите Александра I во время переговоров царя с Наполеоном в Тильзите. Но так уж получилось, что его очаровательная супруга знала о тайнах этих переговоров больше, чем он сам. Дело в том, что Дарья Христофоровна, несмотря на то что ей пришлось сдать после замужества свой фрейлинский шифр, все же осталась любимицей вдовствующей императрицы Марии Федоровны, с которой ее царствующий сын был полностью откровенен. От нее-то графиня Ливен и получала конфиденциальную информацию. Таким образом, она была, в отличие от своего мужа, в курсе практически всех деталей российско-французских переговоров.

Но Дарья Христофоровна показала, что умеет не только проникать в тайны высшей политики, но и держать язык за зубами. Молодая графиня скоро почувствовала вкус к политическим интригам. Со временем о ней стали говорить, что она «при муже исполняла роль посла и советника и сама сочиняла депеши». Она была умнее, энергичнее и способнее своего супруга. К тому же Дарья Христофоровна с успехом использовала то, чем ее с избытком наградила природа – свою красоту и обаяние. Никому не приходило в голову, что кокетливая и внешне легкомысленная дама, весело щебечущая о каких-то пустяках, на самом деле является опытной разведчицей, внимательно слушающей серьезные разговоры мужчин о политике. После каждого светского раута графиня садилась писать отчет в Петербург о том, что ей стало известно из неосторожных разговоров в ее присутствии дипломатов и военных.

Именно она продиктовала своему супругу в феврале 1812 года донесение о том, что Пруссия подписала тайный договор с Наполеоном, направленный против России, и обещала выделить воинский контингент, который будет действовать совместно с Великой армией Бонапарта. Незадолго до начала боевых действий супруги покинули Берлин и вернулись в Петербург. Графа Ливена назначили послом в Лондон. В Англии он пробудет двадцать два года, ставшие вершиной в разведывательной деятельности Дарьи Христофоровны.

В Лондоне она открыла светский салон, в котором часто бывали самые известные британские политики и дипломаты. Беседы посетителей салона княгини Ливен (этот титул ее супруг получил при коронации нового императора Николая I в 1826 году) стали для Дарьи Христофоровны источником ценных разведывательных сведений. К тому времени княгиня уже имела немалый опыт сбора секретной информации, легко заводила новые связи и умела создавать вокруг себя атмосферу всеобщей приятности и взаимного доверия.

Среди поклонников княгини Ливен был и король Англии Георг IV. Он даже стал крестным отцом ее сына Георгия. Злые языки поговаривали о том, что новорожденный был слишком уж похож на британского монарха. Возможно, что это были не досужие сплетни. Не случайно в опочивальне короля висел портрет княгини Ливен кисти придворного живописца Томаса Лоуренса.

Два года назад княгиня овдовела. Перед этим она потеряла двух сыновей, умерших от скарлатины. После смерти мужа скончался еще один ее сын. Все эти несчастья сказались на здоровье Дарьи Христофоровны. Она перебралась из туманной и сырой Англии во Францию, где в Париже она открыла светский салон. Среди его посетителей она продолжала собирать ценную разведывательную информацию. Но, получив письмо от императора с просьбой помочь его посланцам выполнить одно деликатное поручение, княгиня незамедлительно отправилась в Лондон, чтобы задействовать свои немалые связи среди английского истеблишмента.

…Перед гостями из будущего сидела пожилая 55-летняя женщина со следами былой красоты. Но она и сейчас была полна обаяния и того, что мужчины называют шармом. После смерти сыновей и мужа княгиня предпочитала носить строгую одежду темных тонов. Дарья Христофоровна окинула своих посетителей проницательным взглядом. Она сразу поняла, что перед ней стоят не совсем обычные люди. Долгая жизнь сделала княгиню хорошим психологом. Она умела неплохо разбираться в том, на что способен тот или иной человек. Но сейчас Дарья Христофоровна находилась в растерянности – прибывшие из Петербурга люди были совсем не похожи на обычных посланцев из министерства иностранных дел.

До княгини Ливен уже доходили слухи о странных делах, происходящих в России. Непонятно откуда появившиеся люди вдруг, неожиданно для всех, стали ближайшими советниками императора Николая I. Последовала удивившая всех отставка вице-канцлера графа Нессельроде, резкое ухудшение дипломатических отношений между Англией и Россией, таинственное исчезновение нескольких, довольно влиятельных сотрудников британской разведки, работавших в Петербурге под дипломатическим прикрытием… Не с этими ли господами, стоявшими сейчас перед ней, связаны все эти события?

Старший из гостей – княгиня определила это по его возрасту и по тому, как он уверенно держался – протянул ей конверт. В нем находилось послание, подписанное императором. Ничего нового для себя Дарья Христофоровна из него не узнала – в письме была все та же просьба оказать посланникам императора максимальное содействие. А вот во втором конверте, запечатанном их фамильной печатью, лежала записка от ее любимого брата, графа Бенкендорфа. Эту записку княгиня прочитала внимательно.

Глава III отделения без долгих предисловий сообщал сестре о том, что люди, передавшие ей эту записку – его лучшие друзья. «Дороти, – писал он, – ты должна сделать для них все, что они у тебя попросят. Это очень важно для России и для меня. Считай, что помогая им, ты помогаешь мне».

Княгиня еще раз перечитала послание брата и снова внимательно посмотрела на стоящего перед нею моложавого мужчину, который, однако, по прикидкам Дарьи Христофоровны, был как минимум ее ровесником, молодого человека и прелестную девушку.

– Господа, – наконец произнесла княгиня, обращаясь к своим гостям, – я вся во внимании. Скажите, чем я могу вам помочь? У меня в Англии осталось немало хороших знакомых, занимающих и сейчас довольно высокие посты в правительстве. Они будут рады оказать мне содействие…

– Видите ли, ваше сиятельство, – сказал старший из посетителей, – суть нашего задания довольно деликатна, и нам меньше всего хотелось бы, чтоб о нем стало известно кому-нибудь из британских официальных лиц. В общем, нам необходимо получить всю возможную информацию о местонахождении некоего Дэвида Уркварта. Нас интересует все: где он живет, сколько у него слуг, каков его распорядок дня и каковы его планы на ближайшее будущее…

– Значит, Уркварт… – задумчиво произнесла княгиня. – Господа, я должна сразу предупредить вас, что, несмотря на его конфликт с министром иностранных дел лордом Палмерстоном, у мистера Уркварта в британском высшем свете имеются могущественные покровители. Но у него есть и не менее могущественные недоброжелатели. Об этом тоже не следует забывать. Что же касается Уркварта, то это весьма опасный человек, к тому же он люто ненавидит Россию. Я уже догадалась, господа, зачем вы приехали в Лондон. Знайте, что вы очень сильно рискуете. Впрочем, не меньше, чем наши солдаты, воюющие на Кавказе против немирных горцев, подстрекаемых эмиссарами Уркварта. И я постараюсь вам помочь.

– Скажите, господа, – после недолгого молчания спросила княгиня Ливен, – вы случайно не из тех людей, которые недавно появились в Петербурге и которые успели стать очень близкими к императору? Я вижу в ваших глазах нечто незнакомое мне, что вызывает и страх, и любопытство. Поверьте мне, господа, я уже ничего в этой жизни не боюсь. После того, как я потеряла мужа и трех сыновей, – тут голос княгини дрогнул, – я спокойно отношусь к мысли о смерти. Но вы меня пугаете. Вы – словно выходцы из другого мира. Кто вы, господа, скажите мне ради всего святого?

Подполковник Щукин с сожалением посмотрел на взволнованное лицо Дарьи Христофоровны. Ему очень хотелось рассказать ей обо всем. Но в то же время не стоило княгине знать правду об их иновременном происхождении. Во всяком случае, пока. Ведь в Святом Писании говорится, что во многом знании многие печали…

– Ваше сиятельство, – в голосе Олега прозвучало участие, – я очень огорчен тем, что не могу ответить на некоторые ваши вопросы. Поверьте, государь полностью доверяет вам, но пока – я подчеркиваю – пока, ничего я вам сказать не могу. Мы сделаем то, что нам поручено, и покинем Британию. После этого, Дарья Христофоровна, – Щукин впервые обратился к княгине Ливен по имени и отчеству, – я бы посоветовал вам отправиться в Петербург и откровенно побеседовать с вашим братом. Думаю, что к тому времени вам уже можно будет рассказать все, касаемое нас.

– Почему вам следует услышать все именно от вашего брата? – спросил Щукин, увидев разочарование и даже обиду в глазах княгини. – Да потому, что если мы вам сейчас все расскажем о себе, то вы нам просто не поверите. Но вы ведь доверяете Александру Христофоровичу? Если да, то он ответит на все ваши вопросы. Он знает о нас всё…

– Хорошо, – кивнула княгиня, – тогда позвольте спросить вас, таинственный незнакомец, как мне обращаться к вам и вашим спутникам? Надеюсь, что это не является строго охраняемой государственной тайной?

– Конечно нет, ваше сиятельство, – улыбнулся Щукин. – Мое имя – Олег Михайлович Щукин. Эта девушка – моя дочь, Надежда. А этот молодой человек – Вадим Александрович Шумилин.

– Очень приятно, господа, – улыбнулась княгиня. – Обо мне, как я поняла, вам известно многое. Похоже, даже то, о чем я уже успела забыть. Возможно, что и мое будущее не является для вас секретом. Впрочем, это, наверное, уже находится за пределами того, что мне можно узнать… А теперь, Олег Михайлович, поговорим о том деле, ради которого вы приехали в Британию. Я постараюсь вам помочь. Завтра с утра я нанесу несколько визитов своим старым лондонским друзьям. Кому именно – неважно. И я попрошу вас завтра вечером снова приехать ко мне. Надеюсь, что мне уже будет что вам рассказать. А пока, господа, хочу с вами попрощаться. Мне надо о многом подумать…

* * *

Дэвид Уркварт с самого утра был не в духе. Вроде бы особых причин для плохого настроения и не было, но на душе у него отчего-то скребли кошки. Беспокойная и полная приключений жизнь сэра Дэвида приучила его внимательно относиться к предчувствиям – только благодаря этому он сумел уцелеть в молодости, когда ему было чуть больше двадцати.

Тогда, в 1827 году, сэр Дэвид в поисках приключений решил отправиться в Грецию, чтобы сразиться с войсками Ибрагима-паши – приемного сына правителя Египта Мухаммеда Али. Головорезы Ибрагима-паши залили кровью всю Элладу. Они не щадили никого – ни мужчин, ни женщин, ни старых, ни малых. В одной из жарких схваток с египтянами он был тяжело ранен, но сумел выжить.

Сэр Дэвид стал вспоминать все произошедшее с ним вчера, стараясь понять, что именно его насторожило. Ему почему-то сразу же вспомнился вчерашний визит в его дом немного странной девицы, которая явилась из агентства по занятости. Дело в том, что сэру Дэвиду нужна была горничная – старая начала якшаться с разными подозрительными личностями, что было чревато большими неприятностями для сэра Дэвида. Деликатные дела, которыми ему приходилось заниматься, накладывали определенные требования на слуг, живущих в его доме. Хозяин должен быть уверен в том, что все, что его слугам удастся услышать или увидеть, не выйдет за пределы дома.

Но без горничной, на которой держался порядок в доме, существовать было просто невозможно. Сэр Дэвид отправил в весьма уважаемое в Лондоне агентство, занимавшееся подбором домашней прислуги, просьбу найти ему горничную – молодую, здоровую и, самое главное, без дурных привычек и подозрительных связей. И вчера из этого агентства пришла девица, желавшая наняться к сэру Дэвиду в качестве прислуги.

Несмотря на то что девица, назвавшаяся Мэри, была молода и весьма красива, что-то в ней насторожило Уркварта. Она, как и полагалось в подобных случаях, предъявила хозяину рекомендательное письмо от своего предыдущего нанимателя, виконта Нэсби, в котором тот весьма положительно отзывался о своей горничной. Сэр Дэвид лично не был знаком с виконтом Нэсби, но, по слухам, человеком он был уважаемым и честным.

Мэри говорила по-английски достаточно свободно, но то, что она – не англичанка, он понял сразу. Девица была больше похожа на итальянку или испанку. Сэр Дэвид поинтересовался, откуда Мэри родом. Та ответила, что ее настоящее имя Марика, и родилась она в Австрии. Ее родители, венгры по национальности, в поисках лучшей жизни покинули родной Пешт, когда Мэри была еще девчонкой. Они отправились в Британию, а оттуда – в Новый Свет. Мэри с теткой осталась в Лондоне. Родители обещали им, что как только они найдут работу в САСШ, то сразу же вызовут Мэри с теткой к себе. Но за те десять лет, которые прошли с момента их отплытия в Нью-Йорк, от родителей так и не поступило никаких известий. Тетка Мэри умерла два года назад, и теперь она живет совсем одна.

На первый взгляд рассказ девицы был вполне правдоподобным. Действительно, многие жители европейских стран отправлялись в Америку в поисках счастья и удачи. И многие девушки из вполне приличных семей нанимались в услужение к состоятельным людям. Шесть-восемь фунтов в год, которые платили хозяева служанкам, сумма немалая. Плюс деньги, которые хозяева давали прислуге на чай и сахар. Плюс доход от продажи костей, тряпок, шкурок кроликов и даже свечных огарков. Гости, покидая дом хозяина, по обычаю одаривали прислугу мелкими монетами. В общем, жить вполне можно. Аккуратная и бережливая горничная могла со временем скопить немалую сумму денег, на которую можно было открыть свое дело.

Но, еще раз посмотрев на стоявшую перед ним девицу, сэр Дэвид задумчиво почесал переносицу. Она была красива, очень красива. Такая девица, при желании, могла найти себе богатого покровителя и не ползать на коленях, вытирая тряпкой грязные ступеньки. Странно все это…

Тогда Уркварт сказал Мэри, что он пока не принял относительно нее какого-либо решения и попросил зайти дня через два. Когда же девица ушла, сэр Дэвид велел одному из своих помощников, Джону Мак-Грегору, чтобы он незаметно проследил за Мэри и узнал, где она живет, а заодно и расспросил про нее соседей.

Но Джон в тот день так и не вернулся домой. Куда он делся – непонятно. Сэр Дэвид знал Джона не один год и не мог поверить, что тот на обратном пути завалился в кабачок и загулял. Что-то с ним стряслось. Подождав до обеда, Уркварт велел другому своему помощнику, Эндрю Кэмпбеллу, сходить в полицейский участок и расспросить служителей порядка – не слышали ли они что-либо о пропавшем Мак-Грегоре. «Бобби» лишь разводили руками – ночью в этом районе Лондона было найдено несколько трупов, но ни один из них не был похож по описанию на пропавшего Джона…

Сэр Дэвид так и не узнал, что первая фаза операции по его похищению прошла успешно. Княгиня фон Ливен сдержала свое слово. Во время следующей встречи она сообщила подполковнику Щукину адрес, по которому проживал в Лондоне Дэвид Уркварт. Хитро улыбаясь, Дарья Христофоровна сказала Олегу, что на днях Уркварт рассчитал свою горничную и сейчас подыскивает новую.

– Господин Щукин, – в глазах княгини Ливен заплясали чертики, – я могу попросить одного из своих знакомых написать рекомендательное письмо, на имя… – тут она снова улыбнулась и внимательно посмотрела на Надежду. – В общем, с этим письмом можно будет проникнуть в дом сэра Дэвида. Думаю, что вам очень хочется это сделать.

– Дарья Христофоровна, голубушка, – воскликнул обрадованный подполковник, – да вы просто волшебница! Теперь я понимаю, почему ваш брат так настоятельно советовал мне обращаться к вам с любой просьбой и говорил, что для вас нет ничего невозможного.

От этих слов Щукина княгиня фон Ливен даже зарумянилась. Она словно помолодела на два десятка лет. Похоже, что Дарья Христофоровна уже догадалась, что посланец из Петербурга – ее коллега по ремеслу. Потому похвалы подполковника были ей вдвойне приятны.

Получив рекомендательное письмо и подробнейший инструктаж о том, как следует себя вести, Надежда отправилась в дом Уркварта и имела счастье лично увидеть знаменитого русофоба. Сэр Дэвид, по ее словам, был «серьезным дядечкой».

– Знаешь, папа, – рассказывала она, – он говорил со мной и все время глазами на меня зыркал, словно хотел мне прямо в душу заглянуть. Я не уверена, что он мне поверил. Но мне к нему ведь больше не надо идти? Правда, папа?

Щукин кивнул головой и улыбнулся.

– Не надо, Наденька. Ты свою работу сделала, причем вполне качественно. Куда ты, говоришь, «жука» у него спрятала?

– Как ты мне, папа, велел, – сказала Надежда. – Дождалась, когда он отойдет к окну, чтобы прочитать рекомендательное письмо, и незаметно прилепила «жучок» к его письменному столу снизу. Ты ведь уже проверил – он работает?

– Проверил, Наденька, проверил. Все нормально. Теперь мы в курсе того, о чем Уркварт беседует в кабинете со своими посетителями. Сейчас, к примеру, он очень озабочен розыском своего пропавшего помощника. Ты молодец – вывела его прямо туда, где его поджидали Вадим и Никифор.

– Да, папа, – рассмеялась Надежда. – Этот мордоворот даже «мяу» сказать не успел, как оказался связанным по рукам и ногам и с кляпом во рту.

– Крепкий оказался мужичок, – сказал Щукин. – Видимо, он сильно предан своему боссу. Если бы не «сыворотка правды», ни за что бы мы его не «раскололи». Сейчас он сидит в чуланчике под замком и льет слезы горючие.

– Папа, – заглянув в глаза отцу, немного волнуясь, спросила Надежда, – а что вы потом сделаете с этим Джоном? Ведь его же нельзя взять и отпустить…

– Знаешь, дочка, – подполковнику явно не нравилось продолжение этого разговора, – наша работа иногда бывает жестока. Мне самому порой бывает неприятно делать некоторые вещи, но их приходится делать, чтобы выполнить задачу, которую нам поставили.

– Значит, папа… – голос Надежды дрогнул.

– Да, дочка, – подполковник Щукин обнял ее за плечи. – Но давай больше не будем об этом. Нам надо подумать – как выманить сэра Дэвида, и постараться захватить его в полной целости и сохранности. А для этого я еще раз прослушаю запись допроса его помощника. Как я понял, Уркварт собирался в самое ближайшее время отправиться на материк. Надо узнать – куда и когда он двинется в путь…

* * *

После посещения Кремля Сергей Борисович пообедал с Бенкендорфом в весьма приятном заведении, где, по мнению графа, неплохо готовили, и откланялся, сославшись на занятость.

– Александр Христофорович, – сказал он, – с вами остается Владимир Николаевич. Если вы пожелаете, завтра он может свозить вас в танковую дивизию, где вы посмотрите своими глазами на то, что могут наши военные машины. Думаю, что вам, как боевому генералу, это будет очень интересно.

– Конечно, конечно! – воскликнул Бенкендорф, – я буду рад увидеть войска России XXI века. А куда мы поедем? Это далеко от Москвы?

– Нет, не очень, – улыбнувшись так, что на его щеках появились ямочки, ответил Сергей Борисович, – вы, наверное, знаете такой городок под Москвой – Наро-Фоминск. Через него к Малоярославцу шло войско Наполеона Бонапарта.

– Я, Сергей Борисович, воевал севернее, на Тверской дороге, – вздохнул Бенкендорф, – в отряде генерала Винцингероде. Его предательски захватили в плен французы, а Бонапарт хотел даже расстрелять, узнав, что он является уроженцем Вестфальского королевства, союзного Наполеону.

– Да, наши западные коллеги всегда требовали, чтобы мы строго выполняли все законы войны, тогда как сами их не очень-то чтили, – кивнул Сергей Борисович. – Я буду рад еще раз увидеть вас, Александр Христофорович. А пока всего вам доброго.

На следующее утро Владимир Николаевич заехал за графом в уютный пансионат, куда его накануне вечером привезли после длительной прогулки на автомобиле по Москве.

Бенкендорф был почти готов к поездке. Он умылся, оделся в несколько странную одежду потомков и сидел за столом в буфете, заканчивая завтрак. Подполковник терпеливо дождался, когда граф допьет кофе и доест бисквит.

Машина ехала по широким дорогам, забитым транспортом. Александр Христофорович с интересом смотрел по сторонам, время от времени задавая вопросы своему сопровождающему.

– Да, – наконец, задумчиво сказал он, – все у вас происходит бегом, словно вы за кем-то гонитесь или от кого-то убегаете. Потому-то и жизнь ваша какая-то суетливая. Во всяком случае, для меня, человека XIX века, она выглядит именно таковой. У нас же все происходит неспешно, размеренно.

– В каждом времени есть своя прелесть, – философски заметил Владимир Николаевич. – Иногда и мы устаем от всех этих гонок. Нам порой хочется сесть на камушек на обочине дороги и подумать-помечтать о вечном, о смысле жизни.

А за окнами автомобиля мелькали деревья, дорожные знаки и встречные автомобили. Серая лента шоссе стелилась под колеса их машины.

– Коля, поставь что-нибудь наше, чтобы не было скучно, – сказал подполковник водителю.

Тот кивнул и нажал на кнопку DVD-плеера. Граф Бенкендорф вздрогнул, когда в салоне автомобиля неизвестно откуда раздался хрипловатый мужской голос:

 

На войне, как на войне:

Патроны, водка, махорка в цене,

А на войне нелегкий труд,

А сам стреляй, а то убьют…

 

Песня эта не была похожа ни на одну из солдатских песен, которые доводилось слышать генералу за годы его службы в армии. Но это была, несомненно, солдатская песня, в которой рассказывалось о войне, о том, что смерть и жизнь, радость и горе там ходят рядышком. А неизвестный певец рублеными и грубыми фразами пел о неведомом графу комбате, который «сердце не прятал за спины солдат».

Когда же закончилась эта песня, то почти сразу зазвучала следующая, которую, как понял Александр Христофорович, пел все тот же певец:

 

Давай за жизнь, давай, брат, до конца,

Давай за тех, кто с нами был тогда.

Давай за жизнь, будь проклята война,

Помянем тех, кто с нами был тогда.

 

– Скажите, Владимир Николаевич, – а вам лично много довелось повоевать? – спросил Бенкендорф, когда закончилась эта песня и отзвучал последний аккорд. Подполковник Гаврилов задумался. Лицо его неожиданно стало жестким и серьезным. Только сейчас граф заметил в его русых волосах седые пряди.

– Знаете, Александр Христофорович, – сказал он, – воевать довелось не так уж много, но даже за это время крови и смерти повидал столько, что хватило на всю жизнь. Скажу вам честно, было страшно, и врет тот, кто рассказывает о том, что в бою он ничего и никого не боялся. Но нужно было заставлять себя побеждать страх и делать то, что следовало делать. И мы делали это.

– Я полностью с вами согласен, – кивнул Бенкендорф, – мне пришлось побывать во многих сражениях, но свой первый бой, в 1803 году, когда мне было всего двадцать лет, и я сражался в Грузии с лезгинами под знаменами князя Цицианова, я запомнил на всю жизнь. И скажу честно, мне было страшно, очень страшно. Но я больше боялся показать свой страх, чем кинжалов лезгин.

Так, с песнями и разговорами они незаметно добрались до деревни Головеньки, где располагался учебный полигон танковой дивизии. Местное начальство, предупрежденное об их визите из Москвы, встретило гостей на КПП и без особых формальностей допустило на полигон, где проводили учение мотострелки и танкисты.

Бенкендорф увидел там рычащих и плюющихся сизым дымом разъяренных железных монстров, которые у потомков назывались «танками» и «боевыми машинами пехоты». Несмотря на свои размеры, они ловко и грациозно двигались по полигону, поднимая тучи пыли. При этом они на ходу стреляли из пушек и пулеметов, разнося в щепки мишени.

– Владимир Николаевич, даже одна такая машина стоит батальона нашей пехоты, а то и целого полка, – в восхищении шепнул он на ухо Гаврилову, – имея несколько танков и БМП, наша армия была бы непобедима!

– Александр Христофорович, – так же шепотом ответил ему подполковник, – у русской армии императора Николая Павловича будут подобные машины. Но прежде всего надо будет подготовить людей, которые могли бы ими управлять. Без них они не более чем груда железа. Но об этом разговор будет чуть позже. А пока пройдемте на стрельбище. В тире вы познакомитесь с нашим оружием, которым вооружена пехота, или, как у вас говорят, инфантерия.

Зрелище учебных стрельб пулеметчиков и гранатометчиков привели Бенкендорфа в изумление, ну а стрельба снайперов вызвала у него восторг.

Тем временем, с разрешения руководителя учебных стрельб, подполковнику Гаврилову позволили пострелять из СВД. По тому, как он по-хозяйски взял в свои руки винтовку и умело занял позицию, стало ясно, что этот человек имеет отношение к славному сословию снайперов. Ну, а после того, как подполковник быстро и точно поразил все мишени, в этом уже никто не сомневался.

– Где довелось пострелять? – спросил у него руководитель стрельб, средних лет майор с «Кавказским крестом» на кителе, принимая у него СВД.

– Двухтысячный, январь, Чечня, Грозный, – лаконично ответил Гаврилов, – потом февраль, Шатой.

– Могли встретиться, – так же лаконично сказал майор, – а может, и встречались.

– Все может быть, – усмехнулся подполковник. – Земля – шарик маленький.

Смеркалось. Учения на полигоне заканчивались. Попрощавшись с командованием, Гаврилов и Бенкендорф сели в автомашину и отправились в обратный путь. Граф был полон впечатлений. Всю дорогу он расспрашивал у подполковника о боевой технике XXI века, о способах ведения боевых действий в их времени и о войнах, которые пронеслись над Россией.

Когда же автомобиль въехал в черту города, Александр Христофорович, уставший от непривычного для него путешествия, замолчал, а потом попросил у Гаврилова:

– Не могли бы вы мне дать снова послушать того певца, который пел о войне?

* * *

Вот уже почти две недели прошло с того момента, как пароходо-фрегат «Богатырь» вместе с экспедицией «охотников на Уркварта» отправился из Кронштадта в Англию. Оставшиеся в Петербурге Шумилин и Сергеев-старший внешне никак не выказывали свое волнение и озабоченность. Но в душе они сильно переживали за своих сыновей и друзей, зная, какому риску они подвергаются. А тут еще эта история с Адини. Бедная девушка не смогла сдержать свои чувства к Коле Сергееву и призналась во всем отцу.

Но, к удивлению пришельцев из будущего, никакого скандала из-за этого не случилось. Похоже, что суровое сердце императора было тронуто мольбами и слезами любимой дочери. Однако это совсем не означало, что по возвращению возлюбленного Адини из Британии, императору и пришельцам снова не придется ломать голову над тем – что будет с Ромео из будущего и Джульеттой из прошлого.

Шумилин старался поменьше попадаться на глаза императору и занимался обычными хозяйственными делами – обустраивал свое новое жилище на Кирочной улице. Надо было подобрать для дома мебель, перевезти туда часть имущества и организовать систему охраны, дабы никто из излишне любопытных личностей не совал свой нос туда, куда не следует. Пока же Александр жил в Аничковом дворце, в покоях, отведенных ему императором. А Виктор Сергеев большую часть времени проводил в своем имении, налаживая в нем хозяйство.

В один из августовских дней, когда с низкого свинцового неба на землю капал нудный питерский дождь, Шумилин валялся на диване в халате и домашних туфлях с книжкой в руках. Делать ему ничего не хотелось, к тому же голова ужасно болела, просто раскалывалась. Сие предсказывало скорую перемену погоды.

И вот, когда он находился в раздумьях – проглотить таблетку от головной боли или чуток подождать, в дверь его комнаты кто-то вежливо постучал. Это пришел лакей князя Одоевского с запиской, адресованной Александру. Прочитав ее, он встал с дивана, принял таблетку пентальгина и стал переодеваться.

В своей записке князь сообщал ему, что у него в гостях находится очень интересный человек, и если Александру Павловичу будет угодно, то он познакомит его с этим гостем.

Заинтригованный Шумилин вместе с терпеливо ожидавшим его лакеем отправился на Фонтанку, не обращая внимания на дождь, благо от Аничкова дворца до дома Одоевского было рукой подать. В прихожей он отдал мокрый зонтик и цилиндр горничной, и с ходу попал в могучие объятия князя.

– Дорогой Александр Павлович, – воскликнул Одоевский, – я так рад вас видеть! Если бы вы знали, как возликовало мое сердце, услышав ваш голос! Прошу вас, проходите быстрее в гостиную! Княгиня и мой гость ждут вас с огромным нетерпением.

Шагнув в гостиную, Шумилин замер от изумления. Рядом с улыбающейся княгиней Ольгой Степановной на стуле сидел худощавый военный в чине поручика, который мило беседовал по-французски с хозяйкой дома. Александр сразу же узнал того, кто был гостем князя – это же Михаил Юрьевич Лермонтов, собственной персоной, на тот момент – поручик Тенгинского пехотного полка!

Одоевский представил его Лермонтову как друга их семьи. Князь присовокупил, что Александр Павлович долгое время жил вне пределов России, поэтому он еще не до конца освоился в Петербурге и плохо знает здешние нравы и обычаи. Из этих слов Шумилин понял, что они еще не успели рассказать поэту о том, что он человек из XXI века.

Насколько было известно Шумилину, поручик Лермонтов находился на Кавказе в отряде, действовавшим против немирных горцев до января 1841 года. Потом его бабушка, Елизавета Алексеевна Арсентьева, урожденная Столыпина, имевшая в столице влиятельных родственников и знакомых, выхлопотала для внука разрешение приехать в Петербург.

И тут Шумилин вспомнил, что где-то недели три назад, в разговоре с императором он посетовал на то, что после трагической смерти Пушкина в России остался один-единственный поэт, равный ему по своему таланту. Правда, он сейчас сражается с чеченцами в отряде генерала Галафеева. Николай нахмурился, хотел было что-то ответить Александру, но промолчал. Больше ни Шумилин, ни Николай этого вопроса не касались.

Похоже, что слова, сказанные императору его гостем из будущего, запали в душу монарха, и он отправил с фельдъегерем приказ вызвать поручика Лермонтова в Петербург. Шумилин знал о том, что Лермонтов был дружен с четой Одоевских, и его появление в квартире дома на Фонтанке было вполне закономерно.

– Господин Шумилин, – с любопытством спросил Лермонтов, – скажите, не мог ли я вас раньше видеть? Ваше лицо кажется мне знакомым… Вы не воевали на Кавказе?.. Нет? – Лермонтов огорченно покачал головой. – Вы знаете, у меня часто так бывает – вижу человека впервые, а мне кажется, что я с ним уже где-то встречался.

– Нет, Михаил Юрьевич, – улыбнулся Шумилин, – мы с вами вряд ли встречались. И на Кавказе я не воевал, хотя бывать там и доводилось. А вот мой друг, отставной майор Виктор Иванович Сергеев, приехавший в Петербург вместе со мной, так он повоевал в Чечне, и был даже там ранен. Думаю, что вам было бы интересно с ним поговорить.

– Пожалуй, – согласился Лермонтов. – А вы, князь, – обратился он к хозяину дома, – знакомы с майором Сергеевым?

– Знаком, – коротко ответил Одоевский. – Виктор Иванович тоже наш большой друг, и мы с княгиней многим ему обязаны. Думаю, что и вы подружитесь с ним. Я хочу просить вас, мой друг, почитать нам ваши новые стихи.

– Если я не ошибаюсь, – вступил в разговор Шумилин, – вы, Михаил Юрьевич, принимали участие 11 июля сего года в сражении с чеченцами на реке Валерик – это неподалеку от крепости Грозная. Сразу после этого сражения вы написали замечательные стихотворение. Постойте, я вспомню, как оно начинается…

И Шумилин, закрыв глаза, начал читать вслух:

 

Я к вам пишу случайно; право

Не знаю, как и для чего.

Я потерял уж это право.

И что скажу вам? – Ничего!

 

Услышав первые строки своего еще не опубликованного нигде стихотворения, Лермонтов вздрогнул. Он с изумлением смотрел то на Шумилина, то на Одоевского, то на Ольгу Степановну. Потом поэт пришел в себя и, резко вскочив с места, неприятным скрипучим голосом спросил у своего нового знакомого:

– Господин Шумилин, соблаговолите объяснить мне – что сие значит! Откуда вам известно мое стихотворение, которое я написал совсем недавно и никому еще не читал?!

– Успокойтесь, Михаил Юрьевич, – примирительно сказал Одоевский. – Поверьте мне – я сам был не менее вас удивлен, когда первый раз встретился с Александром Павловичем. И на то есть причины…

– Я не понимаю вас, князь, – раздраженно произнес поэт, – я знаю вас, как человека порядочного, и полагаю, что вы не намерены шутить надо мной, словно над каким-то безусым юнкером.

– Михаил Юрьевич, – снова вступил в разговор Шумилин, – вы помните легенду о вашем знаменитом шотландском предке, Томасе Рифмаче? По преданию, он семь лет прожил в волшебной стране эльфов и, вернувшись оттуда, стал пророчествовать, предсказывая людям их будущее. И все его предсказания удивительным образом исполнялись.

Слушая Шумилина, Лермонтов машинально кивал головой, а после последних сказанных им слов побледнел, словно лист бумаги.

– Так вы из страны эльфов, – изумленно воскликнул он. – И вы, князь, – укоризненно обратился он к Одоевскому, – тоже побывали в той волшебной стране? Почему же вы мне об этом ничего не сказали?

– Видите ли, Михаил Юрьевич, – сказал Шумилин, решив выручить Одоевского, – князь был связан честным словом, которое он нам дал. Без нашего согласия он не имел права кому-либо рассказывать об увиденном там. А насчет страны эльфов? Нет, мы пришли в ваш мир не из этой мифической страны, а из будущего. Потому-то я знаю стихи, которые вы только что написали, а так же и те, которые вы еще напишете.

– И из какого года вы прибыли к нам, господин Шумилин? – Лермонтов верил и не верил в то, что говорил ему этот удивительный человек.

– Мы из третьего тысячелетия, из 2015 года, – ответил Александр. – Я с моими друзьями отправился в ваш девятнадцатый век, чтобы предостеречь вас, наших предков, от совершения тех роковых ошибок, которые стоили многим из вас жизни.

И Шумилин выразительно посмотрел на Лермонтова. Тот, видимо поняв, о чем идет речь, снова побледнел и промолвил хриплым от волнения голосом:

– Вы даже знаете – как и когда я умру?

– Знаю, – коротко ответил Александр, – и хочу, чтобы вы так рано не ушли из жизни…

* * *

Малогабаритный «жучок» в кабинете мистера Уркварта, установленный Надеждой во время ее визита к «лохнесскому чудовищу» – такое прозвище дал неугомонному шотландцу Щукин, – работал превосходно.

Подполковник и Вадим Шумилин по очереди прослушивали разговоры Уркварта с посетителями кабинета и были в курсе всех его текущих дел. А их у него было немало. К нему приходили как коренные жители Британии, так и иностранцы, волею судеб оказавшиеся на берегах Туманного Альбиона.

Посетил мистера Уркварта и бывший министр иностранных дел Российской империи в годы царствования царя Александра Благословенного князь Адам Ежи Чарторыйский. Этот матерый русофоб после польского мятежа 1831 года, во время которого он был председателем Национального правительства Польши, при приближении русских войск к Варшаве бежал в Париж. Всю свою нерастраченную ненависть к России и русским князь использовал для подстрекательства европейских держав и Турции против страны, в которой он был когда-то обласкан и допущен до руководства ее внешней политикой.

Шотландец и поляк давно уже сотрудничали в темных делишках, направленных против России. Они формировали отряды польских наемников, отправляемых через Турцию на Кавказ для того, чтобы сражаться там с русскими. Британия давала деньги, причем деньги немалые, а польская эмиграция – рядовых участников мятежа, которые воевали вместе с немирными горцами и клали свои головы за чужие Польше интересы. При этом часть английских гиней прилипала к рукам польских магнатов.

Вот и сейчас князь Чарторыйский прибыл из Парижа в Лондон для того, чтобы получить из рук мистера Уркварта очередную субсидию. Щукину было противно слушать, как высокородный вельможа из рода Гедиминовичей, словно барыга на базаре, торговался с британцем за сумму, которую он хотел получить за головы тех простаков, считавших, что в горах Кавказа они сражаются за возрождение Речи Посполитой «от можа до можа». В конце концов, сэр Дэвид и князь Чарторыйский сторговались, и вскоре еще десяток-другой горячих польских парней должны будут отправиться на Кавказ, где их вскоре убьют, причем не только русские солдаты и казаки, но и, как это часто бывало, сами горцы, которые в душе презирали предателей.

В разговорах мистера Уркварта с его визитерами была озвучена одна важная информация. Оказывается, весьма обеспокоенный появлением в своем доме подозрительной «венгерки» – кандидатки на должность служанки, – а также странным исчезновением своего помощника Джона Мак-Грегора, следы которого, несмотря на все старания лондонских полицейских, так и не были обнаружены, Дэвид Уркварт решил на какое-то время отправиться на континент, чтобы сбить с толку своих недоброжелателей и противников. Ну и заодно побеседовать кое с кем из международных авантюристов, кормившихся из рук британцев.

И еще – через своих осведомителей мистер Уркварт узнал о том, что в окружении княгини фон Ливен появились таинственные русские, после чего та стала активно объезжать своих знакомых из числа лондонского истеблишмента и вести с ними какие-то долгие разговоры. Узнав об этом, Уркварт приказал своим людям начать слежку за домом княгини фон Ливен и установить личность подозрительных незнакомцев, чье появление, скорее всего, и послужило причиной всех дальнейших пренеприятных для него событий. Опытный разведчик чувствовал, что визит странной дамы, исчезновение своего верного слуги и неожиданная активность внезапно объявившейся в Лондоне русской княгини – это звенья одной цепи.

«А вот это уже опасно, – подумал Щукин, услышав во время прослушки о мерах, принятых Урквартом. – Необходимо немедленно связаться с Джейкобом Уайтом и переслать записочку княгине – предупредить об установленной за ее домом слежке, а также о том, что ни он, ни его спутники больше не смогут с ней видеться лично. Сам же мистер Уайт должен приложить все усилия, чтобы выяснить – начал ли Уркварт готовиться к поездке на континент, и если да, то когда и через какой именно порт на побережье Британии он туда отправится».

Мистер Уайт блестяще справился с заданием. Ему удалось выяснить все подробности предстоящего европейского вояжа шотландского искателя приключений. Уркварт собирался покинуть Лондон через три дня, поздним вечером, тайно, с минимальным количеством слуг. Он намеревался на карете отправиться в Дувр, где его будет ждать заранее зафрахтованный быстроходный двухмачтовый люггер. На нем Уркварт намеревался переправиться в бельгийский порт Остенде, который и станет отправной точкой его предстоящего турне по Европе.

Щукин понял, что в море шотландца ловить было бесполезно – легкий люггер под всеми парусами при попутном ветре легко мог уйти от пароходо-фрегата. К тому же захватывать в Па-де-Кале гражданское судно с пальбой и последующим абордажем было несколько экстравагантно. Все же на дворе просвещенный XIX век, а не времена лихих пиратов, вроде Дрейка и Моргана.

Оставался вариант с захватом мистера Уркварта во время его следования из Лондона в Дувр. В общем, что-то вроде «нападения на почтовую карету» в стиле Дикого Запада. Конечно, без мустангов, ковбоев, погони и пальбы из кольтов от бедра.

Из полученной информации Олег знал, что вместе с Урквартом в карете будут находиться еще четверо – кучер, камердинер и двое слуг. Все они, включая и самого Уркварта, хорошо вооружены, храбры и полны решимости. В случае чего они смогут постоять за себя. Положение осложняется еще и тем, что самого мистера Уркварта желательно было взять живым и невредимым.

Но сам захват – это еще полдела. Надо это сделать так, чтобы британские приятели сэра Дэвида как можно дольше не узнали о его похищении.

Мозговой штурм, проведенный этим же вечером, дал положительный результат. Общими усилиями был разработан план, который имел шанс на успех. Но, чтобы его осуществить, придется снова обратиться к вездесущему мистеру Уайту. Щукину, который хорошо разбирался в людях, все больше и больше нравился этот никогда не унывающий пройдоха. Лучшего помощника для дела, которое они задумали, трудно было найти. К тому же он старался не совать свой нос туда, куда не следовало, что для тайного агента было большим достоинством.

Так что Олег отправил мистеру Уайту записку с просьбой срочно зайти к нему.

* * *

Вот и настало время отправляться домой. Граф Бенкендорф, вернувшись из Москвы в санаторий, еще несколько дней находился под наблюдением врачей, принимал лекарства, испытывая расслабленность и легкость после массажа, а ночью, избавившись от постоянно мучившей его бессонницы и головной боли, спал так же крепко, как когда-то в далекой молодости.

На консилиуме врачи признали, что пациент пошел на поправку, и если он будет придерживаться здорового образа жизни и принимать выписанные ему лекарства, то он проживет еще много лет. Услышав это, Александр Христофорович усмехнулся – не волноваться, не перетруждать себя и больше отдыхать – это, конечно, хорошо, только как это все осуществить на практике? Нет, граф знал, что он может в любой момент подать в отставку и уехать в свое уютное имение Фаль в Эстляндской губернии. Но только как долго он проживет в неге и в безделье? От такого «щадящего» режима он протянет ноги еще быстрее. Нет, ежедневная работа – вот лучший способ прожить подольше.

К тому же граф переживал – как там без него идут дела в Петербурге. Он не сомневался в том, что майор Соколов прекрасно справится со всеми порученными ему обязанностями. Но все же на душе у него было немного неспокойно. Как все старые служаки, он считал, что кроме него никто лучше не сделает именно то, что пожелает государь.

Ну, и самое главное – сегодня ему передали послание от первого лица государства к императору Николаю I. Что было написано в этом послании, граф, естественно, не знал. Но исходя из того, как его принимали здесь и с кем ему удалось побеседовать, Бенкендорф уже мог сделать определенные выводы об отношении здешних власть предержащих из будущего к современникам. И оно было достаточно благожелательным.

Вместе с посланием Александру Христофоровичу передали прибор, именуемый здесь ноутбуком. Подполковник Гаврилов, который привез письмо и ноутбук, показал графу, как пользоваться этим прибором, и снабдил Бенкендорфа инструкцией, в которой подробно и вполне доступно разъяснялось – что делать и как поступать в том или ином случае.

– Александр Христофорович, – сказал подполковник, – в этом приборе содержится огромная информация об истории России, развитии науки и техники, а также об истории военного дела. Если что будет непонятно – не стесняйтесь обращаться с вопросами к Александру Павловичу Шумилину и Виктору Ивановичу Сергееву. Они помогут вам разобраться с ноутбуком и ответят вам на все возникающие вопросы.

– Большое спасибо, Владимир Николаевич, – искренне поблагодарил подполковника граф, – сведения, которые хранятся в этом приборе, будут нам весьма полезными. А что касается господина Шумилина и господина Сергеева, то я и государь относимся к ним с большим уважением и ценим их советы.

…Александр Христофорович от нетерпения переминался с ноги на ногу, ожидая, когда в ангаре откроется портал. Изумрудная точка вскоре превратилась в кольцо, и на так хорошо знакомой полянке граф увидел императора, майора Соколова и Александра Шумилина.

Бенкендорф шагнул им навстречу, помахав на прощание рукой Антону, сидевшему за пультом управления машиной времени, и подполковнику Гаврилову, который пришел проводить гостя из прошлого. Потом кольцо снова сжалось в яркую точку. Через минуту она исчезла.

– Мой дорогой друг, – воскликнул император, горячо обняв Бенкендорфа, – если бы ты знал, как я рад тебя видеть! По твоему лицу я вижу, что пребывание у наших друзей в будущем пошло тебе на пользу.

– Ваше величество, – растроганно произнес граф, – я благодарен вам за все, что вы сделали для меня. Я действительно чувствую себя гораздо лучше и готов хоть сию минуту приступить к исполнению своих обязанностей. Надеюсь, что за мое отсутствие не произошло ничего страшного?

– Успокойся, друг мой, – сказал император, – майор Соколов прекрасно управился со всеми твоими делами. Только давай поговорим об этом позднее, а сейчас все вместе поедем в Аничков дворец и там поговорим о обо всем за обедом. Я полагаю, что ты успел соскучиться по нашей еде?

– Ваше величество, – улыбнулся Бенкендорф, – кормили меня в санатории многими яствами, о которых я раньше и не слышал. Но я скучал по вашему обществу, к которому привык за годы, проведенные рядом с вами.

Встречающие и граф уселись в кареты и отправились в Аничков дворец. По дороге Бенкендорф кратко рассказал императору о своем пребывании в будущем и показал фотографии, которые были сделаны в Москве, в санатории и в танковой части. На Николая произвел большое впечатление снимок, на котором граф был снят рядом с огромным танком.

– Александр Павлович, – обратился он к Шумилину, – что вы скажете об этом? Сия боевая машина, как я понял, сделана из металла, который не пробивается ни пулями, ни ядрами. Она неуязвима и может двигаться по самой скверной дороге. Я ничего не перепутал?

– Нет, ваше величество, – ответил Шумилин, – броня этого танка выдержит попадание пушечного ядра. А вот пушка танка может стрелять на расстояния, недоступные ни одному из ныне существующих орудий. А пулеметы его выкосят вражескую пехоту, словно траву косой. Двигаться он может не только по любой дороге, но и вообще там, где дорог нет и в помине. Мало того, он может переправляться через водные преграды по дну рек.

– Какое страшное оружие, – покачал головой император, – неужели вы используете его в ваших войнах? Ведь после них на поле боя не останется ничего живого.

– Абсолютное оружие, ваше величество, не существует, – сказал Шумилин, – например, эту страшную машину смерти может подбить обычный пехотинец, если он, конечно, располагает соответствующим оружием. А насчет наших войн… Да, они порой у нас случаются. Люди воюют в небе, на земле и на море. Только опасность полного взаимного истребления не позволяет противникам применять так называемое «оружие массового поражения». С его помощью можно стирать с лица целые города, превращая их в выжженные адским пламенем пустыни.

– Но зачем же тогда вообще нужно воевать?! – удивленно воскликнул император. – Только ради того, чтобы захватить безлюдную обугленную пустыню? Кому она нужна такая – ведь на ней ни хлеб не вырастишь, ни скотину пасти не сможешь.

– Помимо всего прочего, – сказал Шумилин, – земля вокруг разрушенных городов будет заражена. Все живое еще долгие годы не сможет жить в тех местах. А вообще, если все страны, имеющие это оружие, применят его одновременно, то на Земле вообще не останется ничего живого. Это будет Апокалипсис, такой, каким его описывал апостол Иоанн.

Император и Бенкендорф, услышав слова Шумилина, непроизвольно перекрестились.

– И как вы живете в своем мире! – воскликнул Николай. – Ведь это так страшно – знать, что в любой момент мир может провалиться в тартарары. Неужели правители ваших стран не пробовали договориться и уничтожить это страшное оружие. Если не будет жизни на Земле, то, следовательно, не будет ни победителей, ни побежденных.

– Эх, ваше величество, – Шумилин криво усмехнулся, – попытки договориться были. Но всегда у кого-то может возникнуть желание нанести первый удар, рассчитывая, что противник будет разгромлен и не успеет применить свое оружие.

– Надеюсь, что Россия и в вашем времени не даст себя в обиду, – сказал император. – Наполеон, вон, тоже подмял под себя всю Европу и даже захватил Москву. А потом наша армия вошла в Париж, а Наполеон умер в ссылке на острове Святой Елены.

– Мы тоже на это надеемся, ваше величество, – ответил Шумилин. – Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Наша армия готовится ко всему. Полагаю, что и армии вашего величества тоже следует готовиться к грядущей войне. Ибо делать это после начала боевых действий – слишком дорогое удовольствие.

Николай на мгновение задумался. Потом он внимательно посмотрел на Шумилина:

– Надеюсь, что вы и ваши правители нам в этом помогут? То, что в вашей истории называлось Крымской войной, не должно быть в нашей истории. Россия не должна пройти через страдания и унижения…

* * *

В тот вечер Шумилин допоздна засиделся у Одоевского, беседуя с Лермонтовым. Михаил Юрьевич жадно расспрашивал его о будущем. Известие о своей ранней смерти на дуэли он встретил достаточно спокойно. Больше всего его удивило то, что застрелить его должен был Николай Мартынов, однокашник и друг по юнкерской школе.

– Помилуй Бог, – воскликнул он, – меня убьет Николя?! Быть того не может! Ведь мы с ним были всегда дружны и не далее как месяц назад вместе участвовали в экспедиции в Чечню, предпринятой отрядом генерала Галафеева. Ротмистр всегда был храбрым воином. Непонятно, что же такое могло случиться?

– Михаил Юрьевич, – вздохнул Шумилин, – ссора между вами произошла из-за пустяка, но она, к большому сожалению, закончилась в нашей истории вашей смертью. Надеюсь, что в этой реальности все будет по-другому.

Лермонтов все никак не мог привыкнуть к тому, что перед ним сидит человек из будущего. Шумилин заметил, что поэт тайком даже потрогал его за рукав, словно желая убедиться, что перед ним сидит живой человек, а не бестелесный фантом.

Желая немного снять напряжение, Одоевский принес бутылку «Советского шампанского», которую он купил в Петербурге XXI века. Как ни странно, но именно эта бутылка, а также ее содержимое, окончательно убедили Лермонтова в том, что все происходящее – не розыгрыш, а чистая правда. Поэт внимательно прочитал, что было написано на этикетке, спотыкаясь на не вполне привычной орфографии, обнаружил на ней год выпуска и покачал головой. Удивила его и пластиковая пробка. Попробовав же игристое полусладкое, он заметил, что по вкусу вино не похоже на «Вдову Клико», но тоже весьма приятное на вкус.

Универсальный «антистрессовый» алкогольный напиток сделал свое дело – Лермонтов оживился, стал расспрашивать Шумилина о житие-бытие в России и о том, помнят ли потомки его произведения. Узнав, что поэзию и прозу Лермонтова в России будущего изучают в школах, Михаил Юрьевич лишь развел руками.

– Уважаемый Александр Павлович, я польщен тем, что сумел оставить свой след в русской литературе. А что у вас сейчас читают и пишут?

– Михаил Юрьевич, – сказал Шумилин, – у нас написано немало замечательных стихов, поэм и прозы. Я чуть позже дам вам почитать кое-что. Например, как вам нравится вот это.

И он начал читать:

 

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

 

 

Ты теперь не так уж будешь биться,

Сердце, тронутое холодком.

И страна березового ситца

Не заманит шляться босиком.

Дух бродяжий, ты все реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст.

О, моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств.

 

 

Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя? иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

 

 

Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льется с кленов листьев медь…

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть…

 

– Это замечательно, нет, это просто восхитительно! – в волнении Лермонтов вскочил с кресла и стал бегать по комнате. – Скажите, ради всего святого, Александр Павлович – кто написал это стихотворение?! Оно непривычно, звучит как-то по-народному, но это гениально!

– Михаил Юрьевич, – ответил Шумилин, – это написал поэт, живший в ХХ веке, вышедший из глубины народа. Крестьянин Рязанской губернии, наделенный природой великим даром поэтического слога, он сочинил множество стихов, прожил короткую, но бурную жизнь и трагически ушел из жизни. Я дам вам томик его стихотворений.

– Очень буду вам признателен, – Лермонтов сердечно поблагодарил Шумилина. – Скажите, а я смогу побывать в вашем времени?

– Думаю, что да, но хотелось бы поговорить с вами, Михаил Юрьевич, о более прозаических вещах, – сказал Александр. – И это касается не вашей поэзии, а вашей нынешней службы. Как я слышал, вы подумываете о выходе в отставку. Но в то же время вам нравится служба на Кавказе – во всяком случае, о вас положительно отзываются ваши командиры, характеризуя как храброго и дерзкого воина.

– Не знаю, что вам и сказать, Александр Павлович, – задумчиво проговорил Лермонтов. – Не скрою, что военная служба мне в тягость, тем более что несправедливое ко мне отношение высшего командования оскорбляет меня, как человека и офицера. Но я готов служить Родине и почту за честь умереть за нее…

– Умирать должны наши враги, а мы – оставаться живы, – назидательно ответил Шумилин. – А теперь я хочу задать вам один вопрос – вы знакомы с Руфином Дороховым?

– Кто же не знает на Кавказе этого сорвиголову, – усмехнулся Лермонтов. – Забияка, бретер, картежник, но в то же время храбрейший из храбрых, в бою всегда находится впереди всех. А к чему вы меня спросили о нем, Александр Павлович?

– Если вы знакомы с ним, Михаил Юрьевич, то, наверное, вы слышали и о команде охотников Руфина Дорохова? Это конная сотня отборных головорезов, состоящая из казаков и черкесов. Все они волонтеры, то есть рискуют жизнь добровольно. Они сражаются не как регулярные части, а скорее, как партизаны, действуя в тылу противника.

– Да, мне приходилось слышать о молодцах Дорохова, – кивнул Лермонтов. – Только при чем тут я?

– Дело в том, Михаил Юрьевич, – Шумилин, хитро прищурившись, посмотрел на поэта, – в нашей истории Дорохов вскоре будет ранен, и командиром его охотников назначат вас. Да-да, именно вас. Вы сумеете найти общий язык с его «партизанами» и неплохо повоюете, совершая с ними дерзкие рейды в тылу неприятеля.

– Вот как?! – Лермонтов был весьма удивлен этим известием. – Вы полагаете, что и в этот раз все будет именно так.

– Думаю, что да, – ответил Шумилин. – Только у меня к вам одно интересное предложение. Дело в том, что и в наших войсках существуют части, подобные охотникам Дорохова. Называются они спецназом – подразделениями специального назначения. Я хочу, чтобы вы познакомились с этими бойцами и кое-что из их опыта применили в войне против немирных горцев. Войну на Кавказе нужно заканчивать, причем как можно быстрее – она слишком дорого обходится России.

– Заманчивое предложение, – задумчиво произнес Лермонтов. – Мне очень хотелось бы поближе познакомиться с вашим, как вы говорите, спецназом. Но я полагаю, что для этого мне необходимо попасть в ваш мир. А вы, Александр Павлович, самый настоящий змей-искуситель. Чувствую, что в душе я уже согласился с вашим предложением. Когда я смогу отправиться в XXI век?