4

Война была бы пикником, если бы не вши, дизентерия и интенданты.

Сеченов Иван Михайлович

Первый всеармейский чемпионат по военным видам спорта начнётся 10 мая в подмосковном Алабино на базе Н-ской части Московского гарнизона.

Соревноваться приедут механики-водители, саперы, снайперы, парашютисты и представители других родов войск. В каждом зачёте будут разыграны не только медали, но и ценные призы, а также внеочередные повышения по службе.

Со всех концов нашей необъятной родины, а также из Социалистической Германии и Социалистической Италии прибудут десятки сержантов и командиров, чтобы обменяться знаниями, опытом и поднять своё мастерство на новый уровень.

Судьями и гостями чемпионата станут народный комиссар обороны тов. Ворошилов, товарищи Василевский и Чкалов, представители Ротевера и Итальянской Республиканской армии.

«Правда», 2 мая 1936 года

Двадцатого июня польским посланникам в Москве и Риме были переданы ультиматумы: в течение сорока восьми часов польские войска должны очистить незаконно занятые ими германские территории и возместить нанесенный их ничем не спровоцированными действиями ущерб. В противном случае оба государства – Советский Союз и Народная Италия, будучи связанными с Германской Советской Федеративной Социалистической Республикой военно-политическим союзом, оставляют за собой полную свободу действий по принуждению Польши к исполнению международных соглашений. В тот же день дипломатической почтой такие же ультиматумы были доставлены в Варшаву. А несколькими часами раньше в Париже расшифровали секретную инструкцию Исполкома Коминтерна: Народному фронту предстояло отработать те средства, что Коминтерн предоставил для победы союза коммунистов и социалистов. Поэтому, когда польский посол добился аудиенции во французском министерстве иностранных дел, он был неприятно удивлен. Крайне неприятно…

– Польская республика, – медленно процедил новый министр иностранных дел Франции Морис Торез, – в данном случае является агрессором, так что ни о какой помощи со стороны Франции, на которую вы, вероятно, рассчитывали, согласно нашему союзному договору, не может быть и речи.

Посол Микельский почувствовал себя так, словно его ударили по голове. Топором…

– Однако, с учетом наших прежних взаимоотношений, правительство Французской Республики считает своим долгом предложить свое посредничество для достижения приемлемых условий исполнения справедливых требований Германии, Италии и Союза ССР с правительствами этих государств.

– Вы бросаете нас одних, – гневно выкрикнул Микельский. – Бросаете на растерзание коммунистических дикарей, от которых мы так долго оберегали всю Европу…

Тут он осекся, внезапно сообразив, ЧТО и КОМУ он умудрился сказать. Ведь его превосходительство Торез – секретарь французской партии этих самых «дикарей»! Но Морис Торез лишь чуть усмехнулся:

– Возможно, настало время избавить вас от этой непосильной обязанности. Впрочем, мы, разумеется, рассмотрим ваше обращение на заседании парламента…

Двадцать первого июня на очередном заседании парламента Французской Республики в повестке дня в разделе под обозначением «Разное. Второстепенное» было рассмотрено обращение поляков. И хотя радикалы и правые отчаянно взывали к «благородству по отношению к старому, верному союзнику», шестьдесят два процента депутатов, принадлежавших Народному фронту, единодушно проголосовали против любой помощи агрессору. В любом виде. Слишком уж свежи были воспоминания о парижских беспорядках, учиненных правыми. Профашистские выступления, собственно, и стали причиной создания Народного фронта…

Румыния, Чехословакия и Югославия только теперь поняли, во что втянули их ясновельможные паны. Им предстояла большая драка с тройкой, может, и не самых больших, но уж точно самых агрессивных (после самих поляков, разумеется) государств Европы. Россия и при царях не отличалась особым миролюбием, а уж при новой власти кровожадных большевиков – спаси Господи! Германия – и двух десятков лет не прошло, как, считай, одна со всем миром четыре года сражалась, да еще и чуть не выиграла. Итальяшки, конечно, победами похвастать не могут, но задиристы. А если их русские и немецкие большевики поддерживать будут?

Больше всего боялись большой войны румыны. Их армия хоть и была одной из самых многочисленных в Европе, да вот только качество у этой армии было крайне невысоким. И сами потомки древних римлян прекрасно представляли себе, насколько эта армия боеспособна и победоносна. Хотя и числились румыны в прошлой войне в победителях, и по Версалю вроде получили территорий – чуть не полстраны, а ведь помнили, как их в шестнадцатом Макензен за две недели не просто разгромил – почти уничтожил! И совсем бы добил, если б русские армии насмерть не встали. А теперь русские с немцами по одну сторону сражаться будут…

Впрочем, король Кароль II, занимавший пробританскую позицию, полагал, что все не так уж и плохо, и был свято уверен: решись большевики на войну, Британская империя сумеет дать укорот зарвавшимся хамам. Ведь британцы уже поставили в Румынию новейшие истребители «Бульдог» и «Гантлет», легкие бомбардировщики «Фокс» и целых четыре тяжелых бомбардировщика «Хендон». А еще поспособствовали закупить у Соединенных Штатов десять пикировщиков «Мартин». Последние, правда, доблестные румынские пилоты так и не освоили до конца, но ведь если только красные посмеют – нет! – просто помыслят проверить на прочность рубежи Великой Румынии, то на помощь сразу же ринутся сотни и тысячи благородных и непобедимых британцев.

А вслед за королем такого же мнения придерживалось – не раздражать же Его величество своим несогласием! – и высшее командование армии, авиации и флота. В противовес офицерству среднего звена и промышленникам. Эти как раз считали, что если, храни Господь и Дева Мария, война, то красных в Букурешти стоит ждать не больше чем через два-три месяца…

У югославов были свои проблемы. Воевать против русских готовы были только хорваты и словенцы. А чего бы не воевать – дрались же двадцать лет тому назад, и не то чтобы все время проигрывали – бывало, что и сами гоняли русских схизматиков. Но вот схватиться с немцами они были решительно не готовы, ведь совсем недавно это были союзники, почти братья. У сербов и особенно черногорцев все было с точностью до наоборот: драться с немцами – пожалуйста, драться с русскими – господи, спаси и сохрани! Причем в Черногории о возможности войны с Россией даже упоминать не рисковали: царногоры – народ суровый, резкий и несколько дикий. Услышат о такой войне – могут и в ножи взять. А могут и за винтовки похвататься: у них каждый мужчина, который винтовку поднять уже или еще может – воин, и оружия по деревням да селам попрятано уж никак не меньше, чем мужиков в той деревне имеется. Получить же собственную гражданскую войну в планы югославского регента Павла Карагеоргиевича ну никак не входило. Имелась, правда, некоторая надежда, что русские эмигранты, которых в Королевстве сербов и хорватов находилось изрядно, помогут остудить горячие сербские да черногорские головы и удержать их от глупостей…

С Чехословакией дело обстояло вроде как и неплохо: Германию и Австрию чехи недолюбливали крепко, и тем немцам, что обитали в Судетах, жилось несладко. На стороне Чехословакии были первоклассная промышленность, талантливые конструкторы и опытные инженеры: заводы «Брно», «ЧКД», «Татра», «Шкода» потоком гнали современное оружие в огромных количествах и отменного качества. Недаром же даже англичане приняли на вооружение чешские пулеметы, а чешские самолеты успешно конкурировали на международных рынках с американской, английской и французской продукцией. Офицерский корпус был опытен – многие прошли не только фронты мировой войны, но и побывали в яростном пламени Гражданской войны в России.

Но имелись и проблемы. И первая, она же основная – Версаль, объединивший два, казалось бы, родных и близких народа – чехов и словаков – в одно государство. Чехи, так уж вышло, оказались более грамотными и образованными, а потому заняли большую часть начальственных мест – от деревенских жандармов до президента и премьер-министра. Которые, разумеется, поддерживали чехов, всячески притесняя словаков. За что последние платили чехам тихой ненавистью. Для чеха оказаться в роте, где словаки составляли большинство, было чем-то сродни визиту в логово тигра-людоеда. В таких ротах чешских офицеров практически игнорировали, не выполняя даже прямые недвусмысленные приказы, а сержантов и рядовых чехов просто били, иногда вплоть до членовредительства…

Война началась по иронии судьбы двадцать второго июня. Первый Пролетарский армейский корпус Ротевера из состава Первой армии перешел в наступление под Франкфуртом. Германские солдаты под командой генерал-лейтенанта Фрича попытались прорвать польский фронт. Им удалось переправиться через Одер и захватить на восточном берегу восемь плацдармов. Однако далее наступление Ротевера застопорилось – войска увязли в позиционных боях, штурмуя Крейцбург и Бютов…

Двенадцать дивизий германской Красной Армии бились лбами о хорошо оборудованную оборону такого же количества польских. Это продолжалось целых восемь дней, а тем временем на востоке войска Витебской, Бобруйской, Винницкой и Житомирской армейских групп перешли границу Польши. И здесь красноармейцы встретили ожесточенное сопротивление, но тут дела пошли несколько легче – сказывалось значительное превосходство частей РККА в авиации…

Небо гудело от рева десятков авиационных двигателей, свиста сотен падающих бомб и множества трассирующих пуль и снарядов, несущихся навстречу самолетам. Десяток польских PZL отчаянно пытался отогнать с полсотни Р-5 и два десятка СБ, но девять троек И-15 и И-16 не позволяли полякам ничего сделать, связав их воздушным боем.

Красная авиация вот уже второй день почти непрерывно бомбила Барановичский железнодорожный узел. Еще вчера погибла одна из трех четырехорудийных батарей 75-мм шкодовских зениток, буквально заваленная бомбами, а остальные две изрядно потрепали штурмующие истребители. Ночью тяжелые ТБ-3 сыпали свой смертоносный груз на город и вокзал с методичностью автоматов, и вот с утра все началось по новой.

Вместе с Р-5 в этом налете приняли участие и новенькие, только что с конвейера, немецкие пикирующие бомбардировщики «Хеншель» Hs-123. Правда, советские – да и немецкие тоже – летчики их еще не до конца освоили, так что прицельное бомбометание с пикирования не у всех получалось гладко, но немецкий самолет определенно глянулся «сталинским соколам». В первую очередь своей невероятной живучестью…

На полевом аэродроме царила дикая суета, сумасшедший дом и вавилонское столпотворение. Самолеты приземлялись и взлетали практически непрерывно – ведь на поле, могущем вместить максимум полк, базировалась едва ли не дивизия.

Едва только севший самолет сворачивал с поля ближе к наскоро отсыпанным капонирам, как к нему тут же кидались техники, механики, оружейники, аэродромная команда. Они словно муравьи облепляли машину и чуть ли не бегом волокли ее в сторону, попутно с криками и руганью выясняя дальнейшую судьбу самолета. Есть ли в плоскостях и фюзеляже пулевые пробоины и следует ли их заделать немедленно, или пусть его? На внешние и внутренние подвесы цеплять снова «пятидесятки», или на этот раз он «сотки» возьмет? Бензозаправщик подъехать успеет, или опять придется из цистерны на конной тяге ручным насосом качать? И уж, кстати, заодно: а сам-то пилот как? То есть то, что жив и не ранен – это видно, а вообще? «Товарищ командир, вы там живы? Точно?»

Летчики, а из двухместных «эр-пятых» – и штурманы-бомбардиры с трудом выбирались из кабин, после чего отходили в сторону и просто ложились на землю, стараясь упасть именно там, где еще уцелела пропыленная, помятая, но все-таки трава. К ним немедленно бежали санитарки или фельдшера: проверить, все ли в порядке, дать попить воды с сухим красным вином и клюквенным экстрактом, размять занемевшие от усталости мышцы. Часто все это проделывали, даже не утруждаясь освободить пилотов от парашютной сбруи. А тем временем их крылатых коней заправляли бензином, маслом и, если надо, сжатым воздухом, заряжали оружие, подвешивали бомбы… Взлетала очередная ракета, и красные соколы, охая и матерясь, вновь занимали места в кабинах. Подлетал пускач-полуторка, взревывал двигатель, и механическая птица устремлялась в небо – туда, где за выложенным на поле матерчатым углом горели и стонали Барановичи…

Качаясь и вихляя, словно пьяный колхозник после ярмарки, к аэродрому приближался еще один «хеншель». Даже сквозь гул, вой и мат было слышно, что мотор у бедолаги захлебывается и тянет на последнем издыхании.

– Не дотянет, – произнес средних лет небритый техник-лейтенант и сплюнул. – Ща все…

И он рукой изобразил стремительное пике.

Молоденький механик с одинокими треугольничками на петлицах, приоткрыв рот, уставился на поврежденный самолет, который, несмотря на мрачный прогноз командира, упрямо тянул и тянул к аэродрому. Вот сейчас, вот прямо сейчас…

– Чего ж он не прыгает-то, а? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

Но его вопрос не пропал втуне.

– Да поздно уже, – буркнул невысокий крепыш, в петлицах которого красовалась старшинская «пила». – Если теперь скакнет – ероплан аккурат в еродром и врежет. Тогда и прыгать без толку – все одно расстреляют за такие фокусы…

В этот момент «хеншель» клюнул носом и стремглав помчался вниз, к земле. Механики прыснули было во все стороны, словно мыши, застигнутые в амбаре котом, но в самый последний момент избитый биплан выправился и грузно плюхнулся на летное поле. Он катился по земле, явно не управляясь, подпрыгивая и содрогаясь на каждой кочке и каждой выбоинке, и все никак не мог остановиться.

Громко звеня колоколом, к поврежденному самолету понеслась пожарная машина, а следом за ней мчался выкрашенный в защитный цвет автобус с красными крестами на бортах. За машинами, спотыкаясь, бежали техники, механики, бойцы аэродромной команды, но упрямый «хеншель» все никак не желал останавливаться и катил себе, катил, катил, катил…

Развязка наступила неожиданно: левое шасси попало в особенно неудачную выбоину и застряло. Если бы обороты были повыше – самолет просто скапотировал бы, перевернувшись «через голову», но на удачу красвоенлета, скорость уже упала, и теперь бомбардировщик просто закрутился на месте, словно собака, которая ловит свой хвост. И так же, как и собака, он его не поймал…

Через борт кабины буквально вывалился пилот, опираясь на крыло, сделал несколько неверных шагов, но дальше ноги его подломились, и он рухнул без сил на руки подбежавших медиков.

– Ранен?! Куда?! Где?!

– В Караганде, – буркнул летчик, затем резко двинул плечами, пытаясь освободиться от державших рук. – Да отпустите, мать вашу! Цел я, цел. «Ханю» только угробили… Похоже, что совсем.

С этими словами он снова осел и привалился к стойке шасси.

– Ну, это вы поторопились, товарищ старший лейтенант, – глубокомысленно заметил один из техников, осматривавший самолет. – Ничего, залатаем. Завтра – не завтра, а послезавтра лететь на нем снова сможете. Точно. Слово коммуниста…

Летчик просветлел лицом и, вдруг приподнявшись и опираясь рукой на обтекатель колеса, зачастил:

– О! А я что говорил? Вот же машину германские товарищи сделали! Верное слово! Если б на «эр-пятом» – догорал бы уже в бурьяне, а этот – класс! Пыхтит, пердит, маслом из цилиндров плюется, а ползет! Верное слово!

Словно бы в подтверждение сказанного из рупоров стоявшего на краю поля фургона вдруг раздалось громкое, хрипловатое:

 

Где облака вершат полёт,

Снаряды рвутся с диким воем,

Смотри внимательно, пилот,

На землю, взрыхленную боем.

Пропеллер, громче песню пой,

Неся распластанные крылья!

За вечный мир,

В последний бой

Лети, стальная эскадрилья!

 

Летчика, невзирая на его протесты, утащили с собой медики, а изуродованную машину с уханьем и хеканьем покатили к мастерским. Над летным полем гремело:

 

Там, где пехота не пройдёт

И бронепоезд не промчится,

Угрюмый танк не проползёт,

Там пролетит стальная птица.

 

Двое старших командиров, одетых несмотря на теплую погоду в регланы, удовлетворенно озирали эту возню и суету.

– Что скажете, товарищ комдив? – поинтересовался тот, на чьем рукаве горела алая с золотом звезда политсостава. – Как вам?

– А что тут сказать? Сегодня Барановичи добьем и дальше. «Даешь Варшаву», – процитировал он известную песню.

– Я не о том. Песня к месту? Вовремя?

Комдив задумчиво помолчал, затем чуть поморщился:

– Вы б, товарищ бригадный комиссар, лучше проследили бы за тем, чтобы летный состав портвейном пайковым не злоупотреблял. А то вон утром возвращаются соколы, а трое – лыка не вяжут! – тут он, видимо, решил, что особенно перегибать палку не стоит, и закончил уже примирительно: – А песня – что ж… Хорошая песня. Настроение поднимает…

А над полем гремело:

 

Мы виражом крутым пройдём,

Прикроем плавным разворотом,

И на врага мы нападём

Могучим бреющим полётом.

 

На следующий день избитые авиацией Барановичи пали. Польская армия отошла на запад…

Вдохновленные примером РККА, командиры Ротевера тоже решили сделать ставку на авиацию. Пехотные, легкие и моторизованные дивизии получили передышку, чего никак не скажешь о поляках…

– …Итак?

– Товарищ генерал-лейтенант… – командир первой кампфгешвадер Народной Военной авиации постарался придать своему взгляду максимум спокойствия, но получилось плохо. – Товарищ генерал-лейтенант, эскадра готова к вылету. Основной целью назначены укрепления и рокадные дороги восточнее Крейцбурга и Глейвица вот здесь, – указка пробежалась по карте, – и здесь. Также намечен удар по трамвайной сети Силезии.

Кессельринг внимательно посмотрел на карту, висевшую на стене небольшого домика, волею судеб превращенного в полевой штаб первой бомбардировочной эскадры Роте Люфтваффе, затем тщательно сверился с записями в блокноте, покачал головой, но ничего не сказал. Ободренный этим молчанием оберст Келлер продолжил свои пояснения:

– Основной удар будут наносить Do-23, по флангам работают штаффели Ju-52. Общая масса первого удара – двести сорок тонн бомб калибром пятьдесят и сто килограммов…

– Запасные цели на случай активного противодействия противника? – прервал его Кессельринг.

Келлер осекся, секунду помолчал, а затем отчеканил:

– Согласно данным разведки, активного противодействия противника в указанных районах не предполагается.

Альберт Кессельринг склонил голову набок и принялся внимательно и чуть удивленно рассматривать командира первой кампгешвадер. Так, словно у того на лбу вдруг выросли хризантемы.

– Свяжитесь с командирами пятьдесят первого ягдгешвадера и двадцать пятого зерсторегешвадера. Договоритесь о поддержке и сопровождении. Польская авиация, конечно, слаба, но у Германии не так много самолетов, чтобы бездумно жертвовать ими.

И с этими словами Кессельринг вышел прочь.

Командир JG 51 «Карл Либкнехт» выслушал доклад своего адъютанта, закурил сигарету и глубоко задумался. С одной стороны, задача была ясной и понятной: прикрыть неповоротливые и медлительные «дорнье» и «юнкерсы» от возможного противодействия поляков – что может быть логичнее? Но с другой… Бомбардировщики выйдут на цели ночью, а в его эскадре только четвертая ягдгруппа под командой молодого оберлейтенанта Шалька прошла обучение ночным полетам. Отправить с бомбардировщиками только одну группу, двадцать семь «арадо»? Этого явно мало – не хватит даже на то, чтобы прикрыть группу двадцать третьих «дорнье». А пойти всей эскадрой – потери начнутся еще до встречи с противником. Слепые полеты требуют определенных навыков, которых у его пилотов нет…

Вот в таких раздумьях майор Тео Остеркамп решил сперва связаться со своим «товарищем по несчастью» – командиром ZG 25.

– Майор?

– Привет, Тео!

– Йохан? Тебя ведь тоже прицепили к этой авантюре?

– Ты про решение повторить путь великого Антуана? Да, я тоже в деле.

– И как? Кого пошлешь?

В трубке с минуту царило молчание, а затем майор Йохан Райтель преувеличенно спокойно произнес:

– Мы пойдем все, Тео. Нет смысла выбирать кого-то отдельно: эти тяжелые «антеи» пришли с завода всего пару месяцев тому назад, так что у меня их никто толком и не освоил. Поэтому я поднимаю всех.

Настала очередь Остеркампа молчать и задумываться. В отличие от командира ZG 25, он молчал минуты три.

– Я думал ограничиться одной группой. На шестьдесят восьмых «арадо»: эти парни успели поучиться летать ночью. А русских «шестнадцатых» мы тоже получили всего три месяца назад. И нельзя сказать, что этот парень – простой и легкий в управлении самолет…

– Зато в драке он уделает любого поляка за счет скорости, а, Тео?

– До этой драки еще надо дожить – философски заметил Остеркамп. – Ладно, спасибо, Йохан. Встретимся в небе.

– Лишь бы не на небесах.

В ночь на второе июля германские ВВС нанесли мощный удар по обороне города Крейцбург и рокадным дорогам в районе Глейвица. Но хотя ПВО Глейвица оказалась в зачаточном состоянии, а польских истребителей в воздухе и вовсе не наблюдалось, потери немцы все же понесли: в воздухе произошло несколько столкновений, один И-16 потерпел аварию при взлете, а еще два вместе с АНТ-29 и Ju-52 – при посадке. Всего же Роте Люфтваффе потеряли семь самолетов и девять летчиков, что можно было смело отнести в графу «минимальные потери». Что не помешало Тельману и Деницу устроить Кессельрингу серьезный и вдумчивый разнос.

Красный флот тоже принял активное участие в начале боевых действий. Двадцать второго июня бывший флагман флота Веймарской республики, а ныне – учебно-артиллерийский корабль «Шлезвиг-Гольштейн», получивший после социалистической революции приставку «Роте», подошел к Вестерплатте.

Польский флот, сосредоточенный в Гдыне и на базе Хель, был невелик. В самом начале очередного периода «неподлеглости» гордые шляхтичи лелеяли мечты о великом флоте. Вице-адмирал Казимеж Порембский – бывший старший офицер русского крейсера «Новик» и последний командир линкора «Императрица Мария», под чьим «мудрым» управлением тот и взорвался – разработал перспективный план развития польского флота, куда были включены и два линкора. Но очень скоро даже самому сухопутному поляку стало ясно, что эту программу новоявленной «Жечи Посполитой» осилить не удастся.

В двадцатые годы польский флот планировали пополнить американскими броненосцами-додредноутами. В Главном Военно-морском штабе, правда, бурно дискутировали о наилучшем типе этих престарелых гигантов, называя кто «Коннектикут», кто «Нью-Джерси», а кто – «Нью-Гемпшир». В конце концов, в Сейм было внесено предложение о покупке у Соединенных Штатов пяти линкоров типа «Коннектикут». Однако дебаты по этому вопросу закончились, не успев толком начаться, – кто-то из депутатов вспомнил, что таких броненосцев был построено всего два: «Коннектикут» и «Луизиана». Военные моряки было вскинулись, заявив, что вообще-то корабли в целом однотипные, однако тут подоспели расчеты, произведенные в Штабе обороны побережья. Они показали, что только на окраску этих кораблей уйдут чуть ли не все средства, выделенные на польский военно-морской флот, а содержание этих престарелых гигантов сожрет весь госбюджет «неподлеглой» Польши.

И хотя Польша еще несколько раз поднимала вопрос о строительстве «Великого флота», который включал бы в себя бригаду линкоров, полдесятка крейсеров и до сорока эсминцев, все, что поляки смогли выставить на 22.06.1936 – это два современных эсминца, десяток сторожевых кораблей разных типов, учебный миноносец, пару тральщиков и одну подводную лодку. Даже в сравнении с одним германским флотом это смотрелось весьма бледно, а при намеченном объединении с Краснознаменным Балтийским флотом и вовсе превращалось в фикцию, в набор мишеней.

В районе Данцига все польские силы были представлены двумя катерами береговой охраны, один из которых был вооружен русским «максимом» времен еще Первой мировой, а второй и вовсе не имел штатного вооружения, довольствуясь двумя ручными пулеметами «браунинг», находившимися на вооружении команды. Когда в полчетвертого утра командиры и экипажи этих катеров узрели нацеленные на них 105-мм орудия германских эсминца и сторожевого корабля, за которыми в полумраке маячила громада «Роте Шлезвиг-Гольштейна», то не раздумывая спустили флаги. Первые трофеи достались германским ВМС без единого выстрела…

В тот страшный день двадцать второго июня, пока майор Фабишевский, командир гарнизона Вестерплатте, соображал, что с ним произошло, дом коменданта еще раз основательно тряхнуло. С потолка посыпалась побелка, а стоявшая рядом кровать жалобно скрипнула и подпрыгнула. Не высоко, но заметно. Тяжелый грохот оглушил Стефана Фабишевского, и с минуту он сидел на полу, пытаясь понять: на каком свете он находится? На этом или уже на том?..

– Пан майор! Пан майор! – в спальню коменданта влетел взводный Владислав Баран. – Нас обстреливают с моря! Тяжелыми снарядами!

В подтверждение его слов помещение снова вздрогнуло, и кровать еще раз подпрыгнула.

– Кто? – только и смог выдавить из себя Фабишевский. – Как?

– Напротив нас стоит германский броненосец и ведет огонь.

– В Варшаву уже сообщили? – майор наконец очухался от такого «доброго утра» и теперь принялся одеваться, путаясь в штанинах и не попадая руками в рукава.

– Сообщили, – вздохнул Баран. – И в Гданьск сообщили… Только…

– Что?! – в голосе Фабишевского прорезались истерические нотки.

– Из Гданьска попросили подкреплений: там высадилось до батальона немцев…

– Как они мыслят, я пришлю им эти подкрепления?! – завизжал майор и взмахнул кулаком прямо перед носом ни в чем не повинного взводного. – По воздуху?!! Под землей?!!

Ему наконец удалось одеться, и в сопровождении Барана командующий гарнизоном Вестерплатте выбрался из офицерской виллы. Надо заметить – очень вовремя. Стефан Фабишевский не успел отойти от дома и на сто метров, как в него угодил 150-мм снаряд, пущенный из казематного орудия «Шлезвиг-Гольштейна». Воздух тут же наполнился летящими обломками бетона и кирпича, осколками стекол и обрывками кровельного железа. Один из таких обрывков чувствительно поддал майора по затылку, сбив и изорвав шитую серебряным галуном рогатывку.

– Матка боска, – простонал майор, хватаясь за ушибленное место. – Что же это?!

– А я говорил, – раздался совсем рядом преувеличенно спокойный голос. – Я предупреждал, я докладывал: нужно активнее строить укрепления и усиливать гарнизон. А теперь – всё…

Фабишевский повернул голову: перед ним в небрежной позе стоял капитан инженеров Крушевский. Он картинно покуривал сигарету, вставленную в янтарный мундштук, и, казалось, совершенно не обращал внимания на такие мелочи, как обстрел с моря.

– Что вы докладывали? – спросил майор, потирая пострадавшую голову. – Что вы там такое докладывали? Кому?

– В первую очередь – вам, пан комендант, – Крушевский глубоко затянулся и выпустил клуб сизого дыма. – Я сообщал, что в случае нападения большевистских банд из Германии гарнизон в имеющихся укреплениях не сможет продержаться до прибытия союзных сил Британского флота. Я настаивал, чтобы нам отпускали больше бетона и прислали еще одну роту строителей. А что ответили вы?

– Что? – Фабишевский все еще никак не мог прийти в себя: чертов кусок железа основательно приложил коменданта, и теперь в его голове ощущалось некоторое кружение, сопровождаемое эдаким жужжанием…

– А вы, пан майор, наложили резолюцию, что база флота в Гдыне сама по себе достаточная защита для Вестерплатте. И где, позвольте спросить, наш доблестный флот?

Как раз в этот самый момент «доблестный» флот Польской республики спускал флаги в Гдыне, а контр-адмирал Унруг уныло смотрел в немигающие зрачки пистолетов-пулеметов Коровина в руках немецких морских пехотинцев и размышлял, что, наверное, напрасно он не отослал эсминцы «Вихер» и «Бужа» в Англию, как предлагал военно-морской атташе Британской империи. Вот теперь прекрасные красавцы-корабли достанутся красной сволочи, потому что ничего предпринять невозможно: карманный линкор «Роте Дойчланд» и крейсера «Роте Карлсруэ», «Роте Кёльн», «Роте Лейпциг» держат всю акваторию порта под прицелом своих орудий. А над головами кружат тяжелые бомбардировщики…

Но всего этого гарнизон Вестерплатте, разумеется, не знал. А потому, не вступая в словесную пикировку с капитаном, Фабишевский погнал свой гарнизон занимать оборонительные позиции…

Незадолго до начала войны Эрнст Тельман имел долгий телефонный разговор с, как он полагал, своим будущим зятем – Александром Беловым-Сталиным. Но хотя собственно Ирме и ее пребыванию в СССР вот уже год, и после возвращения из Бразильской эскапады девушка проживала в семье Иосифа Виссарионовича Сталина, в разговоре ей было уделено буквально несколько слов. «Здорова?» «Учится хорошо?» «Как она тебе?» – вот, собственно, и все. Остальное время собеседники обсуждали предстоящую войну.

Именно в этом разговоре Белов вдруг порекомендовал не пытаться взять штурмом Вестерплатте. Он не был большим знатоком истории, но когда-то, очень давно в будущем Александру Ладыгину довелось посмотреть польский фильм «Вестерплатте», и он помнил, что штурмы полуострова ничем хорошим для солдат Вермахта не закончились. Вот и посоветовал товарищ Белов-Сталин товарищу Тельману не тратить силы в бесполезных штурмах, а просто сравнять этот очаг сопротивления с уровнем моря. Или даже утопить. Главным калибром.

Тельман отнесся к совету Александра крайне серьезно и сумел убедить Деница не пытаться захватывать польский транзитный военный склад силами морского десанта. В конце концов, Дениц и сам пришел к выводу, что все разрушенное в ходе войны восстановят сами же поляки. А куда они денутся?

Поэтому все двадцать второе июня укрепления Вестерплатте обстреливали корабли ВМФ Красной Германии и бомбили самолеты Ротелюфтваффе. Общими усилиями они перемешали с землей пару укрепленных постов, уничтожили на замаскированной позиции единственную польскую трехдюймовку вместе с расчетом, превратили в руины железнодорожную станцию и оставили на месте электростанции несколько глубоких воронок. А на следующий день…

Майор Фабишевский сидел на жестком металлическом сиденье в наблюдательном пункте и не отрываясь смотрел в перископ. Там, напротив Вестерплатте, на волнах Балтики два громадных корабля зажимали в клещи проклятый «Шлезвиг-Гольштейн». И сразу становилось ясно: если германец попробует оказать сопротивление – жить ему ровно столько, сколько потребуется этим бронированным чудищам на один залп…

Эти корабли видел не один майор. Оглушенные и очумевшие от суточного обстрела – немцы продолжали вести огонь и ночью – польские легионеры с безумной надеждой смотрели в море – туда, где германским агрессорам наступал законный конец. Сейчас их, вот сейчас…

– Это – англичане, – с важным видом вещал кадровый капрал, подкручивая усы. – Они – настоящие союзники. Они пришли нам на помощь…

– Вон тот – «Король Ежи Пятый», а вон тот – похоже «Королевский дуб», – выказывая свою принадлежность к флоту, важно заявил капрал ВМС Бартошак. – Оба раз в десять сильнее проклятого «Шлезвига». Сейчас…

– Сейчас немцам покажут, как защищается независимая Польша, – воскликнул юный стрелок с детским пушком на румяных, изрядно грязных щеках. – Сейчас мы их ка-а-а-ак… Ух! – И он восторженно ударил себя кулаком по коленке. И тут же без перехода добавил: – А как по-английски сказать, что они – наши братья?

Ответить ему никто не успел. «Король Ежи Пятый» развернулся бортом, и на Вестерплатте обрушился залп двенадцати 305-мм орудий. Это открыл огонь Краснознаменный линкор «Марат». «Королевский дуб», оказавшись на поверку «Октябрьской революцией», не замедлил поддержать своего товарища.

На полуострове разверзся ад. Форт под сосредоточенным огнем трех больших артиллерийских кораблей выдержал лишь до полудня, укрепленные посты – и того меньше. К вечеру над руинами выкинули белый флаг – гарнизон Вестерплатте капитулировал…

В Данциге все обернулось еще легче. Двадцать второго июня в порту высадились десантные группы с кораблей ВМС Германии численностью до двух батальонов. Они развернули красные флаги и двинулись к ратуше. По пути десантники занимали стратегически важные объекты: банки, почтовые отделения и телефонные подстанции, а главное – базы батальона СС «Данциг». В вольном городе были еще сильны прогитлеровские настроения, всячески поддерживаемые поляками, так что почти весь тридцать пятый год в Данциге периодически вспыхивали уличные бои между сторонниками социализма и национал-социализма.

Польская сторона спохватилась, когда пришло паническое сообщение из Данцигского почтамта о наступлении немцев. В город поспешно двинулся интервенционный корпус под командой генерала дивизии Бортновского в составе двух дивизий пехоты. Но это движение было перехвачено наступлением войск Ленинсбергского фронта под командой генерал Бласковица. Интервенционный корпус столкнулся с первым армейским корпусом, в составе которого, кроме двух пехотных дивизий, имелась танковая дивизия «Кемпф», укомплектованная советскими БТ-2 и БТ-5, а также новейшими немецкими танками Pz.Kpfw-II. Немцы наступали на Тчев, через который собирались пройти войска Бортновского. В завязавшемся встречном сражении поляки были отброшены назад, а германские войска заняли Тчев и Косьцежину и, соединившись с десантными отрядами из Гдыни, реально угрожали войскам, оборонявшим Бютов с тыла.

Казалось, что война быстро близится к своему логическому завершению. Но…

– …И поэтому хочется еще раз повторить вопрос товарищу Ворошилову: что же препятствует развитию наступления Красной Армии и Ротевера?

Климент Ефремович с тоской оглядел хорошо знакомый ему интерьер Дальней дачи – камин серого мрамора, тяжелый ореховый стол, стулья из гнутого бука – и вздохнул:

– Основная проблема – снабжение. Как, собственно, и предупреждал нас Особый отдел ЦК. Снабженцы просто не успели за передовыми частями, сразу взявшими высокий темп и начавшими лихо громить врага, не давая ему закрепиться. Ну и…

Сталин помолчал, раскурил трубку…

– Создается такое впечатление, что в нашей Академии не проходят Варшавскую операцию двадцатого года. Совсем не проходят… – он встал со своего места во главе стола и подошел к карте боевых действий, расстеленной на столе. – А если проходят, то исключительно мимо. Потому что если бы проходили, то знали бы: отрыв передовых частей от тылов и снабжения ведет к разгрому. Что убедительно доказал Тухачевский… на личном примере.

Повисла гнетущая тишина. Получивший перед войной звание маршала Шапошников, сменивший арестованного Егорова на посту начальника Генерального штаба, попытался заступиться за Ворошилова. Он встал, подошел к карте и, получив утвердительный кивок в ответ на свое «Разрешите?», принялся докладывать:

– Не все так мрачно, товарищ Сталин. Наши войска, прорвав фронт поляков в районе Молодечно и Столбцов, несколько увлеклись, развивая наступление на Лиду и Барановичи. И если Лиду им удалось взять практически с ходу, то с Барановичами, где держали оборону части трех польских пехотных дивизий, пришлось повозиться. Но в целом – подчеркиваю, в целом – наступление на Белорусском фронте развивается вполне успешно. Если бы не желание некоторых командиров подавлять любой очаг сопротивления артиллерией, что приводит к неоправданному перерасходу снарядов.

– В войска уже отданы приказы о необходимости вести тщательный учет расхода артиллерийских боеприпасов и принять меры к их экономии, – поторопился сообщить Ворошилов – и не угадал.

Сталин мрачно взглянул на него исподлобья и поинтересовался:

– Что, Клим, хочешь, как в царские времена, одними штыками воевать? Твои дуроломы после такого приказа вообще артиллерию использовать перестанут. А у танкистов снаряды отберут, не так, что ли?

Все присутствовавшие промолчали, но в их молчании читалось согласие со сталинским предположением. Климент Ефремович лихорадочно искал выход из тяжкого положения, но тут на стол перед Иосифом Виссарионовичем легла какая-то записка. Ее положили из-за ставшей уже привычной на таких заседаниях ширмы…

Сталин внимательно ее прочитал, затем хмыкнул и посмотрел на Ворошилова:

– Вот тут есть мнение, что проблемы со снабжением и управлением войсками были ожидаемыми. И есть мнение, что это даже хорошо, что проявились они сейчас, в боях против заведомо более слабого противника, а не всплыли потом, когда противник может оказаться куда сильнее. Так что не станем критиковать товарища Ворошилова за промахи, недостатки и упущения, а порекомендуем ему – настоятельно порекомендуем! – в кратчайшие сроки устранить выявленные недостатки и принять меры для недопущения их впредь. Иначе очень спросим с товарища Ворошилова. По-большевистски спросим…

Климент Ефремович незаметно вздохнул с облегчением. Исправить – это он всегда готов. И в кратчайшие сроки. Надо только получить у Кирова людей, чтобы объясняли на местах как следует. Внушительно чтобы объясняли…

Потом он подумал о том, что, наверное, стоило бы попросить людей и в Особом отделе ЦК. Говорят, что этот отдел очень маленький и подчиняется напрямую товарищу Сталину, но все-таки человек двадцать-тридцать они найдут… наверное. Ну хотя бы полтора десятка, чтобы на основные направления послать… Вот жаль только, что до сих пор никто не знает, кто возглавляет этот отдел. С начальником бы поговорить – было бы дело… А так только и известно, что Санька Белов в этом отделе все время пропадает…

Ворошилов уже не слушал, что докладывают Киров, Малышев, Гинзбург и новый нарком авиапрома Григорович, он пытался сообразить: как бы ему поговорить с Беловым так, чтобы тот доказал начальнику этого самого Особого отдела необходимость выделить людей в действующую армию? Что бы такого этому юному диверсанту пообещать? Как бы это ему растолковать поделикатнее?..

Надмит в который раз заставлял Александра медитировать, но ничего не изменялось: Белов просто кипел от ярости и ненависти. Ярость была направлена на бестолковое руководство Красными Армиями СССР, Германии и Италии, а вот ненависть – на него самого. Каким дебилом, каким имбецилом надо быть, чтобы не суметь объяснить этим сиротам-недоумкам, что война в первую очередь – нормальное снабжение, обеспечение, разведка и связь?!! Почему он не нашел нужных слов растолковать, что времена лихих атак по герою Алексея Толстого: «Пулеметы, не пулеметы, – “даешь, сукин сын, позицию!” – и рубать» – давно и безвозвратно ушли?!! Ну как так вышло, что немцы – умные и толковые немцы, чуть ли не первые создатели тактики применения штурмовых групп специального назначения – теперь словно завороженные повторяют следом за отечественными командирами тупую мантру: «Классовое сознание – основа основ современной войны»?!! Кретины, мать их за ногу об угол в перехлест в мертвый глаз! Много им их классовое сознание помогало во время их гражданской заварухи? И снова здрасьте: перед атакой выкатывают на позиции радиоустановки и начинают вещать: «Братья-поляки! Гоните офицеров – буржуев и помещиков! Мы несем вам свободу!» Интересно: почему нет сообщений хотя бы об одном случае, когда бы поляки послушались этой агитации?..

Боевые действия продолжались по всем фронтам. Попытку польских частей прорваться в Прибалтику легко парировали войска Белорусского фронта, а две армии вновь созданного Прибалтийского фронта немедленно заняли территорию бывших Прибалтийских губерний Российской империи, дабы не допустить новых эксцессов. Занятие Прибалтики прошло практически бескровно. Сопротивление Красной Армии оказали только гарнизоны Ревеля и Двинска, которые туземцы зачем-то переименовали в малопонятный «Таллин» и труднопроизносимый «Даугавпилс». Да с острова Даго, получившего в так называемой «Эстонии» совсем уж невыговариваемое название «Хийумаа», по кораблям Объединенного Балтийского флота пару часов вела огонь шестидюймовая береговая батарея, пока ее окончательно не засыпали бомбами самолеты Краснознаменного Балтийского флота и не закидали до умопомрачения своими тяжелыми снарядами «Роте Шлезен», «Роте Шлезвиг-Гольштейн» и «Марат».

Но первые успехи только лишь вскружили голову. Не так уж сложно придавить лимитрофы, у которых вся армия – тысяча велосипедистов, а весь флот – полкорабля в порту. Куда сложнее оказалось навести в Прибалтике хоть какое-то подобие порядка. И если в Латвии, за которую по договоренности отвечали немцы, новым законам подчинились достаточно быстро – а попробуй не подчинись, если бойцы ротфронтовских дивизий расстреливают с удивительной легкостью и вешают с поистине поразительной непосредственностью! – то в Эстляндских районах Прибалтийского края гуманизм РККА и НКВД вышел боком. То тут, то там ночами гремели выстрелы, а на отдаленные хутора представителям новой власти не рекомендовалось соваться даже днем без солидной охраны.

Вот уже десятый день, как Белов находился в Германии. Ирма Тельман, к его глубочайшему облегчению, окончательно переключилась на Василия, очередных кандидаток от Муссолини-старшего с успехом отсек Муссолини-младший, и теперь Сашка, предоставленный почти самому себе, прогуливался по берлинским предместьям: патриархальному лесу Груневальд и по берегам озер Хафель и Гросер-Ванзе. Хотя сказать, что он путешествовал в одиночку, не получалось: везде и всюду с ним была Светлана. Тату. Сестренка. Во всяком случае, Белов искренне рассчитывал, что мелкая считает его именно братом и больше никем иным…

– Саша, а ты есть не хочешь? – спросила Светлана Сталина, прерывая его размышления.

– Проголодалась? – он заботливо наклонился к девочке. И, увидев ее утвердительный кивок, сказал: – Сейчас. Найдем, где перекусить можно.

Искать долго не пришлось, и минут через десять они уже сидели, греясь в лучах яркого августовского солнца во дворике небольшой забегаловки – чего-то среднего между чайной, закусочной и маленькой пивной. Света с аппетитом уплетала жареные сосиски, а Александр, решивший ограничиться одним пирожком «Рунца», уже прикончил немудреное угощение и теперь сидел, попивая сидр – совсем молодой и почти безалкогольный.

Рядом за столом расположились, беспечно галдя, немецкие пионеры, наслаждались воскресным днем рабочие и их семьи, а чуть в стороне молодой парень в форме группенфюрера ротфронтовца, яростно сверкая глазами, обещал прильнувшей к нему белокурой медхен быстро разбить польских буржуев и вернуться домой с победой.

Сашка скользил по ним взглядом и вдруг ощутил какую-то странную душевную теплоту. Вот те, кто в другой реальности были страшными, невероятными врагами – такими врагами, которых и представить себе было сложно, а сейчас – сейчас друзья. Хорошие и верные друзья, чем-то похожие на гэдээровцев, которых он когда-то очень давно в будущем встречал в «Артеке» и в студенческом общежитии. Только, кажется, еще лучше: как ни крути, а теперь между ними не лежит эта пропасть коричневой чумы нацизма, и нет причин вспоминать: кто, с кем, кого и за что…

Он допил сидр и повернулся к Светлане:

– Ну что? По мороженому?

– Ага! – девочка расцвела и вдруг, с силой ухватив его за руку, крепко-крепко прижалась к нему. – Сашка, ты – такой… Такой!.. Всегда мой будешь! Вот! Ведь правда?!

И она рванула его, пытаясь развернуть к себе и заглянуть в глаза.

Александр не успел ответить. Рядом из-за стола пионеров грянула задорная песня. Ребята хором распевали про юного барабанщика из отрядов «Спартака», взрослые с улыбками оборачивались на них, а ротфронтовец, у которого Сашка разглядел значок дивизии «Спартак», даже начал выбивать пальцами по столешнице ритм.

– Хорошо поют, – проговорил Белов, внутренне радуясь возможности соскочить с неудобной для него темы. – Душевно…

– Хорошо, – согласилась Светлана, прислушиваясь к словам.

За два года пусть и не постоянного, но довольно частого общения с Сашей, она очень прилично выучила немецкий язык и теперь понимала слова песни почти без перевода. Она даже попробовала подпевать, но потом раздумала: очень уж слаженным был хор немецких пионеров.

А Сашка, глядя на распевающих ребят, вдруг вспомнил знаменитую сцену из фильма «Кабаре»: такой же тихий летний день, мальчишка в форме Гитлерюгенда поет сладким тенорком простенькую песенку, и все посетители вдруг вскакивают и в едином порыве подхватывают ее. Как же там было?..

 

Ленивое солнце не слепит глаза,

В лесах – щебетанье птах,

И скоро над нами пройдет гроза

Ведь завтра – в моих руках!

 

– …Саша, Саша, ну ты чего?! – Светлана трясла задумавшегося Белова за рукав. – Опять о чем-то задумался, да? А мороженое?

Он очнулся от своих мыслей и подозвал подавальщицу – дебелую тетку в кружевной наколке. Та выслушала новый заказ, уточнила, какое мороженое предпочитают молодые люди, и величественно, точно линкор, удалилась, преисполненная собственного достоинства.

Светлана принялась что-то рассказывать Сашке: кажется, делилась сведениями о бурно развивавшемся романе Ирмы и Красного, но он почти не слушал. У него вдруг возникло непреодолимое желание попробовать повторить сцену из фильма, вернее воссоздать ее. Ведь теперь будет все по-другому, верно?..

Он достал из кармана френча блокнот и быстро написал текст песни. Всего-то четыре куплета – ерунда. Вырвал листок и протянул его Светлане. Та быстро пробежала текст, затем подняла восхищенные глаза:

– Это – мне?..

– Да, – Белов еле заметно улыбнулся, – все слова поняла?

Песня была на английском, но в той, другой жизни ему не раз встречались переводы и на русский, и на немецкий языки. Вот немецким переводом он и воспользовался…

– …Конечно! Все! – Светлана чуть прищурилась и уточнила: – Это – песня?

– Да. А мотив – вот такой, – и Сашка тихонько напел.

Светлана прислушалась и часто-часто закивала головой:

– Поняла! Какая красивая! – она вдруг тряхнула головой и не терпящим возражения тоном произнесла: – Дай мне пять марок!

В этот момент она была так похожа на жену, уверенно чувствующую себя хозяйкой, что Сашка невольно рассмеялся. Светлана тут же сбавила тон и просительно протянула:

– Пожалуйста…

Он вытащил из кармана банкноту в пятьдесят марок:

– Мельче у меня нет. Только пфенниги. Бери, – и протянул девочке бумажку.

Та посмотрела на него лучистым сияющим взглядом, бросила: «Я сейчас!» и унеслась куда-то. Сашка проводил ее ленивым взглядом: в Берлине с ними ничего не может случиться. Очень уж круто работает местное Штази, так что если им на головы не рухнет вражеский самолет…

Сперва он не поверил ушам, услышав слова «Ленивое солнце не слепит глаза». Ну не может такого быть! Может… На маленькой эстраде стояла Светлана в своей новенькой, но уже изрядно помятой пионерской форме – подарке Элеоноры Штаймер, и старательно пела. Даже глаза зажмуривала от усердия…

 

Вот листья златые – их Рейн несет

В спокойных своих волнах…

А слава нас где-то, я верю, ждет!

Ведь завтра – в моих руках!

 

Оркестр, состоявший из аккордеониста, трубача, скрипача и барабанщика, вдохновленный щедрым вливанием, из всех сил старался поддерживать слабенький, но удивительно приятный девичий голос. В некоторых местах хромало произношение, но это было не важно: все словно застыли, вслушиваясь в слова, бьющие в самое сердце…

 

И лепет младенца, и пенье пчел,

И солнце на небесах…

 

Внезапно хор пионеров из-за соседнего стола подхватил:

 

Мне шепчут: «Вставай же! Твой час пришел!..

 

И с этими словами ребята резко, в едином порыве встали. Словно невидимый кукловод дернул марионеток за веревочки…

 

Ведь завтра – в твоих руках!»

 

«Господи, да что они – всей страной отморженные на голову?!» – тоскливо подумал Сашка, глядя, как вскочили группенфюрер вместе со своей спутницей; несколько молодых парней и девушек, шедших куда-то мимо забегаловки, остановились и вытянулись по стойке «смирно», поднялись несколько пожилых рабочих. А чуть помедлив, следом встали их жены…

И все поднимающиеся и останавливавшиеся подхватывали немудрящие слова песенки. Сашке вдруг стало жутко: чудовищным напряжением сил он увел немцев от нацизма, но что с ними происходит сейчас? Неужели этому народу обязательно нужно идти строем? За Великим Вождем, и пофиг, куда этот вождь их ведет…

 

О Родина, Родина, близится час

Для нас, для детей твоих!

Готовы на битву за мир для нас,

Ведь завтра – в руках моих!

 

На него уже начали оглядываться, поэтому он тоже встал. Еще не хватало здесь в неприятности ввязаться. Подумал и выбросил вверх сжатый кулак. «Рот Фронт!»

Это была та последняя соломинка, которая переломила спину верблюда. Все сидевшие в закусочной, и те, кто шел мимо, но остановился, чтобы послушать, в едином порыве подняли сжатые кулаки. Ревущий хор повторил последний куплет, спонтанно поменяв лишь одну строчку:

 

О Родина, Родина, близится час

Для нас, для детей твоих!

В боях мы построим наш мир для нас,

Ведь завтра – в руках моих!

 

Последний куплет пропели трижды. Оркестр еще продолжал наяривать, когда музыку прорезал тоненький голосок:

– Это он сочинил! – закричала Светлана. – Мой Александр!

Толпа, словно ожидавшая сигнала, колыхнулась к нему, и на миг Сашке стало как-то очень неуютно. Противно быть иконой, кумиром или чем-то таким. Но он с улыбкой пожимал руки, терпел похлопывания по плечам и не даже не отказался выпить стаканчик какого-то подозрительного рейнвейна. Светлана купалась в лучах славы, предвкушая рассказы дома. О, она обязательно расскажет о том, как Саша – ее Саша! – в очередной раз всех потряс, поразил и заставил себя ценить и уважать. А она ему в этом помогла. Девочка была счастлива. А Сашка пытался понять: это он сделал что-то неправильно, или просто немцы – такой народ, что им жизнь – не в жизнь без фюрера? А, впрочем… Видел он, как Германия живет без вождя – задыхаясь от гастарбайтеров, эмигрантов и беженцев, утопая в пидорасне и наркотиках, лишенная армии, да и даже права собственного голоса! Вряд ли немцы хотели именно такой жизни. Вождь нужен всегда, ведь главное – куда он ведет! И сейчас вождь по имени Эрнест Тельман ведет их в правильном направлении.