17

Троцкизм не пройдет!

Органами народной безопасности Германской Советской Федеративной Социалистической Республики был вскрыт международный шпионский заговор, инспирированный троцкистскими силами. В число заговорщиков входили: бывший министр труда ГСФСР Артур Розенберг, вдохновители левацких направлений Рут Фишер и Исаак Чемеринский, бывший секретарь ЦК КПГ Хайнц Нойман и еще несколько таких же отщепенцев. Нити заговора тянулись к разоблаченным троцкистским предателям Радеку, Зиновьеву и Хрущеву.

Народ Красной Германии резко осудил изменников и с воодушевлением встретил вынесенный им суровый приговор, в который раз доказав, что никому не дано обмануть классовое чутье и рабочую совесть. Троцкизм получил свою суровую и справедливую оценку!

«Правда», 2 февраля 1935 г.

Отдельной темой шло создание полимерной промышленности. И тут Александру было проще всего, так как это была практически его специальность. После реорганизации треста Химволокно появилась возможность освоить выпуск полиэтилена и прочих полимеров, так необходимых военной, да и мирной промышленности.

И главным успехом в этом деле было создание линии по производству параарамидного волокна. Сорок тонн в год производились на уникальном оборудовании, под плотным контролем НКВД и лично товарища Кирова. Александр в гриме и под оперативным прикрытием трижды выезжал в Челябинск для решения проблем с производством, пока не заработал такой нужный стране конвейер.

Материал, названный сталинитом, шел, прежде всего, на корпуса новейших штурмовиков и снаряжение для пехотных штурмовых групп, которые стали готовить в подмосковном Алабино.

Там Александр тоже бывал, и тоже в гриме, в составе представительной делегации, отвлекающей внимание от него. По результатам таких проверок Александр всегда писал пространный меморандум, который потом тщательно прорабатывался Управлением физической и боевой подготовки НКВД.

Но в данный момент на столе перед Сашей лежала папка с документами по организации геологоразведочных экспедиций в Восточную Сибирь и на Север, для поисков новых месторождений. Тут он ничем помочь не мог, так как всё то немногое, что он знал, уже указал в специальной справке, поэтому поставив личный штамп «Ознакомлен» и печать с личным номером, закрыл папку и потянулся. Время было уже позднее, но Кремль работал круглосуточно. Можно было спуститься в столовую и получить полноценный обед из трёх блюд, а можно было заказать еду прямо в кабинет, но перед этим Саша дисциплинированно завязал папку, опечатал и вызвал спецкурьера, который должен был вернуть документы в отдел.

После того как он расписался в сдаче документов, Александр наконец-то принял решение и уже протянул руку к телефону, как тот взорвался требовательной и резкой трелью.

– Четыреста двадцатый кабинет.

В трубке раздался глуховатый голос Сталина.

– Саша, поднимись ко мне.

– Иду, дайде.

Закрыв и опечатав дверь, Александр кивнул сотруднику НКВД, сидевшему у лестничной клетки, и поспешил в рабочий кабинет Сталина, гадая, чем вызвана такая срочность.

В приёмной, несмотря на поздний час, сидели три человека. Незнакомый комбриг и два штатских с толстыми папками в руках.

Поскрёбышев – бессменный секретарь Сталина, лишь кивнул на приветствие Александра и махнул рукой «проходи, мол».

В кабинете кроме Сталина находился Лаврентий Берия, в данный момент – народный комиссар внутренних дел, после того как Кирова перебросили заведовать новым Наркоматом идеологической и воспитательной работы.

– Товарищ Берия. – Александр кивнул наркому, пожал протянутую руку и после разрешающего кивка Сталина присел на стул.

– Ты хотел посмотреть на того, кто написал программу подготовки штурмовых и противодиверсионных групп? – Сталин усмехнулся, гладя прямо в глаза Берии. – Смотри.

К чести Лаврентия Павловича, тот даже бровью не дёрнул, и только в глазах что-то такое непонятное зажглось, словно какой-то старый пасьянс наконец сложился. Он помолчал, чему-то улыбнулся и произнёс:

– Ну тогда слушай, товарищ Саша. Мы же сейчас фактически в состоянии войны с Польшей. Те после начала гражданской войны буквально взбесились. Поняли, что от Германии больше угрозы нет, и начали потихоньку гадить в приграничной полосе. Диверсии, похищения, и просто убийства. Ну мы и направили три штурмовые роты туда на практику. Обстрелять, да и просто посмотреть на людей в боевой обстановке.

И тут как раз прорыв крупного отряда с сопредельной территории. Пилсудчикинедобитые да белогвардейская сволочь. И знаешь, пограничники бы их пропустили. Шли пешим ходом, через болота, да ночью в дождь. Даже пушку тащили. А алабинцы сразу след взяли. Словно волкодавы. Нагнали их возле хутора Деревеньки. Двадцать человек, с ручным вооружением, против трёх сотен бойцов с пулемётами и одной пушкой. И знаешь, они их просто вырезали. Как курей. Почти без стрельбы. Глушители на автомат тоже ты придумал?

Александр кивнул. Пистолет-пулемёт Дегтярёва, лишённый защитного кожуха деревянного приклада, но получивший простой, но эффективный вихревой глушитель и удобную откидную скобу-упор, стал смотреться довольно монструозно, но работал отлично.

– Под конец постреляли немного, их там человек пятьдесят оставалось. Но в итоге – только десять пленных. А наши не потеряли ни одного человека. Броня эта… тоже ты, наверное? – И не дождавшись ответа Александра, продолжил: – Никто не ушел. Ты мне вот что скажи. Эта вот программа она только для штурмовых подразделений? Ещё что-то можно?

Александр молча посидел, подбирая слова.

– Я что хочу сказать, товарищ народный комиссар. Спецназ этот или Осназ, как ни назовите, это очень специфический инструмент. Ну как шпага. Может в долю секунды прикончить тяжеловооруженного рыцаря, невзирая на доспех. Но если получит удар сбоку, просто сломается, словно спичка. Так и штурмовые подразделения. Хороши они именно при штурме или вот, как сейчас, при зачистке. Но если вдруг нужна будет глубинная разведка – полягут все ни за грош. Можно сделать и для разведки свой курс. Но тут важно что… Инструкторы наши и так всё знают, и всё умеют. Всё, и даже больше. Но вот учить бойца нужно не всему подряд, а только тому, что нужно в данной боевой ситуации. А у нас часто получается, что мы хотим сделать из бойца универсала, а получаем посредственность во всех областях, хотя могли бы иметь качественного профессионала в одной-двух специальностях. Поэтому можно выделить грубо несколько таких логических кустов. Ближняя разведка – диверсии, штурмовые операции – захват, и глубинная разведка – диверсии. Таких спецов нужно готовить на конкретный театр военных действий, и если переучивать на другой, то делать это спокойно и основательно. Ну и физическая защита – телохранители. Это вообще особая статья. Там и психотип подбирать нужно, и вообще.

Поэтому я предлагаю создать учебный центр на базе Алабинского полка. Собрать туда снайперов, взрывников-диверсантов, просто охотников и специалистов по физической подготовке. Я, конечно, помогу, чем смогу, но мне просто не разорваться. Да и специалистов классом выше себя я уже встретил очень много. Беда в том, что почти никто сейчас не представляет, как будет выглядеть война завтрашнего дня, и во всём мире сейчас готовят людей к прошедшей войне. А мы всё-таки пытаемся готовить к завтрашней.

– Как чётко всё разложил. – Берия покачал головой и посмотрел на Сталина.

– Не смотри на меня так. – Сталин прищурился. – Совсем не отдам. Будешь привлекать как консультанта, и то не всегда. Будет у тебя три часа в неделю. Вот их и расписывай, как хочешь. Хоть по часам, хоть по минутам. И я не торгуюсь. – Сталин чуть повысил голос. – И ещё, Лаврентий. Лучше будет, если об участии Александра Сталина никто не будет знать, кроме тебя. Ему, кстати, ещё в школе учиться. – Он пыхнул трубкой, и в воздухе повисло плотное облако дыма.

– Дайде, а нельзя экстерном сдать? – поинтересовался Александр. – Ну нет моей мочи сидеть в школе ещё три года. Это ж сколько дел можно сделать?

– Каких ещё дел? – Сталин подозрительно нахмурился.

– Ну вот хочу, например, написать ТЗ на автоматический и реактивный гранатомет, но нужно встречаться с Грабиным и Таубиным. В идеале конструкторов-пушкарей и профильных инженеров вообще нужно свести в одно КаБэ и выдать им такую же пачку техзаданий, но заниматься этим должен наркомат вооружений, а они и так уже на меня посматривают с подозрением. Люди-то совсем не дураки, складывать два и два научились. Потом нужно обязательно создать аналитический отдел. Для начала при центральном комитете, а там посмотрим. По управляемому вооружению затык. У Королёва авария за аварией. Нужно идти по всей цепочке и понять, где провал. Да мало ли ещё.

– Рано или поздно все странности, что тебя окружают, всё равно просочатся. – Лаврентий Павлович развёл руками. – Тут нужно или дезинформационную игру проводить, или оперативное прикрытие строить.

– Вот и займись. – Сталин хмуро кивнул. – Режим по этой теме – максимальный. А Таубина этого я помню, – ворчливо произнёс Сталин. – Что ни проект, то какие-то потёмкинские деревни. Прожектёр. А вот Грабин просто молодец. Светлая голова. Представляешь, Лаврентий, он додумался привлекать врача-физиолога для проектирования органов управления пушками. Чтобы человеку было удобно.

– Так для этого и встретиться нужно. Сделать, так сказать, внушение. Ну и конечно, техзадание максимально подробное, и грамотного инженера в помощь. Всякий человек хорош, будучи использован на своём месте. А Грабин да, молодец, конечно. Но вот у нас в пехотной роте, кроме пулемётов и гранат, вообще ничего нет. Некому даже мины перед позицией выставить. А если танки попрут?

– Артиллерию запросят, нет? – Берия улыбнулся и поправил пенсне.

– Да какая артиллерия на поле боя? Будет такое месиво и неразбериха. Ни артиллерии не будет, ни самолётов. Ну, то есть будут, но далеко не всегда. Самолёты зависят от погоды и связи, а артиллеристам нужно для начала приготовиться, выставить координаты и корректировщика. Это сработает в обороне, а в наступлении? А тема с самоходными артустановками опять забуксовала.

– Я читал твою записку. – Сталин вздохнул. – Работаем, но не всё сразу.

– Так и не надо сразу, – согласился Белов. – Но тормозим мы просто кошмарно. Там подпихнуть, тут наказать. По заводам проехать, А тут ещё школа эта…

– Я тебя понял. – Сталин отложил трубку. – Давай иди, отдыхай, завтра продолжим, ладно?

Когда Белов ушёл, Сталин вопросительно посмотрел на Берию.

– Дельный парнишка. – Берия кивнул головой. – Но один всё равно не справится. Просто не знает, как работает наша система. Мы порой буксуем, а уж он и подавно. Надо под него отдел создать.

– А чем тебя ОИП не устраивает? – Сталин встал, поднял руки и глубоко вздохнул, прочищая лёгкие, как научил его Александр.

– Можно и в этом отделе, – согласился Берия, – но я предлагаю сделать ещё что-то вроде военного контроля. Откомандировать туда из РККА комкора из неболтливых, или даже командарма, и пару моих сотрудников в чинах, чтобы страх нагонять. А его будем пристёгивать как члена комиссии с правом решающего голоса. Он же пользуется изменением внешности для поездок на заводы? Ну вот слепим ему такую личность и дадим полномочия. Заодно посмотрим, как он будет руководить.

– Нечего там смотреть, – заметил Сталин и, походив по кабинету, сел. – Мою охрану так гоняет, даже дым идёт, а они ему в рот заглядывают. Что сегодня скажет их великий учитель. – Иосиф Виссарионович фыркнул. – Но с комкором ты хорошо придумал. В такой тени можно и слона спрятать.

А с утра невыспавшийся Белов сидел за партой на уроке географии и слушал про повышение добычи каменного угля в три раза в тридцать первом году по сравнению с двадцать пятым годом, про речь товарища Сталина на XVI съезде ВКП(б) и про основные принципы размещения производительных сил в СССР. Но голова его была занята совершенно другим: по сводкам с предприятий результаты были такими, что впору за голову хвататься! При чтении докладов Харьковского, Кировского и Пермского заводов Сашу не покидало ощущение, что ему сообщают о результатах уроков труда в школе для дефективных детей! Хорошо, допустим, цементированная броня по методу Круппа – кстати, надо бы узнать, за каким чертом броню покрывают цементом?! – не идет, хотя какое к этому отношение имеет отсутствие всякого присутствия светильного газа на заводах? И уж до кучи: светильный газ – это ацетилен, или они тут называют «светильным газом» что-то другое? А вот как объяснить тот милый факт, что какие-то там «долбежные станки» выходят из строя по пять-шесть раз за смену? На этих станках что – долбоклюи работают?! Или вот еще прелестный пассаж из последней сводки: «Стахановец тов. Редько отказался предоставить закрепленный за ним станок с маятниковой подачей для нарезания пазов коленчатых валов, мотивируя отсутствием лекал». И что? Этого Редько в Магадан отправить, или того, кто лекала не предоставил? Или вообще кого-то, кто не обеспечил наличия «пазонарезательного» станка, а вместо него решил использовать станок с маятником? Интересно, а кукушка на этом станке есть?

– …Так что же говорит Энгельс о плановом производстве? – учитель географии Николай Петрович Коган оглядел класс поверх очков. – Нам ответит… ответит нам… Александр Сталин, пожалуйте-ка к доске.

Сашка не с первого раза расслышал, что обращаются к нему, и учитель был вынужден повторить вопрос. Кто-то на задних партах хихикнул.

– Весельчак может пока подготовиться, – сурово произнес Коган. – Ну же, Белов, мы ждем…

Александр крепко задумался. Разумеется, в институте он изучал произведения классиков марксизма-ленинизма, но это было давно, и он решительно не помнил, чего там кто сказал по какому поводу и говорил ли вообще? Однако двойка в его планы как-то не входила…

– Николай Петрович, я должен произнести точную цитату дословно? Если да, то я не помню ее наизусть, – сообщил он, деланно понурив голову. – Но могу сказать своими словами

– Просим, – кивнул головой Николай Петрович. – Я понимаю, что вы, Белов, не Энгельс…

«И слава богу, – подумал Сашка. – Вот только педерастии мне ко всему прочему и не хватало!» А вслух сказал:

– Энгельс утверждал, что никогда стихийное производство не может с такой же эффективностью решать возникающие перед ним проблемы, как плановое производство, потому что стихийное производство приступает к решению той или иной проблемы, лишь столкнувшись с ней, тогда как общество с преобладанием планового производства может заранее предусмотреть возможные проблемы и принять меры к их ликвидации заранее.

– Это верно, – согласился Коган, – но нас всех интересует, что говорил Энгельс о плановом производстве применительно к распределению производственных сил?

«Твою-то мать! – выругался про себя Белов. – Куда эти силы распределяют и зачем?» Ответа не находилось, но когда-то его преподаватель политической экономии – мужик грамотный и толковый, утверждал, что в его дисциплине, как в математике, одно можно вывести из другого, и он решил рассуждать логически.

– Относительно распределения производственных сил при плановом производстве Энгельс говорит… говорит Энгельс… – Тут старшая половина чуть не ляпнула ехидное «Марксу», но вовремя одумалась. – Энгельс считал, что необходимое распределение сил… по территории… в местах, необходимых для государства… то есть общества… – Белов бросил быстрый оценивающий взгляд на Когана и убедился, что тот вроде доволен. Ну, во всяком случае, брови учителя не лезут вверх от каких-то диких, вновь открывшихся подробностей марксизма. Значит, все идет, как надо, продолжаем… – Распределение производственных сил по территории в необходимых для жизни общества районах возможно только при плановом производстве. Стихийный капитал может размещать производства только у источников сырья… или энергии… – Тут он понял, что если начнет изобретать что-то дальше, то может уехать в неизвестные дебри, а потому остановился.

Николай Петрович помолчал, потом кивнул головой:

– Ну, что же, Белов, вам удалось меня удивить. Я был совершенно уверен, что вы нас не слушаете, пребывая в неких своих эмпиреях, а вы… – Он снял очки, протер их и снова водрузил себе на нос. – Собственно, вы почти точно повторили слова Энгельса, забыв упомянуть лишь о том, что такое общество должно быть еще и гармонично развитым… Можете сесть на свое место. А вот кстати, Семенов, вы так весело хихикали. Наверное, вы точно знаете, что конкретно Энгельс понимал под гармоничным развитием общества?

Саша шел на свое место, пытаясь понять: какого пса на уроке географии ему устроили допрос по творчеству Энгельса. По его воспоминаниям, Энгельс был не самым хреновым историком, но географом он не был совершенно точно. Это же Фридрих Энгельс, а не Жак Паганель!

И тут его осенила просто-таки гениальная мысль. Чертов Пидорих Энгельс был все-таки гений, мать его! Реально гений! Значит так: у нас проблема: хреновое оборудование и не хватает квалифицированных рабочих, мастеров и инженеров. Зато есть много территории, и в стране – спокойствие. У немцев есть отличное оборудование, хорошие квалифицированные рабочие, инженеры, мастера. Зато в стране – война на всю катушку. Следовательно…

На станции Малоярославец в осенний предрассветный час было тихо. Только одинокий маневровый паровоз ОВ свистнул, да и то как-то неуверенно, и снова наступила тишина.

Мастер Фердинанд Майер тяжело переступил с деревянного протеза на здоровую уцелевшую ногу и посмотрел на часы. Без четырнадцати с половиной минут пять. Пора бы уже первой смене быть в депо…

– Гутен морген, камерад Майер, – из серого сумрака вынырнул Петрушин, слесарь ремонтного участка. – Не опоздал?

– Допрое утрё, товаристч, – степенно поздоровался Фердинанд. – Ви ест вофремя.

Но Петрушин уже не слушал, бодро шагая к корпусам депо. И тут же раздался мелодичный свист, хруст гравия, а следом – и песня. Перед Майером появились двое мужчин и три женщины. Мастер узнал их: отец и сын Волобуевы а вместе с ними – три подружки-табельщицы: Олья, Валья и Наталья. Волобуев-младший насвистывал бодрый марш, а фройлян-комсомолки жизнерадостно распевали:

 

А ну-ка, девушки, а ну, красавицы,

Пускай поет о нас страна!

И звонкой песнею пускай прославятся

Среди героев наши имена!

 

– Рот-Фронт, товарищ Майер! – парень вскинул вверх сжатый кулак.

Девушки перестали петь и тоже отсалютовали. «Рот-Фронт!». Старший же Волобуев степенно наклонил голову. Он был машинистом и никакого отношения к Фердинанду не имел, но уважал немца за мастерство и качество работы, который платил ему тем же. Майер так же степенно кивнул, а затем произнес:

– Сын у тебя, Ифан Ифановитщ, работает каращо. Мастер карощи. Б…ь буду, карощи мастер ист. Буду писайт – ударник.

– Данке шен на добром слове, Фердинанд Гансович, – Волобуев остановился и достал из кармана пачку дешевых папирос «Мотор». – Угощайся.

Майер взял папиросу, чиркнул зажигалкой и протянул огонек машинисту. Мужчины закурили. Молодежь уже ушла в здание депо, мимо торопясь прошагали еще несколько рабочих. Они на ходу приветствовали Майера и Волобуева, торопясь не опоздать к началу смены.

– Как сын, Фердинанд Гансович? – спросил Волобуев негромко. – Пишет?

– Я-а-а, – протянул мастер. – Пишет, я-а-а. В послетний письмо пишет – обер-лейтенант ист сделать его. Я ему писайт, он не встречать твой сестры сына? Он пишет – не встречать.

– Ну так что ж? Свободное дело. Твой-то – артиллерист, а наш-то в броневиках воюет… – Волобуев-старший затоптал сапогом окурок и протянул Майеру мозолистую ладонь, – Ну, бывай, Фердинанд Гансович, пойду. Да, в обед подойди к моему – баба моя тебе пирога с капустой передавала.

– Спасипо, – поблагодарил немец.

Ему хотелось сказать еще что-нибудь хорошее и доброе старому машинисту, но пока он подбирал слова, Волобуев уже ушел.

Майер снова посмотрел на часы. До начала смены оставалось пять минут десять секунд. Он с досадой прицокнул языком: в это время все уже должны переодеваться, а тут еще восемь человек не пришли. Хотя нет, не восемь, а шесть…

Мимо Майера вприпрыжку пробежали два ученика – Шутин и Шутов. Димка и Митька. Рабочие ремучастка, устав путаться в двоих Дмитриях, да еще и со схожими фамилиями, попросту перекрестили одного из пареньков в Митьку.

– Здрасьте, Фердинанд Гансыч, мы не опоздали? – пропыхтел на бегу Димка.

– Найн, – Фердинанд с трудом подавил улыбку. – У вас еще, – снова быстрый взгляд на часы, – трий минут, пять десять и еще четырь зекунд.

– Наддай! – выдохнул Митька, и оба паренька рванулись еще быстрее.

Майер посмотрел им вслед и тепло подумал: «Маленькие, но обязательные. Они успеют. Им не надо переодеваться: они так и ходят… то есть бегают в своих спецовках».

Снова раздался хруст гравия. В депо бежала машинистка мостового крана Люська Онуфриенко. Пробегая мимо Майера, он состроила умильное выражение и пропела:

– Доброго здоровьичка, товарищ Майер.

Мастер молча отвернулся. Люська была, как говорили в депо, «слаба на передок». Точного значения этого выражения Майер не понимал, но смысл уловил сразу же. Вот и сейчас – опаздывает. А почему? А вон сразу видно: под глазами – мешки, платье надето впопыхах, кое-как, и кажется… Майер втянул носом воздух. Нет, показалось, на этот раз – трезвая. Но он уже ловил девицу – нет, не пьяную, а как говорят здесь – «под мухой». Майер хмыкнул: почему «под мухой»? «Муха – это он понимает, die Fliege. Впрочем, может быть, это от немецкого «залить за галстук»?

Пыхтя и отдуваясь, пошагал мимо широким шагом молотобоец Покровский. Он только молча поднял сжатый кулак и, не глядя на ответное приветствие, поспешил дальше. «Опаздывает на две минуты, – подумал Фердинанд. – Плохо, но… В конце концов, Покровский всегда остается, если надо помочь. Он, конечно, вчера выпил много пива и много шнапса, но…» Однако записал опоздание Покровского в свою книжечку.

Откровенно говоря, Покровский нравился старому немцу. Нравился своей спокойной силой, рассудительностью и готовностью помогать. Правда, он любил подвыпить, и мастер несколько раз видел, как друзья-приятели под руки волокут молотобойца домой, но кто без греха? Во всяком случае, Покровский ни в пьяном, ни в трезвом виде не распускал руки, ни к кому не приставал и даже не орал пьяных песен, как, например, помощник машиниста Фридельман. Майер поморщился: Фридельман сочетал в себе худшие черты русского и еврейского народа. Он был скуп, даже жаден, и норовил выпить за чужой счет. Зато, выпив, становился грозен и неудержим. В его тщедушное тело словно черт вселялся: он приставал ко всем и каждому, лез в драку по поводу и без повода, а если не находилось никого, с кем можно было сцепиться – орал песни, да так, что в соседних домах дрожали стекла. Его давно надо было бы выгнать, но Фердинанд знал: Фридельман – хороший работник, причем даже не помощник машиниста, а самый что ни на есть настоящий машинист. Не хуже Ивана Ивановича. Просто за пьянку свою никак не мог стать начальником паровозной бригады. Несколько раз назначали, да столько же раз и снимали…

Из рассветного тумана вынырнула еще одна фигура. Сутулясь, к Майеру подошел токарь Кулько.

– Я это… Фердинанд Гансыч… С добрым утречком, значица…

– Ты опаздайт на пять минут. И тфатцать тфе секунд. Это ист нарушений арбайтен… трутофой пролетариен дисциплин!

– Твоя правда, Фердинанд Гансыч, – Кулько вздохнул. – Как есть – нарушение трудовой дисциплины. Да только… – он снова вздохнул и махнул рукой.

– Что «только»? – Майер убрал от лица руку с часами. Кулько был исполнительным и грамотным рабочим, а это опоздание было на памяти мастера первым. Поэтому он лишь переспросил: – Что есть «только»?

Кулько помялся, сунул руки в карманы, снова вынул их и посмотрел на свои крупные, мосластые кисти.

– Малой хворает, – выдавил он наконец. – Всю ночь, как есть, на крик исходил. Какой уж тут сон? Вот под утро только и забылся маленько, хвать – ан и проспал…

Майер знал, что у Кулько в семействе трое детей, причем младший – совсем еще грудничок. Он вспомнил, как его Йоганн болел в детстве, как он сам – тогда еще молодой рабочий, не высыпался по ночам из-за криков малыша, как шел на работу с чумной головой. Он похлопал по плечу опоздавшего токаря и ласково сказал:

– Ступай, товаристч. Я не стану записайт тфой опозтаний. Ступай…

Кулько забормотал было слова благодарности, но Фердинанд только рукой махнул: что, мол, тут такого? Товарищ товарища выручать должен…

Он записал еще двоих: пропойцу и бездельника Лагутина и Звонарева – первоклассного кузнеца, но очень уж охочего до женского полу. Лагутин униженно клянчил, чтобы его не записывали, а Звонарев лишь хмыкнул и, скривив рот, пустил в сторону: «Ну, так за все в жизни платить изволь…», и прошествовал в депо с видом короля в изгнании.

Майер уже собирался идти и сам, как вдруг прямо на него из кустов выскочил слесарь Зимин. Увидев немца, он было в испуге отпрянул, но тут же напустил на себя гордый и независимый вид. Кривляясь и гримасничая, он изогнулся в шутовском поклоне:

– Наше вам, камерад Майер. Искать чего тут изволите? Потеряли чего, али не потерямши ищете?

Майер презрительно скривил губы:

– Я искать ты, товаристч Зимин. Ти опаздайт. На тридцать три минут унд четыре секунд.

Мастер потряс своими часами перед лицом рабочего, в ответ на что Зимин зло ощерился:

– А ты и рад! Только и знаешь, что рабочего человека, который своими мозолистыми руками, – тут он сжал перед лицом Майера свои поросшие рыжим волосом кулаки, – подлавливать, да под штрафы да выговора подводить! И ведь все ищешь, все вынюхиваешь!

– Дисциплинен ист дисциплиннен, – ответил мастер спокойно. – Работайт – полючи, нихт работайт – нихт полючи. Ти не работайт – ти не полючи деньги, ти полючи фыкофор! Это ист прафильно, это ист по-сталински унд по-тельмановски.

Зимин нехорошо осклабился:

– Ты не марай святое имя своим языком жандармским, собака колченогая! Тебе бы только и дела, что записать! Понаехали тут, дыхнуть уже нельзя! – Он снова взмахнул цыпкатыми кулаками. – Ну, давай! Пиши, в господа богу, душу, мать! Пиши, морда фашистская!

Майер задохнулся от возмущения. Его, старого рабочего, члена компартии Германии с двадцатого года, его, кто потерял ногу в Гамбургском восстании, его посмели обозвать фашистом?! На глаза сами собой навернулись слезы:

– Ти… Ти… – бормотал он, перезабыв все русские слова, и вдруг выкрикнул: – Ти ист х…! Гофно ти ист!

– Ну конечно, – издевательски согласился Зимин. – Ты же – мастер, да к тому же еще и немец. Ты у нас – человек, а я, русский, простой работяга – х… и говно! Научился у своих капиталистов…

– Что это тут у вас? – к ним незаметно подошел человек в военной форме. – Что происходит? – спросил он с лёгким, едва слышным акцентом.

Майер посмотрел на незнакомца. Что-то в его внешности было нехорошее, отталкивающее. То ли слишком тонкие губы, то ли маленькие, глубоко запавшие глаза, похожие на пистолетные стволы, которые горели каким-то неприятным огнем, то ли руки – крупные, узловатые, с длинными, сильными пальцами. Короче, мастеру он не понравился, и на всякий случай он спросил:

– Ви ист кто? Что ви делайт ун депо? – Подумал и добавил: – Это ист фоенни опъект.

Человек улыбнулся одними узкими губами:

– Я знаю. Я – уполномоченный государственной безопасности Майзенберг. Вот мои документы, – тут он показал книжечку с гербом. – Назначен со вчерашнего дня к вам на станцию и в депо, поэтому и интересуюсь: что здесь происходит?

С этими словами он посмотрел на Майера, потом перевел взгляд на Зимина. Тот демонстративно отвернулся: мое, мол, дело маленькое, вот начальник – с ним и разбирайся.

– Так что все-таки происходит? – в третий раз спросил Майзенберг.

Майер, путаясь и забывая слова, кое-как объяснил, что он – мастер ремучастка, а рабочий Зимин – опоздал.

Майзенберг помолчал, затем сказал:

– Понятно. А ты значит, – он снова вперил свои маленькие глаза в Зимина, – дебаты тут развел, так я понимаю?

– Тоже мне – беда, на полчасика опоздал, – ответил Зимин внезапно охрипшим голосом. – А вони-то, вони… Я ж отработаю, – добавил он после паузы. – Вот те крест!

– Понятно, – сказал Майзенберг каким-то деревянным голосом.

Повисла нехорошая пауза.

– Ну, так, – сказал, наконец, уполномоченный. – Ты, товарищ Майер, ступай по своим делам, а ты, гражданин Зимин, за мной топай. Общаться будем, – и он снова улыбнулся одними узкими злыми губами.

Майер хотел было спросить, когда Зимина вернут для работы, но почему-то промолчал и, тяжело хромая, пошел на свой участок.

Зимин появился лишь к обеду. Был он потный, красный, а оба глаза у него подозрительно наливались черно-фиолетовым. Увидев Майера, он кинулся к нему:

– Товарищ Майер, Фердинанд Гансович, да скажи ты этому… – тут он непроизвольно передернул плечами, – этому… уполномоченному: я ж завсегда…

Майер не очень понимал, что хочет от него Зимин, но видел, что тот перепуган до самых пяток. От него просто разило диким, всепоглощающим ужасом.

Зимин все еще говорил, говорил, стараясь заглянуть мастеру прямо в глаза, но вдруг осекся на полуслове, втянул голову в плечи и рванулся прочь.

Майер оглянулся: к нему неторопливой походкой подходил Майзенберг. Он улыбался, но от его улыбки у Фердинанда по спине пробежал холодок. Старый мастер вспомнил, что вот так же улыбался полицейский, застреливший на его глазах двоих раненых повстанцев. Вот так же он улыбался, одними губами, улыбался – и нажимал на спуск…

– Вы, товарищ Майер, на будущее – сразу ко мне обращайтесь, – сказал он спокойно. И снова улыбнулся. – Меня сюда специально направили, чтобы вот такие вопросы быстро решать. Кстати, этот Зимин, он как – хороший рабочий?

– Э-э-э, – замялся Майер. – Он ист уметь карашо работайт. Уметь, если не тринкен фотка…

– Понятно. А скажите, пожалуйста: если он пару месяцев в депо работать не будет – это большой ущерб плану работ?

Мастер задумался. Большого ущерба, разумеется не будет, но… Это как-то не по-товарищески, хотя Зимин и плохой товарищ. Ведь ясно, что этот Майзенберг устроит Зимину такое… такое…

– Найн. Еко нелься убрать на тфа месяц. Плохо.

– Ну, нельзя так нельзя, – кивнул Майзенберг. – Значит, за свое опоздание он здесь два месяца принудительно и отработает. Спасибо, товарищ Майер, работайте спокойно.

Он повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился:

– Сам товарищ Ленин сказал, что при социализме надо установить на производстве немецкий порядок и немецкую дисциплину. Вот и устанавливайте, товарищ Майер. Устанавливайте, а я – помогу…

– Мой дуче! – Алоизи, постоянный представитель Италии в Лиге Наций отсалютовал и щелкнул каблуками. Затем протянул Муссолини кожаный бювар. – Вот здесь предложения и рекомендации, высказанные правительством Британской империи относительно положения в Германии. Прошу вас ознакомиться.

Муссолини двинул квадратной челюстью, ухватил могучей лапищей протянутое и принялся читать. Перелистнул одну страничку, другую…

– Cazzo di caccare! – от грозного рыка диктатора задрожали стекла в оконных переплетах. – Ты посмел притащить это мне, сeffo?! На что мне эта cazzata?!

– Н-но… дуче… – Алоизи побледнел и отступил на шаг назад. – Ведь Британская империя предлагает нам помощь…

– Ну да, ну да! – Муссолини взмахнул рукой так, словно собирался рубить дрова. – Ты, fesso, не видишь разве, в какую задницу англичане посадили Германию своей помощью?! Где Гитлер, которому обещали миллионы фунтов и закрывали глаза на его делишки? А ты еще не слышал, figlio di putana, чем кончил Крупп, которому обещали место на рынке? Его повесили вместе со всей семьей на пролете в цеху его завода! Va fa’n’ficaс такими предложениями! Я не хочу, чтобы Италия повторила судьбу Германии! ВОН!!!

Алоизи выскочил из кабинета диктатора, обливаясь холодным потом. А Муссолини заходил по кабинету, мысленно заканчивая диалог с дипломатом: «А я не собираюсь повторять судьбу Гитлера!»

Он никак не мог успокоиться: казавшаяся легкой и простой кампания в Абиссинии на поверку оборачивалась тяжелой войной, исход которой был до сих пор неясен. Особенно досаждали итальянским войскам эфиопские части, подготовленные инструкторами из русских эмигрантов, а летчики негуса – тоже русские и поляки! – оказались достойными противниками пилотов Реджиа Аэронаутика. Дивизии чернорубашечников показали себя просто сбродом, а регулярные части – совершенно неподготовленными для действий в Африке. И вот с этими «потомками великих римлян», которые только и умеют, что маршировать на парадах, да и то – как-то потешно, вот с ними влезть в гражданскую войну в Германии?! Ну нет!!!

Алоизи давно ушел, а Муссолини все вышагивал и вышагивал по своему кабинету, нарочито громко стуча сапогами. Нужно самым срочным образом решать, что делать? Он может хоть сколько угодно топать и браниться, но надо признать, что англичане не простят ему его пассивности. А остаться один на один с Британией Италия пока не готова. И, возможно, никогда не будет готова…

Муссолини топал все сильнее и сильнее. Что же делать? Что делать? Помнится, этот вопрос задавал один русский революционер…

Дуче резко остановился, словно налетел на столб. Нет, конечно, нет… Хотя… А почему, собственно, «нет»? Собственно, а кто мешает?.. Король? На фонарь! Толстосумы? Туда же! И ведь может получиться, потому что если получится, то любой враг Италии может легко повторить путь этого выскочки Гитлера… В том, что взрыв газа в Нюрнберге не был случайностью, дуче не сомневался ни минуты. Мадонна ведает, как Сталину удалось это провернуть, но удалось однажды – удастся и дважды. И трижды!..

Муссолини поднял трубку телефона:

– Вызовите ко мне Пьетро Секкья.

– Простите, дуче, – голос секретаря был озадаченным. – Кого вы сказали?

– Коммуниста Пьетро Секкья, который в настоящий момент отбывает восемнадцатилетний срок. Я жду его через пять часов. А пока я приглашаю к себе советского полпреда.