Глава 4

Несмотря на разгар календарной весны, температура стояла по-настоящему зимняя, под двадцать градусов мороза. Томас был тому весьма рад, потому что если бы не холод, то комары, гнус и прочая зловредная фауна уже пировали бы вовсю. А это сейчас было бы крайне не своевременно, потому что какая же это Мистерия, если участники ежесекундно отбиваются от кровососов, нарушая строгую простоту церемонии?

Тьма за окном расцвела отблесками желтого и красного – на плацу зажигали костры, подкладывая в огонь цельные стволы деревьев. Этой ночью в лагере не загорится ни одна лампочка, только живой огонь. Пламя, несущее смерть и дарующее жизнь, очищающее от скверны и благословляющее избранных.

Нобиль натянул перчатки, гладкая белая ткань облегала пальцы, как вторая кожа. Когда-то он прочитал, что у японцев белый цвет символизировал смерть. Идея понравилась Фрикке, и на мистериях ягеров он появлялся только в белоснежной форме – ни единого пятнышка, только крошечные триксели окаймляют воротник и обшлаги рукавов. И тем ярко выделялся на фоне темно-серых мундиров.

В дверь негромко постучали.

– Войдите, – пригласил Томас, одергивая китель.

Это оказался юноша адъютант. С того вечера в казино между лейтенантиком и нобилем установилась специфическая духовная связь. Томас видел в мальчике свое отражение в далекой юности – юную, наивную душу, преданную правильным идеалам, но еще не закаленную тяжкими испытаниями. А лейтенантик в свою очередь тянулся к суровому вождю безумной и буйной вольницы «волков», стараясь понять, разгадать секрет его почти мистической силы духа.

Фрикке сделал легкое движение рукой, опережая и прерывая уставное приветствие.

– Вольно. Есть вопрос?

– Так точно, – выдавил юноша. Торжественные мероприятия были ему еще в новинку, и хотя парадная форма сидела безупречно, но для опытного взгляда все же самую малость неправильно. – Я хотел бы задать вопрос…

Томас не стал утруждать себя чем-нибудь наподобие «я слушаю» или «говори», он лишь приподнял бровь, подвешивая портупею.

– Зачем тогда… вы сделали… зачем… эта безобразная драка… – молодой человек краснел и запинался, видимо, от волнения забыв подготовленную речь и подобранные формулировки.

Но Томас понял, он сдержанно улыбнулся, вспоминая упомянутый вечер в казино. Да, это было весело… и красиво.

* * *

Панцерпионеры входили по одному, сразу же строясь «клином». Два человека, три, пятеро, вот уже десятеро. Всего их оказалось пятнадцать человек, полное отделение. Вероятно, самые лучшие. Не сказать, чтобы совсем одинаковые, но похожие, как оловянные солдатики из одного набора, раскрашенного вручную, – высокие, не менее метра семидесяти пяти, широкоплечие, в угольно-черной форме с серебряными погонами, пуговицами и знаками различия. Все с одинаковой короткой стрижкой очень светлых, почти белых волос. Неверный свет не позволял рассмотреть цвет глаз, но Фрикке и так знал, что они либо установленного оттенка синего и голубого, либо серые. Зеленоглазые считались представителями высшего, наиболее рафинированного расового типа и в армии не встречались – драгоценный расовый капитал нельзя было растрачивать впустую, подвергая опасностям военной жизни.

Пришельцы дышали жизнью и мощью, их движения были точны и плавны, обладая той законченностью, какую дают только безупречное происхождение, врожденное здоровье и годы тщательно просчитанных тренировок. Щит и карающий меч Нации, новое поколение Фабрик жизни. У предводителя «черных» в чине оберфельдфебеля на левом плече разместилась нашивка в виде стилизованного щита.

На мгновение Томас буквально выпал из реальности, переживая момент катарсиса. Подумать только, прошло почти сорок лет с того дня, как он впервые открыл манифест Астера, вчитываясь в расплывающиеся строки скверного шрифта. Будущее, новое, сияющее будущее открылось на страницах желтой оберточной бумаги. То грядущее, которое сам Фрикке не надеялся увидеть. Он твердо решил принести самое себя в жертву, положить собственную жизнь в фундамент евгенического совершенства, на котором воздвигнется волшебное здание совершенной расы. И все же увидел этот новый мир воочию.

Впрочем, экстатическое переживание длилось от силы несколько мгновений, а после уступило место деловитой решительности. «Черные» были великолепны, но они угрожали упорядоченному ходу вещей в дивизии, и это следовало так или иначе прекратить. Томас с видом праздной небрежности облокотился на стол, сделав незаметный жест.

Черный клин, мерно топоча высокими ботинками с подковками на подошвах, двинулся к центру зала, устремившись вершиной прямо к столу нобиля. Бррррум, бррррумммм – грохотали подковки по деревянному полу. Ягеры – и «римляне», и «вавилоняне» – оставляли выпивку с прочими развлечениями, понемногу стягиваясь вокруг «братьев». Не доходя трех шагов до стола, черный клин остановился, без видимой команды, как единый человек в пятнадцати лицах.

Оберфельдфебель сумрачно обозрел зал, демонстративно, неспешно, брезгливо кривя губы.

– Мое почтение, – низким, басовитым голосом произнес он, обращаясь вроде бы к Томасу, но старательно смотря поверх головы нобиля. – Прошу прощения за то, что не приветствовал по форме, но как я слышал, здесь все очень… – тонкие губы скривились еще больше. – Очень неформально и просто? Все обращаются друг к другу на «ты» и даже панибратски хлопают офицеров по плечам?

Среди ягеров прошел легкий шумок и зловещее перешептывание. Полукруг вокруг клина «черных» стянулся, охватывая, как стая гиен. На бесстрастных лицах панцерпионеров не отражалось ни единой эмоции.

– Да, здесь такое в порядке вещей, – медленно проговорил Томас, постукивая по столу фалангой согнутого пальца, словно оттеняя каждое слово. – Но такую привилегию предстоит сначала заслужить.

Нобиль склонился вперед, испытующе глядя на собеседника. Тот возвышался над худощавым седовласым Фрикке, как осадная башня.

– Вы пока – не заслужили, – веско закончил Томас.

«Черный» усмехнулся, неприятно, с видом собственного превосходства, глядя на нобиля сверху вниз.

– А мы должны что-то «заслужить» у этого сброда? – с плохо скрытой, точнее совсем не скрытой издевкой спросил оберфельдфебель. Подумал пару секунд и добавил: – Или у того, кто добровольно опустился до их уровня?

Слово было сказано, вызов брошен. Без паузы и промедления Томас резко щелкнул пальцами, и ягеры бросились на черных, как стая волков – все сразу, молча, в едином порыве, едва ли не клацая зубами от ярости.

Панцерпионеры были вполне готовы к такому повороту, собственно, ради него они и явились. Но молниеносная и слаженная атака все же оказалась слишком быстрой и неожиданной. Хотя клин и свернулся почти сразу в плотный круг, однако трое или четверо людей в черной форме с ходу оказались сбиты с ног, задавлены числом и натиском. Но «черные» не дрогнули, приняв бой и отбиваясь с большим искусством. Они дрались с той же молчаливой решимостью, с какой пришли, без слов, понимая друг друга с полувзгляда. И ягеры один за другим разлетались в стороны под ударами тяжелых кулаков. Пытавшихся пройти по нижнему уровню встречали коваными ботинками, ломая ребра и челюсти. Но и ягеры не отступали, добирая нехватку веса и техники численным перевесом. Снова и снова они бросались на противников по трое-четверо зараз, пытаясь разбить вражеский строй или хотя бы выдернуть из него отдельного бойца. Иногда удавалось, чаще нет, но атаки шли одна за другой.

Все с той же ленивой небрежностью Томас наблюдал за побоищем. За окном послышался нарастающий топот множества ног, перемежаемый воплями «бей черную сволоту!». В отдалении гнусаво завыл тревожный «галльский» рожок, которым пользовались панцерпионеры. Битва грозила одним скачком выйти на новый уровень.

Томас вновь щелкнул пальцами и негромко произнес:

– Достаточно.

И ягеры все, как один, уподобились марионеткам, у которых одним движением ножниц разом обрезали все ниточки.

Крепко побитые, в разорванных тогах, покрытые синяками и кровоподтеками, они рассыпались в стороны, открывая взору сильно прореженных, но непобежденных «черных». Противники тяжело дышали, сжимали окровавленные кулаки и мерили друг друга злобными взглядами. На полу стонали и пытались ползти те, кто уже не мог встать. «Волки» споро растаскивали своих раненых, «черные» затащили собственных пострадавших в середину строя.

За окном что-то коротко пролаяли, неразборчивую команду, прогремела длинная очередь из пулемета. В дверях не появился ни один человек. Полуживой адъютант сжался на стуле, руки он положил на стол, как бы подчеркивая спокойствие, но белые от напряжения костяшки пальцев выдавали крайнее смятение.

Томас встал, легко подпрыгнул на месте, в боксерской манере, качнулся из стороны в сторону. Сделал несколько быстрых, летящих шагов и оказался лицом к лицу с оберфельдфебелем.

– А чего стоишь ты? – легко и почти весело спросил он.

Пионер смерил взглядом противника, хотел было что-то сказать, но Томас молча указал пальцем на его нашивку в виде щита, а затем хлопнул себя по затылку. «Черный» нахмурился, на его лице отразилась сложная смесь эмоций, от недоверия до какого-то братского признания. Нашивка была признаком особой отметки – золотой пластины, вживленной в основание черепа, высшей награды, выдаваемой за особые заслуги перед Нацией или феноменальное мужество в бою. Сам Томас получил такую, когда организовал похищение профессора Айнштайна, сумев договориться с некоторыми глупцами из американского истеблишмента, считавшими себя особо дальновидными и расчетливыми.

Решившись и признав в нобиле равного, пионер без лишних слов и промедления принял боевую стойку и двинулся по кругу, словно обходя противника. Он был хорош, очень хорош – высокий, подтянутый, массивный, но притом быстрый. Хорошая, грамотная стойка выдавала опытного бойца. Томас вдохнул полной грудью, наклонил голову, прижав подбородок к груди, и также сделал шаг.

Сколько Фрикке себя помнил, он никогда не боялся рисковать. Томас был безжалостен ко всем, и в первую очередь к себе, но в то же время абсолютно верил в свою силу и исключительность. Там, где другие начинали колебаться и подсчитывать шансы, теряя время, он шел напролом, не оглядываясь и не сожалея. Прочие отступали или погибали. Он – побеждал, потому что иначе просто не могло быть.

Поэтому нобиль без тени сомнений вышел против панцерпионера, небрежно отметя все мысли о своем возрасте и иных недостатках.

Оберфельдфебель сделал только одну ошибку, он решил не очень больно бить собрата по золотому знаку. Первый удар пионер нанес вполсилы, полураскрытым кулаком, чтобы просто сбить с ног и завершить схватку. Здоровенная рука полетела в лицо невысокому, щуплому по сравнению с «черным» противнику, но каким-то образом лишь мазнула по скуле. Затем руки бойцов на мгновение сплелись в странный узор, Томас сделал сложное и слитное движение, одновременно шагая вперед, чуть приседая и разворачиваясь на левой ноге. Его ладонь с выпрямленными и сжатыми пальцами мелькнула быстрее мысли, впечатываясь в правое подреберье противника. Как ужалившая змея, нобиль мгновенно качнулся назад, разрывая дистанцию и уходя от возможного ответа, но в этом уже не было нужды. Гигант остался стоять на месте, сложившись почти пополам, его руки безвольно упали, из горла вырвался надрывный хрип. Затем оберфельдфебель повалился на колени и, скрючившись, рухнул, как подрубленное дерево, свернувшись гусеницей и жадно хватая воздух ртом. На подбородке выступила кровь. Ягеры завопили от восторга, скандируя «Но-биль! Но-биль!», из уст панцерпионеров вырвался слитный вздох немыслимого удивления.

– Неплох, очень неплох. Но, как все мальчишки, самоуверен и предсказуем, – резюмировал Томас. – А я умел убивать еще тогда, когда его папа не вполне представлял, что за штука болтается у него между ног.

Он с грустью обозрел ягеров, и под взглядом, полным печали, утихали самые буйные скандалисты.

– Я разочарован, – веско, тяжело произнес Фрикке. – Почти пять десятков против пятнадцати человек. И они устояли…

Ягеры молча потупили головы, крыть было нечем.

– С завтрашнего дня мы добавим дополнительные занятия по борьбе. Будете учиться у тех, кто смог вам навалять, – Томас кивнул на пионеров, которые потеряли некоторую толику высокомерия. – Бой должен быть боем, а не балетом для подготовительной группы девочек.

Томас подошел к группе «черных», все еще готовой к схватке. Оберфельдфебель уже отчасти пришел в себя, тяжело дыша и сглатывая горечь, неизбежную при хорошем ударе в печень. Пару мгновений Фрикке внимательно смотрел на них, а затем раздвинул руки в скупом движении, напоминающем объятие, и с доброжелательной улыбкой произнес:

– Что ж, добро пожаловать, друзья.

* * *

– Видите ли, мой юный друг, – сказал Томас. – Сразу видно, что вам не доводилось поддерживать порядок и дисциплину по-настоящему.

Последние два слова он отчетливо выделил голосом. Лейтенант вытянулся, боясь даже дышать, ловя каждое слово. Фрикке поправил портупею с коротким клинком, взглянул на часы. Еще немного времени у него было.

– Управлять людьми можно двумя способами, опираясь на заемный авторитет или на свой собственный, – сказал нобиль. – В армии за командиром стоит вся машина государственной и военной власти, поэтому он может быть хорошим, средним или плохим, но все равно останется командиром, а его войско станет выполнять приказы. Но в таких отрядах, – Томас указал на окно с желтыми отблесками. – Это невозможно. Чтобы держать в узде вольницу, которой нечего терять, командир должен быть сильнее всех, и ежедневно доказывать это. «Братья» были очень нужны нам, но они же вносили в дивизию опасность анархии и настоящих внутренних конфликтов, потому что не уважали и презирали моих солдат, да и меня самого. Потому я спровоцировал этот… инцидент.

На лице адъютанта забрезжило понимание, обрывочное, неполное, боязливое.

– Во-первых, мои ребята убедились, что «черные» действительно так хороши, как о них рассказывают, – продолжил объяснение Фрикке. – Во-вторых, наши новые коллеги в свою очередь убедились, что они хороши, но не настолько, чтобы вся дивизия крутилась вокруг них. И наконец, все увидели, что во всей нашей компании есть один командир – это я. И только один высший авторитет – мой.

– «Братья» не признают ягеров равными себе, – пробормотал лейтенант. – Все равно не признали и не признают.

– Я был бы разочарован, если бы признали, – Томас взглянул на себя в маленькое зеркальце, установленное на краю сейфа с бумагами. – Превосходство крови и расы нельзя забывать. Мне вполне достаточно того, что они действуют бок о бок с остальными и беспрекословно выполняют приказы.

Фрикке еще раз оценил общий вид и нашел свой образ безупречным.

– Кроме того, – Томас обаятельно улыбнулся и на секунду вдруг стал похож на мальчишку. – Иногда мне просто нравится бить людей и это мой любимый удар.

В небе горели огромные звезды, отливающие бриллиантовым светом, а от земли к ним тянулись оранжевые языки костров. Холодало, под ногами похрустывали кристаллики льда. В стороне скорее угадывалась, чем виднелась полоса тайги. Над плацем царила полная тишина. Было удивительно, как собрание в много тысяч человек может производить там мало шума. Томас легким шагом прошел по тропинке и поднялся по лестнице на специально выстроенный помост. Если бы нашелся фотоаппарат, способный запечатлеть этот момент, то снимок вошел бы в историю. Молчаливые, идеально ровные прямоугольники людей в черном, а также сером, неотличимом от черного в ночной полутьме. Костры в рост человека, извергающие пламя, как маленькие домны. И вождь в белоснежном обмундировании, стоящий на помосте, подобно мессии.

Томас окинул взором свое войско. Он не спешил, потому что сейчас все время принадлежало ему. Взгляд нобиля скользил по шеренгам, безошибочно выделяя роты, батальоны, полки. Артиллерия, пехота, инженеры, самоходчики, ракетный дивизион, снова пехота… Его маленькая, но страшная армия. Все здесь, даже «черные» танкисты и панцерпионеры. «Братья», разумеется, не считали ягеров своей ровней и смотрели свысока на носителей не рекомендованного психотипа, считая их выродками, бессмысленно и инфантильно жестокими. Но «черные» хорошо поняли урок Томаса и больше не искали прямых столкновений. Теперь они так же встали здесь, чуть наособицу, но здесь, вместе со всеми, в едином кулаке, что подвластен лишь одному человеку.

Ему, Томасу Фрикке.

Прямо перед помостом жалась группа человек в пятьдесят, разительно отличающаяся от остальных. Люди в рваных, плохо штопанных мундирах, из списанного имущества. Грязные, небритые, скуластые, большинство с повязками на ранах. Разного возраста и вида, они были сходны в одном – в надежде, что горела в глазах, отчаянной, неистовой надежде. Это новобранцы, из местных.

Сила ягеров заключалась, помимо прочего, в том, что они набирали пополнение везде, где бы ни воевали. Среди аборигенов всегда находились те, кто хотел вырваться из тупой и беспросветной жизни, попытаться ухватить птицу удачи хотя бы за кончик пера. И ягеры, проявляя лютую, безумную жестокость в своей «работе», никогда не отказывали тем, кто приходил к ним сам. Те, кто миновал все испытания, кто выживал, будучи живым манекеном для учебных боев и боевых стрельб, становились своими. Их прошлое оставалось далеко позади, а будущее заключалось в службе на благо Евгеники и Нации.

– Соратники! – провозгласил Томас, воздевая руки, будто обнимая свое воинство. – День за днем, месяц за месяцем вы изощряли тела и души, готовясь к новым великим сражениям! Это было тяжело, но вы знали, что час триумфа настанет! Наше терпение наконец-то вознаграждено, грядет время битвы!

Его голос поднялся до пронзительного завывания, и, вторя гласу вождя, вся многотысячная масса глухо заворчала в ответ. Отдельные выкрики понемногу сливались в рык, словно ураган собирал силы, но в самый последний момент Томас властным жестом вернул молчание.

– Завтра мы отправимся на запад, чтобы совершить переход в мир мерзости и гнилья! – слова нобиля разносились в стылом воздухе, как будто отражаясь от кромки леса, возвращаясь могучим и зловещим эхом. – Враги многочисленны, они фанатичны и упрямы…

Фрикке шагнул к самому краю помоста и чуть наклонился вперед, словно приближая себя к каждому, кто в могильной тишине слушал его, затаив дыхание.

– Но разве это может остановить вас, хоть кого-нибудь из вас, мои храбрецы!? – крикнул Томас. – Есть ли под солнцем и луной сила, способная бросить вам вызов?!

И долго скапливающееся напряжение, наконец, прорвалось. Многотысячные вопли вознеслись к темным небесам чудовищным, нелюдским воем так, что, казалось, звезды на мгновение померкли. Даже высокомерные, преисполненные сознанием собственной исключительности «братья» вопили как безумные.

– Дети мои, мы несем смерть! – крикнул Томас. – И имя наше есть…

Почти шестнадцать тысяч человек подхватили фразу и продолжили в один голос:

– СМЕРТЬ! СМЕРТЬ! СМЕРТЬ! ИМЯ НАМ – СМЕРТЬ!

И вновь Томас одним движением заставил дивизию замолчать. Как опытный дирижер человеческих душ, он умело играл на напряжении толпы, поднимая накал эмоций и тормозя в последний момент, создавая критическую массу безумной истерии ненависти и злобы.

– Но это будет завтра, – произнес он, тихо, словно самому себе, однако каждое сказанное слово скользило в тишине, сплетаясь с треском горящего дерева, проникая в каждое ухо. – А сейчас…

Томас резко опустил руки с намертво сжатыми кулаками и заорал во все горло:

– А сейчас пусть начнется Мистерия!

И дивизия ответила ему замогильным воем:

– МИСТЕРИЯ!!!

Множество людей бросились с разных сторон к жмущейся кучке новобранцев, разрывая на них старую одежду, отбрасывая ее, как старые искупленные грехи. Отдельная рота выстроилась в длинную шеренгу, в их руках загорелись факелы, образуя низкий огненный коридор, через который новообращенным следовало пройти по одному, друг за другом. В конце пылающего прохода ждали девушки с кубками, полными вина. И это было последнее испытание, жребий, несущий смерть двоим – один найдет в кубке маленькую фигурку орла, а другой – быка. Они умрут, будучи принесенными в жертву соответствующей партией ягеров. Остальные же вступят в ряды «охотников» полноправными бойцами, получив новую, настоящую форму и оружие.

Томас стоял как ледяное изваяние, вдыхая воздух, наполненный тяжелым запахом смолистого дерева и дыма, ненавистью и флюидами безумного шабаша, не скованного никакими рамками. «Вавилоняне» трудолюбиво толкали к ближайшему костру большую бочку на колесах и с люком, символизирующую быка. За ним, под присмотром бдительного конвоя, с трудом переставлял ноги неудачник, выбравший кубок с быком. Неподалеку «римляне», подбадривая друг друга радостными воплями, с не меньшим энтузиазмом тащили крест, готовясь вкопать его в заранее подготовленную яму. Впереди процессии шествовал верзила с окованной железом дубиной на плече, чтобы перебивать ноги распятого. С некоторым удивлением Томас узнал в нем «черного» оберфельдфебеля, того самого панцерпионера, с которым так удачно схватился в рукопашной. Похоже, «братья» все же избавились от снобизма, проникнувшись общим духом веселья.

Что-то зашумело чуть в стороне. Фрикке скосил глаз и увидел позеленевшего лейтенантика, который, похоже, с трудом сдерживал рвотные позывы. К офицеру пристроился его давний «знакомый», тот самый семитский негр, что так удивил адъютанта в казино. Только теперь на чернокожем был мундир с нашивками штабсгефрайтера.

– Ничего, попервости так часто бывает, – утешал негр юного лейтенанта. – Это против правил, но ты почти что наш, давай я тебе девочку организую. Винца немножко, девчонку – отпустит быстро, а потом привыкнешь. А девчонки замечательные, я их всех знаю, просто огонь, а не девчонки!

От мысли про замечательных девчонок, проверенных представителем первого, первоочередного класса утилизации, адъютант стал из зеленого синим, и добродушный и веселый штабсгефрайтер утащил его в темноту.

Мистерия началась.