Книга: Железный ветер. Путь войны. Там, где горит земля (сборник)
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10

Глава 9

Былое

Айзек сидел на скамейке и вяло водил тростью по мощеной дорожке. Тупой металлический наконечник надсадно скрипел по гладким камням, неприятно, словно ножом водили по стеклу. Но профессор, казалось, не замечал этого, лишь усиливая нажим. Он многого не замечал, хотя раскинувшийся вокруг Национальный Парк располагал к умиротворению, любованию и постижению совершенства.

Парк был прекрасен, недаром над его созданием трудились лучшие умы нового государства и Нации. Человеческий гений и природа гармонично объединились, чтобы создать раскинувшийся на тысячах гектаров лесной массив, пересеченный паутиной дорог, дорожек и тропинок, связывающих шестиугольники правительственных зданий. Национальные Управления, похожие на огромные соты, совершенно не производили впечатления чего-то чужеродного благодаря искусству архитекторов и дизайнеров, они как будто таились посреди насаждений. Все коммуникации и автотрассы были убраны под землю и выходили в специальные гаражи на нижних уровнях зданий. По всему парку, на первый взгляд хаотически, а на самом деле в строго продуманном порядке размещались беседки, скверики, небольшие террасы и искусственные пруды, где утомленный государственными заботами муж мог отдохнуть душой и телом.

Но вся эта почти божественная красота словно обтекала Айзека, не пробуждая в его душе никаких эмоций.

С того дня как профессора похитила специальная группа евгеники, его внешность претерпела значительные изменения, притом в лучшую сторону. Многие месяцы строгого режима, хорошего отдыха и отказа от изматывающей умственной деятельности неплохо поправили истощенное здоровье Айнштайна. Морщины слегка разгладились, улучшился цвет лица. Трудами массажистов и терапевтов, а также благодаря специальному корсету Айзек частично избавился от проблем с суставами и многолетней сутулости. Теперь он питался по расписанию, хорошей, здоровой едой, по рекомендациям и предписаниям лучших диетологов.

Конечно, нельзя полностью восстановить здоровье, которое щедро расходовалось десятилетиями, и уж тем более нельзя вернуть молодость, от которой не осталось даже воспоминаний. Но Айзек получил все, что могли предоставить лучшие медики континента, и теперь походил не на заморенную непосильной работой мумию, а на вполне преуспевающего и довольного жизнью старичка. Скажем, на вышедшего в отставку средней руки чиновника.

Словом, тот, кто взглянул бы на нынешнего профессора, с трудом узнал бы в нем прежнего фанатика науки. Лишь взгляд, потухший и безразличный ко всему, не вязался со всем остальным. Айзек Айнштайн был здоров телом, но огонь в его душе, сверкающая искра, жаждущая знаний, – угасли.

День за днем он ждал. Ждал, когда они придут… Но время шло, проходили недели и месяцы, а жизнь оставалась все такой же предсказуемой и упорядоченной. Режим, девятичасовой сон, каши и постные супы, регулярные обследования. Все, кто общался с ним, были неизменно вежливы и стерильно-безлики. Айзек регулярно получал газеты, которые не читал, научные сборники и бюллетени, которые рассеянно просматривал по диагонали.

Теперь его жизнь больше всего напоминала содержание в фешенебельном сумасшедшем доме, где все заняты исключительно обеспечением максимально комфортной и герметичной изоляцией пациента от всех забот. Впрочем, профессору было уже все равно.

Нарисовав последний невидимый символ, Айнштайн отложил трость и откинулся на высокую, плавно изогнутую спинку скамейки, запрокинув голову. Руки он засунул глубоко в карманы теплого пальто – сердце, пережившее двойной инфаркт, не могло перекачивать кровь с прежней силой, и на весенней прохладе у Айзека быстро замерзали пальцы. Так он и сидел – руки в карманах, лицо с закрытыми глазами подставлено неяркому солнцу – пока негромкое, деликатное покашливание не вырвало Айнштайна из раздумий.

На круглую площадку, где располагалась скамья, вели две тропинки, одна вымощенная серо-черными камнями овальной формы, другая – красноватой плиткой. В том месте, где начиналась «красная» тропа, высился мраморный барельеф, доходящий примерно до груди взрослому мужчине. В камне были высечены две конные фигуры, едущие бок о бок на фоне фабричных зданий и солнечного луга – рыцарь в полном доспехе, но без шлема, и юноша вполне в современном мундире. Сбоку от барельефа стоял человек с незапоминающимся, но хорошо знакомым профессору лицом, облаченный в черный костюм.

– Вы позволите? – вежливо спросил человек, легким движением указывая на скамью.

– Мой отказ что-то изменит? – без всяких эмоций спросил в ответ Айнштайн.

– Думаю, ничего, – серьезно ответил черный. – Но так нам было бы проще навести мосты. Так сказать, сломать лед недоверия.

– Идите к черту, – все с тем же безразличием отозвался Айзек, снова закидывая голову.

– Будем считать это приглашением, – смиренно произнес человек в черном костюме, присаживаясь рядом. Айзек с трудом подавил гадливость и желание отодвинуться подальше. Демонстрировать страх и душевную слабость он не желал. Но инстинктивное движение не осталось незамеченным тем, кто целую вечность назад стоял на мостике подлодки, одетый в пятнистый комбинезон.

– Господин профессор, вы совершенно напрасно настроены так агрессивно и недоброжелательно. Ведь в какой-то мере мы с вами старые знакомые, – сообщил незваный и нежелательный собеседник.

– Я вас не знаю, – произнес Айзек и после некоторого раздумья добавил: – И знать не желаю.

– Знаете, – слегка улыбнулся черный. – Меня зовут Томас Фрикке, впервые мы с вами встретились давным-давно, еще в Берлине. Праздник у тетушки Хильды, вы пришли в сопровождении своего коллеги, господина Проппа, и принесли настоящий кофе.

– Сахар, – поправил профессор. – Я принес сахар.

На лице Томаса отразилось лишь тщательно дозированное огорчение, он даже слегка всплеснул руками, как бы сожалея о собственной забывчивости. Но в душе Фрикке ухмылялся, фиксируя первые шаги Айнштайна к неизбежному финалу. Наивный профессор, разумеется, не знал, что первая заповедь человека, не желающего сотрудничать с кем бы то ни было, – молчание. Полное, абсолютное молчание. Тот, кто вступает в беседу, на самую отвлеченную, самую безобидную тему, – уже наполовину проиграл, потому позволил хотя бы в малости, но навязать себе чужую волю. Одно слово потянет следующее, и так далее, это вопрос времени и мастерства дознавателя.

– Действительно, то был сахар, – согласился Томас. – Так мы встретились в первый раз.

Айнштайн промолчал, пристально глядя вдаль, туда, где высилась еще недостроенная Арка Победителя. Архитектурный шедевр был возведен едва ли наполовину, но уже возвышался почти на сотню метров, видимый почти с любой точки Парка.

– Я давно хотел спросить, зачем вы тогда бежали из Европы? – Томас определенно настраивался на общение, и Айнштайн невольно втягивался в орбиту беседы.

– Потому что вы – толпа нравственных уродов, – прямо и откровенно ответил он.

– Это дискуссионное утверждение, – добродушно не согласился Фрикке. – Но, даже если принять его как аксиому, в тот момент вы этого не знали.

– Я угадал. Мистическим прозрением.

– Профессор, у вас появилось чувство юмора, – ободряюще заметил Томас, как бы случайно пропустив «господина», это должно было добавить еще немного доверительности в их разговор.

Айзек не ответил.

– Но тем не менее вы напрасно так стремительно покинули нас, – продолжил Фрикке. – Ваше будущее было вполне безоблачным, даже с учетом несколько… неразумных выпадов, которые вы себе тогда позволили. Жаль, что господин Вебер уже не расскажет о своих мотивах.

– Вы его убили? – резко спросил Айнштайн.

– Нет, не мы. Он бежал на следующий день, пользуясь некоторой неразберихой. Его застрелили на границе, случайно. Видимо, у президента просто не выдержали нервы, и он начал совершать поступки, продиктованные паникой, а не здравым рассудком.

– Все равно это ваша вина.

– Нет, – терпеливо повторил Томас. – Не думаю. А вот кого мы действительно убили, так это вашего помощника.

– Франц мертв?

– Да, утилизирован в прошлом месяце как расово пригодный, но враждебно настроенный и неисправимый элемент.

Профессор помолчал, глядя в пустоту слезящимися глазами. Фрикке внимательно наблюдал за ним, оценивая психологическое состояние жертвы как хороший каменщик, которому предстоит сломать прочную стену, используя разные приемы и инструменты.

– Его вы тоже выкрали? – с неожиданным спокойствием спросил Айзек.

– Профессор, вы так и не поняли? Мы не выкрадывали вас. Конечно, пришлось приложить определенные усилия, но основную работу сделали другие. Безусловно, в Штатах хватает людей, готовых драться до последнего. Но есть и те, кто умеет считать и понимает, что у нас больше людей, больше кораблей, больше оружия и промышленной мощи. Война может продлиться десятилетиями, сказочно обогатив американских фабрикантов, но в конце концов мы все равно победим. И тогда все, кто противостоит нам, отправятся в эвроспиртовые котлы, вместе со своими миллиардами. Разумные люди умеют смотреть в перспективу и понимают, что лучше с нами, пусть даже с сертификатом допустимой неполноценности. Поэтому, когда стало понятно, что флот не сможет защитить Америку, вас продали нам в обмен на разные гарантии и будущие преференции. Так сказать, в общем пакете договоренностей.

– И ваши гарантии чего-то стоят?

– По крайней мере, до тех пор, пока выполняют демонстрационные функции.

Айзек вновь погрузился в раздумья. На камни, прямо перед скамьей, выбежал какой-то зверек непонятной серо-коричневой окраски. Посидел немного, быстро крутя остроконечной головкой, сверкая черными бусинками глаз, и так же стремительно, как и появился, скакнул обратно, в кусты.

– Так его… Франца… тоже… продали? – спросил Айзек.

– Нет, – честно ответил Томас. – С вашим ассистентом все было гораздо сложнее…

* * *

На четыреста двадцать мужчин и женщин Уилмингтонский батальон минитменов получил сотню винтовок, три тысячи патронов, два ящика гранат, три неисправных пулемета, горную трехдюймовку при сорока снарядах и капитана-артиллериста с половиной лица и плохо действующей левой рукой. Остальное вооружение составили разнообразные охотничьи ружья, полицейские револьверы и ножи. Учебная стрельба из пушки по старому сараю в тысяче футов от орудийной позиции прошла настолько неуспешно, что даже представить было сложно. Первые три снаряда улетели неведомо куда, потом капитан стал к орудию сам и всадил заряд в стену старого сарая, изображающую мишень. Взрыва не произошло. Капитан посмотрел на маркировку на ящике, зло выругался и приказал снимать с орудия панораму и затвор, чтобы утопить в море. «Морганов мармелад, черт бы его драл», – пояснил он.

Проппу повезло, если это можно назвать везением. Он не погиб в бою и не был убит сразу после схватки, когда сдавшихся в плен подвергли «предварительной психологической обработке». Из неровного строя, в котором не осталось ни одного нераненого, выдернули трех человек и деловито забили до смерти. Потом всех заставили раздеться и встать на колени, а «ягеры» ходили мимо обнаженных людей и стреляли – кому в затылок, кому в поясницу. После экзекуции выжившим разрешили одеться и двое суток гнали на фильтрационный пункт. Там Франца опознали…

* * *

– Он держался долго, очень долго, – сказал Томас. – Но мы все равно узнали все.

– Все? – Внешне Айзек остался все так же сдержан, но Фрикке чувствовал, что внутри профессора бушует ураган страстей – горе, отчаяние, ненависть. И что-то еще, какая-то непонятная нотка… Впрочем, ее расшифровку можно и отложить.

Фрикке отметил про себя, что выбор стратегии был правилен. Броня безразличия, которой Айнштайн закрылся от мира, сломалась. Теперь следовало расширять брешь и переходить собственно к предмету разговора. На мгновение нобиль всех «ягеров» позволил себе окунуться в волну тщеславной гордости – именно ему Координатор доверил столь ответственное, невероятно важное дело – вернуть профессора Айнштайна в лоно прогрессивной национальной науки. Но только на мгновение, ведь впереди была самая сложная часть увещеваний…

– Да, все, – подтвердил он. – Видите ли, мы смогли воспроизвести «Эффект Айнштайна», хотя и несколько иным образом, у нас с самого начала оказалось больше ресурсов и гораздо более значительный масштаб полевых испытаний. Но так же как вы, экспериментаторы споткнулись на энергетическом откате. От американских друзей удалось узнать, что вы в конце концов решили и эту задачу, но здесь заменить ваш гений было уже невозможно. К сожалению, вы попали к нам не слишком в хорошем состоянии и едва не умерли в пути, так что беседу пришлось отложить почти на год, а тем временем моя служба и вся разведка Нации искали подтверждение и хоть какие-то материалы. К счастью, вы рассказали о своем рецепте Проппу. А Пропп в конце концов рассказал нам.

– Если он и в самом деле все рассказал, то вы должны были бы знать, что рецепта нет, – усмехнулся Айзек, и те, кто знал профессора ранее, ужаснулись бы тому, сколько злобы и торжествующей ненависти оказалось в его голосе. – Эффект отката нельзя обойти.

– Ах, профессор, я понимаю, что хорошая мина в такой ситуации – дело чести. Но не в этом случае. Повторю, Пропп рассказал все. Эффект нельзя обойти, но если изменить конфигурацию резонаторов и использовать систему специальных конденсаторов и антенн, его можно безопасно отвести в демпфирующую среду. Вы даже придумали конструкцию, которая будет работать посреди океана, безвредно рассеивая энергетическую отдачу с помощью миллионов кубических километров морской воды.

– Неужели… он… так вам и… и сказал?.. – Айзек выговаривал слова с большими паузами, спотыкаясь на ударениях.

– Да. – Фрикке позволил себе добавить в голос чуточку торжества, самую малость, только чтобы подчеркнуть обреченность любого противодействия. – Именно так. Мы построим вашу машину сами. Но вы спроектируете систему безопасности.

– Бедный Пропп, – прошептал Айзек, пряча лицо в ладонях, теперь его слова звучали совсем глухо. – Бедный, бедный Франц…

Томас ждал, спокойно и неподвижно, как каменный идол, у которого в распоряжении вечность. Айнштайн раскачивался, обхватив голову руками, он не плакал, но молчаливое горе казалось страшнее любых рыданий. Фрикке даже засомневался, правильный ли метод выбрал, все-таки сердце ученого было порядком изношено. Но решил, что иной способ не гарантировал успех, в сложившихся обстоятельствах Айнштайна следовало полностью подавить, парализовать волю и показать, что любое сопротивление бесполезно.

– Я ничего не буду делать, – глухо промолвил профессор, сгибаясь, словно от сильной боли в животе. – Будьте вы прокляты, негодяи, я ничего не сделаю.

– Уверены? – почти с отеческой заботливостью осведомился Томас.

Айзек не ответил. Фрикке глубоко вздохнул, ощущая чистый лесной воздух, напоенный ароматом свежей листвы. Пришло время для самого ответственного этапа. Томас надеялся, что профессор не станет слишком упрямиться, но предполагал и серьезное сопротивление.

Что ж, тем хуже для старого глупца.

– Господин профессор, вы знаете, что изображает этот барельеф? – неожиданно спросил Томас, указывая на означенный предмет.

– Понятия не имею. Думаю, энтропию искусства, – злобно ответил Айзек, хотя вопрос был явно риторическим.

– О, нет, это скорее пример обратного. Здесь воплощена в камне репродукция знаменитой картины Георга Слейтермана фон Лангвейда под названием «Ordensburg Vogelsang». Она символизирует преемственность поколений и здоровой наследственности. Также здесь отражен трудовой и боевой дух, многогранный талант гордой и достойной Нации, чей путь к вершинам развития был прерван в начале века общими и чрезвычайными усилиями вырожденцев всего мира. К счастью, прерван лишь на время…

– И зачем все это знать? – мрачно вопросил Айнштайн. – Ваши каменные уродцы мне неинтересны.

– Я указал вам на этот символ, чтобы подчеркнуть и проиллюстрировать очень простую мысль. Вы не можете противиться Нации. Вы в любом случае пойдете с нами, вопрос лишь в том, какую цену за это заплатите.

– И что же вы сделаете? – саркастически вопросил ученый. – Меня бесполезно пытать, я уже слишком стар и пусть даже ваши мясники подлечили мое сердце, могу умереть от любого сильного переживания. Будете обращать меня в свою больную веру?

– Нет, мы можем заставить вас, оперируя чужим страданием, – заметил Фрикке.

Айнштайн потер лоб, явно размышляя над высказанным.

– У меня не осталось ни родственников, ни друзей, – произнес он после раздумья. – Вы позаботились об этом.

– Посторонние? – предположил Томас. – Скажем, дети?

На этот раз Айзек думал дольше.

– Увы вам. Я математик, и потому для меня часть всегда меньше целого. Я не знаю, для чего вам нужен мой эффект, но в любом случае вы обратите его во зло. Я не отдам вам мое детище. Будете расчленять передо мной младенцев? Думаете, это зрелище способно добавить мне душевного покоя?

– У вас действительно нет близких людей, – рассуждал вслух Фрикке, добросовестно перечисляя и упорядочивая аргументы Айзека. – Вы достаточно хладнокровны и научны, чтобы отстраненно подсчитывать возможный баланс будущих жертв. А от любого серьезного воздействия, физического или морального, вы всегда можете укрыться в спасительной смерти. По крайней мере, до тех пор, пока мы не освоим пересадку сердца. Все верно?

– Да. Вы сумели заполучить меня, вы украли мои идеи, но без самого главного – системы компенсации – «эффект» бесполезен. Все мои тайны здесь. – Айзек коснулся пальцем виска. – Но для вас они все равно что на Луне. Вы бессильны.

Томас почти с жалостью взглянул на профессора, переживающего мгновение торжества. Айнштайн был искренне уверен, что возраст и изношенное сердце надежно прикрывают его от любых понуждений. Нобиль «ягеров» чувствовал почти что жалость к несчастному старику, который по собственному неразумию отринул все блага, которые гарантировало ему происхождение и милость отцов Нации. Сколько времени упущено, сколько полезного не сделано. Ученый мог сказочно обогатить мир своими открытиями. Мог обрести подлинное бессмертие в благодарной памяти тех, кто в силу происхождения и живого, гибкого ума способен в полной мере оценить величие его гения.

Мог… Но собственными руками оттолкнул спасательный круг, протянутый тогда и повторно предложенный сейчас. И, значит, никакого снисхождения, никакой жалости отступнику.

– Вы ошиблись, господин Айнштайн. Вы рассуждаете разумно и логично, но все равно – ошиблись. Здесь и сейчас совершенно добровольно и со всей ответственностью вы согласитесь служить нашей идее и цели. Я обещаю.

Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10