Книга: Железный ветер. Путь войны. Там, где горит земля (сборник)
Назад: Глава 5. Второй день
Дальше: Глава 7. Идеалист

Глава 6

Нисхождение в ад

12 октября

Таланов вновь потер виски, сдерживая стон и рвотные позывы. Он немного отошел от контузии – помог «сундучок злого доктора», – но тяжелая, давящая боль прочно обосновалась под сводом черепа, методично выдавливая глаза, заливая голову свинцом. Больше всего капитан хотел лечь прямо здесь, под партой, и провалиться в беспамятство, хотя бы для того, чтобы на какое-то время не чувствовать боли и дурноты.

Петр Захарович был очень плох, бледный как смерть, с пепельно-серыми губами. Весь лоб представлял собой сплошную гематому, обе руки чуть выше запястий заканчивались забинтованными «варежками». Подобравшийся слишком близко вражеский солдат бросил гранату, майор успел застрелить его и рефлекторно закрылся руками накрест, склонив голову. Большая часть осколков его миновала, но несколько мелких пришлись в шлем и по рукам. Майор остался в сознании, но к дальнейшему командованию был непригоден. Новым командиром стал следующий по старшинству офицер – капитан Таланов.

Бой стоил батальону очень дорого, в строю осталось не более четырех десятков бойцов, мост защитили, но уничтожить не смогли. На левом фланге противник уже переправился, и выбить его не было никакой возможности. Из разведчиков и посланного им в поддержку отряда вернулся только Армен Горцишвили – с головой, замотанной окровавленной тряпкой, в изорванном обмундировании, с трофейной винтовкой, той, что с магазином сбоку. Он коротко доложил, что больше никого не будет, вражеская переправа задержана, но не более чем на час-два.

Положа руку на сердце, Таланов признавался себе, что до сих пор батальону сказочно везло. В кульминационный момент боя их спасли французские пушки, а затем противник позволил им отступить. То ли супостат считал приоритетной организацию переправы, то ли опасался новых сюрпризов, но маленький, отягощенный ранеными обоз отошел в тыл без помех. Несколько раз, оглашая окрестности воем двигателей, прямо над ними проносились «визгуны», дважды поодаль пролетали британские гиропланы, и каждый раз новый комбат думал, что на этот раз – все. Но у авиации противника, вероятно, хватало иных забот.

Раненых устроили во французском полевом госпитале. Вернувшийся оттуда Поволоцкий, следивший за размещением солдат, на короткий вопрос «Как там?» промолчал и залпом выпил мензурку неразбавленного спирта, что говорило само за себя.

Сократившийся в несколько раз отряд двигался на север, к Барнумбургу, чтобы влиться в состав корпуса Ингвара Кнорпеля, но на подходах к «Жемчужине Европы» его перехватил майор из контрразведки Лимасова с личным приказом командующего объединенным фронтом Антона Шварцмана.

К ночи Басалаев, Зимников и Таланов собрались втроем, все в том же классе, где накануне Басалаев просил солдат у Шварцмана. Школа опустела – штаб перебазировался, уходя от опасной близости к неспешно, но неудержимо накатывающемуся фронту. Эвакуация подходила к концу, на грузовик прямо под окном грузили канцелярщину, и шум кантуемых ящиков сплетался с разноголосной руганью.

Басалаев изучающе взглянул на майора и капитана – старого и нового командиров части, которую ему от щедрот своих выделил Антон Генрихович. Следовало признать – в обстановке грядущей и неизбежной катастрофы дар был не из худших. Гвардия, с солидным боевым опытом, пусть и полученным до войны, принявшая бой против превосходящих сил врага, но не дрогнувшая. Однако… слишком уж их было мало.

– В настоящий момент противник обходит город с севера, вдоль бельгийской границы, – объяснял задачу Борис Михайлович. – Его передовые части подошли к пригородам, но в сам Барнум особо не лезут. Там преимущественно англы, они неуютно чувствуют себя в застройках – привыкли разных негров гонять. Так что предпочитают понемногу просачиваться, показывая, какие они страшные и как много у них оружия…

Таланов уронил голову на грудь и всем телом качнулся вперед, словно собираясь упасть, но сразу же встрепенулся, вернул вертикальное положение и изобразил полное внимание. Басалаев стиснул зубы, вдохнул и выдохнул, гася вспышку гнева.

И с этой инвалидной командой, с контуженным офицером, засыпающим прямо по ходу инструктажа, майору предстояло отправиться в Барнумбург. От злости захотелось что-нибудь сломать, в первую очередь от злости на самого себя. Рисковые решения обычно оправдывают себя, но если уж проваливаются, то с треском. Решение о том, чтобы переправить спецгруппу на дирижабле, было рисковым, но обещало серьезный выигрыш во времени. Риск не оправдался, фиаско получилось полным. Басалаеву было не особо жаль людей – они были добровольцами и знали, на что шли, но теперь не было ни времени, ни группы…

Что ж, как было написано в одной из книг пришельца, «у меня нет для вас других Гинденбургов». Или «другого народа»?..

– Так кому сейчас принадлежит город? – хрипло спросил Зимников, горбясь и бережно скрещивая на груди забинтованные руки, словно защищая их. Комбат держался на последних крохах воли и здоровья, но категорически настоял на том, чтобы лично ознакомиться с новым заданием его части. Немолодой уже армейский майор воспринимал свой батальон как большую семью и тяжело переживал, что в новый бой она отправится уже без него. Басалаев не возражал – опытный военный вполне мог посоветовать что-то полезное и правильно напутствовать Таланова.

– Никому, – сообщил Борис Михайлович. – В этом-то и беда. Там нет какого-то конкретного гарнизона или соединения, с которым можно было бы связаться. Сейчас Барнум – сплошная ничейная зона, по ней бродят отдельные отряды врага, мародеры, дезертиры, сумасшедшие, «дьяволиты», гражданские, которые бегут из города, отряды самообороны, наши разрозненные части и еще черт знает кто. Приют Рюгена находится достаточно близко к центру, в районе «старого города», так просто к нему не пройти. Поэтому вы мне и нужны.

– Как скажете, – сказал Таланов, глухо, но разборчиво. – Кто такие «дьяволиты»?

– Сумасшедшие, – пояснил Басалаев. – Сектанты-апокалипсисты.

– Совет, – все так же хрипло проскрипел Зимников.

Басалаев развернулся к нему, готовый слушать.

– Что, больше никого на примете нет? – спросил Петр Захарович. – Совсем никого? Только мы?

– Никого, – качнул лобастой головой Басалаев, отмечая это «мы». Да, жаль, что комбат выбыл из строя, и притом надолго выбыл. Хороший командир.

– Людям нужен отдых. – Зимников слабо махнул руками, предупреждая готовое сорваться с уст полицейского возражение. Движение замотанных бинтами белых «варежек» было одновременно и жалким, и страшным. Басалаев осекся.

– Поверьте бывалому человеку, – продолжал Зимников. – Сейчас от батальона толку не будет. Марш, затем окапывались, потом бой. Снова бой, затем снова переход. Если всех погнать снова, то на первом столкновении все и закончится. Сейчас они не бойцы.

Зимников тяжело закашлялся, задел рукой об руку и мучительно скривился от резкой боли. Действие морфия заканчивалось, на бледном лице выступили крупные капли пота. Майор говорил все с большим трудом, делая длинные паузы между предложениями и словами.

– Да и нет смысла сейчас идти, – продолжал он. – Придется избегать главных улиц, красться по задворкам. Если все пройдет хорошо, возвращаться будете по светлому. Опасно. Дайте батальону отдых. Идите завтра, ближе к вечеру. Благо темнеет теперь рано.

– Завтра уже наступило, – автоматически поправил Басалаев, вставая. Он прошелся по классу, остановился у окна, скрестив руки на груди. Поймал себя на том, что неосознанно скопировал позу Зимникова и резким движением развернул плечи, складывая руки за спиной – пальцы в замок. Петр Захарович с печальной и понимающей улыбкой следил за этими эволюциями. Таланов все же заснул, как и сидел, лишь голова запрокинулась назад.

Канонада стала чуть слышнее. На северо-востоке, несмотря на ночную тьму, пульсировала желто-красным светом тончайшая полоска, разграничивающая небо и землю – линия фронта приближалась.

Басалаев взглянул на провалившегося в беспробудный сон Таланова, затем повернулся к окну, посмотрел на полоску света, вспыхнувшую особенно ярко. Следовало принять решение…

– Сегодня… к вечеру… – сказал он наконец через силу и повторил, словно убеждая кого-то, кроме самого себя. – Да. Отдых и выступаем. Будем надеяться, что успеем…

– Не растрать моих ребят впустую, майор, – прерывисто, срывающимся голосом произнес Зимников. – Им и так досталось…

– Как получится, – серьезно ответил Басалаев. – Постараюсь, но дело сложное, обещать не буду.

* * *

Сон, пусть и короткий, отчасти вернул Таланова в мир живых. Новый инструктаж, состоявшийся днем в той же школе был не в пример предыдущему – конкретен и сухо-деловит. Он проходил уже без Зимникова, которого Поволоцкий пообещал отправить в госпиталь силой, если майор не прекратит придуриваться и играть в несгибаемого героя.

В поход на Барнумбург могли выступить тридцать пять человек, менее половины от штатной численности роты. С учетом самого капитана и хирурга, наотрез отказавшегося покидать свою часть, – тридцать семь.

Басалаев настоял на том, чтобы собрать всех: ответственное задание следовало донести до каждого гвардейца, и класс снова стал похож на школьное заведение. Только теперь вместо детей и подростков за партами сидели угрюмые, неразговорчивые люди в потрепанных маскировочных комбезах, при оружии, а вместо пеналов на партах громоздились купола касок и прочая армейская снасть.

За ночь сражение еще приблизилось, теперь изредка, когда стихал ветер, в гуле канонады можно было расслышать даже отдельные залпы.

Виктор на ходу провел оперативное переформирование подразделения, взяв за основу свою роту, наименее пострадавшую в предыдущих боях. Он разделил ее на три взвода по десять человек плюс отдельный минометный взвод. Назначил взводных командиров взамен выбывших, провел инвентаризацию матчасти. Личного оружия хватало, некоторые гвардейцы пользовались трофейным, предпочитая те самые укороченные винтовки-пулеметы под малокалиберный патрон. Также батальон-рота располагал семью ручными пулеметами, тремя станковыми, калибра 12.7, и двумя легкими минометами (один удалось починить). Оружия было гораздо больше, чем людей…

– Вот этот человек. – Майор отправил по кругу фотографии, большие черно-белые прямоугольники достаточно скверного качества. – К сожалению, лучше нет, это копии с его паспортных документов. Я не могу рассказать вам, кто он и зачем нужен Империи, сами должны понимать, это строго секретно. Но могу сказать, что этот человек знает очень много о нашем противнике. Очень много! – с нажимом повторил Басалаев. – Поэтому его нужно найти и доставить в тыл любой ценой. Любой.

– Позвольте? – комвзвода-два Алишер Гаязов привстал и первым задал вопрос, который вертелся на языке у каждого десантника. – Это шпион? А то странно – знает, но не спешит рассказать.

– Скорее ученый, немного не от мира сего, – пояснил Басалаев. – Иногда совершает очень странные поступки. Поэтому с ним надо быть очень осторожным и, может быть… жестким. Главное – вытащить его оттуда живым.

Майор окинул взглядом присутствующих и повторил, обращаясь ко всем сразу:

– Только живым. Его ценность в его знаниях. От мертвеца пользы уже не будет.

– Господин майор, есть вопрос, – сообщил комвзвода-три прапорщик Олег Крикунов, достаточно вежливо, но не вставая, даже слегка развалившись, насколько позволял небольшой стул. Прапорщик словно демонстрировал, что майор из контрразведки если и указ армейским, то относительно и отчасти. Таланов мог бы одернуть подчиненного, но промолчал, внимательно всматриваясь в лицо Бориса Михайловича, оценивая его реакцию.

– Слушаю, – разрешил Басалаев в том же тоне, прикидывая, как сразу и надолго обломать нарождающуюся фронду. Недовольство армейской гвардии новым непонятным заданием и верховенством «сатрапа» было понятно и объяснимо, но позволить этому вредному настрою разрастаться было нельзя.

– Допустим, его там не окажется. Ну, пустой приют. Может, ушел. Может, убили. Что тогда? – продолжил Крикунов.

– Тогда, господин прапорщик, – заговорил Басалаев, негромко, веско, глядя прямо в глаза оппонента, – мы будем искать, пока не найдем его или его тело. И если окажется, что тело не то, мы вернемся и снова будем искать.

Он сделал паузу, по-прежнему сверля прапорщика тяжелым немигающим взглядом, и продолжил короткими, рублеными фразами:

– Вы, господа, похоже, так и не поняли суть дела. Этот человек должен быть найден и доставлен в Россию. Его ценность не просто огромна, она неизмерима. И это – приказ лично Императора. А я – ответственный за его исполнение. Мы вернемся с ним, это будет хорошо. Или с его трупом, это будет очень плохо. Или не вернемся вообще.

Теперь десантники, похоже, прониклись, но заканчивать на такой угрожающей ноте было бы неправильно. Люди плохо работают за страх, гораздо лучше – за искреннюю убежденность.

– Господа, – голос Басалаева утратил часть угрозы и металла, – именно поэтому мы, Антон Генрихович и я, выбрали вас. Вы – гвардия, воздушные крылья Империи. Задание очень ответственно и очень опасно, быть может, мы все погибнем. Но это задание Самого, и кому еще можно поручить его, как не самым лучшим?

* * *

Отряд деловито готовился к выступлению. Оставшихся на ходу мотоциклов и бронеавтомобиля как раз хватило для всех. Каждый раз при взгляде на своих бойцов у Таланова щемило сердце – по уму роту, все еще официально именующуюся «батальоном», следовало делить уже не на взводы, а отделения или секции. Но открыто признать, что прославленная гвардейская часть фактически на грани существования – это было выше сил и капитана, и всех его соратников.

Спланированный изначально лихой бросок к цели пришлось отменить – англичане подозрительно зашевелились. Шварцман наотрез отказался давать еще людей, однако прислал вестового с советом поспешить, но при этом быть осторожнее – по обрывочным данным разведки, к группировке, стоящей у северо-западных границ города, начали подходить подкрепления «семерок». «Семерками» все чаще называли Врага за специфическую символику, похожую не то на трехлапого паука, не то на крест из трех цифр семь.

Об этом избегали говорить вслух, но и Таланов, и Басалаев понимали, что у Барнумбурга обороняющиеся допустили крупный просчет. Несогласованность действий трех сторон – русских, французов и немцев, – позиция городских властей, до последнего цепляющихся за свою независимость, ошибка в определении направления вражеского наступления – все это в комплексе привело к тому, что город остался без гарнизона и защиты. «Ничейная» территория, где правили анархия и бандиты.

Обычно города, расположенные у рек, вытянуты вдоль русла, образуя длинную, но узкую ленту застроек, например Иосифград на Волге. Барнумбург был исключением, представляя собой овал, разделенный крест-накрест двумя бульварами – Карла Маркса и Вильгельма Айзенштайна. Приют Рюгена находился в «верхней», северной четверти города, на углу между улицами Гиммельфарба и Герцхеймера. Местные называли этот район «два „Г“ без воды», потому что на пересечении улиц, прямо перед приютом, располагалась Площадь Фонтанов, на которой, однако, ни одного фонтана отродясь не было.

На карте маршрут был прям и прост – по бульвару Маркса, затем поворот на Гиммельфарба и в обратном порядке, полчаса, самое большее – час в один конец, и то, если не очень спешить. Однако Басалаев недаром потратил столько времени, пытаясь найти вооруженное сопровождение.

С востока и севера отдельные группы противника активно просачивались в город, занимая ключевые позиции, завязывая бои с немногочисленными отрядами ополчения. С юга и запада им навстречу двигались спешно перебрасываемые с других участков фронта части оборонительной коалиции. Противники регулярно сталкивались, и на улицах Барнумбурга все чаще вспыхивали скоротечные, но яростные схватки. А поножовщина между шайками и прочим криминальным элементом шла беспрерывно.

В таких условиях Таланов решил по возможности двигаться на колесах к «старому городу», как назывался исторический центр Барнумбурга, а далее – по обстоятельствам, но скорее всего уже пешим ходом, в боевом порядке. Басалаев нашел более-менее надежного проводника, француза с типично еврейской внешностью и солидным именем Ян Ален Виктор Авриль. Ян был полицейским в Барнумбурге, затем ополченцем. Его отряд первым схватился с вступающими в город англичанами и был разбит. Полицейский пробрался к своим, чтобы сообщить о ситуации, и собирался обратно, когда его перехватил контрразведчик.

В четыре часа пополудни они выступили.

«Бардак, один сплошной бардак», – думал Басалаев, пока карликовый батальон Таланова продвигался к городу вдоль четырехполосной магистрали. Здравый смысл подсказывал, что он действовал по единственно правильному сценарию – соваться в Барнумбург в одиночку было самоубийством. Но время… Слишком много времени ушло на согласования, поиски, объяснения и подготовку нового рейда. С пришельцем могло случиться все что угодно. Одна шальная пуля, случайный снаряд, одна небольшая банда мародеров, которой приглянется отреставрированный и перестроенный монастырь, в котором разместились приют и клиника имени Рюгена… И все будет напрасно, а его, Басалаева, карьера пойдет прахом.

Майор вспомнил брошенное в сердцах пожелание Лимасова неизвестному пришельцу «чтоб он сдох» и мысленно присоединился к нему, но с оговоркой – не ранее, чем он, Борис Басалаев, найдет-таки и вывезет в безопасное место этого… попаданца.

Таланов сидел верхом на башенке бронеавтомобиля, движущегося во главе маленького конвоя. Позади плотной цепью растянулись мотоциклы. Капитан озирал окрестности с высоты почти трех метров, готовый в любой момент скатиться вниз. Опытный взгляд военного определял, что за последние двое суток дисциплины и порядка в тылу явно прибавилось. Бардак, вызванный языковыми и организационными проблемами, никуда не делся, но стал, если так можно выразиться, чуть более организованным.

Судя по всему, генеральский триумвират нашел-таки общий язык и организовал более-менее вменяемое управление разноязыкой массой из разрозненных соединений трех армий. Французские регулировщики сумели худо-бедно наладить организацию движения на дорогах. Беженцев безжалостно сгоняли на обочины, давая ход военной технике и пехоте. На перекрестках разворачивались зенитно-ракетные расчеты, военная полиция безжалостно наводила порядок, расстреливая провокаторов и грабителей без суда – трупы бросали на обочину в назидание.

«Поздно, слишком поздно, – думал капитан, – это уже не поможет». При виде немногочисленных бронемашин ему сразу вспоминался «мамонт», а рыльца зенитных автоматов казались потешными на фоне памятного «визгуна», стремительного, хищного, безжалостно-опасного. Впрочем, по слухам, генералу Кнорпелю удалось организовать какую-то систему защиты от вражеской авиации. Генерал оказался скверным пехотным командиром, но неожиданно проявил себя как талантливый импровизатор ПВО. Если гвардейцам удастся выбраться из новой передряги живыми, они, скорее всего, будут отправлены к Кнорпелю и увидят все собственными глазами.

Словно наглядно иллюстрируя мысли об авиации, прямо посреди дороги зияла огромная одинокая воронка – черный провал, ощерившийся по краям вывороченными кусками асфальта. Определенно – след авиабомбы. Маленькая бригада дорожных рабочих, похоже гражданских, пыталась ее как-то засыпать. Получалось у них плохо, у воронки скопилась солидных размеров пробка. К ней уже спешили регулировщики, далеко заметные в своих белых касках, но затор все равно рос на глазах.

Таланов стукнул прикладом в тонкую броню, из люка высунулся чумазый башенный стрелок. Капитан не стал перекрикивать шум, молча изобразив ладонью дугообразный жест. Стрелок так же молча кивнул и нырнул обратно. Скрежет передач Таланов услышал даже через броню, машина развернулась вправо, съехала с серого полотна дороги и, покачиваясь на неровностях почвы, двинулась по широкой дуге, огибая затор. Капитан оглянулся, проверяя, не застрял ли кто-то на обочине, все-таки мотоцикл, пусть и высокой проходимости, – не бронеавтомобиль на усиленной подвеске. Но мотоциклисты последовали за командиром. Таланов поймал взгляд Басалаева, майор восседал в коляске второго мотоцикла, с пулеметом в обнимку, отчасти смахивающий на недовольного стриженого медведя.

Где-то через полкилометра конвой вернулся на дорогу. Равнина с ухоженными рощицами и немногочисленными производственными зданиями заканчивалась, они въезжали в пригород, застроенный одно- и двухэтажными домиками. Таланов обратил внимание, что пока не видит каких-то значимых следов войны – разрушений, развалин. Однако на всем окружающем словно лежала печать запустения, потерянности. Дома казались серыми, пыльными, большая часть была заброшена, окна скалились мутными осколками выбитых стекол. Немногочисленные жители передвигались, сгорбившись, низко склоняя головы, словно прячась от небесного ока. И почти исчезли беженцы.

Впереди расположилась остановка автопоезда. Небольшой куб из бетона, выкрашенный в симпатичный светло-желтый цвет, разрисованный на мотивы тропического леса – джунгли, пальмы, обезьяны на лианах. Наверное, постарались местные жители, судя по аляповатости рисунков и пренебрежению пропорциями и реализмом – дети.

На широкой каменной скамье у посадочной площадки сидел ребенок, девочка лет семи-восьми, закутанная в бесформенную кофту («Да, осень, холодно», – машинально подумал Таланов.), в шерстяной шапке, надвинутой по самые брови. Она просто сидела в неподвижном молчании, провожая каждую проезжавшую мимо машину немигающим взглядом темных глаз. В тонких пальцах, красных, покрытых мелкими царапинками и цыпками, девочка сжимала куклу. Очень красивая, дорогая даже на первый взгляд игрушка, наряженная в пышное алое платье с оборками и лентами, неприятно и жутко контрастировала с самой девочкой и всем окружением.

Автопоезд, ребенок…



Виктор, в нарушение всех правил безопасности, шел рядом с их вагоном. Шел, не слушая визгливого пересвиста сигнала, пока тягач набирал скорость, всматриваясь в родные лица. Марина терялась в глубине купе, ее он не видел, но две улыбающиеся, смеющиеся детские рожицы прилипли к широкому окну, расплющив носы о стекло. Веснушки, растрепанные волосы, милые, любимые лица…



Таланов отвернулся, стиснув зубы, в глазах затуманилось, словно он смотрел на мир сквозь искажающие линзы. В горле застрял едкий, жгучий ком, мешающий вздохнуть.

Капитан не видел, как один из гвардейцев на ходу выпрыгнул из коляски мотоцикла, подбежал к девочке, торопливо сунул ей в руки какой-то сверток и побежал догонять отряд.

«Надо было бы пресечь», – подумал Басалаев. Казенный пайковый шоколад дан для того, чтобы солдат сохранял боеспособность. Это не лакомство, а вместилище калорий, и раздаривать его нельзя. Может быть, именно этой вот плитки, частицы заключенной в ней энергии не хватит бойцу, чтобы выиграть доли секунды и прикончить врага первым. Но сейчас уже поздно, да и время поджимает. Майор глянул на часы, половина пятого.

Как обычно, он не чувствовал страха, но все же ощущал, как броня выдержки постепенно дает трещину. Этот вызов был слишком значителен, чтобы воспринимать его как все предыдущие – со спортивным азартом, верой в свои силы и ожиданием безусловной победы.



«Визгун» промчался очень низко, буквально прижимаясь к крышам домов. Промелькнул, сопровождаемый уже знакомым и даже привычным гулом, похожим скорее не на визг, а на тысячекратно усиленный шелест разрываемой бумаги. Сзади донесся гром, Таланов резко повернулся и успел увидеть опадающее пламя далекого разрыва – оранжевый всполох, по-своему даже красивый на фоне подступающих сумерек. Капитан прикинул, что задержись они в дорожном заторе – сейчас как раз попали бы под воздушный удар.

Была ли это случайность или самолет навел тайный наблюдатель? Сколько их еще могло прятаться по углам?

Вопрос не праздный. Таланов надвинул шлем поглубже, а затем и вовсе спустился вниз, в чрево бронеавтомобиля, лязгающее, гремящее, пропахшее бензином и маслом.

Обогнав небольшую группу из трех ветхозаветных пушек, влекомых такими же старинными тракторами со здоровенными паровыми котлами, десантники наконец углубились в Барнумбург, продвигаясь по бульвару Маркса.

Город рос от окраин к центру, поэтому плавный подъем высоты зданий был виден невооруженным глазом и завораживал специфической красотой архитектурной геометрии. Барнумбург готовился к обороне – кавалькада миновала несколько полупостроенных баррикад на перекрестках, кругом царила деловитая суета прифронтовой зоны – «Жемчужина Европы» становилась зоной боевых действий.

И все же до полного торжества дисциплины и армейского порядка было далеко. Десантников никто не пытался остановить, проверить документы или выяснить принадлежность. Отряд лишь провожали взглядами, изредка – жестами, не то напутствуя, не то предостерегая. Чем дальше гвардейцы отдалялись от окраин, приближаясь к центру, тем меньше становилось вокруг людей. Город пустел на глазах, это и настораживало, и пугало одновременно.

Только на последнем контрольном пункте их тормознули. Через смотровую щель Таланов обозрел самодельный шлагбаум из грубо сколоченных жердей, огневую точку из мешков с песком, замаскированную фанерными щитами. Дозор несли всего три человека, угрюмые, заросшие щетиной мужики в годах, одетые в странную смесь форменного и гражданского. Оружие у них, впрочем, было вполне современным – крупнокалиберный «Дегтярев-Штольц» и самозарядные карабины.

– Тормозим, – произнес Таланов в микрофон рации. – Вкруговую.

Он откинул люк и быстро выкарабкался из машины. Кругом слышался топот – десантники споро занимали позиции для отражения возможной атаки. Басалаев чуть задержался, выбираясь из коляски, не приспособленной для его габаритов. Мужики без энтузиазма, но и без особого интереса наблюдали за этими передвижениями, только пулеметчик как бы невзначай положил ладонь на кожух ДШК.

Таланов сделал было шаг навстречу постовым, чувствуя спиной настороженное внимание своих бойцов, готовых прикрыть командира.

– Позвольте, я. – Басалаев выдвинулся вперед и как ни в чем не бывало шагнул к посту. Обменялся несколькими словами на немецком с главным, постовые ощутимо расслабились. Басалаев достал из кармана маленькую фляжку, взвесил ее в широкой ладони и пустил по кругу среди новых собеседников. Снова произнес что-то по-немецки, перешел на быстрый французский, затем опять по-немецки переговорил с пулеметчиком. Энергично пожал руки всем троим и вернулся к автомобилю.

– Это последний дозор, – сообщил он. – Дальше, как поэтично выразился мой новый друг, зона хаоса. С полчаса назад оттуда пришло несколько ландверовцев, по их словам, район, что нам нужен, пока свободен, но там все кишит местными клошарами и уже встречаются дозоры вражеских бронегрупп. Надо спешить.

Таланов молча взглянул на Яна Алена. Тот пожал плечами.

– Места знакомые, проблем нет, – сказал проводник.

– Дальше не поедем, – решился капитан.

Басалаев хотел было возразить, но промолчал. Возможно, решил, что военному виднее.

– Главные улицы всегда первыми под прицелом, по ним же идут войска, – все же пояснил Таланов. – Пойдем задворками. Проведете напрямую разными переулками? – снова спросил он проводника, подбирая французские слова.

Ян Ален вскинулся, возмущенный недоверием этого глупого русского, выгнул грудь колесом и начал было пламенную речь о том, что он, коренной житель, найдет с закрытыми глазами…

– Вот и славно, – подытожил Басалаев. – Тогда двинулись. Господин капитан… – обратился он к Таланову с подчеркнутым почтением, так, чтобы слышали гвардейцы. – Здесь вы командир, я в стороне и исполняю ваши указания наравне со всеми.

Виктор Савельевич бросил взгляд за спину, туда, откуда они пришли, на цепь мотоциклов, растянувшуюся вдоль тротуара, гвардейцев, рассыпавшихся у стен домов, с оружием наготове. Затем посмотрел вперед, вдоль бульвара. Из-за крыш ближайших строений поднималось несколько столбов дыма, тянуло гарью. В воздухе висел легкий, но отчетливый запах жженой резины. Изредка звучали разрозненные одиночные выстрелы. Канонада здесь была почти неслышна, заглушаемая высокими зданиями, она словно повисла на грани слышимости, неуловимо давя на сознание.

Вообще было удивительно тихо для города, которому оставались считаные часы до того, чтобы превратиться в арену жестокой схватки. Тихо и… мирно. Барнумбург почти не бомбили, поэтому разрушения были минимальны.

Если бы не полное безлюдье, можно было принять окружающее за панораму города ранним утром, в тот краткий миг, когда солнце уже осветило город первыми лучами, но первые волны обитателей еще не покинули своих домов, заканчивая завтрак.

Однако мусор, осколки выбитых стекол, черные пятна вокруг окон выгоревших квартир, несколько брошенных машин прямо на проезжей части, грузовик, наполовину въехавший в витрину магазина… Все это не позволяло забыть, что кругом отнюдь не мирная безмятежность. Барнумбург был похож на зверя, домашнего холеного кота, неожиданно выброшенного на улицу, к холоду и побоям, затаившегося в ужасе и непонимании происходящего.

Или на оборотня, кажущегося мягким, беззащитным, скрывающим страшные клыки и когти в ожидании неосторожного путника.

– Батальон! Слушай приказ! – скомандовал Таланов. – Третий взвод, Крикунов, остаетесь охранять транспорт. Мотоциклы – во двор, в непростреливаемую зону, расставьте огневые точки. Второй, Гаязов, в разведку, берите с собой француза, охранять как зеницу ока. Я с Горцишвили и первым взводом – главная боевая группа. Берем один тяжелый пулемет, ручники – первому и второму взводам, по одному на отделение, остальное оставляем. Минометы… – Он на мгновение задумался, взвешивая все «за» и «против». – Возьмем один, тот, что целее, бросить никогда не поздно. Две минуты на все!

Поволоцкий возник рядом с недовольным видом, показывая свое существование. В обычном комбинезоне он был неотличим от прочих гвардейцев, но, как обычно, когда медику доводилось сопровождать пешую группу, у него за спиной повис на широких брезентовых лямках небольшой, но даже по виду тяжелый рюкзак с медицинским скарбом. Помимо рюкзака врач был навьючен двумя подсумками, набитыми индивидуальными медпакетами «до упора и еще один сверху». Хирург еще в школе сразу и однозначно заявил, что если кто-то думает, что штатный медик останется в стороне, то этот кто-то ошибается.

– Мы идем в ад, командир, – негромко, только для ушей капитана произнес врач. – Не верю я, что все пройдет быстро и гладко, так не бывает.

Таланов молча кивнул, дескать, добро. Поволоцкий слегка просветлел и чуть подпрыгнул на месте, чтобы рюкзак плотнее лег на плечи и спину.

«Идем в ад, – повторил про себя слова хирурга капитан. – Мы идем в ад…»

Назад: Глава 5. Второй день
Дальше: Глава 7. Идеалист