Часть 4. Мы вернулись, мама!

9 января 1942 года, 10:05.

Перекоп. Станция Армянск

Майор Сергей Александрович Рагуленко

Вся бригада выстроена на ровном вытоптанном поле перед зданием МТС, недалеко от станции Армянск. До войны тут стояли мирные советские тракторы и комбайны. А сейчас ровными рядами выстроились наши БМП, самоходки и танки. Отдельно в дальнем углу площадки находятся боевые вертолеты. Экипажи, расчеты и десант выстроены перед машинами. Отдельной коробкой включенные в состав бригады батальон капитан-лейтенанта Бузинова и бывшая 8-я бригада морской пехоты, сведенная в четвертый батальон. Несмотря на то что люфтваффе находятся в глубоком нокауте, по периметру площадки бдят установки ПВО «Панцирь-С».

Зрелище прекрасное и грозное. Трибуну с высокими гостями поставили прямо под стеной чудом уцелевшего двухэтажного здания конторы. На стене прямо за трибуной растянут подарок моряков с «Кузнецова»: огромный плакат «Родина-мать зовет». И прямо напротив, над рядами нашей морской пехоты, как ответ, такой же большой транспарант – «Мы вернулись, мама!»

Пробивает невольная слеза. Сегодня самый лучший день, несмотря даже на то что ветер с Сиваша несет гнилую промозглую сырость. Сегодня нашей бригаде вручают боевое знамя. Нас отвели с Турецкого вала в ближний тыл еще прошлым вечером, когда по железной дороге из-под Севастополя начали прибывать высвободившиеся там части.

Вот на трибуну поднимаются почетные гости. Ее, в смысле деревянную трибуну, ребята нашли тут же, в здании. Очевидно, эмтээсовское начальство устраивало митинги на 1 мая, 7 ноября, а также по всяким прочим торжественным поводам. Так скажем же им спасибо за запасливость и предусмотрительность.

От обилия «звездных» лиц на трибуне рябит в глазах. Малоизвестны широкой публике из присутствующих только полковник Бережной и контр-адмирал Ларионов. Остальные же имена звучат как гром литавр: генерал-лейтенант Василевский, генерал-лейтенант Рокоссовский, нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов, нарком внутренних дел Берия. Ну, и тут же, скромно, чуть в сторонке, военком бригады, бригадный комиссар Брежнев.

Ну, пересеклись мы с ним вчера. Как только штаб бригады перекочевал из Симферополя в Армянск, он, молодец, тут же пошел по ротам знакомиться. Короче, вот что я вам скажу, поздний Брежнев примерно так года после семьдесят пятого – это уже не Брежнев, а только его болезнь. А так нормальный мужик, которого в нашей роте с его же легкой руки начали называть «просто Леня». О том, что он Ильич, он сейчас даже и не вспоминает. Наверное, возраст не тот.

Но вот заиграл «Интернационал», все встали по стойке смирно. Кстати, до утверждения в качестве гимна стихов Михалкова на музыку Александрова еще целых два года. Хотя, может, ИВС и, впечатлившись готовым вариантом, примет решение чуть раньше. А может, и нет. Я хоть и солдафон солдафоном, но тоже понимаю, что все расклады мы уже спутали капитально. А дальше будем путать их еще больше. Так что может, после войны и не будет никаких «стран народной демократии», а просто в составе СССР добавятся новые союзные республики: Германская, Французская, Датская, Норвежская, не говоря уже о всяких мелких восточно-европейских.

А это почти что победа мировой революции, половина мирового промпотенциала в составе СССР.

Вот тогда мы с ними и посоревнуемся, у кого жизнь слаще и постель мягче. Ну, и конечно, чтоб без Хруща, а то один дурак за год запросто разбазарит то, что сто умных сто лет собирали. Знаем, плавали-с…

«Интернационал» стих, но сразу после него заиграла музыка Александрова. Конечно, никакого оркестра у нас здесь нет, флотские замвоспиты скинулись из своего хозяйства и устроили нам праздник. На кораблях присягу приняли еще вчера, сразу же после завершения Ялтинской десантной операции.

Вот знаменная группа выносит завернутое в брезентовый чехол знамя. Товарищ Василевский зачитывает постановление ГКО о формировании нашей бригады. Кстати, в постановлении прописан особый статус бригады, для основного состава которой в особых случаях допускается ношение парадной формы при погонах. Так вроде в РККА парадной формы не было как класса! Еще одно нововведение.

Потом майор Санаев снимает чехол и торжественно вручает знамя полковнику Бережному. Мы стоим, мягко выражаясь, не в самом центре строя, поэтому и видно мне не очень хорошо. Ну-ка, ну-ка, кажется, товарищ Бережной больше уже не полковник – на петлицах видны две большие звезды генерал-майора. Значит, не одного меня за Крымскую операцию повысили в звании.

Потом нам преподнесли сюрприз – к нам обратился сам Сталин. Я, как и все, понимаю, что это была запись, но все равно – мороз по коже. Как его слушали, тишина была такая, что стало слышно вялую перестрелку на линии фронта километрах в пяти от нас. Не знаю, чья это была идея, как Сталин вообще согласился, при его-то занятости, но это было сильно, пробрало до самых печенок.

А потом к знамени по одному начали выходить бойцы и молодые командиры-офицеры из тех, что присягу принимали уже буржуазную, при РФ. История это была долгая. Но все равно торжественность момента от этого никуда не делась. Рядом со мной стоит лейтенант Петя Борисов. Прошел с нами весь наш славный боевой путь от Евпатории и до сего момента. Надежный боевой товарищ. В той истории он был бы уже гарантированно мертв. А тут стоит и, закусив губу, слушает речь Сталина. Это для нас ИВС – «красный император» и «гениальный организатор». А для них, для местных, это или предмет обожания, великий вождь и полубог, или предмет такой же животной ненависти. Попался нам в последний день боев в Бахчисарае один полицай. Русский, между прочим, не татарин какой-то. Ох, и наслушались мы от него, пока к стенке не поставили. Только вот тех, кто ИВС обожает, явно большинство, иначе войну бы мы и не выиграли.

Вызвали и меня. Нет, не присягу принимать, она у меня, к счастью, и так советская. Оказывается, что кроме второй майорской шпалы мне за дело под Саками положен орден Боевого Красного Знамени. Ага, товарищ Василевский тогда нашу работу видел и впечатлился по самое «не могу». Кстати, не я один такой награжденный. Мои бойцы и сержанты все получили медали «За отвагу», а лейтенанты, включая Борисова, как и я, получили «Боевик».

Спецуру ГРУ, кстати, за Манштейна и здание гестапо в Евпатории щедро облагодетельствовали орденами Красной Звезды и Ленина. Объявили, что генерал-майор Бережной и капитан Бесоев как руководители этих двух операций представлены к званию Героев Советского Союза.

Ну, а эту награду вручают только в Кремле, или «дедушка» Калинин, или Сталин лично. И напоследок – когда все уже закончилось, торжественное прохождение под «Прощание славянки».

9 января 1942 года, 12:05 СЕ.

Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», Ставка фюрера на Восточном фронте

Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, глава РСХА обергруппенфюрер СС Рейнгард Гейдрих, глава Абвера адмирал Вильгельм Канарис

Фюрер был вне себя от ярости. Какие-то невнятные донесения о «трудностях», с которыми столкнулись немецкие войска в Крыму, вчера приобрели вполне реальные очертания. Гитлер пинком начищенного ботинка опрокинул стул, который попался ему на пути.

«Трудности»! Какие, в задницу, трудности! Это полный разгром! И эти подонки в генеральских мундирах столько времени морочили ему голову! Ему, фюреру великой Германии! Сегодня он выскажет все, что о них думает!

Для объяснения в «Вольфшанце» из Берлина были вызваны глава ОКВ и руководители военной разведки и службы безопасности рейха. У фюрера к ним было тоже немало вопросов.

В назначенное время вышколенный адъютант впустил в кабинет всех приглашенных для показательного разноса.

Первым вошел генерал-фельдмаршал Кейтель, который смертельно боялся фюрера, открыто холуйствовал перед ним, за что в своем окружении получил кличку Лакейтель. Вслед за главой ОКВ вошел седоватый человек в черном военно-морском мундире – Вильгельм Канарис, глава военной разведки. За привычку смотреть на собеседника искоса, слегка наклонив голову с расчесанными на пробор редкими волосами, он получил кличку Кикер – Подсматривающий.

Фюрер вспомнил, что ему уже не раз докладывали о том, что адмирал не только «подсматривает», но и заглядывает не туда, куда нужно. К тому же он имел подозрительные контакты с кругами, близкими к Британии. Хорошо, что у фюрера есть люди, которые в свою очередь приглядывают за адмиралом и его командой.

Вот и тот, кто руководит этими людьми – молодой, крепкий и энергичный обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих. Правда, ходили слухи о не совсем арийском происхождении Гейдриха. Но о ком только завистники не распускают слухи…

Выстроившись в ряд перед фюрером, как нашкодившие школьники перед грозным учителем, адмирал, фельдмаршал и обергруппенфюрер ждали, с кого из них Гитлер начнет экзекуцию. Первым под горячую руку попал глава ОКВ.

– Кейтель, что с 11-й армией?! Где генерал Манштейн?! – задал фюрер генерал-фельдмаршалу самый неприятный для всех присутствующих вопрос.

– Мой фюрер, – Кейтель так разволновался, что выронил монокль, – по последним данным нашей разведки, остатки войск 11-й армии после героического сопротивления почти полностью погибли. Количество вырвавшихся из Крыма солдат и офицеров вермахта ничтожно. Генерал Эрих фон Манштейн, по всей видимости, попал в плен.

– Что вы сказали, Кейтель! – фюрер подскочил к генерал-фельдмаршалу и схватил его воротник мундира. Испуганный Кейтель снова уронил монокль. Со стороны это, наверное, смотрелось даже смешно – невысокого роста фюрер трясет, как бульдог тапок, длинного и физически крепкого Кейтеля, который от ужаса закатил глаза и побледнел, как покойник. Еще немного, и генерал-фельдмаршал хлопнулся бы в обморок.

– Кейтель, как вы могли допустить, чтобы столько доблестных воинов рейха оказались в ловушке?! Что вы сделали для их спасения?!

– Мой фюрер, ситуация в Крыму развивалась стремительно, и мы практически были лишены возможности сделать что-либо для спасения 11-й армии. Этот десант, высаженный в Керчи и Феодосии… И этот преступный, если не сказать больше, приказ командующего 42-м армейским корпусом…

– Да, я уже знаю об этом. Граф Шпонек, приказавший отступить 46-й дивизии с Керченского полуострова и тем самым положивший начало неудач, которые закончились катастрофой 11-й армии, арестован по моему приказу, и вскоре он предстанет перед судом. Кстати, Гейдрих, вы не проверили – действовал ли этот подлец Шпонек по собственной инициативе, или за ним стояли лица, которые сознательно ведут дело к военному поражению вермахта?

– Мой фюрер, – неожиданно тонким, почти женским голосом ответил глава РСХА, – мы работаем с бывшим командующим 42-м армейским корпусом. В свете некоторых странных событий, произошедших во время катастрофических для 11-й армии событий, у нас появились основания предполагать, что в немалой степени они были обязаны предательству некоторых высокопоставленных чинов вермахта.

Гитлер, услышав эти слова, подпрыгнул на месте и, брызгая слюной, бросился к Кейтелю. Тот в испуге шарахнулся в сторону.

– Дерьмо! – заорал фюрер. – Вы недостойны командовать моими храбрыми солдатами! Вы, чей кругозор не шире отверстия в унитазе, сейчас докатились до предательства! Гейдрих, проведите тщательную проверку всех фактов, которые могли бы вызвать подозрение о сотрудничестве с противником командиров любого ранга, и через неделю доложите мне о результатах проверки.

– Яволь, мой фюрер, – ответил Гейдрих и, вытянувшись в струнку, щелкнул каблуками начищенных сапог.

– Кейтель, так вы мне скажете, что же произошло в Крыму, и почему так удачно начавшаяся операция по полному очищению полуострова от противника закончилась так печально?

– Мой фюрер, все началось с высадки крупных сил противника в Евпатории. Точнее, с появления в Черном море накануне этой высадки русского военно-морского соединения, в составе которого был авианосец. Именно с этого момента события начали приобретать катастрофический для нас оборот.

– Канарис, откуда появились это чертово соединение и этот авианосец? Ведь, насколько я помню, у русских нет кораблей этого класса. Более того, всего три страны в мире способны строить авианосцы, всего три! Это наши союзники – японцы, и проклятые лаймиз и янки.

Не будем подозревать нашего доброго союзника в том, что он помогает большевикам. Англичанам сейчас тоже не до подарков Кремлю. Адмирал, поднимите на ноги всю свою агентуру и выясните – нет ли в этом деле американского следа.

– Мой фюрер, – адмирал Канарис почтительно склонил голову перед Гитлером, – по нашим данным, у русских на Черном море есть значительные военно-морские силы, но авианосца в их составе до самого последнего времени не было – это точно.

– Так что же, этот авианосец призрак, вроде «Летучего голландца»? Но пилоты люфтваффе рассказывают о нем как о материальной силе. Вот донесения тех, кому посчастливилось увидеть этот авианосец и успеть радировать. Насколько мне известно, унести от него ноги не удалось никому. Русские играючи уничтожают наши самые лучшие эскадры пикировщиков и торпедоносцев, имеющие большой опыт борьбы с британскими кораблями на Средиземном море. Ко мне также поступили донесения о совершенно жутких вещах – о реактивных самолетах большевиков, летающих с огромной скоростью. Канарис, откуда у русских такие самолеты? Что вам сообщают о них ваши разведчики?

– Мой фюрер, мои агенты не сообщали мне о существовании у противника подобных самолетов. Мы получили информацию о них лишь после того, как они появились в небе над Крымом. Кстати, вполне вероятно, что именно эти самолеты фактически уничтожили всю авиацию на южном фланге Восточного фронта.

– Как, и наша авиация потерпела полное поражение?! – воскликнул Гитлер, задыхаясь от ярости. Не зная, на чем еще сорвать злость, он схватил со стола папку с документами и швырнул в стоявших перед ним Кейтеля, Канариса и Гейдриха. Папка раскрылась, и документы, кружась в воздухе, разлетелись по всему кабинету.

– Вы олухи, кретины, которые по недоразумению надели на себя мундиры нашей великой армии! – в ярости кричал фюрер. – Вы понимаете, что после катастрофы в Крыму весь наш фронт на юге России может начать разваливаться?

После того как в декабре 1941 года войска 1-й танковой группы были отброшены от Ростова, нам с большим трудом удалось остановить русских на реке Миус. А теперь, когда освободившиеся в Крыму русские войска выйдут в Таврию, ничто уже не спасет нашу группу армий «Юг» от полного разгрома. У нас нет резервов, которые бы остановили русский паровой каток. А с Крыма, этого непотопляемого русского авианосца, русские самолеты будут летать на бомбежку нефтяных полей Плоешти.

Вы понимаете, чем грозят рейху эти ваши «маленькие неприятности» в Крыму?!

И Гитлер, не выдержав, произнес одно из длинных и замысловатых солдатских ругательств, которым он научился в 1914 году под Ипром.

Наступая на разбросанные по роскошному ковру документы, фюрер прошелся по кабинету, потом, немного успокоившись, повернулся к стоявшим перед ним навытяжку Кейтелю, Канарису и Гейдриху.

– Канарис, немедленно, вы слышите – немедленно! узнайте все о таинственном военно-морском соединении русских. Мне нужны данные об их новой военной технике, о реактивных самолетах. Ищите, где хотите – в Америке, в Москве, в Крыму! Срок – неделя! И ни днем больше! Невыполнение этого задания будет считаться актом саботажа со всеми вытекающими из этого последствиями.

Гейдрих, вам задание я уже дал. При его выполнении действуйте решительно, в случае открытого или тайного противодействия вашей работе докладывайте немедленно лично мне.

А вы, Кейтель, совместно с Гальдером, немедленно начните формирование кампфгруппы для восстановления положения в Крыму. Прикиньте, откуда и сколько вы сможете снять дивизий для укрепления южного фланга, чтобы отразить возможное наступление русских. Забирайте войска из Франции и Греции, перебрасывайте резервы из Германии.

Приступ бешенства прошел, и фюрер немного успокоился.

– Сейчас, после победы над 11-й армией, большевики должны были понести большие потери и выдохнуться. Доблестные солдаты рейха перед своей гибелью должны были предельно ослабить врага. Я вам разрешаю бросить туда наш единственный бронетанковый резерв – недавно сформированные 22-ю и 23-ю танковые дивизии.

Направьте туда генерала Гудериана, хватит ему прохлаждаться в тылу, пусть искупит кровью свое позорное отступление под Москвой. Передайте ему, что Германия ждет от него только победы! Лишь в этом случае он заслужит честь снова считаться первым танкистом рейха.

К 16 января ваши войска уже должны штурмовать Перекоп. И помните – каждый час, который мы упустили, большевики используют для укрепления своей обороны. В противном случае они вошли бы в Таврию еще вчера.

Все свободны! И помните, что неисполнение моих требований будет приравниваться к измене рейху!

9 января 1942 года, 15:25. Перекоп, ст. Армянск.

КП ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК

Командир бригады генерал-майор Бережной

Совещание в штабе бригады, который пока де-факто исполнял функции штаба фронта, начал генерал Василевский. Коротко поздравив всех награжденных и тех, кому были присвоены очередные звания, он перешел к вопросам по существу.

– Итак, товарищи, освобождение Крыма завершено. На повестке дня стоит следующая фаза операции по разгрому группы армий «Юг» – план «Полынь». Для его выполнения в состав бригады из резерва передается еще сорок танков – двадцать КВ-1 и двадцать Т-34, вчера выгруженных с транспорта в Севастополе и по железной дороге направленных на станцию Армянск. После этого доукомплектование ударного соединения техникой считаю законченным…

Я встал.

– Товарищ генерал-лейтенант, считаю необходимым заметить, что после включения в состав бригады немеханизированных подразделений, мобильность бригады в целом упала до опасного уровня, не позволяющего выполнить поставленную задачу… – во загнул, аж самому стало интересно.

Берия пристально посмотрел на меня через свои стеклышки, а Рокоссовский только хмыкнул. Александр Михайлович Василевский, умница, вздохнув, спросил:

– Товарищ генерал-майор, я же вас за эти дни изучил, как облупленного. Когда вы вот так задаете вопрос, то это значит, что и ответ у вас тоже готов. Давайте выкладывайте, только учтите – больше ничего Ставка вам добавить не сможет, у самих техники не хватает.

– А я, товарищ генерал лейтенант, ничего у Ставки и не прошу, – усмехнулся я, – позаимствуем технику у немцев. По всему Крыму немцами брошено большое количество полугусенечных артиллерийских тягачей и четырехосных полноприводных разведывательных автомобилей. Это некоторое количество исчисляется сотнями единиц, поскольку каждое трофейное орудие комплектовалось тягачом. Для восстановления мобильности бригады считаю необходимым передать в ее состав из числа трофеев от ста двадцати до ста пятидесяти единиц трофейных полугусечных тягачей и для укомплектования разведроты – два-три десятка бронеавтомобилей, желательно восьмиколесных Бюссинг-НАГ.

Считаю, что если сделать это в течение двух-трех дней, то этого будет достаточно, чтобы выполнить поставленную перед нами задачу. Кроме того, для повышения боеспособности вверенной мне бригады считаю необходимым провести переформирование ее внутренней структуры.

Василевский вопросительно посмотрел в мою сторону, и я продолжил:

– Предлагаю четыре механизированных роты морской пехоты развернуть в механизированные батальоны с одновременным расформированием прикомандированных частей. Вот примерная структура организации механизированного батальона, – я передал Василевскому лист бумаги.

– Хм, – Александр Михайлович вгляделся в схему. – Оригинально, – он протянул листок Рокоссовскому. – Посмотри, Константин Константинович, в батальоне сохраняется старый костяк из первых отделений каждого взвода, и в то же время в каждое новое сформированное отделение товарищ Бережной включает по два бойца из своих бывших немеханизированных рот. Четыре отделения во взводе… Интересно.

– Именно столько людей, товарищ генерал-лейтенант, вы прикомандировали к бригаде. Не могу же я всем лишним сказать – идите вон, вы нам не нужны. Мы же все-таки не буржуи какие!

– Хорошо, товарищ генерал-майор, действуйте, – Василевский одобрительно кивнул. – Как я понимаю, включение двух ваших людей в каждое отделение преследует цель сохранения высокой степени управляемости в бою через использование ваших индивидуальных раций?

– Не только, товарищ Василевский, не только, – сказал я, – кроме этого, бойцы из нашего времени должны стать инструкторами по тактической, боевой и физической подготовке. Если подходить к вопросу нормально, то для полноценной учебы и боевого слаживания нам надо бы еще полтора-два месяца. Но, увы, у нас их нет, и придется учить людей прямо в бою.

Еще и потому во взводах четыре отделения. Когда закончится план «Полынь», боюсь, что из-за потерь в живой силе и технике придется свести четыре отделения в три, если не в два. Но, как говорил товарищ Суворов, чем тяжелей в учении, тем легче в бою. Сегодня у людей праздник, а завтра… А завтра с подъема начнем такие тренировки, что им настоящий бой праздником покажется.

– Хорошо, товарищ Бережной, спасибо за детальные разъяснения, – Василевский обвел взглядом собравшихся. – Товарищ Берия, я прошу вас оказать содействие по линии своего наркомата в организации сбора трофейной техники и ее отправке на станцию Армянск. Только ваши люди могут уложиться в заданные сроки.

Берия кивнул. По его лицу было видно, что он польщен. Потом его взгляд остановился на мне.

– Товарищ Бережной, скажите, а зачем вам германские бронеавтомобили? Про полугусеничные транспортеры я все понял, а с бронеавтомобилями непонятно. Там же экипаж всего четыре человека. Чем таким особенным они усилят бригаду?

– Товарищ Берия, в моей команде СПН ГРУ больше сотни отборных бойцов, из которых треть в совершенстве владеет немецким языком. Я переодену их в форму противника и пущу на этих бронеавтомобилях впереди наступающей бригады. Пусть вносят беспорядок и уничтожают блокпосты. Должны же мы рассчитаться за художества немецких диверсантов в июне-июле прошлого года.

– Хорошо, товарищ Бережной, – Берия на секунду задумался, – пока у нас тут затишье, я думаю, что стоит прислать к вам двух человек с целью обмена опытом. Вы про них наверняка слышали… Павел Судоплатов от моего наркомата и товарищ Старинов – от ваших коллег из ГРУ. Примите их как родных и ничего от них не скрывайте, – и он засмеялся собственной шутке.

Дождавшись, пока Берия отсмеется, Василевский продолжил совещание:

– С подготовкой прорыва бригады генерал-майора Бережного навстречу Юго-Западному фронту все понятно. Теперь, товарищ Рокоссовский, доложите, что у вас делается на перешейках.

Генерал-лейтенант Рокоссовский раскрыл блокнот.

– Оборону на Чонгарском перешейке и на Арабатской стрелке держат части бывшего Кавказского фронта. Непосредственно на берегу Сиваша занимает позиции 236-я стрелковая дивизия, усиленная трофейной артиллерией. Спасибо товарищу Бережному за хорошую идею – артиллеристы быстро отучили немцев лезть к нам через Сиваш. В районе станции Джанкой в оперативном резерве находится 63-я горнострелковая дивизия, готовая двинуться оттуда в любом угрожаемом направлении. Понесшую большие потери в боях за Феодосию 157-ю стрелковую дивизию решено разукомплектовать. Штаб вместе с документами и боевым знаменем будет отправлен на Большую землю для повторного формирования. А личный состав боевых подразделений восполнит потери в 236-й и 63-й дивизиях. Пусть лучше будет меньше, да лучше.

Части бывшей Приморской армии занимают позиции на Перекопе. На Турецком валу держат оборону 172-я и 25-я стрелковая дивизии. А остатки 95-й стрелковой и 40-й кавалерийской дивизий вместе со сводным полком морской пехоты находятся во второй линии обороны. Как и на Чонгаре, оборона усилена большим количеством трофейной артиллерии и пулеметов, – Рокоссовский исподлобья бросил взгляд в мою сторону, – в некоторых подразделениях количество пулеметных стволов на отделение достигло трех. Спасибо товарищу Бережному – его люди передали стрелковым частям уже спланированную оборону с тщательно размеченными секторами стрельбы. Без поддержки танков и авиации немцы на этом рубеже попадают в позиционный тупик.

Картина на Перекопе примерно такая же, как и под Саками. Последние два дня немецкое командование било в нашу оборону растопыренными пальцами. Сегодня весь день тишина. После подхода разгружающихся в Севастополе 39-й и 40-й танковых бригад, имеющих на вооружении по двадцать пять танков Т-60, будет создана мобильная конно-механизированная группа, пригодная для активных действий в зоне ответственности Крымского фронта. Также ожидается прибытие из Новороссийска 226-го отдельного танкового батальона, имеющего на вооружении шестнадцать танков КВ-1. Учитывая, что нам противостоит разрозненный и деморализованный неожиданными неудачами противник, считаю нашу оборону устойчивой. Но несмотря на это, также считаю, что расслабляться преждевременно. Войскам поставлена задача по постоянному усилению обороны и, в связи с затишьем, по боевой учебе. У меня все.

– Хорошо, товарищи! – генерал-лейтенант Василевский встал. – Считаю нужным сообщить вам, что час назад я разговаривал с товарищем Сталиным. Завтра утром мы вместе с товарищем Берией вылетаем в Воронеж, в штаб Юго-Западного фронта. С учетом вновь открывшихся обстоятельств, товарищ Сталин не уверен, что товарищ Тимошенко сможет на надлежащем уровне провести свою часть операции «Полынь». – Берия кивнул. – Зато насчет вновь сформированного Крымского фронта есть полная уверенность, что дела пойдут так, как надо. Все, товарищи, все свободны.

10 января 1942 года, 8:25. Перекоп, ст. Армянск. Расположение ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК

Поэт, писатель, журналист Константин Симонов.

Из «Крымской тетради»

Табличка, установленная у дороги метрах в ста от ворот МТС, гласила: «Хозяйство Бережного. Секретный объект. Товарищ, будь осторожен – часовой сначала метко стреляет, потом смотрит, в кого!»

– Шутники! – проворчал капитан Олейников, остановив свой танк КВ-1 у таблички. Я спрыгнул с брони, разминая ноги. Где-то в районе Турецкого вала загромыхала канонада. Нет, вру – орудия били исключительно на нашей стороне. А в ответ, кажется, немцами не было сделано ни одного выстрела.

Через несколько минут стрельба умолкла так же неожиданно, как и началась. Тем временем в воротах приоткрылась калитка, и из нее выглянул часовой в накинутой на плечи и голову плащ-палатке.

– Эй вы, товарищи танкисты, старший с документами ко мне, остальные на месте!

Пожав плечами, капитан двинулся к воротам, разъезжаясь сапогами в липкой грязи. Я двинулся вслед за ним и получил предупредительный окрик часового:

– Я что, невнятно сказал? Старший ко мне, остальные на месте!

– Что ты так орешь, Тарасов? – вслед за часовым из калитки показался разводящий в такой же плащ-палатке. – Танкисты это, мы их с вечера ждем.

– Товарищ сержант, – возразил часовой, – пусть сначала докажут, что они не германский «Бранденбург», а потом уж поговорим. Я про тех кино смотрел – ну их нафиг.

– Щаз вызову товарища майора, пусть он и разбирается, – закончил диалог сержант и, взяв у подошедшего к нему капитана Олейникова документы, к моему глубочайшему удивлению, никуда не пошел, а поправил что-то у себя на шее и заговорил прямо в никуда: – Товарищ майор, тут у нас танки… Какие? На Т-34 похожи мало – значит, КВ. Рядовой Тарасов их пускать не хочет, подозревает «Бранденбург». Да, так точно, товарищ майор, жду вас. Конец связи.

Тогда я еще не знал, в какую глубокую историю я попал. Через несколько минут из калитки появился типичный сотрудник госбезопасности, в фуражке с синим верхом. Наскоро просмотрев документы капитана и его предписание и, наверное, увидев там что-то понятное только ему одному, он козырнул капитану:

– Майор госбезопасности Санаев, начальник особого отдела бригады. Добро пожаловать, товарищ капитан. Ничему не удивляйтесь и ничего не пугайтесь – это приказ. Тарасов, открывай!

Не успел у меня пройти шок от столь странного напутствия, как двое бойцов распахнули давно не крашенные ржавые ворота. А там…

Двор МТС был битком набит боевой техникой. Я был в Испании, на Халхин-Голе, на этой войне чуть ли не с первого дня – словом, повидал всякое. Но вот такое…

Первое, что бросилось в глаза – прямо на нас из другого конца двора смотрел танк. Нет, не танк – танчище! По сравнению с этим приземистым широколобым монстром, вооруженным пушкой огромных размеров и крупнокалиберным зенитным пулеметом, наши кавэшки смотрелись как-то… В общем, не очень.

Чуть поодаль в ряд выстроилось еще несколько таких же машин. Кроме них двор был буквально забит разнообразными «танкообразными». Тут были и машины с огромными, как гора, сдвинутыми назад башнями, вооруженные длинноствольными пушками чуть ли не шестидюймового калибра. Были и остроносые боевые машины, судя по всему, плавающие, в маленьких конических башенках которых умещалось аж по две пушки: одна большого и одна малого калибра.

Были и огромные грузовики с широкими колесами, рядом с которыми ЗиС-5 выглядел игрушечным автомобильчиком. А в конце двора, закутанные в брезент, стояли машины вообще неизвестного назначения. И еще – все буквально кипело жизнью, несмотря на раннее утро. Экипажи были рядом со своей техникой, копались в моторах, простукивали пальцы на гусеницах. В углу двора несколько бойцов перекрашивали два немецких полугусеничных тягача в наши родные цвета.

Капитан Олейников сдвинул шлем на затылок.

– Ну, дела! И куда нам тут, товарищ майор госбезопасности, приткнуться в эдаком Вавилоне?

Особист махнул рукой куда-то внутрь двора:

– А вон идет командир танкового батальона майор Деревянко вместе с зампотехом. Они вам все и растолкуют.

Майор Деревянко, седоватый мужчина средних лет, невысокий, широкоплечий, чуть косолапый, только махнул рукой, показав, куда капитан Олейников должен загнать свои танки.

Увидев, что майор госбезопасности освободился, я козырнул ему:

– Интендант 2-го ранга Симонов, – и протянул свои документы, в том числе и редакционное предписание. – Редакция «Красной Звезды» дала мне задание сделать очерк о героической мехбригаде и ее командире, полковнике Бережном.

– Симонов, Константин Михайлович? – как-то исподлобья посмотрел на меня особист, бегло просмотрев мои документы. Я кивнул. – Вот те номер! А ведь только вчера товарищ Бережной вспоминал о вас, говорил, что первого января вы были в Феодосии, а потом след потерялся. Он большой ваш поклонник, между прочим, ставит вас выше Твардовского…

Я с недоумением сказал майору:

– Первого и второго я действительно был в Феодосии, третьего с редакционным заданием прибыл в Севастополь. Четвертого вечером вышел на подводной лодке к Констанце. Вернулись вчера, – я вздохнул, – а в Севастополе все вверх дном. Немецкой осады нет, 11-я армия разбита, пленные румыны улицы метут, как заправские дворники…

А в Северной бухте стоят на якорях корабли под Андреевским флагом и – представляете мой шок! – среди них авианосец. И тут в политотделе Севастопольского района я узнаю, что все это наворотила мехбригада полковника Бережного.

Там же мне и передали вот эту бумагу с редакционным заданием и сказали, что сейчас бригада находится в районе Перекопа. На станции встретил капитана Олейникова, который грузил свои КВ на платформы. Я знал его еще лейтенантом на Халхин-Голе. Разговорились. Он мне и сказал, что их передают в мехбригаду ОСНАЗа и как раз в районе Перекопа. В его эшелоне доехал до Армянска, ну а там и выяснилось, что нам в одно и то же место. А что, что-то не так, товарищ майор госбезопасности? Может, вы все-таки объясните – что происходит?

– Все так, товарищ Симонов, и объяснить тоже можно… Только вот попали вы в такое место, в котором автоматически становитесь секретоносителем высшей категории. Мы еще выясним, кто дал вам это задание, и поверьте, разговор с этим человеком будет очень серьезный. Вас же не пустили на те, «царские» корабли, в Севастополе?

Я кивнул, и майор госбезопасности невесело усмехнулся:

– Они и эта бригада на настоящий момент и есть самый большой секрет СССР.

Он достал из планшета стандартный бланк.

– Так что, товарищ интендант 2-го ранга, расписочку о неразглашении будьте любезны написать. Фамилию, имя, отчество, воинское звание, и расписаться вот здесь и вот здесь!

Спасибо, теперь мы с товарищем Берией вам начальство главнее любого вашего самого главного редактора. И вот еще что… Товарищ Бережной со вчерашнего дня генерал-майор. Родина высоко оценила его заслуги в разгроме Манштейна. А вот и он, кстати, легок на помине…

С крыльца конторы МТС спускалось несколько человек. Некоторых из них я уже видел на приемах в Кремле. Тут был товарищ Берия, заместитель начальника Генштаба, генерал-лейтенант Василевский, недавно назначенный командующий Крымским фронтом генерал-лейтенант Рокоссовский, нарком военно-морского флота и временно исполняющий обязанности командующего Черноморским флотом адмирал Кузнецов. Пятым был неизвестный мне генерал-майор с жестким, волевым лицом, одетый в пятнистую камуфлированную куртку с новенькими орденами Красной Звезды и Ленина. Наверное, это и был Бережной.

Тут я понял, что обычной мехбригадой, пусть даже и из резерва Ставки, здесь и не пахнет. Со всей этой кучей никому не известной и без сомнения секретной техники и всеми известными генералами и адмиралами тут пахнет тайной государственного масштаба. Действительно, здесь можно легко загреметь под трибунал за неосторожное слово, которое, как известно, не воробей, вылетело – не поймаешь.

Тем временем Бережной и Рокоссовский, попрощавшись с Кузнецовым, Василевским и Берией, остались на крыльце. А те трое пошли не к легковым машинам, стоящим у ворот, а совсем в другую сторону – туда, где бойцы уже снимали брезент со странного аппарата с двумя винтами над кабиной, отдаленно напоминавшего автожир.

– Присаживайтесь, товарищ Симонов, – майор госбезопасности Санаев придвинул мне стул, а сам отошел к окну. – Вы хороший поэт и писатель, в этом я полностью согласен с товарищем генерал-майором…

– Товарищ майор госбезопасности, я журналист, поэт, но не писатель, – возразил я.

– Писатель, писатель, – мягко проговорил генерал-майор Бережной. – Пусть даже пока вы этого и не знаете.

Я боялся заглянуть в его глаза, этот человек с повадками тигра меня пугал. Наверное, я должен был больше опасаться майора госбезопасности Санаева. Но он был насквозь понятен, он был свой, как и военком бригады, бригадный комиссар Брежнев, что оперся спиной о стену рядом с раскаленной буржуйкой.

Я задумался, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Вот он – генерал-майор Бережной… Чувствовалось в нем что-то такое… чужое. Трудно представить себе войну более страшную, чем Испания с ее бомбежками Мадрида и Герники, чем Халхин-Гол, чем Финская война, чем эта война, уже названная Великой Отечественной, с сотнями тысяч погибших советских людей.

Но похоже, что за спиной генерал-майора Бережного и его бригады была более страшная война. Страшная не столько силой оружия, а бессмысленностью и беспощадностью. Я видел, как наши красноармейцы и краснофлотцы искренне ликовали в Севастополе при сообщении о победе под Ялтой и освобождении Крыма. Фактический же автор этой победы был собран и напряжен, как сжатая пружина. Я размышлял над загадкой Бережного, когда воздух потряс внезапный выкрик такой силы, что звякнули стекла:

– Ха!!! – кричало не менее сотни мужских глоток.

– Подойдите, подойдите, товарищ Симонов, это очень интересно, – подозвал меня майор госбезопасности Санаев. Зрелище за окном, выходящим на противоположную от машинного двора сторону, было фантасмагорическим. Представьте себе – температура воздуха от силы плюс пять, дует ветер и моросит дождик. Несколько сотен молодых людей, голых по пояс, мускулистых, в сдвинутых на ухо черных беретах, выполняли странные упражнения. На привычную армейскую гимнастику это было не похоже. Скорее, это какая-то разновидность восточного кулачного боя. Вместе с ними тренировались и краснофлотцы в нательных рубахах и бескозырках с зажатыми в зубах ленточками.

– Рукопашный бой, тренировка, – ответил генерал-майор на мой невысказанный вопрос. – Знаете, немцы всех тех, кто участвовал в рукопашных схватках с нашими моряками и выжил, награждали особым знаком…

Когда же немцы встретятся с бойцами, прошедшими нашу подготовку, то награждать им будет некого, ибо не выживет никто. Не подумайте ничего дурного, но наши красноармейцы и краснофлотцы – это отважные, упорные, героические бойцы. Честь им и слава в веках. Но им и их командирам очень не хватает боевого опыта. Это дело, впрочем, наживное, и у нас есть возможность дать им его… – генерал майор задумался. – Поймите, товарищ Симонов, двадцать шесть миллионов потерь – это астрономическая цифра.

И тут я не выдержал:

– Товарищ генерал-майор, какие двадцать шесть миллионов? В конце концов, кто вы и откуда?

– Товарищ майор, – Бережной повернулся к майору госбезопасности Санаеву, – объясните товарищу журналисту – кто мы и откуда, а также то, какова будет поставленная перед ним боевая задача. У нас так, Константин Михайлович, – повернулся он ко мне, – попал к нам – будешь сражаться в общем строю, и не важно, кто ты: журналист, особист или политработник… Все работают на Победу. Ведь так, Леонид Ильич?

Военком бригады мрачно кивнул. Круги под глазами и осунувшееся лицо показывали, что доставалось ему здесь немало. Но, в конце концов, кому сейчас легко?

– Товарищ Симонов, – майор ГБ Санаев сел напротив меня и провел ладонью по лицу, снимая усталость, – вы присаживайтесь, так будет лучше, можно сказать безопаснее. То, что вы сейчас услышите, является, может быть, самой большой тайной СССР на ближайшие несколько лет. Потом это уже не будет играть какой-либо роли: или мы сумеем победить наших врагов, или нет – важность этой информации будет уменьшаться с каждым часом. Но сейчас это самая большая тайна… Вы поняли меня?

Я кивнул.

– Ну, и отлично! Слушайте.

И генерал-майор Бережной, тогда еще полковник, и вся его бригада со столь поразившей вас техникой, и корабли под Андреевским флагом, что вы видели в Севастополе – все это пришло к нам из мест настолько далеких, что вам, наверное, трудно будет поверить. Чтобы прийти нам на помощь, все эти люди преодолели не пространство, а время… Товарищ Симонов, еще совсем недавно нас и их разделял семьдесят один год. Тому вперед, разумеется.

Я сидел, как громом пораженный, не зная, что сказать…

– Молчите? – продолжал майор ГБ. – Ну, и ладно. Теперь самое тяжелое, про Андреевский флаг… – он замолчал, видимо собираясь с мыслями. – В 1991 году той реальности СССР прекратил свое существование.

Нет, не надо вскакивать, мы не проиграли войну. Можно сказать, что мы проиграли, проиграли нашим нынешним союзникам послевоенный мир… Было там все, в том числе и предательство верхушки, захотевшей стать новыми капиталистами, – генерал-майор Бережной мрачно кивнул. – Но не это важно. Вся информация предоставлена нынешнему руководству СССР, и оно примет к предателям надлежащие меры.

Ваша задача, товарищ Симонов, заключается в том, что нам нужна книга… Ваша книга об этой бригаде. Не делайте, пожалуйста, такое лицо – вы это можете. Сразу после нашего разговора вам дадут роман «Живые и мертвые», написанный неким Константином Симоновым по его записям о командировке на фронт в июле сорок первого. Могилев – вспомнили? Ну, вот и хорошо. Конечно, там не должно быть никаких намеков на пришельцев из будущего. Цель у этой книги, честно скажу, двоякая. Во-первых, надо поднять дух наших бойцов, показав, что немцев можно бить, причем со страшной силой. Во-вторых, нам надо сбить со следа наших врагов, и нынешних и завтрашних, чтобы они не знали – где искать причину своих поражений. Надеюсь, что Константин Симонов, советский человек и настоящий коммунист, оправдает доверие партии и народа?

От такого предложения, да и от самого факта, что я разговариваю с человеком, который жил в мире, отстоящем от нас на семьдесят один год, у меня закружилась голова. А эти молодые парни за окном, разгромившие 11-ю армию? Они не просто еще не родились… Скорее всего, не родились еще и их родители. Вот он, генерал-майор, смотрит на меня чуть прищурившись своим испытующим взглядом. И от этого взгляда у меня по коже бегут мурашки… Он верит, что я справлюсь, и значит, я должен справиться. Решившись, я кивнул:

– Я согласен. Товарищи, скажите, что конкретно нужно делать?

– Отлично! – широко улыбнувшись, генерал-майор хлопнул в ладоши. – Я в вас верил! – на мгновение сквозь маску уставшего военного проглянул другой человек, веселый и жизнерадостный, любящий дружескую компанию и красивых женщин. Но его лицо тут же снова стало серьезным. – Следующие две-три недели вы проведете в нашей бригаде. Скучно вам не будет, обещаю. – Он подмигнул майору госбезопасности, и тот утвердительно кивнул.

Они что, черт побери, готовятся к следующему наступлению? А почему бы и нет? Об этом говорит и пополнение техникой, и тренировки личного состава. Прямо такое, конечно, никто не скажет. Но имеющий глаза, как говорится, да увидит.

А генерал-майор продолжал:

– Что же касается десанта в Евпаторию и боев в Крыму, то мы познакомим вас с вашими коллегами из XXI века, корреспондентами «Красной Звезды». У них есть все необходимые материалы по тем боям. Сейчас они как раз монтируют фильм, – генерал-майор посмотрел на военкома бригады: – Леонид Ильич, вы сообщили Ирочке, чтобы бросала все в Симферополе и срочно вылетала к нам обратным рейсом?

Бригадный комиссар кивнул.

– Ну, вот и хорошо. Познакомитесь с нашей звездой журналистики, а также вашей большой поклонницей. С ней вместе и придумаете, чем в легенде заменить наше иновременное происхождение. Она у нас большая выдумщица.

На этом и закончилась моя первая беседа с генерал-майором Бережным, человеком из будущего. На следующий день во время очередной тренировки, я увидел их всех троих: Бережного, Брежнева и Санаева с обнаженными торсами под моросящим дождем вместе с бойцами, отрабатывающими приемы рукопашного боя. Но это уже была немного другая история.

10 января 1942 года, 12:45.

Севастополь, Южная бухта, КП ЧФ

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

Присутствуют: командир ЛК «Парижская Коммуна» капитан 1-го ранга Кравченко Федор Иванович, командир КР «Молотов» капитан 1-го ранга Зиновьев Юрий Константинович, командир КР «Красный Крым» капитан 2-го ранга Зубков Александр Илларионович, командир лидера «Ташкент» капитан 2-го ранга Ерошенко Василий Николаевич, командир лидера «Харьков» капитан 2-го ранга Мельников Пантелеймон Александрович, командир РК «Москва» капитан 1-го ранга Остапенко Василий Васильевич, командир ЭМ «Адмирал Ушаков» капитан 1-го ранга Иванов Михаил Владимирович, командир БПК «Североморск» капитан 1-го Перов Алексей Викторович, командир СКР «Ярослав Мудрый» капитан 2-го ранга Юлин Виктор Петрович, командир СКР «Сметливый» капитан 2-го ранга Гостев Алексей Викторович.

Оперативное совещание я собрал на командном пункте Черноморского флота. Делать это на корабле, который носит мое имя, я считал неприемлемым по двум причинам. Во-первых, это грубое нарушение высшего уровня секретности. Любой человек, попавший на борт кораблей из будущего, сразу поймет, что тут что-то не так. И во-вторых, это элементарно неудобно, товарищи могут подумать, что я зазнался.

Я уже просил товарища Сталина переименовать авианесущий крейсер, дав ему другое, более подходящее имя, но получил вежливый отказ:

– Товарищ Кузнецов, в будущем вам было оказано высокое доверие, вашим именем назван лучший корабль флота. Мы можем переименовать его, только если вы сильно проштрафитесь… Подумайте над этим.

Ну, кто сказал, что у товарища Сталина нет чувства юмора, а? Нет, он будет ждать, пока я проштрафлюсь. Не дождетесь, товарищ Сталин!

Тем более что уже были вопросы от товарищей черноморцев – а кто такой адмирал Кузнецов, и кем он мне доводится. Приходилось отшучиваться, что никем, даже не однофамильцем.

Вот и пришлось собирать совещание на командном пункте флота в Южной бухте. Тем более что сам ТАКР «Адмирал Кузнецов» останется на якорной стоянке. Подлетное время его истребителей к Констанце, если что, составит всего пятнадцать минут. А с аэродрома Саки – так и того меньше. Тем более что туда перевели вторую пару легких – по их понятиям – истребителей МиГ-29.

Пара этих «легких» истребителей играючи смахнула с неба три девятки Хе-111, и все окрестное люфтваффе слышало по радио вопли избиваемых.

А вчера случился курьез – я про себя улыбнулся, – тот самый майор Скоробогатов с ведомыми взлетел на перехват двух троек Ю-88 и одной тройки Хе-111, каким-то чудом уцелевших в мясорубке предыдущих дней, которые германское командование послало на бомбежку наших позиций на Перекопе.

Увидев наши атакующее МиГи, немцы заорали в эфире: «Ахтунг – Хищники!», и стали покидать на парашютах абсолютно целые и исправные самолеты. У них теперь, оказывается, такой приказ – в бой не вступать, а спасаться, по возможности. Жаль, что это случилось не над нашей территорией.

Командиры собрались. Тех, что с погонами, и тех, что с нашивками на рукавах, ровно поровну. Поглядывают друг на друга с настороженностью и недоверием. Не вина последних, что в небе господствовала немецкая авиация, а ими командовал человек, который явно не соответствовал своей должности. Вот, к примеру, даже два новейших британских линкора месяц назад не смогли устоять перед массированной атакой японских торпедоносцев и топмачтовиков. И первые тоже не виноваты, что неким неведомым нам силам пришлось бросить их в этот прорыв, чтобы заткнуть зияющую дыру, которая образовалась не по их вине. Что ж, начнем!

– Итак, товарищи, командованием, – я кивнул в сторону портрета товарища Сталина, намекая, кем лично был отдан этот приказ, – перед нами поставлена задача – уничтожить торговый порт и военно-морскую базу Констанцы.

Силы, в данный момент способной помешать нам в этом деле, не существует. Противодействовать нам могут только два устаревших румынских эсминца и несколько торпедных катеров. Германские береговые батареи, обороняющие порт, имеют калибры 105 мм – 127 мм.

Первая фаза операции начнется еще до рассвета с их подавления, – я посмотрел в сторону выходцев из 2012 года. – Товарищ Сталин разрешил нам истратить для этой цели до тысячи осколочно-фугасных снарядов калибра 130 мм из вашего боекомплекта. Больше ни один корабль не должен стрелять по тем целям, которые выделены для «Москвы» и «Адмирала Ушакова», это собьет с толку автоматику корректировки огня. Ведь так, Василий Васильевич? – обратился я к командиру «Москвы» капитану 1-го ранга Остапенко.

– Так точно, товарищ адмирал, – ответил он мне, – чужой разрыв – это все равно что под руку толкнуть. И получится: «хотели, как лучше, а получилось, как всегда».

– Слышали?! – я обвел собравшихся взглядом. – С наступлением рассвета, на внутренний рейд входят «Парижская Коммуна» и «Молотов» и устраивают румынам в порту хорошенький кордебалет. Но сперва, во избежание международных инцидентов, попросим удалиться восвояси суда нейтральных государств. Для непонятливых перевожу – болгарские и турецкие. Товарищ Сталин очень просил, чтобы нейтралы не пострадали в этой экзекуции, но в то же время смогли сполна насладиться огненным цирком.

После разгрома Констанцы мы, медленно и торжественно, совершаем круг почета вдоль границ территориальных вод Болгарии и Турции. Это крайне необходимо товарищу Громыко, который в ближайшее время направится в эти страны с визитом особой важности.

Командиры из будущего заулыбались.

– Андрей Андреевич, мистер Нет, – пробормотал товарищ Остапенко. – Мне уже почти жалко президента Иненю, чего бы там от него ни хотел товарищ Сталин.

– Нечего его жалеть, товарищ капитан 1-го ранга, – проворчал я. – Он нас не жалеет, а мы его с чего? Идем тремя колоннами. В центре «Москва», «Парижская Коммуна», «Молотов», «Красный Крым». В правой – «Адмирал Ушаков», «Ташкент», «Ярослав Мудрый». В левой – «Североморск», «Харьков», «Сметливый». Флагман – крейсер «Москва».

Итак, сверим часы, сейчас, – я бросил взгляд на запястье левой руки, – 13:07. Выход из базы в 21:00, формирование походного ордера в 21:45.

10 января 1942 года, 15:40.

Авиабаза авиагруппы особого назначении РГК Саки

Старший лейтенант Покрышкин Александр Иванович

– Саш, товарищ старший лейтенант, есть новости, – капитан Гуссейн Магомедов отвлек меня от изучения новой машины. Как временную ступень между МиГ-3 и МиГ-29 полковник Хмелев дал мне «летающую парту» с авианосца Су-25УТГ. – Сегодня ты пойдешь со мной на спарке в одиночный вылет на Констанцу. Ты уж извини, что из истребителя делаем то ли бомбардировщик, то ли штурмовик.

Я оторвался от книжки с описанием машины.

– Товарищ капитан, так ведь я тоже все понимаю: господство в воздухе для истребителя – это такая штука. К ней он стремится, но как только достигает – так сразу остается без работы. Ты мне лучше скажи, что бомбить-то будем?

– О, джигит! То речь не мальчика, а мужа! – воскликнул Гуссейн. – Слушай, бомбить будем батарею береговой обороны «Тирпиц» возле Констанцы, которая серьезно беспокоит флотских товарищей. Такого ты еще не видел. Решено применить против нее управляемые бомбы КАБ-500 ОД. Там три орудия и радарно-дальномерный пост, и мы их одним залпом…

Работа будет ночью, так что давай сейчас слетаем на твоей птичке, посмотрю, чему ты успел научиться. Потом ранний ужин, и спать до часу ночи.

– Куда пойдем? – спросил я, когда мы, уже в полетных комбинезонах, подошли к стоянке.

– Давай до Херсона, потом на Мелитополь и домой… – Гуссейн показал мне на мою машину: – Ну, разве не красавица?

Сначала я не понял, о чем он. Больше меня занимало то, что основная часть полета будет проходить над территорией противника. Потом присмотрелся к машине и остолбенел. Это больше не была голая «летающая парта»: под крыльями были задействованы шесть точек подвески из восьми. Два пятисоткилограммовых подвесных топливных бака и четыре двухствольных пушечных контейнера калибром 23 мм. Я прикрыл глаза, пытаясь сообразить, какую же огневую мощь имеет теперь этот самолетик. При беглом подсчете, с учетом скорострельности, получилось, что он один имеет секундный залп целого истребительного авиаполка.

Взлетели нормально. Машина чуть потяжелела, конечно, но тяга на двух движках все равно сумасшедшая. Развернулись над Евпаторией и легли на курс к Херсону. Скорость на маршруте – 750 км/ч, высота – полтора километра. Облачность переменная, средней паршивости. Но при желании можно спрятаться в облака и подглядывать оттуда через радар. На полпути к Херсону над Черным морем…

В наушниках предупреждающе запищало, а на радарном экране переднего обзора появились зеленые точки. Километрах в ста двадцати от нас на одной с нами высоте на встречном курсе обнаружена группа самолетов. Две тройки – шесть машин.

– Товарищ капитан, немцы. Атакуем?! – взмолился я.

Капитан Магомедов покрутил головой, потом вдруг сказал:

– Сами в руки идут! Так, товарищ старший лейтенант, набери еще метров пятьсот и возьми чуть левее. Сейчас будем учить их уму-разуму. – И добавил: – Ну, немчики, не обижайтесь – вас сюда никто не звал. Товарищ старший лейтенант, забывай об упреждении и целься внимательно, не спеши. Так, еще немного…

В кольцах прицела росли странные, никогда не виданные мною четырехмоторные силуэты.

– Ох! Сань! Мать их за ногу! Это же «Кондоры»!

– Что за «Кондоры»? – не понял я.

– Германские дальние бомбардировщики, – откликнулся Гуссейн. – Ты не отвлекайся, не отвлекайся, эти господа как раз по нашу душу… Огонь! Огонь же, огонь!

Я вдавил гашетку на пару секунд, и Су-25 затрясся от отдачи аж восьми пушек. Густой веер трасс разлетелся перед носом моего самолета, на мгновение закрывая обзор. Действительно, зря я так тянул. Тот бомбардировщик, в который я целился, буквально смело с неба. Он взорвался, рассыпался, разлетелся на куски. Факелом вспыхнул и тот немец, который проецировался следующим.

– Так, набирай, высоту, разворачивайся, будем бить вторую тройку справа-сверху-сзади, – похоже, капитана охватил азарт. – Только, Саш, во имя Аллаха, больше так не тяни. У тебя в тот раз конус рассеивания просто не успел раскрыться.

– Конус-шмонус, – процедил я сквозь зубы, заходя во вторую атаку, – понял я, сейчас попробуем чуть-чуть по-другому, – на этот раз я заставил себя открыть огонь с вдвое большей дистанции, чем привык. Ну и ну! Всего две секунды я вел огонь, а строй вражеских самолетов буквально осыпало сотнями трасс. Мощь снаряда этой пушки была такова, что одно-два попадания валили тяжелый бомбардировщик с неба. Я потряс головой, приходя в себя, и оглянулся. Скольких же я достал? На месте шестерки остался только один вражеский самолет. И тот, заложив вираж, развернулся на обратный курс, вывалив в море свои бомбы. Я впервые за всю войну наблюдал «Дранг нах куда глаза глядят» в исполнении немецких асов.

Гуссейн хихикнул и переключил канал на радио. В уши ворвались немецкие панические: «Alarm, Alarm, Alarm – Super Raubvogel im flug!»

– Ты теперь пернатый суперхищник, великий и могучий, – сдерживая смешки, сказал мне капитан. – Они бы и с парашютами попрыгали, как те придурки вчера, только вот море внизу, мягко выражаясь, не для купания. Январь не август.

Я представил себе, как выглядела моя машина со стороны в момент открытия огня, и содрогнулся. Извержение вулкана и то, наверное, выглядит не так страшно.

Заложив вираж, я начал выходить в хвост удирающему фрицу. Заметив начало моей атаки, он начал шарахаться из стороны в сторону, пытаясь сбить мой прицел. Только вот тяжелый четырехмоторный бомбардировщик – это не легкий истребитель, поэтому вместо энергичных маневров у него получалось лишь какое-то вялое переваливание с крыла на крыло.

В третьей атаке я бил уже наверняка. Короткая очередь, и пушки замолчали. В две предыдущие атаки я умудрился расстрелять почти весь боекомплект. Но и того коротенького остатка снарядов хватило моей жертве с гарантией. Сначала во все стороны полетели обломки, потом фюзеляж переломился сразу за крылом, и дальше то, что осталось от самолета, падало, разваливаясь по дороге на мелкие куски.

– Саня, домой! – совершенно спокойно сказал мне капитан Магомедов. – А тебя я поздравляю с реактивным боевым крещением. Теперь-то ты понял, что значит бой хотя бы на таких скоростях?

Я кивнул скорее самому себе.

– Понял, товарищ капитан, – и мысленно поблагодарил этого неукротимого горячего бойца, который наверняка сам хотел пострелять по немцам, но не попытался перевести управление на себя или самостоятельно открыть огонь. Наверное, если бы нам угрожала настоящая опасность, он бы так и сделал. Но и без этого он дал мне возможность осваивать эту машину самостоятельно. Спасибо тебе за это, товарищ капитан!

11 января 1942 года, 02:45.

Авиабаза авиагруппы особого назначении РГК. Саки

Старший лейтенант Покрышкин Александр Иванович

Наш КУБ к полету готов. Заправлен, пушка заряжена, бомбы подвешены. Лететь тут до Констанцы минут пятнадцать. Остальные наши товарищи будут обрабатывать румынский аэродром к северу от Констанцы. Я иногда с грустью вспоминаю о своих ведомых, которые вчера улетели в полк. Ну, не подошли они для реактивной авиации, не хватает им для этого скорости реакции.

В общем, ребята улетели домой как раз после моего возвращения из «учебного» полета. Специально ждали, чтоб попрощаться. Поручкались, обнялись на прощанье. Наказал привет ребятам передать, а больше других Вальке Фигичеву. Да и командиру нашему майору Иванову благодарность за сватовство. Что бы там дальше ни было, но скучно не будет.

Улетели. Помахал я им рукой и пошел в столовую, на обед.

Майор Скоробогатов сидит напротив меня, стремительно уничтожая гречку с мясом. А у нас с Гуссейном ночью боевое задание, а спать не хочется ничуть. Но приказ есть приказ, и товарищ капитан послал меня к местному врачу. Тот дал мне таблетку и предупредил:

– Водкой не запивать. А то знаю я вас!

– Что, могу не проснуться? – спросил я его.

– Проснуться-то проснешься, но неизвестно когда, может в следующем столетии, – ответил тот и улыбнулся: – Шутка!

Шутники хреновы. Пришел я в казарму, таблетку водичкой из титана запил, лег и не заметил, как провалился в сон. Что мне точно снилось, не помню, какой-то кошмар, типа что летаю я абсолютно голый безо всякого самолета и стреляю по «мессерам» из пулеметов, которые у меня вместо рук. Сбиваю их, сбиваю, а они все не кончаются. Жуть!

И вот меня будят – пора! Время полтретьего. Наскоро умылся, зубы почистил, во рту после той таблетки как кошки ночевали, и побежал надевать летный костюм.

И вот я в кабине МиГ-29КУБ. Успокаивающе светятся шкалы приборов. Задание подтверждено, и Гуссейн поднимает машину в воздух. К цели пойдем на высоте, над облаками. КАБы – управляемые авиабомбы, можно применять с высот до пяти километров. Мы пойдем к цели на трех с половиной. Оказывается, эта бомба после сброса с самолета еще около девяти километров способна пролететь сама, используя для наведения внешнее управление и встроенную телекамеру. До Констанцы нашей машине минут двенадцать лета. Я в данном случае только пассажир, или, если угодно, запасной игрок.

Выходим на рубеж атаки, загорается экран системы наведения бомб. Цель в зоне видимости. Гуссейн передает мне управление и просит держать машину прямо. Рубеж сброса приближается с каждой секундой. Все, время! Машина четыре раза вздрагивает, освобождаясь от бомб, которые продолжают лететь во тьме в сторону цели. Товарищ капитан принимает управление и закладывает правый разворот. Тикают секунды, отметки бомб на экране сближаются с целями. Ослепительная вспышка рассекает ночь, за ней еще одна, и еще, и еще… Ложимся на обратный курс в Саки.

Гуссейн выходит на связь по СПУ:

– «Москва» сообщила: цели уничтожены, этого «Тирпица» больше нет. Вот и все. Давай, Сань, бери управление и по приборам домой, на Саки.

11 января 1942 года, 03:55. Черное море, 35 миль на траверзе Констанцы. ГКП РК «Москва»

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

За остеклением рубки густая непроглядная ночь. Объединенная эскадра идет вперед, не обращая внимания на шквалистый ветер и пятибалльную волну, Черное море опять решило побуянить. Обычно я не решился бы на такую авантюру, как ночной поход в плохую погоду к вражескому берегу. Но на «Москве» одних радаров больше десяти штук. Под водой стоит мощнейший гидроакустический комплекс, от которого не укроется ни одна подлодка. Он также помогает команде обнаруживать мины заграждения и подводные банки и скалы. Любой командир БЧ-1 с корабля из нашего времени на месте капитана 2-го ранга Афанасьева давно бы превратился в нервное задерганное существо. А тут работает инерциальная система навигации, радары видят все, что делается над водой, а ГАК все, что под водой. Так воевать можно.

– Товарищ адмирал, – повернулся ко мне вахтенный командир, – докладывает «Витязь», цель номер один уничтожена, корректируемые объемно-детонирующие бомбы поразили как сами орудия, так и радарно-дальномерный пост. Есть подтверждение от наших систем РЭБ: радар цели прекратил свою работу.

Я посмотрел на стоящих рядом контр-адмирала Ларионова и капитана 1-го ранга Остапенко.

– Ну, что же, товарищи, к операции «Бора» приступить! Передать на все корабли: увеличить ход до двадцати пяти узлов и действовать по плану. Виктор Сергеевич, – обратился я к адмиралу Ларионову, – что там у нас с минными полями?

Адмирал указал на прикрепленную магнитиками к стене рубки карту, на которую были нанесены все данные, полученные в результате разведки района:

– Подводная лодка «Алроса» находилась на позиции в виду Констанцы в течение пяти дней. В результате гидроакустического сканирования моря удалось получить более-менее достоверную карту минных полей. Правда, после шторма часть мин может быть сорвана с якоря и свободно болтаться на поверхности. Но операторам скорострельных установок АК-630 отдан приказ расстреливать все плавающие предметы соответствующих размеров.

– Хорошо, – я потер глаза, снимая усталость, – когда будем на рубеже открытия огня?

Капитан 2-го ранга Афанасьев сверился со своими расчетами.

– Если сохранится заданная скорость движения, примерно через час пятнадцать, товарищ адмирал. Плюс-минус две минуты. До рассвета как раз успеем потопить румынские эсминцы и подавить береговую оборону.

– Вы уверены, что эти эсминцы там? – повернулся я к нему.

– Так точно, товарищ адмирал, – ответил мне капитан 2-го ранга Афанасьев, – «Витязь» подтверждает, что эсминцы находятся на внешнем рейде.

– Ну, значит, сегодня мы оставим Антонеску без флота, – рассмеялся контр-адмирал Ларионов. Потом подумал и добавил: – Передайте на «Сметливый» и «Мудрый», чтобы не возились с ними. Пусть засадят по одному «Урану» в каждый эсминец. Этого добра на «Колхиде» еще достаточно. Заодно и проверим их действие по реальной цели.

11 января 1942 года, 04:07. Черное море, 34 мили на траверзе Констанцы. ГКП РК «Москва»

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

– Товарищ адмирал, – доложил вахтенный, – «Юпитер» начинает операцию «Аллегро». Просит поднять в воздух вертолет для ретрансляции, к пуску в первом эшелоне готово двенадцать ракет. Первая ракета с беспилотником, остальные боевые. Второй удар уже по зрячему.

Я помнил, что операция «Аллегро» – это удар дальнобойными эрэсами по нефтяным промыслам в Плоешти. Честно говоря, я очень слабо представлял возможности этого оружия. Тогда слабо представлял. Ну что смогут сделать двенадцать, или даже двадцать четыре эрэса с кучей мелких нефтяных вышек, которыми буквально усеяны все холмы под Плоешти! Но действительность превзошла все мои ожидания.

Выслушав вахтенного, я только кивнул, ну а командир «Москвы» капитан 1-го ранга Остапенко добавил:

– Конечно, поднимайте немедленно. Подайте картинки с позиции и с беспилотника сюда к нам.

11 января 1942 года, 04:15. Где-то западнее Евпатории. Позиции ракетной батареи комплекса «Искандер-М»

В командно-штабной машине три офицера склонились над дисплеем компьютера. Все шесть машин батареи были готовы к пуску. Осталось только отдать команду. Координаты целей получены и введены в систему наведения. Командир батареи, полковник Шалимов, отдал команду.

Пошел обратный отсчет. Потом раздался оглушительный грохот, и первая ракета поднялась в небо на столбе огня. За ней еще, еще и еще, пока в небо не ушел весь залп батареи, все двенадцать ракет.

До Евпатории грохот не долетал, зато зарево, да и сами стартующие ракеты видели многие. По дороге к цели, примерно на минуту, ракеты оказались в околоземном космическом пространстве. Потом неумолимая гравитация потянула их вниз, к окрестностям той точки на поверхности Земли, которую люди называют Плоешти. А к разряженным установкам подъехали ТЗМ. Предстояла новая работа.

11 января 1942 года, 04:15. Черное море, 33 мили на траверзе Констанцы. ГКП РК «Москва»

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

Абсолютно черный экран озарился каким-то неземным светом. Оставляя за собой дымный след, тяжелая ракета поднималась в небо на огромном шаре огня. Вот она нырнула в облака, и их высветило изнутри постепенно гаснущим багровым светом. Не успел он погаснуть, как на старт пошла следующая ракета. Все повторилось сначала.

– Лишь только восемь минут летит ракета в ночи, – процитировал-пропел капитан 1-го ранга Остапенко. – Все, приплыли румыны, теперь кричи не кричи…

– Что это, Василий Васильевич? – не понял я.

– Слова из одной песни, – пояснил контр-адмирал Ларионов, – довольно широко известной во времена нашей молодости. Румынам действительно осталось только кричать, ибо, как говорил Чингисхан, пущенную стрелу не остановишь. Хотя восемь минут – это для ракет средней дальности. А тут у нас малая дальность, ей и трех минут хватит…

И, действительно, через некоторое время ожили еще несколько экранов. Небольшой радиоуправляемый самолетик, который доставила к Плоешти первая ракета, освободился от связывающей его оболочки, раскрыл крылья и кругами начал набирать высоту.

Секунд двадцать ничего не происходило, потом по группе нефтяных вышек, стоящих на холме, прокатилась волна мелких разрывов. Мгновение спустя в небо взметнулось ревущее пламя. Секунд через тридцать это повторилось на другой возвышенности. Вниз по склонам потекли ручейки огня, поджигая вышки, которые не были задеты ракетными ударами. Через пять минут самолетик нарезал круги уже над самым настоящим морем огня.

Стало светло, как днем, камера ночного видения отключилась от перегрузки. Некоторое время спустя в небо взметнулись огромные огненные столбы – это в пригороде Плоешти ракеты поразили нефтехранилища и перегонные колонны нефтяного завода. Пламя разливалось по железнодорожной станции, охватывая цистерны с бензином и сырой нефтью. Зарево пожарища должно быть видно за сотню километров.

Не знаю, показалось мне или нет, но через стекла рубки справа по курсу у горизонта высветилась грязно-розовая полоса. Неслабо же там полыхает! Ничего, примерно через час мы подойдем к Констанце, и там тоже будет праздник.

11 января 1942 года, 05:42. Внутренний рейд Констанцы. Танкер «Шипка» (Болгария)

Старший помощник Николай Кайгородов

Сквозь сон мне послышалось глухое бухание орудий. Перевернувшись на другой бок, я постарался уснуть, но мне не дали этого сделать.

– Господин старший помощник, господин старший помощник, проснитесь! – матрос Мирко тряс меня за плечо. – Там ваши пришли, русские…

– Какие, к черту, русские?! – не понял я спросонья. Выстрелы орудий усилились и стали отчетливее.

– Господин старший помощник, русский флот бомбардирует Констанцу, – чуть не плакал Мирко, – господин капитан зовет вас в радиорубку, там на международной волне что-то передают, похоже по-английски, по-турецки и по-русски…

И тут я окончательно проснулся. Зарево, пробивающееся через иллюминаторы, не оставляло сомнений – горел нефтеперегонный завод.

Наскоро одевшись, я выскочил на палубу. От открывшегося мне зрелища защемило сердце. По берегу бил линкор типа «Севастополь». Были отчетливо видны яркие вспышки полных бортовых залпов. В районе железнодорожного вокзала вздымались исполинские разрывы. Похоже, красные все же научились делать приличные фугасные снаряды для двенадцатидюймовок, не то что в наше время с восемью фунтами пироксилина – считай что болванки.

Снаряды рвались и там, где у румын были береговые батареи, только туда явно били калибры поменьше. Бросив взгляд на северо-запад, я присвистнул от удивления. Там, подсвечивая снизу облака, полыхало яркое зарево, охватывающее два-три румба по горизонту. Похоже, судный день был не только у Констанцы. Это горели нефтяные поля Плоешти с Бухарестом в придачу. Значит, отметился не только большевистский флот, но и авиация. Румыны, наверное, уже не рады, что ввязались в эту войну.

В рубке трясущийся от нервного тика капитан Благоев передал мне наушники. Пропустив конец турецкого текста, я дождался передачи на русском языке:

– Всем судам нейтральных стран. Говорит народный комиссар военно-морского флота СССР. Просьба покинуть гавань Констанцы и выйти на внешний рейд. После краткого досмотра на предмет наличия военной контрабанды и подданных государств, находящихся в состоянии войны с СССР, вам будет обеспечено безопасное возвращение в порт приписки. После восьми часов ноля минут по московскому времени порт Констанца и оставшиеся в нем суда будут полностью уничтожены. Повторяю, всем судам нейтральных стран выйти на внешний рейд и лечь в дрейф для приема досмотровой партии… – Дальше радио заговорило по-английски: – To all neutral ships… – и я снял наушники с головы.

Я повернулся к Благоеву.

– Господин капитан, официально заявляю, что нам предложено покинуть гавань и лечь в дрейф на внешнем рейде для проведения досмотра. Отказ от этих действий равносилен уничтожению. И кроме того, никакой нефти мы тут не дождемся, а дождемся только того, что нас поджарят, как кебаб. Так что запускаем машину, поднимаем якорь и резво уносим отсюда ноги. Вот смотрите, турки уже все поняли, – я показал на стоящий по соседству танкер под турецким флагом. Там зажгли полное освещение, показывая себя и свой государственный флаг. Кроме того, суета матросов на палубе не оставляла никаких сомнений – танкер готовится к экстренному выходу в море.

С берега по туркам открыла огонь артиллерийская батарея, скорее всего одна из немецких 75-миллиметровых, которые недавно стали прибывать на побережье из Франции и Германии для усиления противодесантной обороны после катастрофы 11-й армии под Севастополем. Похоже, Гитлер снял свой шикарный китель, чтобы прикрыть голый зад. Но получилось у него плохо.

В ответ на беспорядочные немецкие выстрелы с берега в море засверкали яркие вспышки. Создалось впечатление, что короткими очередями били несколько пулеметов, причем не менее чем пятидюймового калибра.

На позиции немецких артиллеристов, проявивших столь ненужную и неумную храбрость, обрушилась лавина снарядов. После того огненного катка на позициях наверняка не осталось ничего живого. Было видно, как на турецком танкере матросы подпрыгивают, словно обезьяны, и грозят кулаками в сторону берега. Хотя больше никто по ним и не стрелял. Если там еще и оставалась неподавленная полевая артиллерия, то румынские и немецкие командиры поняли столь тонкий намек и больше никак себя не проявляли.

– Господин капитан, шевелитесь быстрее, у нас остался только час… – напомнил я застывшему в ступоре капитану. В конце концов, именно он нес ответственность за корабль и команду. После моего толчка господин Благоев наконец начал командовать, и на нашем танкере поднялась суета.

Но как старший помощник я должен с гордостью сказать, что хоть готовиться к выходу мы начали минут на пятнадцать позже турок, на внешний рейд мы вышли первыми. Сказалась лучшая выучка нашей команды, в чем вижу и свою неоспоримую заслугу, и легкий в запуске дизельный двигатель, работающий на сырой нефти.

Мы вышли на внешний рейд и легли в дрейф. Занимающийся на востоке рассвет высвечивал грозные силуэты боевых кораблей. Похоже, здесь был весь Черноморский флот красных.

Я поднял к глазам бинокль. Русские корабли были, что называется, каждой твари по паре. Эсминцы типа «Фидониси», хорошо знакомые мне по прошлой жизни офицера российского императорского флота, линкор «Севастополь», тоже как привет из прошлого, теперь именуемый «Парижская Коммуна». Один новый крейсер предвоенной постройки, то ли «Молотов», то ли «Ворошилов». Два новых полукрейсера-лидера разных проектов, один итальянского, другой оригинально-большевистский.

А среди них корабли, которые не лезут ни в какие рамки. Абсолютно не похожие ни на что. Во всяком случае, их силуэты я не видел ни в одном справочнике. Господи, что это за наклонные трубы у того большого крейсера! И зачем им столько антенн на мачтах? И у того корабля, который идет прямо к нам, тоже какие-то ящики, установленные между надстройкой и носовой башней. Выглядит все это так, будто это и есть их главный калибр. И если глаза меня не обманывают…

В изумлении опускаю бинокль. То, что я увидел, оказалось боевым Андреевским стягом. У меня аж резануло по сердцу: как град Китеж, восставший из морских вод, к нам шел корабль под флагом Российского императорского флота, не существовавшего уже почти четверть века. Господи, откуда это?!

Я еще раз поднял бинокль и пробежался взглядом по кораблям. Все «незнакомцы» были под Андреевским флагом. А на самом крупном из них, вот сюрреализм, развевался брейд-вымпел красного наркомвоенмора Кузнецова. Вот тут-то я чуть на палубу не сел. Это как понимать прикажете?!

А крейсер, что пошел нас досматривать, уже совсем рядом. Из порта, кроме нас, считайте, никто и не вышел… Ан-нет, тянется еще один… С белой тряпкой вместо флага. Это итальянцы на «Августе» решили сдаться большевикам – не захотели, значит, гореть в порту. А «Августа» ведь под погрузкой была, не пустая.

Перевожу взгляд на русский корабль и читаю безо всякого бинокля его имя: «Адмирал Ушаков». Добротное имперское название, а не какой-нибудь там жидо-большевистский «комиссар Блюмкин». Я Россию люблю, и воевать с ней, хоть с красной, хоть с белой, ни за что не стану. И в Гражданской войне я не участвовал. Еще в восемнадцатом перебрался сначала в Румынию, а потом в Болгарию. Но ведь обидно же… Была великая страна, раз – и нет ее. Или все же есть?

С «Ушакова» спустили катер, который идет к нам. Вот сейчас мы и выясним, кто там, наши или все же «товарищи». А русско-большевистская эскадра, как и обещали, начала крушить порт, только куски бетона и камня полетели от причалов и портовых складов. С новой силой взметнулось пламя над нефтяным портом. Странно, что нет в небе ни румынской, ни немецкой авиации. Но это им, наверное, теперь все равно, ведь и такого порта, как Констанца, тоже больше нет.

С катера к нам на борт поднялась весьма странная компания. Первым по трапу взбежал молодой лейтенант не с нашивками на рукавах или кубарями в петлицах, а с самыми настоящими погонами на плечах.

Правда, погоны были стилизованные – матерчатый хлястик на пятнистой куртке с двумя маленькими звездочками. Но это были погоны! Вводили в ступор морская тельняшка в распахнутом вороте кителя и красная звездочка на щегольском черном берете. Даже специально не придумаешь такую смесь морского и сухопутного, белого и красного.

Вслед за офицером на борт поднялись трое нижних чинов весьма мрачного вида, вооруженные компактными автоматическими карабинами с большими кривыми магазинами. А вслед за ними на палубу полезли пограничники НКВД в зеленых фуражках с красными звездочками, ватниках и с автоматами ППШ. Тоже четверо: лейтенант и три бойца. Хоть совесть в отношении советской власти у меня и чиста, но сердечко екнуло. А ну как расстреляют сейчас без суда и следствия раба божьего Николая Кайгородова, лейтенанта растерзанного революцией Российского императорского флота, подданного несуществующей Российской империи. Ведь я ни болгарского, ни сербского, ни какого иного подданства так и не взял. Вместо документов у меня «паспорт иностранца».

Козырнув, лейтенант НКВД обратился к капитану Дмитру Благоеву:

– Лейтенант пограничной службы Николаев. Господин капитан, попрошу предъявить судовую роль, документы на груз и на судно, – по тому, как он уверенно держался, было видно, что такие процедуры ему привычны. Я сам не ходил ни в Одессу, ни в Новороссийск, ни в Батум, но торговля у СССР через черноморские порты шла оживленная.

– Товарищ лейтенант, – с легкой ехидцей заметил земноводный офицер, – вы забыли спросить о наличии подданных враждебных держав, лиц без гражданства и участников незаконных вооруженных формирований. Мы же с вами договаривались. Тут война идет, а это непорядок. – Лицо офицера озарила мечтательная улыбка. – Вдруг в гальюне по шею в дерьме сидит какая-нибудь важная птица Третьего рейха?

К моему удивлению, всесильный энкавэдэшник не затопал ногами, не закричал на наглеца, а наоборот, покраснел и смутился:

– Рановато им еще по шею в дерьме сидеть, вы тут, товарищ лейтенант, еще меньше недели орудуете… Вот через полгодика-годик замучаемся их перед судом от дерьма отмывать.

– Отмывать их от дерьма будем не мы, а адвокаты, – назидательно заметил офицер, – а наша с вами задача, товарищ лейтенант, будет заключаться в том, чтобы их поймать.

Я абсолютно ничего не понял в этом диалоге, как будто и не на русском языке говорили эти двое. Зато для себя кое-что понял наш капитан, господин Благоев. В мозгах у него все перемешалось.

– Господа-товарищи, – проговорил он дрожащим голосом, – вот этот человек, – он указал на меня, – мой старший помощник, он есть подданный бывшей Российской империи, который не взял никакое другое подданство. Он есть ваш государственный преступник – хватайте его. Больше никаких других чужих подданных на борт мой судно нет.

Вот ведь паскуда, а казался таким приличным человеком! Зато матросы, среди которых, не побоюсь сказать, я был любим и уважаем, застыли как громом пораженные. Зачем ему это было надо, непонятно. Ведь из-за отсутствия подданства я даже не мог занять его место.

– Не надо никого хватать! – с некоторой ленцой сказал офицер в погонах дернувшимся было бойцам НКВД. – Один момент, товарищи. Если сей господин не брал иностранного подданства, то он наш человек. Что мы сейчас и проверим.

– Николай Никифорыч, – обратился офицер к командиру НКВД, – ты погляди, чтобы капитан ничего с собой не сделал. В море там не сиганул, или лобик о палубу не разбил случайно. А то ведь напорется фейсом о чей-то кулак, и будет бо-бо.

Потом офицер чуть вразвалочку двинулся в мою сторону. Я раскрыл ладони, показывая, что в них ничего нет.

– Отлично! – кивнул тот. – Предъявите документы, господин…

– Кайгородов, – сказал я, вытаскивая из-за отворота кителя свой паспорт иностранца, – Николай Кайгородов.

– О, как интересно, – сказал офицер, с легким кивком принимая у меня документ. – Я тоже Николай, и он Николай, – кивнул он на энкавэдэшника. – Тут кругом одни Николаи. – Потом он сурово посмотрел мне в глаза: – Офицер? Пехота, кавалерия, артиллерия, флот?

– Бывший офицер, – вздохнул я, – флотский, разумеется.

Лейтенант чуть исподлобья посмотрел на меня.

– Бывших офицеров не бывает, господин Кайгородов, – сказал он с усмешкой. – Так говорил мой батя, которого я очень уважаю, поскольку он потом и кровью дослужился до бог знает каких высоких чинов. Бывают офицеры на действительной службе, в запасе, мертвые… Бывших не бывает, – он бегло просмотрел бумаги. – На Родину вернуться не думали?

– На расстрел? – я гордо задрал голову. Теперь признаюсь – жест был глуповат.

– Нужны вы кому, чтоб вас расстреливать, – загадочно сказал лейтенант. – После двадцать пятого года, надеюсь, в борьбе против советской власти не участвовали?

– Я, господин лейтенант, собственно, в борьбе против советской власти никак не участвовал. Выехал за пределы Российской империи в марте восемнадцатого и о сем ничуть не жалею. Стрелять в таких же русских, как я – нет, увольте. Вот в германцев или турок – это совсем другое дело…

– Слышь, Коля, – повернулся офицер к чекисту, который в это время проверял документы у других членов команды, – человек белый и пушистый, а все туда же – на расстрел. Запугал Геббельс вами людей, ой запугал.

– Я этого Геббельса, крысеныша, когда поймаю, тоже до смерти запугаю, – отозвался тот.

– Не выйдет, – вздохнул офицер, – он уже сам так запуган, что живым в руки не дастся. Своим шестерым малолетним детям цианистый калий введет, жену из автомата порешит, а сам застрелится. Вот тебе и крысеныш. Ну, ладно, – он взял меня под локоток и отвел в сторону. – Вы мне, Николай Александрович, вот что скажите, что мне дальше с вами делать? Ведь этот ваш капитан как пить дать доложит в гестапо о нашем с вами разговоре. И все, пропал господин Кайгородов бесследно.

– В Болгарии нет гестапо, – возразил я.

– Есть, есть, – с легкой иронией ответил мне лейтенант, – только действуют они негласно. Если уж в нейтральной Швейцарии настоящее осиное гнездо, то в Болгарии сам бог велел быть им понаглее. Коля, – окликнул он своего партнера из НКВД, – подойди сюда на секунду, – и после того как красный пограничник подошел к нам, вполголоса сказал ему: – Слушай, ты до их капитана докопаться сможешь? Наверное, не забыл еще, как это делается?

– Что, завербовал? – ухмыльнулся тот. – Поздравляю. И кстати, а зачем до него докапываться? Есть у меня подозрение, что он ведет шпионаж против СССР в военное время. Вот и задержим его по этому подозрению. Подозрения – это такое дело, что разбираться с ним можно до ишачьей пасхи.

– Отлично! – кивнул лейтенант. – Я так и знал, что ты настоящий друг. Не думай, – сказал он мне, – это не вербовка в обычном смысле слова, просто нам нужен человек, который в определенных кругах наших соотечественников за рубежом смог бы без прикрас и недомолвок рассказать все, что он тут видел и слышал. И слушайте советское радио. Как только объявят о единстве нашей истории, разрешении носить дореволюционные награды и восстановлении гражданства СССР для тех подданных Российской империи, которые, подобно вам, не принимали иностранного гражданства либо подданства… Тогда мы вас ждем в наших рядах. Вот эти бумаги, – из-за отворота кителя лейтенант достал толстый пакет, – я попрошу вас передать в румынское консульство в Варне. Здесь списки солдат и офицеров, что попали в плен. Сбор тел убитых пока продолжается, так что с этим ничего определенного. Но пусть будут уверены: кто не в плену, тот давно мертв. К примеру, от отдельного кавалерийского полка после удара батареи ТОСов остался только пепел…

– Хорошо, – я взял у него бумаги, – скажите мне, господин лейтенант, только честно. Почему вы воюете за большевиков?

Лицо молодого офицера потемнело, и я подумал, что он меня сейчас убьет.

– Мы, господин Кайгородов, воюем не за большевиков. Мы воюем с ордой людоедов, которая пришла на нашу землю с единственной целью убить всех мужчин, а женщин и детей сделать рабами. Это наша земля и наш народ, кто бы в данный момент ни сидел в Кремле. И не смотрите, что они цивилизованны и культурно одеты. Это все те же людоеды, смотреть на которых можно только через прорезь прицела, а прикасаться только штыком. И за то безобразие, что они задумали, мы ворвемся в их чистенькую и культурную Европу и натянем им глаз на задницу. А после этого заставим моргать, вот так, – он рукой показал мне, как будет моргать этот глаз, – и после этого, смею надеяться, наступит мир во всем мире! Если ты русский, не дебил, не ребенок, не старик и не калека, то твое место с нами! В наших рядах! Честь имею!

Я стоял, как громом пораженный, и в голове моей ворочались мысли. В последнее время ходили упорные слухи, что в Крыму на стороне Красной Армии воюет прекрасно вооруженный и обученный легион из «бывших» и их детей. Оказалось, правда. Это стоит того, чтобы рассказать обо всем увиденном нашим. Вернуться на Родину не из милости нынешнего правителя, а как воины-освободители.

А лейтенант, немного успокоившись, шепнул мне на ухо:

– Если вы, Николай Александрович, и ваши друзья до чего-то додумаетесь, то зайдете в советское консульство в Варне и скажете, что у вас есть сообщение по теме «Пилигрим». Там вам сообщат, что делать дальше. Желаю принять правильное решение, и удачи! – лейтенант пожал мне руку и присоединился к группе своих, которые спускались по трапу в катер.

Капитана Благоева, как и обещали, красные забрали с собой. Ну что ж, теперь до самого порта мне исполнять его обязанности.

11 января 1942 года, 16:25.

Черное море, 15 миль на траверзе Босфора. ГКП РК «Москва»

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

В береговой линии, которая проплывает по нашему правому борту, будто кто-то проделал дыру. Это Босфор – заветная мечта всех правителей России, начиная от князя Владимира Красно Солнышко и до Николая Последнего.

Но сегодня мы мирно проходим мимо, никого не трогая. Сегодня наша задача – людей посмотреть и себя показать. Последнее особо. Ибо вопль ярости немецкого командования, который то издало после разгрома, что мы учинили в Констанце, может сравниться только с ревом иерихонской трубы. А если вспомнить полыхающие нефтяные поля Плоешти…

Что там конкретно творится – достоверно не известно никому. Низкая облачность мешается с жирным черным дымом нефтяных пожаров. Инфракрасная камера на самолете-разведчике показывает на месте нефтяных полей сплошной пожар, который бушует уже несколько часов и не собирается утихать. На месте железнодорожной станции и нефтеперегонных заводов – тлеющее пепелище. Скрыть эту катастрофу немцы не в силах, и по сему поводу на радио уже успел отметиться Геббельс. Товарищи, которые прослушивают эфир, доложили, что теперь все мы считаемся дикими варварами и личными врагами фюрера. Ну, и черт с ним! Как говорил бессмертный Василий Иванович, наплевать и забыть.

Товарищу Сталину уже доложено о предварительных результатах операции. Окончательные же будут ясны тогда, когда станет понятно, с какой скоростью немцы с румынами смогут восстановить все то, что мы сегодня им порушили. Тушить десятки и сотни горящих нефтяных скважин – еще та задача. На сердце покой и глубокое удовлетворение, как от хорошо сделанной работы.

Но торжествовать еще рано. Мы будем это делать, когда вернемся в Севастопольскую базу. А пока, после всех безобразий, мы демонстрируем наш двойной российско-советский флаг. У офицеров турецкой военной разведки, которые наблюдают за нами в бинокль со скал Босфора, наверняка от удивления отвисают челюсти. Ну и пусть. Вот они мы, смотрите на нас и запоминайте.

Но похоже, что я и накаркал! Как молния, по эскадре пролетает известие: «Воздушная тревога!» На радарах ПВО видна масса самолетов, приближающихся к нам вдоль побережья со стороны Болгарии. Противно квакают ревуны, разгоняя команду по боевым постам. Немцы идут на высоте пяти-шести километров, то есть где-то по верхней кромке облаков. Пока непонятно, кто это – пикирующие Ю-88 или горизонтальные Хе-111, отметки на радаре от них почти одинаковые.

Но фактом является то, что на нас готовятся совершить налет три девятки немецких бомбардировщиков. Сила немалая. Они будут здесь минут через двадцать, так что эскадра без особой суеты перестраивается в оборонительный порядок.

В средней колонне корабли из нашего времени: «Парижская Коммуна», «Молотов», «Красный Крым», «Ташкент», «Харьков». Со стороны берега их прикрывает группа из большого противолодочного корабля «Североморск» и двух сторожевиков – «Ярослава Мудрого» и «Сметливого».

Со стороны моря эскадру прикрывает «Москва» и эсминец «Адмирал Ушаков». Хотя какой он, к черту, эсминец: 956-я серия по нашим временам – это крейсера, причем далеко не легкие. Мало ли, что он не бронирован…

А вот настоящие эсминцы из нашего времени, наоборот, рассыпались по поверхности моря и на полной скорости нарезают круги вокруг эскадры. Попасть в них бомбой невозможно даже для пикировщика, рулевые там тоже зевать не будут. Их основная задача – подобрать с воды упавшие туда в ходе боя «одуванчики». Если таковые, конечно, будут.

Все, отпущенные нам минуты спокойствия оттикали безвозвратно. Эскадра совершила циркуляцию и, вопреки очевидной логике, устремилась навстречу немцам. Так эффективнее будет действовать зенитная артиллерия, пояснил мне контр-адмирал Ларионов. Он знал, что надо делать, а я вот нет. Поэтому адмирал Кузнецов безропотно уступил право командовать хотя и младшему по званию и должности, но более опытному командиру.

Мне в этом стыдно признаться, но в душе мандраж и беспокойство. Лишь немного утешает и успокаивает ледяная выдержка капитана 1-го ранга Остапенко и контр-адмирала Ларионова. Да и остальные командиры на крейсере «Москва» суровы и сосредоточены, как шахматисты на турнире.

И вот бомбардировщики противника пересекли некий Рубикон, невидимую границу, за которой жизни для них уже не было. Идущий прямо за нами «Адмирал Ушаков» оглушил грохотом стартующих зенитных ракет. Две установки, выбрасывающие каждые три секунды по ракете. Задача – выбить ведущих «девяток» и заменить немецкий орднунг хаосом. Оставляющие за собой дымные хвосты девять ракет скрылось в облаках.

Тем временем немцы тоже пошли вниз, стремясь пробить облачность и визуально обнаружить наши корабли на поверхности моря. Судя по всему, на берегу у них был авианаводчик. Это поработали турки или немцы сами держали на Босфоре службу наведения – об этом нам пока ничего не известно. Только вот эффект получился крайне любопытный. Никто не видел, как ракеты поразили цели, просто из облаков посыпались горящие обломки, а с экранов радаров исчезли десять целей. Какая-то из ракет за счет большого количества готовых осколков поразила не одну, а две цели. Сказать честно, было очень приятно видеть пылающий остов бомбардировщика, беспорядочно кувыркающийся и падающий в море. От иных не осталось и того – просто рой мелких обломков, покрывающих воду мелкой рябью. А ведь эти немцы так и не вышли на рубеж атаки. Сколько наших товарищей погибло при бомбежках, и вот теперь разбойники Геринга наконец-то нарвались на достойный ответ. В небе под облаками появились первые жирные хвосты, соединяющие небо и воду, и первые купола парашютов. Как сказал Виктор Сергеевич, «процесс пошел».

Не успели отгрохотать взрывы в облаках, как навстречу приближающимся разбойникам отправилась новая партия ракет. На этот раз комплексом ближнего боя «Кинжал» отработали «Ярослав Мудрый» и «Североморск». Я ознакомился с характеристиками зенитных систем рубежа XX и XXI веков. По сравнению с ними наши 37-мм и 45-мм полуавтоматы – это просто детская рогатка. Но одно дело читать технические документы, и совсем другое – видеть своими глазами, как стартующий рой ракет, подобно обычным эрэсам, ныряет в облака, а в ответ оттуда падает мусор в виде обломков самолетов и немецкие летчики-парашютисты. Ох, не зря контр-адмирал Ларионов попросил меня как можно шире рассредоточить эсминцы. Работы у них по сбору с воды неудачливых немецких асов было хоть отбавляй. Не успевали они подобрать одного, как на смену ему с неба спускалось трое новых.

Вот, наконец, едва ли треть бомбардировочной группы немцев пробила облака и увидела наши корабли. А мы увидели их. Как и предполагалось, это были пикировщики Ю-88. Высота – тысяча двести метров, удаление полтора километра. До точки входа в пикирование им осталось всего пятнадцать-двадцать секунд, потом их удар остановить будет невозможно. Так думали, наверное, и немецкие асы. Так думал и я. Пришла очередь последнего средства нашей самообороны – зенитной артиллерии. На «Молотове», «Красном Крыме» и «Парижской Коммуне» часто-часто захлопали зенитные полуавтоматы. Среди немецких бомбардировщиков начали распускаться первые клубки зенитных разрывов. Правда, никакого влияния на полет немцев это не оказало, они по-прежнему приближались к нам плотным роем.

И тут я краем глаза увидел, как стремительно взметнула стволы вверх башня главного калибра «Москвы». Частый грохот залпов, ураган огня. Позади нас в таком же темпе из обеих башен лупит «Ушаков». На той стороне кильватера из 100-мм автоматических пушек стараются «Североморск» и «Ярослав Мудрый». За несколько секунд до атаки немецкие пикировщики будто нарвались на стену. Как сказал мне товарищ Ларионов, для этой показательной порки в виду турецкого берега применяются только снаряды с радиовзрывателями, которые дают значительный процент поражений. Вырвавшиеся из этого ада несколько «юнкерсов» смогли отправиться в пике.

Но это был еще не конец. Им навстречу ударили шестиствольные зенитные автоматы. Вы можете представить себе автоматическое наведение по радару и минимальную очередь в двести снарядов? И это при технической скорострельности в четыре-пять тысяч выстрелов в минуту. Тут как в том анекдоте про кота, который рассказал мне кап-раз Остапенко, «до балкона доехали только уши».

Те пикировщики, что все-таки пошли в атаку, операторы зенитных установок перебили с ярко выраженным садизмом. Отыгрались за всех погибших под немецкими бомбами, в том числе беженцев и раненых. Парашютов в этот раз не было совсем, ибо двести снарядов, из которых в цель попадет минимум двадцать, разбирают «юнкерс» на мелкие запчасти. Тридцать семь граммов взрывчатки и надежный взрыватель в каждом снаряде рассчитаны на аппараты с совсем другими характеристиками.

Все, тишина! Лишь дымятся стволы и звенит напряжение в нервах. Радар ПВО девственно чист, на поверхность моря опускаются последние парашюты. Хороший спектакль мы устроили немецко-турецким зрителям. Немцы призадумаются, а турки, надеюсь, станут вести себя поскромнее.

И тут сообщение с «Североморска»: сто кабельтовых впереди обнаружена подводная лодка. Выходит на позицию атаки на встречных курсах. Акустический портрет не совпадает ни с одним типом советских подлодок. Предположительно – немецкая «семерка». Командир «Североморска» капитан 1-го ранга Перов просит разрешения уничтожить неизвестную лодку. Ну, если это немцы или итальянцы, то хорошо, пустим их на дно с полным правом. А вдруг это турки? Хотя если лодка заняла позицию для атаки, то она сама подписала себе смертный приговор. Других подлодок «Североморск» поблизости не обнаружил, а это значит, что их и нет.

Даю добро. Минуту спустя с площадки на корме «Североморска» в небо поднимается вертолет и направляется туда, где была обнаружена подлодка. При его приближении она пытается уйти на глубину и затаиться. Но уже поздно. С вертолета вниз летит противолодочная самонаводящаяся авиационная торпеда. Еще несколько минут увлекательнейших подводных кульбитов и пируэтов, и «смертельный номер» кончается предсказуемым финалом. Гремит подводный взрыв, и воздушный пузырь выталкивает жирное соляровое пятно и кучу мелкого плавучего мусора. Туда стрелой мчатся эсминцы в надежде на какой-нибудь сувенир, способный прояснить национальную принадлежность лодки. Номер «Фелькише беобахтер», примерно десятидневной давности, служит доказательством того, что была утоплена все-таки «немка».

Если турки пропустили одну лодку, то могут пропустить и еще, и с этим надо будет что-то делать. Теперь джинн выпущен из бутылки, и придется срочно усилить противолодочную оборону флота, особенно баз. Надо будет поговорить с товарищем Ларионовым. Может, посоветует нам что-нибудь по этой теме.

12 января 1942 года, 08:20. Москва. Кремль.

Кабинет Верховного Главнокомандующего

Верховный с удовольствием обозрел лежащий на столе ворох бумаг. Были там и расшифровки фотоснимков, и донесения разведки, и выдержки из иностранной прессы. Несомненно одно – вчера Советский Союз нанес своему врагу если не нокаутирующий, то крайне болезненный удар. А потом, в виду Босфора, еще и усугубил это дело хлесткой пощечиной. Это надо же – почти три десятка бомбардировщиков, только что переброшенных из Франции, сгорели без остатка, наткнувшись на объединенную эскадру советских и русских кораблей. По крайней мере, это так должно было выглядеть с берега. Замечательная и наглядная демонстрация советской мощи для турецких властей.

Сталин вернулся к столу, на котором лежали доставленные вечером из Крыма фотографии разгромленной Констанцы. Уничтожена вся береговая инфраструктура, железнодорожная станция и губернаторский особняк. Это предложил товарищ Ларионов: пусть, говорит, власти предержащие в Румынии и других странах знают, что несут полную ответственность за свои действия собственным имуществом, да и самой жизнью.

– Есть мнение, – сказал товарищ Сталин сам себе, – что товарища Ларионова надо наградить. Не меньше чем звездой Героя Советского Союза. Вот, например, рапорт товарища Кузнецова: «…умело и хладнокровно руководил действиями соединения при отражении воздушного нападения. Командный и рядовой состав грамотен, хорошо обучен и имеет высокий боевой дух…»

Сталин закурил трубку и прошелся по кабинету из конца в конец, размышляя.

– Матросам-краснофлотцам – медали «За отвагу», а командирам – Боевое Красное Знамя или Красную Звезду. Молодцы, все молодцы. И наши, и внуки-правнуки. А может, поставить товарища Ларионова командующим Черноморским флотом? Справится? Должен справиться! Дадим ему начальника штаба из наших, чевээса хорошего… И Кузнецов не загордится, будет знать, что на нем свет клином не сошелся. Да и нарком Военно-морского флота из Москвы должен руководить своим хозяйством, а не из Севастополя.

Так, – Сталин взял со стола еще одну бумагу – рапорт об отражении 10 января попытки налета германской авиации на Крым. До Крыма не долетел ни один… На поиски выживших были направлены два эсминца, гидросамолеты МБР-2 и спасательный вертолет с авианосца «Адмирал Кузнецов». Ему-то и удалось вытащить из воды двух живых пилотов с бомбардировщиков. Со слов пленных, им дали приказ – найти и уничтожить эскадру кораблей под Андреевским флагом.

Кстати, у товарищей из будущего там госпиталь развернут. Хороший госпиталь, говорят, чуть ли не руки-ноги обратно пришивают и мертвых в того света вытаскивают. Надо позвонить товарищу Бурденко, пусть направит сотрудников для обмена опытом.

А с Евпаторией непорядок, необходимо усилить охрану. Немцы уже что-то пронюхали, – Сталин вздохнул, выколачивая в пепельницу потухшую трубку, – да и это немудрено. Слона не спрятать под ковер, – он усмехнулся, – по любимой поговорке Уинстона Черчилля, там и бульдоги-то едва-едва помещаются… Значит, операция «Туман» начата вполне своевременно…

Верховный Главнокомандующий взял со стола тонкую папку, которую рано утром доставили из НКИДа – поздравление того самого Уинстона Черчилля с освобождением Крыма и успешным ударом по Плоешти и Констанце. Мелочь, а приятно.

– Что он там еще пишет? Желает дальнейших успехов в совместной борьбе. Посмотрим, голубчик, что ты запоешь после «Полыни». Шуму-то будет! Так, корабли под Андреевским флагом успели заметить в Болгарии и Турции. Не могли не заметить. Для того и была придумана эта морская прогулка после шумного погрома. Турция пока делает непроницаемое лицо и отмалчивается, а вот Болгария кипит, как чайник на плите. Братушки мы им или нет, в конце концов?

Вот рапорт нашего посла в Софии. Царь Борис пытается завязать с нами неофициальные контакты. Естественно, втайне от своих берлинских кураторов. А вот это уже интересно. В тот раз, в 1944 году, Болгария пала перед СССР после первого же касания, как перезрелый плод. В этот раз может получиться еще лучше, тем более что мы еще всяким Черчиллям-Рузвельтам никаких обещаний по устройству Европы не давали. А если и дальше так пойдет, то и не дадим, потому что… – Сталин усмехнулся, вспомнив слова контр-адмирала Ларионова, – мы девушку будем ужинать, нам ее и танцевать.

Мысль вождя перескочила на послевоенное устройство Европы. Победить надо так, чтобы иметь возможность диктовать всем этим так называемым «союзникам» свои условия. А посему вернемся к делам сегодняшним.

Перебирая бумаги, товарищ Сталин с удовольствием прочел перевод стенограммы вчерашней речи Геббельса по берлинскому радио. Удар действительно был болезненным. В речи главного брехуна Рейха из всех щелей пер уязвленный эгоцентризм. К стенограмме прилагалась записка начальника ГлавПУР товарища Мехлиса с вопросом, как на эту речь реагировать.

Товарищ Сталин снял трубку телефона.

– Алло, ГлавПУР, товарища Мехлиса. Товарищ Мехлис? Добрый день! Нет, не утро, а именно день, у нас вся страна от Тихого океана и до самого фронта давно и напряженно трудится.

Получил вашу записку с переводом речи Геббельса. Ваш вопрос считаю дурацким. А вот никак не надо реагировать, товарищ Мехлис! Переругиваться с шакалом – это только унижать свое достоинство. Мы должны объяснять нашим бойцам и всему миру, что счастье для фашистов кончилось. Мы будем их бить, а они будут орать – на это они имеют полное право. Чем сильнее мы их будем бить, тем громче и злее будут их вопли. – Верховный подумал и добавил: – Объясните всем, что весь наш советский народ – это личный враг Гитлера. Надеюсь, вы все поняли? Ну и хорошо! Желаю вам успехов, до свиданья!

Положив трубку на рычаг, товарищ Сталин продолжил разбирать накопившиеся за время недолгого отдыха документы. Ага, папочка с утренней сводкой из Разведупра. Что там пишет товарищ Панфилов? Немцы интенсивно перебрасывают к Перекопу войска, снимая их отовсюду, в том числе и из-под Ленинграда, и из-под Москвы. Разведгруппы на Украине докладывают, что госграницу пересекли эшелоны с танками вновь сформированных 22-й и 23-й танковых дивизий. Агент Миша сообщает, что конечным пунктом всех эшелонов является станция Каховка. Информация подтверждена самолетами-разведчиками Черноморского флота. Такое впечатление, что реванш в Крыму стал кое для кого идеей фикс. Известно, для кого.

Верховный опять взялся за телефон.

– Разведупр, генерал-майора Панфилова. Товарищ генерал майор, мы прочли вашу докладную записку о концентрации немецких сил на южном участке фронта. Очень хорошо. Но там не хватает одной маленькой детали: почему ваши люди не сумели установить дату начала наступления? Что значит предположительно? А вот точную дату, товарищ генерал майор, не назовет сейчас и сам Гитлер. Поскольку сам ее не знает.

Помните, сколько мы мучились, пытаясь понять, какая из дат нападения на СССР является верной? По появившимся у меня сведениям из сверхнадежного источника, они все были верными. Просто немцы, понимая, что не успевают подготовиться к определенной дате, элементарно переносили сроки. Вы меня поняли? Давайте ваши предположительные даты. С пятнадцатого по восемнадцатое – это уже лучше.

Да, и передайте все материалы по этому делу товарищу Василевскому и абоненту «Пилигрим». И держите в курсе по всем изменениям на этом направлении не только меня, но и их. До свиданья, товарищ генерал майор. – И тут Иосиф Виссарионович, не смог удержаться от шутки: – С наступающим праздником вас, со старым Новым годом, – и повесил трубку.

Впереди было еще много напряженной работы. Тяжелым камнем лежало на душе вождя дело «Клоуна». Каждый день Иосиф Виссарионович уделял этой теме два-три часа, стараясь выстроить для себя четкую непротиворечивую картину. И чем больше он разбирал материалы по будущей истории потомков, тем больнее было сознавать – насколько он был слеп, терпя возле себя Никитку, этого клоуна-недоумка.

Вот и сейчас он думал, вчитываясь в списки его «соратников»: «Все, что я строил тридцать лет, разбазарили, распылили, изломали и уничтожили… Гитлер столько не наломал, сколько вы! Бояре! Как после Ивана Грозного, устроили Смуту, разорили страну, деля власть. После Гитлера страну восстановить можно, а после таких дураков – увы, нет. Как бы с ними так поступить, чтобы и по заслугам вышло, и смущения в народе не вызвать в военное время?»

Сталин еще раз перелистал свои заметки по этому вопросу, означавшему разницу между жизнью и смертью для первого в мире советского государства.

«Хм, – подумал он, – многие из этих товарищей крайне нескромны в материальном отношении. Надо будет дать указание Лаврентию, пусть привлекает их по уголовным мотивам. Да и товарищ Мехлис что-то мышей не ловит – куда только смотрит его Госконтроль? Интересно было бы выяснить, чьи там внуки с высоты птичьего полета на страну гадили. Тимошенки они как – родственники, или просто однофамильцы?

Всю эту шушеру давно пора было разогнать, да только вот руки все не доходили, – товарищ Сталин укоризненно покачал головой, пососал погасшую трубку. – Или создать все-таки эту, как его, ОБХСС, или точнее, выделить соответствующую службу из НКВД в отдельный наркомат. Дело важное, особенно в военное время. Всякого разгильдяйства у нас и так хватает.

Вон что пишут, что продукты и лекарства, поступившие по ленд-лизу, оказывались на черном рынке. Такую частную инициативу необходимо пресекать беспощадно. Самое главное, правильно подобрать наркома, например, товарищ Мехлис категорически не подходит, в связи с пятым пунктом большинства будущих клиентов этого ведомства». Сталин записал себе этот вопрос на память и подчеркнул два раза.

«Кстати, а где сейчас Никитка? На Юго-Западном фронте у Тимошенки? То есть уже у Василевского… Надо бы его оттуда отозвать, чтобы опять дров не наломал. Только вот куда? Нет сейчас в стране неважных участков. Если такого назначить председателем колхоза, у него скоро люди безо всякой войны с голоду перемрут. Так что наркомом водного транспорта – упаси боже. Но с фронта его надо отзывать. А куда – это неважно. Пока в резерв Ставки, для поправки здоровья, ну а потом с Лаврентием решим, каким будет диагноз…»

Сталин снял трубку телефона ВЧ.

– Юго-Западный фронт, Василевского. Добрый день, товарищ генерал-лейтенант, ну как, приняли дела у Тимошенки? Как обстановка на фронте? Набрались вы, товарищ Василевский, нехороших словечек у товарища Бережного. Знаю, знаю, у него по этому поводу и похлеще слова есть, сам иногда удивляюсь, какие прилипчивые.

Товарищ Василевский, должен напомнить, что у каждого бардака есть фамилия, имя и отчество, потому что просто так, на ровном месте, бардак не проявляется, особенно в армии. Ну, товарищ генерал-лейтенант, слушаю вас. Хрущев – тот, который Никита Сергеевич? – Сталин сделал паузу, разыгрывая раздумья. – А передайте-ка вы ему, что с сегодняшнего дня он временно переводится в резерв Ставки и должен немедленно прибыть в Москву. Да, в целях поправки здоровья и укрепления расшатанных после обороны Киева нервов. Так ему и передайте.

Теперь, товарищ Василевский, о делах военных. По данным нашей разведки и той, которая в Крыму, и той, которая в Москве, немецкое командование собирает против Крымского фронта сводную группировку. По-немецки, кажется, это называется кампфгруппой. Ее основу составляют две свежих, только сформированных танковых дивизии полного состава и сборная солянка со всего Восточного фронта, оттуда рота, отсюда батальон. Я думаю, что немцы до сих пор свято верят в несокрушимую мощь своего танкового кулака. Вот мы и посмотрим, чьи кулаки тяжелее.

Начало наступления на Перекоп возможно с пятнадцатого до восемнадцатого числа. Я приказал товарищу Жукову временно приостановить наступление, переходя к обороне на выгодных рубежах. Пусть немцы думают, что мы выдохлись, пусть перебрасывают войска на юг. Чем страшнее для них будут идти дела у вас, тем больше сил они снимут с якобы спокойных участков.

Короче, вы поняли, что одной из задач «Полыни» является ослабление до предела группы армий «Центр» и «Север» за счет переброски части их сил на юг. Насчет Любанской операции тоже не беспокойтесь. Пока решено ее не проводить, поберечь людей и боеприпасы. Ударим тогда, когда немцы максимально ослабят эти направления.

Как заместитель начальника Генштаба что вы скажете о таком плане? От этой должности вас, между прочим, еще никто не освобождал. Сколько сил они оттуда снимут, зависит от вас с товарищами Рокоссовским и Бережным. Чем лучше вы сделаете свое дело, тем более куцым будет для Гитлера его «тришкин кафтан». И скажите спасибо товарищам Кузнецову и Ларионову. Теперь Черноморский флот у нас не бесплатное приложение к Красной Армии, а грозный боевой инструмент, тяжелая гиря в стратегическом балансе.

Вы представляете, сколько дивизий понадобится немцам, чтобы надежно прикрыть побережье Черного моря от Перекопа до границы Болгарии? А если учесть прорусские и просоветские настроения в Софии, то, наверное, даже турецкой.

Все, товарищ Василевский, генерал-майор Панфилов будет непрерывно информировать вас о развертывании вражеской группировки. Надеюсь, вы оправдаете оказанное вам высокое доверие. До свиданья, товарищ Василевский.

Положив трубку, товарищ Сталин встал и подошел к окну. На улице опять шел снег. К концу подходит седьмой месяц войны. Советский Союз уже понес огромные потери. И понесет еще большие, если он, Сталин, не сумеет правильно воспользоваться подарком неведомых сил.

На сколько удастся сократить войну? На год, на два – вряд ли больше. Фашистская Германия еще сильна, и нужно еще не одно поражение, чтобы она рухнула. Чтобы сократить войну, не надо гнать немца с нашей земли. Надо окружать и уничтожать их, как под Ялтой. Тогда эти полки и дивизии не будут воскресать и отправляться снова и снова против нас. Нужно учиться этому мастерству у самих немцев.

Ведь что такое ночные удары авиагруппы «Адмирала Кузнецова» по немецким аэродромам? Это, строго говоря, повторение приема люфтваффе, который помог им завоевать господство в воздухе 22 июня минувшего года. И только внезапность нападения заменена техническим превосходством. Господство в воздухе – это ключ к победе в этой войне.

Товарищ Сталин подошел к столу. Недаром тут лежит график выпуска самолетов, по которому директора авиазаводов отчитываются ежедневно. Да, самолеты, вчера пришлось особо настоять, чтобы товарищ Петляков не торопился и выехал в Москву поездом. Тот вопрос, который его так волновал – возвращение с фронта авиационных специалистов, был решен положительно заранее. Но осталось еще одно дело…

Пока остальные авиаконструкторы будут совершенствовать поршневые машины, товарищ Петляков совместно с Архипом Люлькой займутся созданием первого советского реактивного двухмоторного истребителя, построенного по интегральной схеме. Да, пора… Чтоб любую летающую «суперкрепость» он мог разнести вдребезги. А товарищи практики из будущего помогут ему избежать ошибок, которые были сделаны в их истории.

Скопировать их самолеты вряд ли удастся, а вот срезать угол, сэкономив лет пятнадцать-двадцать, наверное, получится. Да, Королева тоже надо освободить из его шарашки. Тогда товарищ Сталин считал, что космические полеты – это просто забава. Но теперь, после разговоров с товарищами Бережным и Ларионовым, стало очевидно, что это не так.

Там спутники используют везде, от прогноза погоды и связи до военной разведки и пропаганды. Космос делает земной шар маленьким, а ту страну, которая им владеет, великой. Это пострашнее господства в воздухе, потому что на пролетающий над головой спутник не заявишь протест и не собьешь его из зенитки.

Серьезно мы займемся этим вопросом после войны, но вот готовиться к полетам в космос надо начинать уже сейчас. Ну и, конечно, Курчатов… Правда, это чуть позже, когда из Севастополя в Москву доставят людей с подлодки «Северодвинск». Они тоже помогут нашим ученым избежать множества ошибок.

Или просто поломать американцам их Манхеттен?

Так то или другое? Надо еще хорошенько подумать над тем, что делать в первую очередь, а что потом. Ведь времени прошло всего ничего, меньше недели, а мир уже изменился безвозвратно, хоть этого еще и не знает.

12 января 1942 года, 09:30.

Анкара. Кабинет президента Турецкой Республики

Присутствуют: президент Турции Исмета Иненю и начальник военной разведки генерал Азим Гюндус

Президент Турции был обеспокоен тем, что сегодня утром начальник военной разведки испросил у него экстренной аудиенции. Исмета Иненю давно уже мучили кошмары. Днями и ночами он вспоминал тот проклятый день – 8 июня 1941 года, когда Турция подписала с Германией договор о дружбе, взаимной помощи и ненападении. Тем самым он выбрал, на чьей стороне быть его стране в мировой войне, которая уже второй год полыхала в Европе и Северной Африке.

Президент дал отмашку, и в Турции развернулась кампания по пропаганде идей пантюркизма, призывавшая к созданию «Великого Турана». В случае разгрома СССР должна была быть создана новая Османская империя, куда вошли бы тюркские народы, живущие на Кавказе, в Крыму, Средней Азии, Поволжье, в том числе в Башкирии и Татарии. Апологеты «Великого Турана» даже облизывались на некоторые регионы Сибири. В газетах публиковались географические карты нового государственного образования – Великой Турции. И вот теперь…

А теперь наступило время не спеша подумать – в ту ли арбу сели турки? Похоже на то, что быстроходная и надежная германская карета, в которую они взгромоздились, крепко увязла в России.

Иненю вспомнил, как по приглашению Гитлера осенью 1941 года на Восточном фронте побывала военная делегация Анкары во главе с начальником военной академии генералом Али Фаудом Эрденом. После его возвращения в Турцию печать стала восторженно рассказывать о небывалых успехах вермахта, полагая, что Москва падет в скором времени и надо как можно быстрее присоединиться к победителям.

Но Москва устояла, «непобедимый вермахт» оказался очень даже победимым, в заснеженных северных лесах разгорелась страшная мясорубка, в которой, как кизяк в очаге, сгорали целые полки и дивизии вермахта. Теперь черные мысли все чаще посещали ум 56-летнего президента.

Еще больше его огорчали новости, приходившие в последние дни из Крыма. У турецкой разведки была хорошо налаженная агентурная сеть. В основном на Анкару работали агенты из числа крымских татар. Правда, теперь они так же сотрудничают и с ведомством адмирала Канариса. Но это турецких кураторов не очень-то расстраивало – союзники как-никак.

Так вот, татарские агенты сообщили о появлении в Крыму свежих, прекрасно вооруженных и обученных сил русских, которые несмотря на свою относительную малочисленность, играючи разгромили 11-ю армию вермахта и деблокировали Севастополь. Остатки немецких и румынских войск на полуострове были окружены в районе Ялты и впоследствии либо уничтожены, либо пленены.

А сейчас, похоже, начальник турецкой разведки принес новые сведения и, судя по тому, как спешно он собирался их доложить, они были далеко не радостными.

– Добрый день, господин президент, – сказал генерал Гюндус, входя в кабинет главы государства.

– День-то добрый, но судя по вам, генерал, известия, которые вы мне принесли, вряд ли можно назвать добрыми, – ответил Иненю.

– Да, господин президент, – поклонился генерал, – я пришел вам сообщить подробности появления главных сил Черноморского флота русских у входа в Босфор.

– Надеюсь, они не попытались прорваться в Проливы, чтобы вырваться из Черного моря и присоединиться к Средиземноморскому флоту англичан? – желчно заметил Иненю. – Я знаю, что в Болгарии у немцев крупные силы авиации, которые не упустили бы возможности уничтожить этих наглецов. Надеюсь, что асы Геринга показали кораблям русских, рискнувшим появиться у Босфора, кто хозяин Черного моря?

– Господин президент… – начал было свой доклад генерал Гюндус, но потом замолчал и достал из кожаного портфеля, который был у него в руках, пачку фотографий. – Вот, посмотрите. Это снимки сражения русского флота с немецкими самолетами, которые сделали офицеры военной разведки, несущие службу у входа в Босфор. Все произошло среди бела дня, так что фотографии получились весьма красноречивые.

Иненю взял фотографии и начал их внимательно рассматривать. Удивлению его не было предела. Снятые с помощью телеобъектива фото были немного нерезкими, но все же силуэты русских кораблей были хорошо видны. Были среди них и знакомые. Иненю как глава государства время от времени листал военно-морской справочник, чтобы знать о силах своего соседа и врага.

Вот русский линкор еще царской постройки, вот русские крейсера, один из них старый, второй – построенный по итальянскому проекту. Вот эсминцы, тоже еще тех годов… А это что?! Иненю с удивлением рассматривал большой крейсер со скошенным вперед носом, с мачтами, больше похожими на пирамиды, и с какими-то большими трубами вдоль борта.

– Обратите внимание на флаг, – заметил генерал Гюндус. – Российской империи не существует уже более четверти века, и вдруг у наших берегов появляются не числящиеся ни в одном справочнике корабли под Андреевским флагом.

У президента Иненю от странного предчувствия прихватило сердце. На следующих фотографиях с этого странного русского крейсера срывались в небо огненные стрелы. Потом были фото еще нескольких абсолютно неизвестных кораблей, которые, как и крейсер, извергали в небо огонь и стреляли из задранных в небо орудий главного калибра. Ни один известный президенту военный корабль в принципе не мог позволить себе ничего подобного. Турецкий линкор «Султан Явуз Селим», в девичестве немецкий «Гебен», казался рядом с этими кораблями ржавой лоханкой. На следующих фотографиях небо над морем было, словно полосами зебры, расчерчено черными полосами.

– Это следы дыма, который оставили падающие и горящие немецкие бомбардировщики, – пояснил стоявший рядом генерал Гюндус. – Так бывает, когда сбивают сразу много самолетов…

– И сколько немецких самолетов уничтожили русские? – изумленно спросил президент.

– По нашим данным, на перехват русской эскадры вылетели примерно тридцать бомбардировщиков, только что переброшенных из Голландии, – ответил генерал. – Как проходил бой, точно сказать невозможно, так как была низкая облачность, и количество сбитых самолетов, участвовавших в налете, визуально установить не удалось. Но на свой аэродром не вернулся ни один из них. Господин президент, это было что-то вроде Синопа в воздухе.

– Этого не может быть! – воскликнул потрясенный Иненю и опустился на стул, продолжая сжимать в руках стопку фотографий.

– Однако это правда, господин президент, – ответил начальник турецкой военной разведки. – Более того, эти русские ухитрились утопить немецкую подводную лодку, которая имела глупость попытаться атаковать их эскадру.

– А какие потери понесли русские? – спросил президент. – Не может же такого быть, чтобы их корабли не понесли никаких повреждений!

– К большому сожалению, господин президент, все произошло так быстро, что немцы не успели сбросить ни одной бомбы, не выпустили ни одной торпеды. Русские корабли не получили и царапины. Они выловили немногих уцелевших летчиков со сбитых немецких самолетов, после чего отправились по направлению к Севастополю.

Кроме того, господин президент, – добавил начальник разведки, будто добивая своего начальника, – эта самая эскадра незадолго до этого посетила «с дружеским визитом» Румынию, после чего Констанца и Мангалия перестали существовать как порты. В Констанце в это время был один наш танкер. Русские вежливо выпроводили его оттуда, прежде чем начать погром. Они превратили порт Констанцы в груду дымящихся развалин.

И еще вот что. Прошлой ночью неизвестным способом были уничтожены нефтяные поля Плоешти. Было спокойно, ничто не предвещало трагедии, и вдруг все начало взрываться. Сейчас там пылает пожар до неба.

Так же были уничтожены железнодорожная станция, нефтеперегонные заводы и терминал на Дунае. Мой человек в румынской разведке сообщил, что как минимум два месяца никто не получит из Румынии ни нефти, ни бензина. Немцы остались без бензина. Это катастрофа, господин президент, и не только для них. Турция получала нефть и горюче-смазочные материалы тоже из Румынии. Ближайший альтернативный поставщик – Иран. Но он находится под властью англичан и русских, и кроме того, оттуда ничего невозможно вывезти из-за отсутствия дорог по суше и войны на море.

Президент Иненю тупо уставился на стоящего перед ним генерала. Он был близок к обмороку. Мысли в его голове крутились, словно белка в колесе.

– Генерал, а нет ли тут какой-нибудь ошибки? – с надеждой спросил он Гюндуса. – Может, ваши люди напутали?

– Господин президент, – ровным голосом сказал генерал, – мои люди готовы отвечать за свои слова. Аналитики из Генерального штаба считают, что Германия как никогда близка к поражению. Тем более с учетом новых факторов, – Гюндуз кивнул головой на лежащие на столе фотографии. – Господин президент, необходимо сделать все, чтобы успеть выпрыгнуть из арбы, с огромной скоростью несущейся к пропасти. Иначе мы рискуем оказаться вместе с Гитлером в числе побежденных. Дальше медлить опасно! Мои люди считают, что избиение немецкой авиации у Босфора было специально спланировано русскими, чтобы наглядно показать нашей армии, что с ней сделают ветераны Крыма.

– Хорошо, генерал, можете идти, – сказал президент Турецкой республики тусклым безжизненным голосом. – Кисмет – судьба, мы должны сделать все, чтобы сохранить свою свободу и свои границы. Я дам соответствующие распоряжения министру иностранных дел.

Когда генерал вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, Иненю подумал: действительно, дальше медлить нельзя. Похоже, что мечты о Великом Туране так и останутся просто мечтами.

12 января 1942 года, 22:35.

Перекоп, ст. Армянск. Расположение ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК

Командир бригады генерал-майор Бережной

Самый странный русский праздник – старый Новый год. Не понять иностранцам загадочную русскую душу. Сейчас, в последние дни затишья, мы отпразднуем этот праздник по полной. На Новый 2013 год мы не успели, на Новый 1942-й – опоздали. Ну, что же, тогда оторвемся сейчас. Только что закончился импровизированный праздничный киносеанс. С эскадры нам одолжили проекционный аппарат, а уж фильм мы подобрали сами. Давали мы не «Карнавальную ночь» и не «С легким паром». У товарища Тамбовцева на ноутбуке нашелся «Горячий снег». Пусть и не празднично, зато Юрий Бондарев, писатель-фронтовик, оказался в самую масть и командирам, и бойцам.

Но праздник праздником, а сухой закон – сухим законом. Нафиг, ибо нефиг. Вижу я, с какой тоской «дорогой Леонид Ильич» смотрит на графины с отечественным компотом из сухофруктов и трофейным лимонадом, разведенным из таблеток. Оказывается всякие там юпи-гупи и напитки зуко были придуманы задолго до лихих девяностых. А мы как-никак гробанули штаб 11-й армии. Так что живем и празднуем!

Хозяйки нашего праздника – наша Ирочка Андреева и военврач второго ранга Алена Лапина. Крупная светловолосая молодая девушка, так похожая на одну поп-диву начала 90-х, что все время хочется назвать ее Апиной. Но это пройдет, ибо характер у Алены совсем другой – скромный, даже застенчивый. Она только-только начинает отходить от пребывания в немецком лагере под Бахчисараем.

Да, весь наш бригадный медсанбат укомплектован бывшими военнопленными. Они нас уже видели в деле, особенно этого башибузука – майора Рагуленко. Бабы к нему так и льнут. Но ничего, я на него не обижаюсь, он и воюет так же горячо и изобретательно, как и охмуряет женский пол. Правда, с врачихами он не связывается, промышляет по сестрам и санитаркам.

Вот они, его пассии, хлопочут у стола, мечут все наше продуктовое богатство. Тут и те деликатесы, что остались с XXI века, тут и трофеи нашего рейда по немецким тылам. Ну, и конечно, мы уже успели получить свой первый паек от щедрот местных интендантов и подарки местных жителей, русских и украинцев.

Да, особая история – музыка к празднику. Майор Санаев и капитан Тамбовцев несколько часов просидели над фонотекой, прослушивая песни нашего времени и позднего СССР. Сами-то мы можем слушать и смотреть все, что хотим, но вот местных товарищей смущать не стоит.

Поэтому музыка играет или сугубо военно-патриотическая, вроде «Батяни-комбата», или просто «про лубовь». Среди местных дам неожиданный успех имела та самая Апина, о которой я упоминал раньше, со своим «Лехой». Девоньки пригорюнились, призадумались и даже пустили слезу. Правильно, ибо жизненно. У мужчин имел успех Кобзон с хором Советской армии, отгрохотавший басом «Хотят ли русские войны?».

В самый разгар праздника нас посетил Константин Константинович Рокоссовский. Красавец мужчина, храбрец, трижды краснознаменец, генерал-лейтенант, побывавший в подвалах НКВД и посидевший в Крестах, но так никого и не сдавший, а потому полностью реабилитированный.

Вообще товарищ Рокоссовский был приглашен на наш праздник официально. Но задержался в своем вновь сформированном штабе фронта на станции Армянск. И правильно, мы ему помогли, чем могли, а уж дальше он сам. Тем более что наша бригада в прямом подчинении у Ставки, то есть лично у Сталина, а значит, в любой момент может поменять место дислокации.

Генерал-лейтенанта тревожит концентрация немецких сил в районе Каховки. Поэтому он делает все, чтобы укрепить оборону по перешейкам. В этом он видит двойной плюс. Надежная оборона – это крепкая тыловая позиция, уходя к Лозовой, мы будем спокойны за Крым. Да и немцы просто уверены, что никого наступления в Таврии не будет, а будет… что? Правильно: после подвига наших моряков у Констанцы и на траверзе Босфора, в ОКХ должны быть уверены, что будет десант в любую уязвимую точку Черноморского побережья. Правда, неизвестно, какая шлея попадет под хвост лично Гитлеру, но надеюсь, что та же самая. Уж слишком аппетитно разложена приманка, чтобы ефрейтор спокойно прошел мимо.

Взял я Константина Константиновича так аккуратно под локоток и отвел в сторонку.

– Вы, товарищ генерал лейтенант, в деле нашей бригады не видели, и что мы с немцем можем сделать, не знаете. Вон, видите, стоят капитаны 3-го ранга Бузинов и Литовчук, они вместе с нами в Евпаторийском деле были, видели, как мы воевать можем. Вы поспрошайте, если что, как выглядит зажаренный целиком моторизованный полк СС.

А сейчас, Константин Константинович, не извольте беспокоиться, и давайте веселиться, пока на фронте затишье, на столе вкусная всячина, и вам и нам улыбаются прекрасные женщины.

Рокоссовский подозрительно прищурился:

– Что-то вы, товарищ генерал-майор, по-старорежимному заговорили? Или у вас там так принято?

– Никак нет, Константин Константинович, просто товарищ Сталин придумал нам легенду и попросил ей соответствовать, хотя бы временно. Вот на старости лет и приходится вживаться в роль старорежимного офицера, что служит России, а не царям… Хотя не такая уж это и роль. Насчет семнадцатого года ничего сказать не могу. Но в любом другом роковом году не глядя выступил бы на защиту отечества. И плевать, кто в России правит, и кто на нее войной пошел, хоть Батый, хоть Мамай – на нас напали людоеды! Это вам так, в порядке информации.

Рокоссовский крепко пожал мне руку. А дальше… Дальше были песни и танцы до упаду. И это при полном отсутствии алкоголя. Когда собираются действительно хорошие люди, то им совсем не нужно пить для поднятия настроения.

И именно тут я ощутил, что все эти мужчины и женщины, которые в нашей истории были уже мертвы, стали для меня своими. И горячие губы Алены, прижавшей меня к стене в темном коридоре – это, знаете, пьянит сильнее любого вина.

Я, считавший себя стариком, прошедшим огонь, воду, медные трубы и сам ад, тут вдруг снова почувствовал себя юным лейтенантом и ответил ей на поцелуй с пылом давно минувших лет.

– Знаете, девушка, – сказал я, отдышавшись, – если ваши намерения серьезны, то должен сказать, что никаких ППЖ у меня в бригаде не будет. Так что идем к Леониду нашему Ильичу и распишемся, как положено, и пусть только смерть разлучит нас.

В ответ она снова повисла у меня на шее. Вот и пойми после этого женщин!

12 января 1942 года, вечер.

Окрестности Симферополя

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич

По приказу генерал-майора Бережного мне пришлось отправиться из штаба нашей бригады в Симферополь. Было необходимо повидаться с нашими телевизионщиками, которые после освобождения города временно обосновались там и по поручению товарища Сталина монтировали телефильм, рассказывающий о зверствах немцев, румын и их татарских прихвостней на территории Крыма. Вещь должна получиться убойной. Озвучивался фильм на двух языках: на русском и на аглицком, – для воздействия на аудиторию наших союзников. Сталин довольно быстро вник в смысл понятия «информационная война» и дал зеленый свет подобным мероприятиям. Как я понимаю, над этим вопросом теперь работаем не только мы, но и вся пропагандистская машина Советского Союза.

Поехал я туда на трофейном «опель-капитане», который любезно дал мне напрокат капитан Борисов. Другой свободной техники в бригаде просто не было. В степных районах Крыма было относительно спокойно, но на всякий случай я прихватил с собой броник и немецкий МГ с солидным запасом патронов. Это помимо штатного вооружения и сопровождения в лице сержанта морской пехоты Кукушкина, который должен был в Симферополе принять под свое командование группу морских пехотинцев, выписавшихся из госпиталей, и препроводить их в бригаду.

Поездка, в общем-то, прошла без приключений. Только уже в сумерках, на подъезде к Симферополю, у «опеля» спустило колесо. Пока водитель менял его, совсем стемнело, и я не рискнул соваться в город. В темноте можно было запросто съехать с дороги и наскочить на шальную мину, к тому же я не знал пароля и не имел ночного пропуска. Местные орлы из бывших партизан могли сдуру шарахнуть по нашей машине со всех стволов – ведь мы ехали на немецком «опеле».

Поэтому я велел водителю свернуть во двор заброшенного дома, чтобы переночевать там, а утром, как белый человек, въехать в Симферополь.

Мы с сержантом Кукушкиным обошли дом и подворье, убедившись, что там нет ни одной живой души. На кухне мы разожгли огонь в плите, поставили на нее большую кастрюлю и стали варить гречневую кашу из сухпая. Вот тогда-то я и познакомился с Николай Николаевичем.

Когда каша уже почти сварилась, и хозяйственный водитель, ефрейтор Костюк, бросил в нее мелко порезанное сало, я услышал за окном подозрительный шорох. Кивнув сержанту, я вместе с ним на цыпочках вышел из дома и в темноте увидел у окна чью-то маленькую фигуру.

– А ну, стоять! – грозно крикнул сержант Кукушкин и для пущего эффекта передернул затвор своего «калаша».

– Ой, дяденька, не стреляй! – отозвался из темноты испуганный детский голос. – Это я, Николай… Николаевич.

Николай Николаевич оказался пацаном лет двенадцати, худым и грязным. Он был одет в рваный и замасленный ватник, стоптанные ботинки и грязный поношенный треух. Узнав, что перед ним свои, советские, он очень обрадовался. Как оказалось, дом, в котором мы остановились переночевать, принадлежал до войны и оккупации его родителям. А теперь Николай Николаевич остался единственным его жильцом.

Мальцу наложили каши, налили сладкого чая. Костюк, порывшись в своем бездонном сидоре, извлек завернутый в тряпицу кусок трофейного немецкого шоколада. Насытившись, Николай Николаевич рассказал нам печальную историю своей семьи.

– Немцы вошли в Симферополь первого ноября сорок первого года. На другой день расклеили везде бумаги, где говорилось, что жители города и окрестностей должны сдать в комендатуру все продовольствие, имеющееся в семье. Кто не сдаст и спрячет еду – тому расстрел.

Второй приказ был о том, чтобы все немедленно зарегистрировали в городской управе всю живность: кур, петухов, уток, гусей, овец, коз, свиней, коров и телят. А также лошадей, у кого они были. Без разрешения управы пользоваться своею живностью тоже было запрещено под угрозой расстрела. Через несколько дней немцы с татарскими полицаями пошли с обысками по домам. У моего друга Петьки мать спрятала козу – у Петьки была маленькая сестренка. Но козу нашли – донес сосед-татарин, и мать забрали. Потом пришел тот татарин, Хасан его звать, и сказал, что мать Петькину немцы «оформили» – расстреляли, значит, а козу он заберет, потому что немцы отдали ее ему как их верному помощнику. А Петькина маленькая сестренка все время плакала, звала маму и есть хотела. А потом она умерла, – тут Николай Николаевич не выдержал и всхлипнул. – А потом немцы собрали всех евреев, вывели их за город и расстреляли. Они вообще каждый день кого-нибудь расстреливали. А румыны ходили по домам и отбирали у людей вещи, которые им казались ценными. Они тащили все, что попадалось под руку. Даже один раз уперли старое мамкино полотенце, а со стола на кухне – четыре картофелины и головку лука.

Правда, с румынами можно было и подраться. Вон, тетка Наталья взяла ухват и прогнала из дому трех румын. Те пошли, пожаловались двум немецким фельджандармам, а те только рассмеялись и похлопали румын по плечу.

А потом немцы начали лютовать. Их самый главный, генерал… Зас… Зап… Зал… – Николай Николаевич почесал давно не стриженную грязную голову, пытаясь вспомнить фамилию немецкого генерала.

– Может, Зальмут? – подсказал я ему.

– Во-во, Зальмут, – вспомнил пацан, – так этот гад издал приказ о том, что за каждого убитого немца или румына будут расстреливать заложников. За убитого солдата – десять человек, за раненого – одного человека.

Вот моего отца и взяли в заложники. Он и в армии-то не служил, у него болезнь была, астмой называется. Его и еще несколько человек из нашего поселка немцы забрали и отправили в концлагерь. Тут недалеко он был.

Мать собрала узелок с продуктами и сказала, что пойдет к лагерю, попробует передать отцу поесть. Заложников в лагере не кормили. Немцы велели, чтобы местные носили в лагерь еду. Назад мать не вернулась. Соседка потом рассказала, что маму убили два татарина-полицая. Одному из них понравились ее сережки, и он велел маме их снять. А она отказалась – это был подарок отца. Тогда татарин ее застрелил, а сережки снял уже с мертвой, – тут Николай Николаевич снова заплакал. Слезы потекли по его лицу, оставляя светлые дорожки на грязных щеках.

Мы сидели на кухне, и сердца сжимались от жалости к этому пацану, который в свои двенадцать лет повидал столько горя, сколько не видал иной взрослый. Потом Николай Николаевич немного успокоился и вытер слезы.

– А отца расстреляли где-то в конце ноября. Вместе с ним немцы убили еще девять человек. А все из-за одного фельдфебеля, который погнался за курицей и за огородами подорвался на мине. Немцы сказали, что в его смерти виноваты местные жители, которые якобы знали, где заминировано, но не предупредили фельдфебеля об опасности. Взяли из концлагеря десять человек и расстреляли неподалеку от того места, где подорвался немец. И еще три дня запрещали их хоронить. Мы потом с Петькой взяли тележку, отвезли отца на кладбище и там похоронили. – Глаза Николая Николаевича снова наполнились слезами.

– И что ж, у тебя теперь никого-никого не осталось? – спросил у мальчишки ефрейтор Костюк.

– Никого, – ответил Николай Николаевич. – Дядька, брат матери, живет в Ростове, только жив ли он?

– Хочешь, я отправлю тебя к своим, на Кубань? – предложил сироте Костюк. – Там хорошо.

– Нет, дядя, спасибо тебе большое, – ответил Николай Николаевич, – только пока немцам не отомщу за родителей, я в тыл не поеду. Дяденьки, возьмите меня с собой! – жалобно попросил пацан. – Я, честное слово, больше не буду плакать. Я многое умею делать, буду вам помогать немцев бить.

Я почесал затылок. Надо было куда-нибудь пристроить парня. Только вот куда? Немного подумав, я решил передать его телевизионщикам. Они хотя и сопровождают наши части, но в огонь не лезут. И пацан будет под присмотром. Опять же научат его делу полезному, которое Николаю Николаевичу в жизни наверняка пригодится.

Решившись, я сказал мальцу:

– Хорошо, поедешь с нами, только, чур, слушаться нас беспрекословно, иначе отправим к дяде в Ростов. Договорились?

– Договорились! – обрадовался Николай Николаевич. – Я буду вас слушаться. А пистолет мне дадут?

14 января 1942 года.

Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», Ставка фюрера на Восточном фронте

Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, рейхсмаршал Герман Геринг, командующий кригсмарине адмирал Эрих Редер, команующий подводными силами адмирал Карл Дениц, глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, глава РСХА обергруппенфюрер СС Рейнгард Гейдрих, глава абвера адмирал Вильгельм Канарис, министр вооружений Фриц Тодт, министр пропаганды Йозеф Геббельс.

Адольф Гитлер сидел один в зале для совещаний за большим круглым столом. Он был мрачнее тучи. За дверью ждали приглашения Геринг, Редер, Дениц, Кейтель, Гейдрих, Канарис, Геббельс и Тодт. Они знали, что сегодняшнее совещание может стоить некоторым из них карьеры. А может быть, и не только карьеры – Гитлер под горячую руку бывал жесток и беспощаден. Поэтому они не торопились входить в зал, ожидая, когда их пригласит туда адъютант фюрера. Но Гитлер не спешил. Он думал.

Проклятые русские в очередной раз испортили ему настроение. Удар, нанесенный по нефтяным полям Плоешти, мог грозить большими бедами рейху. Ведь нефть – это кровь войны. Это горючее для моторов самолетов, танков, автомобилей, кораблей. И его нехватка могла вызвать анемию вермахта и люфтваффе. Со всеми катастрофическими последствиями.

Фюрер лихорадочно думал, как и где найти новые источники горючего. Надо было срочно искать выход из создавшегося положения.

Гитлер еще раз посмотрел на часы и нажал на кнопку. Появившемуся в дверях адъютанту он кивнул, после чего в зал по одному стали заходить приглашенные на совещание.

Первым вошел рейхсмаршал Герман Геринг. «Толстый Герман», весельчак и жизнелюб, сегодня был не похож на себя. Он ожидал публичного разноса и старался лишний раз не рассердить фюрера. Такими же поникшими и скучными были два адмирала – Редер и Канарис. Дениц, напротив, был невозмутимо спокоен. Так же подчеркнуто бодро и деловито выглядели Гейдрих, Кейтель и Тодт. Геббельс, как преданный пес, смотрел в глаза фюреру, готовый в любой момент разбиться в лепешку, но выполнить приказ вождя рейха.

Хмуро глядя на своих подчиненных, Гитлер кивком предложил им занять места за круглым столом. Сам садиться не стал, начал речь стоя, словно выступая на митинге.

– Итак, господа, я хочу выслушать ваши объяснения создавшегося нетерпимого положения на фронте. Господин рейхсмаршал, как получилось, что большевики сумели безнаказанно разгромить всю авиацию на южном фланге Восточного фронта, разбомбить Плоешти и нефтяные терминалы в Констанце, лишив нас так нужного сейчас на фронте горючего?

Геринг, с обреченной решимостью глядя на фюрера, приступил к ответу, больше похожему на последнее слово осужденного:

– Мой фюрер, я понимаю, вина моя во всем случившемся огромна. Я готов понести любое наказание. Но я хочу сказать, что преданные делу национал-социализма летчики люфтваффе сделали все, что смогли. И не их вина, что противник применил новейшую технику, которая превосходит нашу в скорости, огневой мощи и маневренности. Десятки пилотов истребительной и бомбардировочной авиации погибли в схватке с большевистскими летающими монстрами. Они не дрогнули и не свернули с боевого курса.

– Геринг, но вы-то живы! И вы не имеете права ссылаться на верную гибель крылатых героев рейха, оправдывая свою бездеятельность и нерасторопность. Что вы сделали для того, чтобы наконец разделаться с таинственной эскадрой русских и обуздать их авиацию?

– Мой фюрер, мы пытались массированным бомбовым ударом разгромить или на худой конец ослабить эту эскадру. У входа в Босфор разыгралось настоящее сражение, в котором наши бомбардировщики понесли большие потери. Им удалось потопить и повредить несколько кораблей большевистской эскадры.

– Геринг, вы лжете! – выкрикнул Гитлер, и «душка Геринг» сжался, как от удара. – У меня есть несколько другие сведения! – и Гитлер выразительно посмотрел на Гейдриха. – По информации, полученной из достоверных источников, были уничтожены все бомбардировщики, вылетевшие на перехват русской эскадры к Босфору. А все корабли этой проклятой эскадры, не получив никаких повреждений, преспокойно вернулись в Севастополь. Вот так, Геринг! Я хочу спросить у вас – зачем вы меня обманываете?! Я вижу, что охота за шедеврами живописи для вашего замка в Каринхалле для вас важнее, чем руководство люфтваффе. Может, тогда лучше вам, Герман, отдать маршальский жезл более достойному, а самому удалиться на покой?

Геринг покраснел, как помидор, и машинально спрятал свой жезл, усыпанный бриллиантами, за спину. Когда к нему вернулся дар речи, он хриплым голосом заявил Гитлеру:

– Мой фюрер, я готов отправиться рядовым в окопы на Восточный фронт, чтобы кровью смыть свою вину перед рейхом! Дайте только команду!

Гитлер вяло махнул рукой и стал выцеливать среди присутствующих новую жертву. Следующую порцию своего гнева он обрушил на Редера.

– Ну, а вы, господин адмирал, что скажете в свое оправдание? Почему ваши корабли так ничего и не сумели сделать этой русской эскадре?

Редер одернул китель и, стараясь сохранить на лице достоинство, ответил:

– Мой фюрер, на Черном море у нас нет флота. Все, что мы можем противопоставить там русским – это несколько катеров, которые не могут бороться даже с вражескими тральщиками, не говоря уже о более крупных кораблях. Через Босфор, по устной договоренности с турками, из Средиземного моря прошла одна подводная лодка кригсмарине. Но она была почти сразу уничтожена, как сообщили турецкие наблюдатели, торпедой, сброшенной с геликоптера. Эти летательные аппараты базируются на некоторых кораблях вражеской эскадры.

Гитлер прекратил бегать по залу и остановился рядом с начальником абвера, адмиралом Канарисом. Елейным голоском фюрер спросил у адмирала:

– Ну, а каковы ваши успехи, господин адмирал? Если мне память не изменяет, несколько дней назад вы обещали мне разузнать все о таинственном русском соединении и о технике, которой оно вооружено. Что вам удалось узнать?

– Мой фюрер, – Канарис усилием воли старался сохранить спокойствие, – моим сотрудникам удалось узнать кое-что об эскадре и о спецбригаде Ставки, которая причинила так много неприятностей нашей 11-й армии в Крыму. Удалось выяснить, что эскадра, в составе которой есть авианосец необычной конструкции, состоит из десятка кораблей, которые несут на своих стеньгах Андреевский флаг Российской империи…

– Что вы сказали, Канарис?! – воскликнул изумленный Гитлер. – Вашим агентам можно доверять? Может, им со страху померещились эти флаги?

– Нет, мой фюрер, не померещились. Это подтверждает как минимум дюжина незнакомых друг другу агентов, которые работают в Крыму, Румынии, Болгарии и Турции. Все они слово в слово повторяют одно и то же. Причем корабли под флагом Российской империи преспокойно ходят в одном строю с кораблями большевистского Черноморского флота.

– Бред какой-то, – фюрер был обескуражен, – я отказываюсь что-либо понимать…

– Мой фюрер, скажу больше, – продолжал Канарис, – офицеры – да-да, именно офицеры – так себя именуют командиры на этих странных кораблях, так вот, они носят погоны…

Фюрер обвел невидящим взглядом зал, потом снова уставился на Канариса, продолжавшего бесстрастным голосом свой доклад:

– Мой фюрер, такие же удивительные части обнаружены в составе русских войск в Крыму. Они тоже носят погоны, по своему поведению резко отличаются от обычных частей Красной Армии и вооружены необычной военной техникой. По нашим данным, это соединение сейчас сосредоточено в районе станции Армянск. К сожалению, нам не удалось узнать никаких подробностей об их численности и вооружении. Известно только, что это соединение морского десанта, которое приписано к четырем большим десантным кораблям под Андреевским флагом, которые базируются в настоящее время в Севастополе.

– Достаточно, Канарис, – устало произнес Гитлер. – Авианосец, морской десант из царских офицеров… Господа, вы узнаете знакомый портрет? Сдается мне, что это проделки американских плутократов, которые вооружили этот русский легион и вдобавок подкупили Турцию, чтобы она тайком пропустила эти корабли в Черное море. – Он махнул рукой: – Оставьте мне все данные об этих частях и эскадре. Я должен подумать об этом новом факторе в войне. Возможно, появление его изменит дальнейшее течение боевых действий на Восточном фронте.

Тодт, сейчас, после разгрома нефтепромыслов в Плоешти, особенно остро перед нами встанет вопрос снабжения войск горючим. Расскажите, насколько сильно скажется нехватка горючего на боеспособности наших войск?

Рейхсминистр вооружения Фриц Тодт, достав из папки листок с колонками цифр, с видом профессора, читающего лекцию студентам, начал свой доклад:

– К началу Восточной кампании Германия имела запас восемь миллионов тонн горюче-смазочных материалов. Это без учета трофейного горючего, захваченного в Греции и Югославии. Какое-то количество бензина и дизельного топлива было обнаружено нами на складах Красной Армии после 22 июня 1941 года.

Но кампания в России затянулась, и уже к осени 1941 года стала сказываться нехватка горючего. Причин для этого было много, и одна из них – бездорожье. Бензовозы застревали в русской грязи, и порой горючее приходилось доставлять в передовые части даже на танках. В настоящее время на фронт поступает лишь одна шестая необходимого для нормального ведения боевых действий горючего.

Чем грозит нам потеря нефти из Румынии?

Мы лишились значительного количества натурального горючего, которое будет трудно заменить синтетическим, произведенным из угля. Нефть добывается в самой Германии – в районе Ханигсена и Ольхейма. Там ее начали добывать еще в XIX веке. Но добыча незначительна – всего двести тысяч тонн в год. Какое-то количество нефти добывается в Австрии, Венгрии и Закарпатье. Но это капля в море, по сравнению с потерянными нефтяными источниками в Румынии.

Конечно, частично мы восполним нехватку горючего синтетическим бензином, который изготовляем из угля. Нам повезло в том, что по инициативе рейхсфюрера еще до войны мы начали строить заводы по производству синтетического горючего. В 1941 году мы изготовили четыре миллиона тонн ГСМ. Например, люфтваффе обеспечивает синтетическим горючим 84 % своих потребностей в нем.

Как мы сможем компенсировать потерю румынских источников нефти?

Во-первых, необходимо резко ускорить строительство новых заводов по производству синтетического горючего. Во-вторых, надо начать экономию ГСМ. На автомобили надо будет установить газогенераторы. Больше использовать гужевой транспорт. Словом, по максимуму сократить потребление горючего в тылу для того, чтобы в нем не нуждалась боевая техника на фронте.

Гитлер внимательно выслушал министра. Ему стало понятно, что время стремительных рывков бронетанковых и моторизированных соединений вермахта кончилось. Теперь надо было думать не о том, как выиграть войну, а о том, как ее не проиграть.

Махнув рукой, он отпустил всех участников совещания, а сам, сев за стол, начал внимательно читать те документы, которые оставил ему адмирал Канарис.