Часть 2

ИНТРИГИ И КОНТАКТЫ

15 (2) июня 1904 года, утро.

Санкт-Петербург. Николаевский вокзал.

Глава ГУГБ, тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

Заканчивается, наконец, эпопея со спецпоездом, на котором, как всем было сообщено официально, «отправился из Дальнего в Санкт-Петербург император России Михаил Александрович, со своей невестой и свитой». То есть этот поезд сыграл роль приманки и на какое-то время отвлек внимание наших противников от Михаила и Масако, в то время как они, правда, с меньшим комфортом, но зато с большей скоростью и безопасностью, прибыли в столицу Российской империи на атомоходе «Североморск».

Почему – на какое-то время? Дело в том, что британская агентура на Дальнем Востоке сработала вполне профессионально, и уже через несколько дней ее агенты в Маньчжурии доложили своим кураторам о том, что российского императора и его невесты в поезде, выехавшем из Порт-Артура в Санкт-Петербург, нет и никогда не было.

Известие это поначалу ошеломило британцев. Они не поверили и потребовали от своей агентурной сети еще раз перепроверить полученную информацию. На это ушло еще какое-то время. Донесения подтвердились, но главный вопрос – куда же все-таки делся русский император и его невеста, так и остался для островных джентльменов загадкой.

Все разъяснилось лишь 31(18) марта 1904 года, когда на другом конце света при весьма удивительных обстоятельствах объявился император России Михаил II, собственной персоной. Известие о его прибытии в Копенгаген стало настоящей сенсацией. Те, кто видел триумфальное появление императора в столице Дании, были потрясены не только видом самого Михаила в мундире морского пехотинца, и его невесты, столь не похожей на белокурых и голубоглазых европейских принцесс и герцогинь, но и необычной формой грозного подводного корабля, который показался им ожившей фантастикой из романов Жюля Верна.

После этого поезд-приманка мог двигаться по Транссибу на запад уже без эксцессов. А в начале пути они были. Во время движения по железной дороге от Порт-Артура до Харбина его несколько раз обстреливали из винтовок и пулеметов банды хунхузов. А сразу за Харбином неизвестные попытались пустить поезд под откос, взорвав перед ним железнодорожное полотно. Не обошлось без жертв – несмотря на все предосторожности, наличие у конвоя нескольких пулеметов и на защиту стенок вагонов стальными листами, во время боестолкновений все же погибли два сопровождавших поезд казака и было ранено несколько человек свиты. Среди пострадавших оказался один из японских офицеров, сопровождавших свиту принцессы. Несмотря на сильный ружейный огонь, он попытался выбраться из тамбура на контрольную площадку, чтобы принять участие в бою с хунхузами, и получил в плечо пулю. Впрочем, ранение оказалось неопасным для жизни.

Поезд двигался по трассе КВЖД не спеша. До середины мая он куковал на Байкале, ожидая вскрытия озера ото льда и начала паромного сообщения. Его пассажиры, ожидая переправы, развлекались, как могли. Но бдительность, несмотря на наступившее затишье, они все же не теряли.

Русские и японцы потихоньку приглядывались друг к другу, знакомились, между ними завязывались дружеские отношения. Новости добирались до берегов Байкала с большим опозданием. Но известие о крещении принцессы Масако и о ее свадьбе с императором Михаилом Александровичем вызвало настоящий фурор как среди русских, так и среди японцев.

Уроженцы Страны восходящего солнца, узнав о том, что дочь их Божественного Тэнно стала супругой русского императора, сразу повеселели, и их поведение стало менее скованным. Они стали чаще беседовать со своими русским спутниками, интересоваться жизнью в России, обычаями народа, среди которого им предстояло жить. Многие из них уже поговаривали о том, что, прибыв в столицу Российской империи, они тоже примут православие, чтобы быть одной веры с принцессой Масако, ныне ставшей императрицей Марией Владимировной.

И вот этот поезд, совершив путешествие через всю матушку-Россию, прибывает сегодня в Санкт-Петербург. Поскольку никаких ВИП-персон в этом поезде нет, его встреча будет скромной. Из встречающих на перроне Николаевского вокзала столицы буду лишь я да начальник дворцовой полиции генерал Ширинкин. Евгений Никифорович займется размещением прибывших членов свиты императрицы, исходя в том числе и из соображений их и нашей безопасности.

Я же понаблюдаю за всем происходящим и попытаюсь разобраться в том – кто к нам приехал и с какими целями. То, что в свите Масако наверняка есть хотя бы один из сотрудников японской разведки, у меня не было никаких сомнений. Я бы весьма удивился, если их не было бы вообще. Ведь любое, даже самое захудалое, государство обязано иметь разведслужбу. Иначе оно недостойно называться государством. А, как мне было известно из истории, японская разведка всегда считалась достаточно профессиональной и хорошо организованной.

Впрочем, я особо не заморачивался по этому поводу. Японские разведчики, даже если они и были среди прибывающих в Россию, вряд ли начнут с ходу строить козни против государства, где императрица – дочь их Божественного Тэнно. А вот знать то, что происходит в царском окружении, иметь представление о том, кто есть кто в правительстве России – это уже совсем другое. Моя задача – выявить тех японцев, кто чрезмерно любопытен не по живости характера, а по заданию своих руководителей. И сделать так, чтобы они получили ровно столько информации, сколько мы посчитаем нужным им предоставить. И не более того. Такая уж у нас работа.

На перроне также присутствует посол Японии в России барон Курино. Собственно, ему по статусу положено присутствовать при встрече поезда, в котором следуют подданные японского императора. Ведь они еще не принесли присягу на верность своему новому владыке. Ну, и барон наверняка хочет поближе познакомиться с теми, кто в будущем будет снабжать его конфиденциальной информацией.

Я вежливо отдаю честь японскому дипломату, а тот, в свою очередь, почтительно кланяется. А как же иначе, ведь барону Курино прекрасно известно, кто я такой и какую организацию возглавляю, и он старается выказать мне свое уважение. Типичная игра в стиле «я знаю, что ты знаешь, что я знаю».

Тут же на перроне крутится с десяток моих бывших коллег – журналистов, и пара фотографов со своими ящиками на треногах и черными накидками. Информационный повод, конечно, так себе – потянет на одно фото на первой полосе и колонку, строк так с полсотни, не более того. А вот тут репортеры и папарацци явно промахнулись. Но я не буду выдавать свои, «фирменные» секреты.

Я улыбнулся и подмигнул стоящей рядом со мной Ирочке Андреевой. Она понимающе мне кивнула – мол, все поняла – работаю.

Позвякивая сцепкой и постукивая колесами, замедляя ход, состав подъехал к перрону и с лязгом остановился. Первыми, как и положено, из вагонов выскочили проводники и тряпочками тщательно протерли до ослепительного блеска начищенные медные поручни вагона. А потом стали выходить пассажиры.

Наши соотечественники с улыбкой здоровались со встречающими их родственниками и друзьями, обнимались. Японцы же сразу же сбились в кучку. Они старались сохранить на лицах невозмутимость, но это у них плохо получалось. За время своего долгого путешествия по России они уже повидали много удивительного и непонятного для себя. Огромные просторы страны, в которой им придется жить, потрясли их. Действительно, было от чего впасть в ступор – маленькая Япония, в которой каждый клочок пригодной для сельского хозяйства земли был освоен и засеян, и бескрайняя тайга, огромные реки, множество городов и сел в европейской части России. Рассматривать наши просторы на карте это одно, а вот увидеть все своими глазами это совсем другое.

Только теперь японцы поняли – какой авантюрой была для них война с этой необъятной страной. И они в душе теперь гордились тем, что дочь их повелителя стала супругой русского императора, а внук их Божественного Тэнно станет законным правителем Российской империи. Он, конечно, будет уже русским по языку и воспитанию, но в жилах его будет течь кровь потомков богини Аматерасу.

И в этот самый момент произошла сенсация, о которой заранее знали всего несколько человек, включая меня. Неожиданно, тихо и незаметно, на перроне появился российский император Михаил II с супругой собственными персонами. Поначалу никто ничего не понял. Русские приезжие были увлечены беседой со встречающими, а японцы не знали в лицо ни царя, ни его супругу – в Японии было не принято выставлять на всеобщее обозрение личную жизнь императорской семьи.

Первым сообразил – что собственно происходит – японский посол барон Курино. Он что-то гортанно выкрикнул, и его соотечественники, сбившиеся в кучу, окончательно растерялись. Они никак не могли сообразить – что им делать. То ли, по европейским обычаям, мужчинам поклониться, а дамам сделать книксен, то ли, по японским обычаям, распростершись ниц, приветствовать русского микадо и его супругу. Впрочем, большинство, посмотрев на барона Курино, ограничились низким поклоном.

Михаил вместе с императрицей прошел перед шеренгой выстроившихся на перроне русских, поздоровался с ними и поблагодарил за мужество и стойкость, проявленные во время их опасного и долгого путешествия.

Потом он подошел к склонившимся в поклоне японцам и сказал им:

– Коннити Ва, – и повторил, уже по-русски: – Добрый день.

– Господа, – продолжил император, – я рад приветствовать вас в России, которая скоро станет вашей второй родиной. Я надеюсь, что вы будете служить мне и императрице Марии Владимировне так же верно, как вы служили Божественному Тэнно. Ёкосо – добро пожаловать, – закончил Михаил свою краткую речь.

Все происходящее азартно снимала на небольшую видеокамеру Ирина Андреева. Ее коллеги яростно строчили в своих блокнотах, а фотографы едва успевали менять фотопластинки и делать снимки, которые завтра появятся на первых полосах всех газет. Вот это будет сенсация!

16 (3) июня 1904 года, 11:00.

Великое княжество Финляндское. Гельсингфорс.

Сенатская площадь. Здание финского Сената

Карета генерал-адъютанта Николая Ивановича Бобрикова, генерал-губернатора Великого княжества Финляндского, как обычно, ровно в одиннадцать часов утра остановилась у главного подъезда финского Сената. Два молодых секретаря шестидесятипятилетнего генерал-губернатора ловко выпрыгнули из кареты и помогли спуститься на землю своему патрону, служившему главным объектом ненависти со стороны так называемой «финской прогрессивной общественности» и кругов русской либерально-революционной интеллигенции.

Именно поэтому сопровождающие генерал-адъютанта Бобрикова секретари на самом деле никакими секретарями не были. По приказу тайного советника Тамбовцева к Бобрикову в качестве телохранителей были приставлены два спецназовца из XXI века. Еще несколько человек, участвующих в этой операции, находились в здании Сената и были готовы в любой момент вмешаться в происходящее.

– «Объект» в здании, под наблюдением, – услышал в миниатюрном наушнике, вставленном в ухо, один из «секретарей» генерал-губернатора, и в знак того, что сообщение принято, щелкнул по микрофону, замаскированному в галстуке.

«Объектом» был Эйген Вальдемар Шауман, сын генерал-лейтенанта и финского сенатора, в прошлом варианте истории стрелявший в Бобрикова.

Если эта история с покушением на генерал-губернатора действительно повторится, то кое-кто получит большой и весьма неприятный сюрприз. Для того чтобы раскрутить всю эту историю, «Объект», то есть господина Шаумана, приказано брать живым, при том, чтобы с головы генерал-губернатора не должно упасть ни одного волоса. Ни в коем случае нельзя было дать преступнику покончить с собой и тем самым спрятать в воду концы заговора.

– Вы готовы, ваше высокопревосходительство? – тихо шепнул «секретарь» генерал-губернатору. – Мне только что доложили о том, что злоумышленник уже вас поджидает.

– Господи, помилуй и сохрани, – Бобриков, повернувшись, перекрестился на купола Николаевского собора и сказал: – Идем, господа, не будем искушать долготерпение Господне.

Еще месяц назад, на встрече с императором Михаилом Александровичем генерал-губернатор Бобриков был поставлен в известность о готовящемся на него покушении и важности всего последующего за этим в плане окончательного установления на всей территории Финляндии законов и порядков Российской империи.

После того разговора поживший уже свое Николай Иванович шел навстречу опасности без всякого страха. Император заверил его в том, что каким бы ни был итог покушения, сие нелепое административное образование, именуемое Великим княжеством Финляндским, разделит судьбу Царства Польского и прекратит свое существование, превратившись в обычные российские губернии.

На лестничной площадке второго этажа Сената худощавый молодой блондин с глазами, в которых горел фанатичный огонь «мученика за свой угнетенный народ», терпеливо поджидал свою жертву, сжимая в кармане сюртука потной рукой пистолет системы «браунинг». Эйген Шауман, швед по происхождению, чиновник главного управления учебных заведений Великого княжества Финляндского, уже давно принял решение убить ненавистного всей «прогрессивной общественности Суоми» генерал-губернатора Бобрикова. Этот «сатрап и деспот» методично проводил на территории Великого княжества русификаторскую политику. Эйген Шауман считал – один меткий выстрел, и Финляндия будет свободна. А за это молодому безумцу, которому лишь недавно исполнилось двадцать девять лет, было не жалко отдать свою жизнь. На пощаду он не рассчитывал – за покушение на своего любимого сатрапа русский император наверняка прикажет его казнить. Возможно, это было что-то вроде комплекса Герострата – жажда прославиться, пусть даже и через совершение ужасного злодеяния.

От мрачных мыслей господина Шаумана отвлекала какая-то девица, неподалеку от него напропалую кокетничающая с двумя молодыми господами, по виду весьма напоминающих петербургских газетчиков. Краем уха Шауман слышал обрывки их разговора. Эти щелкоперы желают задать генерал-губернатору несколько вопросов. Пусть! На все их вопросы ответит его «браунинг». Надежная машинка, гениальное изобретение бельгийского оружейника. Семь патронов в обойме – вполне достаточно для того, чтобы покончить с генерал-губернатором и затем застрелиться самому.

А вот и он, главный злодей, медленно, по-стариковски, он поднимается по лестнице в сопровождении двух секретарей. Еще несколько шагов и он будет совсем рядом. Вздохнув, Шауман решительно потянул «браунинг» из кармана…

Но тут все пошло совсем не так, как он изначально планировал.

Лишь только рука Шаумана с зажатым в ней пистолетом появилась на свет божий, «секретари» генерал-губернатора закрыли своими телами Бобрикова, одновременно выхватив из карманов свои пистолеты. Первым выстрелил один из «секретарей». Пуля пронеслась рядом с его головой и ударилась в стену, раскрошив золоченую лепнину. Рука Шаумана дрогнула, и его первая пуля пролетела довольно далеко от цели. Мгновение спустя выстрел второго «секретаря» прошел на этот раз впритирку с его левым ухом, перепугав покушавшегося и сбивая ему прицел.

Второго, возможно, более прицельного выстрела Шауман сделать не успел. Один из «газетчиков», о которых он совсем забыл, подкатом бросился ему под ноги. Шауман почувствовал, как из-под него уходит земля. Уже падая, он выпалил из браунинга куда-то в потолок. Мгновение спустя пистолет, выбитый из его руки, улетел в сторону. А на его завернутых за спину руках защелкнулись браслеты наручников.

– Работает Главное управление государственной безопасности! – выкрикнул растерянным очевидцам всего происходящего один из «газетчиков». – Всем оставаться на своих местах и сохранять спокойствие.

А по лестнице уже топотали сапоги солдат конвойной роты и спешили следователи ГУГБ, готовые прямо на месте провести предварительное дознание и опрос свидетелей, после чего и несостоявшийся убийца, и все причастные к покушению на миноносце Балтийского флота будут отправлены по адресу: Санкт-Петербург, Новая Голландия, его превосходительству тайному советнику Александру Васильевичу Тамбовцеву.

Сообщение российской печати

о покушении на жизнь

генерал-адъютанта Н. И. Бобрикова

«Правительственный Вестник». Санкт-Петербург. 17 (4) июня 1904 года

ГЕЛЬСИНГФОРС. В здании Сената Великого княжества Финляндского в 11 часов 05 минут, перед входом в зал хозяйственного департамента, чиновник главного училищного управления в Финляндии и бывший служащий сената Евгений Шауман, сын бывшего финского сенатора, произвел два выстрела в генерал-губернатора генерал-адъютанта Н. И. Бобрикова. Благодаря вмешательству очевидцев этого покушения, обе пули прошли мимо, хотя и в опасной близости от предполагаемой жертвы злоумышленника. Преступник попытался застрелиться на месте, но был обезврежен, схвачен и передан в руки сотрудников государственной безопасности.

«Новое Время». Санкт-Петербург. 17 (4) июня 1904 года

Не подлежит сомнению то, что это несостоявшееся убийство было политическим преступлением. Генерал-адъютант Бобриков подвергся покушению как представитель верховной власти в Финляндии. Причиной его могла стать честность и убежденность верного охранителя русских государственных интересов в этой соседней со столицей России окраиной Империи. Это определяется характером задуманного преступления и его гнусностью.

«Московские Ведомости». 18 (5) июня 1904 года

ГЕЛЬСИНГФОРС, 4 июня. Несостоявшийся убийца генерал-адъютанта Бобрикова – чиновник главного управления училищного ведомства Евгений Шауман, сын уволенного в 1900 году в отставку сенатора Шаумана. Оружие покушавшегося – семизарядный пистолет «браунинг». По данному случаю немедленно начато предварительное дознание. Пока соучастников не обнаружено. Население спокойно. Порядок не был нарушен.

«Гельсингфоргское злодеяние»

<…> Злодей, попытавшийся убить генерал-адъютанта Бобрикова, несомненно был орудием тех финляндских мятежников, которые давно уже ведут и тайную, и явную войну с правительством Российской империи, переходя от одной формы борьбы к другой. Пока мятежники еще надеялись увлечь за собой весь финский народ, они ограничивались легальной формой своей преступной пропаганды. Теперь, когда эта надежда для них исчезла, и в Финляндии, после эпохи бурных волнений, воцарил мир и покой, когда его население с негодованием стало отворачиваться от подлых подстрекателей, оценив благие начинания императора Михаила II, злодеи, очевидно, решили перейти к открытому насилию, надеясь этим терроризировать как население, так и правительство.

«Под первым впечатлением»

Пора честным русским людям соединиться, и, если будет нужно, то прийти на помощь правительству с целью окончательного искоренения мятежа. Полумеры в данном случае бесполезны. Только сознание того, что существует сильная и способная строго покарать мятежников власть, может остановить злодеев.

Финская печать о покушении на генерал-губернатора Н. И. Бобрикова

В то время как шведские газеты Гельсингфорса ограничились передачей официальных сообщений о злодейском покушении камерфервандта Евгения Шаумана, газеты финские нашли нужным высказать свою оценку этого возмутительного по своей дерзости преступления.

«Suomen Kansa». 17 (4) июня 1904 года

Миролюбие нашего народа еще недавно служило поговоркой. Мы гордились тем, что личная безопасность у нас выше, чем где-либо. Ведь Финляндия была страной, в которой никогда не было покушений на жизнь членов правительства или высших должностных лиц. <…> Теперь же совершилось роковое злодеяние, отвергаемое нашей историей, колеблющее нашу уверенность, возбуждающее в нас страх перед будущим. С точки зрения человечности и как христиане мы осуждаем позорное деяние убийцы. В начале XX столетия это дерзкое преступление не может обеспечить нашему молодому народу счастливого будущего. Оно – плод зловредной агитации, агитации, несущей гибель всем нам, если от нее мы не сумеем вовремя избавиться. Народ наш осуждает деяние, злосчастным образом нарушающее целостность нашего прошлого. <…> История не знает, чтобы преступлением или насилием достигалось что-либо иное, кроме гибели. Прочная основа в жизни народов должна быть поставлена не так. Преступление всегда остается преступлением, и никакие цели не могут оправдать его. <…>

«Финляндская газета». Гельсингфорс. 19 (6) июня 1904 года

Что происходит в уме этих фанатиков, когда они решаются на политическое убийство, что лишает их способности прийти к сознанию бесцельности своего злодеяния? Если ему совершенное преступление представляется местью или возмездием за зло, будто бы содеянное намеченной жертвой, то где же это возмездие? Ведь он дает убиваемому самую лучшую смерть, какую честный человек может желать: смерть героя на поле битвы. Если злодеем руководит мысль смертью человека уничтожить применение принципов, которым он служил, или отменить политику, которой он был представителем, то тут уж наступает полное затмение ума. Ибо только безумный может вообразить, что выстрел в представителя правительства должен привести правительство к испугу и к решимости из страха повторения убийств изменить политику. Для всякого здравомыслящего человека ясно, что всякий осуществленный замысел политический должен иметь последствием еще более твердое осуществление той политики, которую безумец-фанатик думает остановить злодеянием. Во всяком случае, вступающий на место коварно убитого товарища часовой станет еще усерднее и строже служить своему знамени. Вот все, чего достиг безумный фанатик.

17 (4) июня 1904, полдень.

Петербург, Новая Голландия.

Глава ГУГБ тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

Оперативно, однако, сработали мои хлопцы. Еще вчера в одиннадцать в Гельсингфорсе террорист Шауман пытался убить генерал-губернатора Бобрикова, а уже сегодня с утра этот киллер недоделанный в полной прострации сидит в одиночной камере у нас в Новой Голландии. Я решил допросить его сразу по поступлению, что называется, с пылу с жару. В таком взбаламученном состоянии люди обычно сами выворачивают душу даже без применения физических средств и медикаментозного воздействия.

Для начала я еще раз перелистал несколько страничек, на которых уместилась вся биография этого «вольного стрелка». В общем, ничего особенного. Обычный либерал-истерик. Вбил себе в голову бредовую мысль о том, что выстрелами своими он спасет от «иноземного ига» любимую Суоми. Ну, и комплекс Герострата в придачу. Намеревался, сукин сын, застрелиться, написав предварительно прощальное письмо императору Михаилу, в котором объяснял причину своего поступка неприятием русификаторских действий Бобрикова и особо подчеркивал непричастность к покушению на генерал-губернатора своей семьи, друзей или каких-либо политических партий.

А вот насчет последнего есть у меня большие сомнения в том, что это не совсем так. Да, скорее всего, убивать Бобрикова Шауман отправился действительно в одиночку. Но не факт, что не нашлись добрые люди, которые убедили его совершить покушение демонстративно, в здании Сената, после чего застрелиться. А что, очень красиво – «юноша бледный со взором горящим» прилюдно убивает «царского сатрапа», после чего кончает жизнь самоубийством, становясь мучеником за идею. Равальяк и Шарлотта Корде в одном флаконе. В общем, готовое знамя для финских сепаратистов. А вот мы попробуем узнать – кому понадобилось это «знамя», и почему убивать Бобрикова понадобилось именно сейчас.

Я снял трубку и попросил дежурного доставить ко мне в кабинет Эйгена Шаумана. Минут через пять в дверь вошел мужчина лет тридцати, белобрысый, с серыми навыкате глазами и светлыми усами, в сопровождении конвоира. Он был одет в темный костюм-тройку, правда слегка потрепанный и порванный по швам в нескольких местах.

«Похоже, что паренек сопротивлялся при задержании, – подумал я. – Но двигается он сам, ножку не волочит, лицо без синяков, значит, наши орлы повязали его достаточно галантно, без членовредительства».

– Присаживайтесь, господин Шуман, – предложил я несостоявшемуся убийце, – я тайный советник Александр Васильевич Тамбовцев, руководитель Главного управления государственной безопасности.

Шауман гордо вздернул голову вверх, словно взнузданный жеребец, и процедил с нарочито чухонским акцентом:

– Я не хочу разговаривать с фами на языке оккупантов моей родины…

– Да бросьте вы валять дурака, господин Шауман, – усмехнулся я. – Родились вы в Харьковской губернии, где ваш батюшка в чине полковника русской армии служил офицером для особых поручений при командующем Харьковским военным округом. Там и прошло ваше детство. Так что вы смело можете сменить ваш чухонский акцент на малороссийский. Но я предпочел бы беседовать с вами на общепринятом в Российской империи русском языке.

После моих слов Шауман немного приостыл, сел на привинченный к полу табурет и стал лихорадочно озираться по сторонам, должно быть, в поисках страшных орудий пыток, которыми, по слухам, застенки Новой Голландии были просто завалены по самую крышу. Не обнаружив дыбы, жаровни с раскаленными углями и прочих страстей-мордастей, Шауман успокоился и даже попробовал изобразить на лице скучающе презрительную гримасу. Дескать, режьте меня на кусочки, но я вам ни слова не скажу.

– Скажите, господин Шауман, – спросил я его, – вы и в самом деле всерьез рассчитывали на то, что убийство генерал-губернатора Бобрикова поможет Великому княжеству Финляндскому стать независимым государством?

– Не сразу, но моя любимая Суоми избавится от ига русских, – с пафосом воскликнул Шауман. – И я готов был отдать свою жизнь за то, чтобы это произошло как можно быстрее.

– А чем вам не нравится нынешнее положение дел? – с любопытством спросил я у сына российского тайного советника – чиновника, принадлежащего к III классу Табели о рангах.

– Бобриков проводил русификаторскую политику в Великом княжестве Финляндском, – воскликнул Шауман. – Он хотел превратить мою родину в обычную российскую губернию. Этим он унижал мою страну и ее народ.

– Простите, – поинтересовался я, – какой именно народ? Ведь вы, я уверен, даже не знаете финского языка и не учите его, презрительно называя «мужицким». Вы прекрасно говорите на русском, шведском и нескольких европейских языках. А по-фински вы можете лишь отдавать приказы лакеям и кучерам.

– Это не ваше дело! – взвился Шауман. – Когда Финляндия станет свободной, я обязательно выучу финский язык.

– Ну-ну, – скептически усмехнулся я, – только я думаю, что вам вряд ли удастся это сделать. В лучшем случае всю оставшуюся жизнь вы будете учить язык народов, населяющих российский Север. В худшем… – я выразительно посмотрел на притихшего Шаумана, – в худшем случае вы умолкнете навеки. Ибо покойники не склонны произносить напыщенные речи.

– Я вас не понимаю, – процедил Шауман.

– Поймите меня, господин Шауман, – сказал я, – покушение на представителя верховной власти – это тягчайшее преступление, и наказание за него должно быть самым строгим. Отсюда вы сможете выйти или на эшафот, или на каторгу. Что вам предпочтительнее?

Шауман задумался, а потом спросил:

– Скажите, господин Тамбовцев, могу ли я рассчитывать на снисхождение? Ведь я, в конце концов, не убил генерал-губернатора Бобрикова.

– Да, не убили, но по независящим от вас причинам, – ответил я. – Помощь же следствию зачтется вам во время суда. Итак, я слушаю вас, господин Шауман. Меня интересуют в первую очередь те, кто подвинул вас на такой безрассудный поступок.

Эйген Шауман долго думал, а потом, видимо, приняв окончательное решение, произнес:

– Я не знаю их настоящих имен. Они разговаривали со мной по-шведски, но говорили с акцентом. Скорее всего, они были англичанами. Мы познакомились в Стокгольме, куда я отправился полгода назад, чтобы навестить родственников отца. Они подсели ко мне за столик в кафе, где обычно собирались финские шведы, приехавшие по делам в столицу королевства. Выяснилось, что эти люди сочувствуют жителям моей несчастной родины, стонущих под игом русских варваров. Они сказали, что в Европе, да и не только в ней, есть люди, которые готовы помочь нам сбросить власть России и помочь Финляндии стать независимым и демократическим государством.

– И как они собирались вам помочь? – спросил я у Шаумана. – Кстати, как они вам представились? Ну, не может такого быть, чтобы они оказались безымянными.

– Один из них назвался Томасом, а второй – Генри, – немного подумав, сказал Шауман. – Я дал им свой адрес в Гельсингфорсе, на который вскоре стали приходить письма и листовки, отпечатанные в Швеции.

– Они и посоветовали вам совершить покушение на генерал-губернатора Бобрикова? – спросил я.

Шауман опять немного подумал.

– Месяц назад, – ответил он, – в Гельсингфорс приезжал Генри, который привез мне листовки, пистолет «браунинг» и в разговоре со мной сказал, что главный русофил в Великом княжестве Финляндском – генерал Бобриков. Его ненавидят все патриоты, и тот человек, который убьет это царского сатрапа, станет героем Финляндии. Вот я и решился это сделать.

– Генри или Томас больше не давали вам никаких поручений? – спросил я.

Шауман снова задумался. Потом, вздохнув, сказал:

– Недели две назад меня посетил человек, передавший мне привет от мистера Генри и записку от него. В ней он просил оказать ему небольшую услугу – съездить в Або, где найти шкипера парохода «Сампо» Пекко Сеппонена и передать ему важный пакет. Он вручил мне этот пакет, на котором не было адреса отправителя и получателя. Посланец мистера Генри сказал, что Пекко знает, как ему надлежит распорядиться этим пакетом.

«Значит, Пекко Сеппонен, – подумал я. – Так вот откуда у него взялось послание от господина Витте… Теперь понятно, почему британцы поспешили с покушением на Бобрикова. Им надо было отвлечь наше внимание от своих петербургских дел…»

– А дальше что было? – спросил я у Шаумана.

– Дальше, – ответил Шауман, – мне было велено снова встретиться в Або с Пекко, получить от него пакет и передать посланнику мистера Генри. Что я и сделал четыре дня назад.

– Хорошо, – сказал я Шауману. – На сегодня хватит. Сейчас вас отведут в камеру, где вы можете еще раз хорошенько подумать о вашей дальнейшей судьбе и как следует вспомнить все, что касается ваших британских приятелей. Не забывайте – от этого зависит ваша жизнь.

И нажав кнопку, я вызвал конвой…

19 (6) июня 1904 года, 10:45.

Санкт-Петербург. Зимний дворец. Готическая библиотека.

Присутствуют:

император Михаил II; глава ГУГБ тайный советник Александр Васильевич Тамбовцев; министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве

– Я пригласил вас, господа, чтобы обсудить весьма деликатный вопрос, – сказал император после того, как все заняли свои места за столом. – Речь пойдет о дальнейшей судьбе Великого княжества Финляндского. Я полагаю, что сложилась абсолютно нетерпимая ситуация, когда это весьма странное образование в границах Российской империи стало местом, откуда постоянно исходит угроза безопасности нашего государства. Александр Васильевич, доложите – что вам удалось выяснить при расследовании дела о покушении на генерал-губернатора Бобрикова.

– Непосредственными подстрекателями к этому покушению являются англичане, или люди, которых Шауман считает таковыми, – сказал глава ГУГБ. – Они и передали ему пистолет «браунинг», из которого злоумышленник пытался убить генерала Бобрикова.

Мы составили композиционный портрет на всех тех, с кем Шауман встречался перед покушением. Но, скорее всего, этих людей на территории Российской империи уже нет. Впрочем, это не самое главное. Главное то, что основным побудительным мотивом, заставившим Шаумана совершить покушение, являлось недовольство части шведской общины Великого княжества Финляндского существующим положением дел. Они до сих пор мечтают оторвать Финляндию от России и возвратить ее Швеции. Этим настроениям способствует и особое положение Великого княжества Финляндского, имеющего свои особые, отдельные от Российской империи законы, политическую и образовательную систему.

– Таким образом, – сказал император Михаил, – вы считаете, что мы, консервируя сложившийся там порядок вещей, сами готовим себе врагов?

– Именно так, – кивнул Тамбовцев, – ведь до своего задержания Шауман трудился на ниве просвещения – он был чиновником главного управления учебных заведений Великого княжества Финляндского. А следовательно, имел прямое отношение к воспитанию юношества. Вы можете себе представить – каких ярых ненавистников России они там воспитывали! Сколько будущих убийц и террористов выйдет из школ и гимназий, курируемых такими, как Шауман!

– Александр Васильевич абсолютно прав, – сказал нахмурившийся Плеве, – особую ярость и неприязнь у так называемой финской интеллигенции вызвали действия Николая Ивановича Бобрикова по наведению порядка в области образования и отстранение от работы наиболее одиозных учителей-националистов.

– Вячеслав Константинович, – спросил император, – а почему вы назвали финскую интеллигенцию так называемой?

– А потому, ваше императорское величество, – ответил Плеве, – что настоящих финнов как таковых среди них раз, два и обчелся. Большая же часть хоть сколько-нибудь образованных людей в Великом княжестве Финляндском – шведы, и в силу этого они настроены явно антирусски.

– Очень хорошо, – сказал император, – то есть, наоборот, как раз ничего хорошего в этом нет. Теперь скажите мне, что мы должны делать для того, чтобы выйти из этого неприятного положения, созданного моими предками?

– Несомненно то, – ответил Плеве, – что автономию Великого княжества Финляндского надо упразднить. Да, в связи с этим возможны волнения среди местного населения, но это не так опасно, пока во всей стране царит патриотический подъем, связанный с нашей победой над Японией.

– Вячеслав Константинович прав, – Тамбовцев поддержал Плеве, – другого выхода у нас нет. Рано или поздно Финляндия попытается выйти из состава Российской империи. Слишком большие права, которые она получила за годы правления ваших предшественников, развратили правящую элиту княжества. Знаете, это как у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке». И захотела Финляндия стать царицею морскою. А останется она у разбитого корыта. Что же касается беспорядков, то, если заранее все проработать, то можно их избежать. Или минимизировать…

– Господа, – с тревогой спросил император, – вы полагаете, что дело может дойти до кровопролития?

– Если мы будем действовать нерешительно, если будем оглядываться на пресловутое «общественное мнение», – ответил Тамбовцев, – то возможен и открытый вооруженный мятеж. Надо заранее пресечь все поползновения некоторых держав вмешаться в наши внутренние дела.

– В первую очередь, – добавил Плеве, – необходимо полностью перекрыть морскую и сухопутную границу с Швецией и поставить там российскую таможню. К примеру, взрывчатка, из которой сделали бомбу, взорвавшую кортеж вашего брата, попала к террористам как раз через Великое княжество Финляндское. А потому, как сказал Александр Васильевич, необходимо быстро и решительно навести на территории княжества идеальный порядок, провести реформу, превратив этот исторический анахронизм в две обычные российские губернии, тем самым покончив с этим источником постоянных смут.

– Что ж, господа, – кивнул император, – ваши резоны мне понятны, и я с ними полностью согласен. Осталось решить еще один вопрос. А именно – что нам делать с той самой шведско-финской интеллигенцией, которая, по вашим словам, и является основным источником возмущений?

– Ваше величество, – сказал Тамбовцев, – насилие, применяемое без учета обстановки и неограниченно, нам ни к чему. Мы даже не собираемся казнить господина Шаумана, поскольку он активно сотрудничает со следствием и готов продолжить сотрудничество и дальше. Что же касается прочих, то им следует сделать выбор. Или они покинут Россию и переедут на свою историческую родину – в Швецию, или станут подданными русского царя, а не великого князя Финляндского, получив такие же права и взяв на себя такие же обязанности, как и прочие ваши подданные. Надо не забывать о том, что многие из обитателей нынешнего Великого княжества Финляндского честно служили России. Пусть они сделают свой выбор. А дальше… А дальше мы посмотрим…

– Идея ваша, Александр Васильевич, мне понятна, – задумчиво произнес император, – только как бы эти люди, не желающие кроме прав получить еще и обязанности, не начали смуту, став источником постоянной опасности для России на ее северо-западных рубежах?

– Тогда надо будет применить закон, в котором четко написано – что ждет тех, кто подрывает устои империи. Все виновные в антигосударственной деятельности будут наказаны. Вожаки и главные заводилы смуты угодят на каторгу, прочие же будут административно высланы в места не столь отдаленные. Я думаю, что финны, с их практичностью, быстро поймут, что лучше – спокойная жизнь у себя дома, или казенный дом где-то у черта на куличках. К тому же местные промышленники и купцы вряд ли захотят лишиться всего, что нажито непосильным трудом – ведь по закону у осужденных за антигосударственную деятельность будет конфисковано все их движимое и недвижимое имущество.

– Понятно, Александр Васильевич, – кивнул император, – так мы, скорее всего, и сделаем. Теперь давайте обговорим все детали. Вячеслав Константинович прав – в первую очередь необходимо перекрыть границу. Поскольку пограничная стража уже передана от Минфина в ГУГБ, то это задача будет поручена вам, Александр Васильевич. Я отдам соответствующее распоряжение, и адмирал Макаров выделит для нужд морской погранохраны один или два отряда малых 150-тонных номерных миноносцев. Как боевые корабли они уже полностью устарели, зато гонять контрабандистов они вполне способны. База их будет на Аландских островах. Договор об их демилитаризации нам не помешает, так как эти пограничные суда будут проходить не по военному ведомству. К зиме, когда Ботнический залив замерзнет, сформируйте на это направление несколько мобильных лыжных погранотрядов.

Император посмотрел на министра внутренних дел.

– Вячеслав Константинович, – сказал он, – а вам необходимо вместе с министерством юстиции заняться унификацией законов Великого княжества Финляндского с законами Российской империи. Я понимаю, что это огромный труд, но я бы попросил вас и товарища министра юстиции Сергея Сергеевича Манухина побыстрее закончить это дело. В случае каких-либо беспорядков действовать быстро и решительно, сразу поставив меня о них в известность. Манифест об упразднении Великого княжества Финляндского уже подписан и будет обнародован завтра.

Михаил встал.

– Если, господа, у вас нет ко мне вопросов, то я желаю вам всего доброго. До свидания.

Именной Указ

от 20 (7) июля 1904 года.

Об упразднении Великого княжества Финляндского

Божиею милостью Мы, Михаил II, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и проч., и проч., и проч.

Объявляем всем верным подданным Нашим в Великом княжестве Финляндском о том, что усмотрев то, что успешному действию Наших губернских и уездных в Великом княжестве Финляндском управлений препятствуют как слишком тесные пределы предоставленной им власти, так и чрезмерная сложность и обременительность переписки, Мы признали необходимым в ряду мер, предпринятых Нами для благоустройства сего края, преобразовать эти учреждения, с усилением самостоятельности и ответственности как начальствующих в губерниях и уездах лиц, так и коллегиальных в оных учреждений, и с возможным упрощением порядка их делопроизводства.

При этом Мы нашли полезным, для облегчения действия означенных властей и управлений взамен существующих там разнообразных учреждений местной исполнительной полиции, устроить в городах и уездах земскую стражу, а также службу безопасности, состоящую в непосредственном распоряжении губернских и уездных начальств. Мы, согласно утвержденному Нами положению Комитета Министров, повелеваем: дела и предметы ведения Комитета по делам Великого княжества Финляндского передать в Комитет Министров, а чинов Канцелярии упраздняемого Комитета зачислить в Канцелярию Комитета Министров.

Разработку всех частей сего многостороннего дела Мы возложили на особую в Гельсингфорсе Комиссию и повелели ей составить предположение о новом устройстве на указанных Нами началах, губернского и уездного управлений в Великом княжестве Финляндском.

1. Означенные Положение и штаты ввести в действие с 1/13 июля 1904 года, и вместе с тем отменить существующая законоположения и распоряжения, несогласные с сими новыми постановлениями.

2. Распоряжения по введению в действие вышеозначенных Положений, которые, вместе с следующими к оным штатами, должны быть немедленно внесены в Дневник Законов, возложить на Нашего в Великом княжестве Финляндском Наместника и подлежащая ведомства по принадлежности; Учредительному же в Великом княжестве Финляндском Комитету предоставить разрешать все сомнения, могущая возникнуть при введении сих постановлений в действие, и издавать в развитие оных нужные правила и инструкции.

Правительствующий Сенат не оставит учинить, к исполнению сего указа Нашего, надлежащая распоряжения.

Дано в Санкт-Петербурге в 20-й день июля в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четвертое, царствования же Нашего в первое. На подлинном Собственную Его Императорского Величества рукою подписано: Михаил.

21 (8) июня 1904

Вечер. Базель. Номер гостиницы «Les Trois Rois».

Штабс-капитан Бесоев Николай Арсентьевич

Вот я снова в Базеле. Всего три месяца назад мы с Ирочкой, в компании с будущими вождями и Надеждой Константиновной, бежали из этого города в сторону германской границы, оставив в поезде Женева – Штутгарт купе, набитое мертвыми эсеровскими боевиками. Вроде совсем недавно это было, однако столько всего случилось за это время.

Тогда мы в конце концов добрались все же до Питера, и там мои спутники сразу же принялись заниматься Большой Политикой. А я, грешный, был у них на подхвате. Только не по мне это дело. В общем, «и скучно и грустно…»

Видимо, потому Дед – Александр Васильевич Тамбовцев, – поняв мое состояние, предложил мне настоящую работу. Требовалось снова отправиться в Швейцарию и привезти оттуда в Питер одну очень важную птицу, некоего Парвуса, личность малоприятную и довольно опасную. В нашей истории он успел немало напакостить России. Чтобы он не повторил то же самое уже в этой истории, на самом верху было решено принудительно доставить этого типа пред светлые очи Александра Васильевича.

В страну банков и сыров я отправился не один. Моим помощником и правой рукой был ротмистр Познанский. Михаил Васильевич должен обеспечивать нам связь с зарубежной агентурой военной разведки и контрразведки. Перед нами стояла задача – обнаружить этого самого Парвуса, упаковать его и переправить в Германию. А оттуда, перегрузив на русский корабль, доставить в Питер.

Помогать нам в этом должна была мадемуазель Натали – Наталья Вадимовна Никитина, человек из конторы Ширинкина. Девица была ослепительной красоты и большого ума. Ей предстояло сыграть роль приманки, на которую должен был пренепременно клюнуть неисправимый бабник Парвус. Для страховки с нами отправились двое спецов – Олег Михеев и Никита Чернышев, а также Маша – горничная Натали – тоже мадемуазель из команды генерала Ширинкина.

Я отправился в поход под личиной осетинского князя, гордого, как орел, и глупого, как ишак. Дабы меня не узнали, мне пришлось отпустить шикарную черную бороду. Для пущего антуража я облачился в черную шелковую бекешу, белую черкеску с газырями и мерлушковую папаху. Мягкие кавказские сапожки, кожаный пояс, украшенный накладными серебряными бляхами, и большой кинжал кубачинской работы дополняли мой наряд.

Надев все это, я посмотрел на себя в зеркало.

«Ну, прямо Коста Хетагуров, – подумал я, – а если еще сюда бурку добавить, то самый насоящий абрек».

Михаил Игнатьевич отправился в Швейцарию под видом богатого помещика из Малороссии. По легенде, наша теплая компания должна случайно познакомиться на пароходе «Курония». Не исключено, что могла произойти «утечка», и о нашей миссии уже знали наши оппоненты. Окончательно наш дружный коллектив должен сплотиться по прибытию в Гамбург.

К тому моменту мне надлежало уже вовсю ухаживать за Натали, а Познанскому оставалось лишь втайне ревновать и с досады пить горькую. Что Михаил Игнатьевич довольно натурально и изображал. Олег и Никита, изображавшие провинциальных дворянчиков, впервые вырвавшихся в Европу, были «прилипалами» у «богатенького Буратино», исправно отводя его под руки в каюту, когда Михаил Игнатьевич напивался до положения риз.

В общем, все шло своим чередом. Я гулял под ручку с Натали, вздыхал, закатывал глаза, словом, изнывал от нежных чувств. Натали умело кокетничала, дарила мне многообещающие взгляды, но вольничать не позволяла.

Михаил Игнатьевич продолжал жестоко страдать, вследствие чего регулярно в судовом буфете «поднимал гемоглобин» всеми доступными средствами различной крепости.

В Гамбурге мы пересели на поезд, который следовал в Базель. На перроне я заметил знакомую мне физиономию. В соседний вагон садился криминальрат Ганс Кригер, мой спутник по путешествию из Страсбурга до Любека. Он незаметно подмигнул мне.

Перед прибытием в Базель в коридоре вагона криминальрат, сделавший вид, что он бежит куда-то по своим делам, незаметно шепнул мне:

– Герр оберлейтенант, мы проверили – все чисто, никто за вами не следит. Желаю вам успеха! – и снова дружески подмигнул.

В Базеле мы остановились в гостинице «Les Trois Rois» на берегу Рейна. Распаковавшись и приведя себя в порядок, мы с Натали отправились на прогулку по городу. Как мы и договорились, в случае обнаружения Парвуса нам следовало как можно натуральнее изобразить ссору, после чего я должен был покинуть Натали и оставить ее, все расстроенную и плачущую, рядом с Парвусом. Он обязательно должен был клюнуть на эту «медовую приманку» и попытаться утешить обливающуюся слезами красавицу.

Сидящие у нас на хвосте Познанский и мои спецы должны незаметно проследовать за «сладкой парочкой» для того, чтобы определить местожительство Парвуса. После чего в самый эротический момент нагрянуть в гости к нашему «разжигателю мировой революции».

Неожиданно в мой номер заглянул ротмистр Познанский. Вид у него был довольный.

– Николай Арсентьевич, – сказал он, – люди из нашей военной разведки только что сообщили мне о том, что разыскиваемый нами господин будет сегодня в кафе «Zolli» – местного зоопарка. Так что можно не рыскать по городу, а отправляться посмотреть зверюшек. Ну, и начать охоту на главного зверя.

– Николай Игнатьевич, – сказал я, – давайте поднимайте наших хлопцев в ружье. Труба зовет. Похоже, сегодня им придется немало потрудиться. Ну, а я пойду – сообщу об этом нашей прекрасной Натали, ведь в этой игре она будет нашей главной фигурой…

22 (9) июня 1904 года, 11:05.

Санкт-Петербург. Новая Голландия.

Присутствуют:

император Михаил II; глава ГУГБ тайный советник Александр Васильевич Тамбовцев; личный посланник премьер-министра Японии майор Масахиро Ивамото

– Коннитива, Масахиро-сан, – Тамбовцев поприветствовал своего гостя. – Его императорское величество скоро будет, а пока мы можем с вами побеседовать с целью расширения моего и вашего жизненного кругозора.

– Домо сумимасен, Александр-сама, – сказал гость, низко кланяясь человеку, старше его по положению и возрасту. Дождавшись, когда Тамбовцев присядет, он сам устроился на краешке дивана и стал с плохо скрываемым любопытством осматриваться по сторонам.

Хозяин кабинета был вежлив, но за этой вежливостью чувствовалась страшная усталость человека, пахавшего в последнее время, как крестьянин во время страды. Расследование дела о покушении на генерал-губернатора Бобрикова было в самом разгаре. Упраздненное Великое княжество Финляндское трясли как грушу, и порой из этой развесистой кроны выпадало такое, что не приведи Господь.

Эйген Шауман на фоне уже прошедших через застенки ГУГБ высокопоставленных интриганов и заговорщиков казался мелким шалунишкой.

А тут еще объявился этот личный посланник Ито Хиробуми. Правда, совсем не простой посланник. Майор Масахиро Ивамото, тридцати лет от роду, был офицером генерального штаба Японии и родственником премьер-министра Страны восходящего солнца.

– Масахиро-сан, – сказал тайный советник Тамбовцев, когда гость немного осмотрелся в его кабинете, – ваш многоуважаемый родственник Ито Хиробуми послал вас к нам с тайной дипломатической миссией. Вы можете сказать – почему именно вас и почему именно ко мне?

– Уважаемый Александр-сама, – ответил Ивамото на довольно хорошем русском языке, – на ваш первый вопрос я мог бы вполне резонно заметить, что Хиробуми-само доверил мне ведение с вами переговоров, как своему родственнику, которому он доверяет ведение самых деликатных дел. Что же касается вашего второго вопроса, то его высокопревосходительство премьер-министр Хиробуми-само считает, что ваше звание тайного советника удивительно соответствует вашей должности, и что судьба моей родины решается не только в Зимнем дворце, но и в этом кабинете.

– Ну, тут уважаемый Хиробуми-само не совсем прав. Точнее совсем не прав, – ответил Тамбовцев, – его императорское величество, конечно, время от времени советуется со мной, но все важнейшие в России дела решает сам. Что же касается вашей родины, то его императорское величество желает от Японии не покорности и подчинения, а искреннего и взаимовыгодного сотрудничества. Я придерживаюсь такого же мнения.

– Здравствуйте, Александр Васильевич, коннитива, Масахиро-сан! – неожиданно в кабинете раздался голос, от которого вздрогнул посланец японского премьера. Это российский император Михаил II незаметно вошел в помещение и счел возможным обратить на себя внимание присутствующих. Масахиро Ивамото, словно подброшенный катапультой, вскочил со стула и глубоко поклонился императору.

– Я приветствую вас, ваше императорское величество, – произнес он. – И я имею честь передать вам послание Божественного Тэнно. – Сказав это, Ивамото достал из лежавшей на столе папки запечатанный красным сургучом конверт и с низким поклоном передал его русскому императору.

– Благодарю вас, Масахиро-сан, – сказал Михаил, – а теперь я разрешаю вам сесть и продолжить ту увлекательную беседу, которую вы вели с Александром Васильевичем Тамбовцевым.

– Ваше императорское величество, – сказал Ивамото, – я лишь глаза и уши Божественного Тэнно и Хиробуми-само.

– Разумеется, Масахиро-сан, – кивнул император, усаживаясь на диван напротив майора. – Поэтому я хочу с вашей помощью передать моему уважаемому тестю и Хиробуми-сану такую информацию, которую было бы крайне рискованно направлять по официальным дипломатическим каналам.

– Я весь во внимании, ваше императорское величество, – вскочив с дивана, сказал Ивамото.

– Дозо окакэкудасай, или как говорят у нас, присаживайтесь, – сказал император. – Прежде всего, я хочу, чтобы вы передали императору Японии и его премьер-министру то, что мы действительно хотим от вашей страны взаимовыгодного сотрудничества. Мы уважаем Японию и ее народ.

– Ваше величество, – сказал майор, – но немало в Японии и тех, кто в этом сомневается. Ведь вы, согласно заключенному мирному договору, забрали у нашей страны некоторые территории и запретили иметь армию и флот, ограничив наши возможности силами самообороны и береговой охраной.

– Да, это так, – сказал Михаил, – но ведь не Россия напала на Японию, а как бы совсем наоборот. И мы сочли себя вправе получить за это нападение некоторую компенсацию. Южные Курилы, Цусима, острова Рюкю и Формоза – это небольшая плата за ту авантюру, на которую вашу страну толкнули некоторые неразумные головы в ее правительстве. Собственно территория Японских островов, населенная японцами, осталась совершенно нетронутой. И мы не собираемся каким-либо образом ее оккупировать, расчленять или ущемлять.

Император замолчал и оценивающе посмотрел на Масахиро Ивамото.

– Что же касается армии и флота, – продолжил он, – то сейчас, после тяжелейшего поражения, вашей стране ни к чему лишние расходы. Лет через десять, когда экономика Японии снова наберет силу, мы можем снова вернуться к этому вопросу. А пока Российская империя взяла на себя обязанности защищать вашу родину от внешних врагов. Любой, кто посмеет напасть на соотечественников мой жены, горько об этом пожалеет. Это я вам гарантирую, тем более что центр политической активности в мире смещается сейчас в Европу, и на Тихом океане на какое-то время должно наступить затишье.

– Ваше императорское величество, – сказал Ивамото, – это так, но дело в том, что как раз именно наша японская промышленность задыхается без источников дешевого сырья, рабочей силы и рынков сбыта.

– Я хочу предложить императору Японии и премьер-министру Ито Хиробуми, – сказал император, – что если они пожелают, то вопрос доступности сырья и рынков сбыта для японской промышленности может быть решен путем присоединения Японской империи к Континентальному Альянсу России и Германии. В настоящее время мы серьезно работаем над увеличением пропускной способности Транссибирской магистрали и прокладкой железнодорожной ветки Мукден – Сеул – Фузан. От этого союза Япония получит многократно больше, чем она смогла бы завоевать силой оружия.

Услышав последние слова императора, лицо Ивамото окаменело. Несмотря на всю его самурайскую невозмутимость, было видно, что он оскорблен в самых лучших своих чувствах.

– Масахиро-сан, – Тамбовцев успокаивающе сказал своему японскому гостю, – все имеет свои пределы. Япония маленькая страна, большую часть которой занимают малонаселенные бесплодные горы. Попытка поднять и унести непосильный груз может закончиться для нее печально. В истории было немало примеров, когда небольшие народы основывали огромные империи, опираясь на доблесть своих воинов, а потом, когда иссякали людские резервы, эти империи рушились, не оставляя после себя и следа.

– Но ведь Россия, – сказал майор Ивамото, – тоже расширилась из маленького княжества до империи, занимающей пятую часть суши.

– У нас, Масахиро-сан, – с улыбкой сказал Михаил, – ушло на это более четырехсот лет. А у Японии столько времени просто нет. Те, кто толкают вашу страну на путь военных завоеваний, хотят всего и сразу. А это очень опасно.

– Кроме того, – добавил Тамбовцев, – русские расселялись по территориям, имеющим условия, сходные с теми, что были на их родине, и не меняли способы хозяйствования. А Японские острова, к сожалению, или счастью, уникальны, и ничего подобного им в мире просто нет. Японцы, покинувшие Страну восходящего солнца, уже через два-три поколения перестанут быть таковыми и растворятся среди местного населения. Посмотрите на маньчжур. Их уже постигла такая судьба, и империя Цин доживает свои последние годы. Копируя европейский образ жизни, вы, японцы, взяли за образец Британию. Но кто знает, быть может, еще при вашей жизни мир станет свидетелем краха и этой колониальной империи.

Ивамото замолчал, задумавшись над услышанным.

– Ваше императорское величество, – наконец сказал он, – я передам то, что сейчас было сказано, Хиробуми-сано. А тот донесет ваши мысли Божественному Тэнно. Позвольте задать вам еще один вопрос?

– Спрашивайте, Масахиро-сан, – кивнул император.

– Ваше императорское величество, – сказал майор, – существование японской нации неразрывно связано с самурайским сословием, исповедующим кодекс бусидо. Запрет на наличие армии и флота лишает самурайское сословие смысла существования и подрывает сам японский национальный дух.

– Масахиро-сан, – сказал император, – передайте моему уважаемому тестю и премьер-министру Ито Хиробуми, что если Япония войдет в Континентальный Альянс, то соответствующий пункт нашего мирного договора может быть изменен. Что касается армии, то при отсутствии планов завоевательной войны на континенте она вам не особо и нужна. Флот – это совсем другое дело. Это и оборона тихоокеанских рубежей Альянса, и инструмент геополитики. Но тут есть одно «но». Дело в том, что в настоящий момент военное кораблестроение должно совершить рывок в своем развитии. Все боевые корабли мировых флотов окажутся морально устаревшими, даже и те, что лишь заложены на стапелях. Начнется военно-морская гонка, и вступать в нее лучше в точно рассчитанный момент, имея в постройке корабли, способные прослужить еще не одно десятилетие. Вы меня поняли?

– Я вас понял, ваше императорское величество, – сказал Ивамото, – и ваши слова обязательно передам тому, кому надо.

– Хорошо, Масахиро-сан, – кивнул император и спросил: – Скажите, а как вы отнесетесь к предложению послужить России, принеся присягу русской императрице, дочери Божественного Тэнно, до тех пор, пока Японии снова не понадобятся храбрые офицеры? То же самое касается и других офицеров японского императорской армии и флота, временно оставшихся не у дел.

Услышав эти слова, Ивамото вскинул голову.

– Я подумаю над вашими словами, ваше императорское величество, – сказал он, – и если я приму положительное решение, то испрошу на это разрешение у Божественного Тэнно.

– Я надеюсь, что вы Масахиро-сан, внимательно отнесетесь к моим словам, – сказал император. – Можете идти. Сайонара – до свидания. И да пребудет с вами милость богини Аматерасу.

23 (10) июня 1904 года, вечер.

Базель. Кафе в «Zolli».

Штабс-капитан Бесоев Николай Арсентьевич

Натали, узнав, что наступила пора «выходить на тропу войны», где ей по условиям охоты полагалось быть приманкой, попросила меня подождать ее в холле гостиницы. Ей нужно было нанести «боевую раскраску», дабы выглядеть неотразимой и произвести требуемое впечатление на господина Парвуса. Хотя, по моему скромному мнению, Натали и без того была ослепительно красива и косметика ей абсолютно не требовалась.

Но с женщинами лучше вообще не спорить. Мужская логика сильно отличается от женской, а потому доказать что-либо оппонирующей вам представительнице прекрасного пола – бесполезная трата времени.

Натали собиралась сравнительно недолго – всего какие-то сорок минут. Выглядела она шикарно. Когда Натали спускалась по лестнице в холл, встречные мужчины застывали, открывали рты на ширину приклада и пялились на нее, рискуя вывихнуть глазные яблоки. Когда она подошла ко мне и ласково коснулась рукой моего плеча, по всему холлу пронесся стон – это все присутствующие здесь самцы дружно выразили свое разочарование тем, что эта ослепительная красавица предпочла не одного из них, а какого-то дикаря в татарской шапке с огромным кинжалом.

Мы вышли на улицу и неспешно побрели в сторону зоопарка. Он считался одним из самых старых зоопарков мира и находился в самом центре города. И, что было особо ценно для нас, неподалеку от железнодорожного вокзала. Зверинец был расположен в огромном парке. Сама площадь для содержания зверей занимает двенадцать гектаров. На остальной территории располагались различные увеселительные заведения. В одной из летних кафешек и должен был находиться господин Парвус. Нашей с Натали сегодняшней задачей было незаметно изъять его и переправить через границу в Германию.

В другое время я с удовольствием бы погулял по прекрасному парку. Особенно с такой очаровательной спутницей, как Натали. Но дело есть дело. В одном из кафе я увидел быдловатую физиономию Александра Львовича Парвуса, при рождении нареченного Израилем Лазаревичем Гельфандом, чем-то похожую на морду собаки-боксера. Хотя собаки, наверное, оскорбились бы таким сравнением. В сущности, они милейшие существа, в отличие от некоторых представителей рода человеческого.

Господин Парвус сидел за своим столиком в полном одиночестве, при этом лениво прихлебывая шампанское из высокого бокала. Было похоже на то, что он кого-то ждал. Уж не Троцкого ли? Если это действительно так, то это была бы двойная удача, и мы сможем повязать сразу двух «пламенных революционеров».

Но, скорее всего, Парвус просто вышел на охоту за представительницами слабого пола. Несмотря на свою довольно отталкивающую внешность, он числился завзятым ловеласом. Для меня непонятно, что именно находили в нем женщины, но он часто имел одновременно по несколько любовниц, которые играли у него роль своеобразного гарема. Почему-то особым вниманием Парвуса пользовались толстые блондинки, хотя и мимо прочих дам он тоже не проходил спокойно.

Я специально прошелся вместе с Натали совсем рядом со столиком Парвуса, и тот сразу сделал стойку на мою спутницу. Его маленькие, заплывшие жиром глазки заблестели. Он оценивающе осмотрел фигуру Натали и, видимо, приняв решение, в дальнейшем, не отрываясь, внимательно наблюдал за нами.

Мы с Натали сели за свободный столик, и к нам тут же подскочил «халдей», принявший наш заказ. Я, как и положено «кавказскому князю», гордо подбоченился и осмотрел заведение. За несколько столиков от нас устроился ротмистр Познанский вместе со своей командой. Они делали вид, что уже изрядно пьяны, вели себя шумно, громко хохотали и отпускали сальные шуточки проходившим мимо дамам. Метрдотель настороженно поглядывал на них, прикидывая, стоит ли вызвать полицейского прямо сейчас или еще немного подождать.

Теперь следовало как можно достовернее разыграть ссору между мной и Натали. Парвус умный и хитрый человек, а потому, почувствовав фальшь, он насторожится, и тогда его будет трудно без шума и пыли вывезти из Базеля.

Но, как ни странно, ссору мы разыграли просто блестяще. Если бы ее увидела приемная комиссия ВГИК, то нас с Натали сразу бы приняли на актерский факультет вне конкурса. Впрочем, и тем, кто служит в нашем богоугодном заведении, тоже частенько приходится перевоплощаться по долгу службы. Как, например, сейчас. И экзамен у нас принимает не приемная комиссия, а сама жизнь. И тот, кому она не поверит, как правило, пропадают бесследно.

Парвус с большим интересом смотрел на наше представление. Когда же я, пробормотав грузинское ругательство, быстрым шагом вышел из кафе, а Натали вполне натурально зарыдала, оставшись сидеть за столиком, Парвус, выждав несколько минут, подсел к ней и начал утешать расстроенную даму. Достав из кармана своего пиджака платок, он стал вытирать слезы, текущие ручьем из ее прелестных глаз.

Потом, когда Натали немного успокоилась, Парвус стал что-то шептать ей на ухо, словно случайно, раз за разом касаясь разрумянившейся щечки Натали. Обольститель старался вовсю. И жертва «не устояла».

Натали последний раз всхлипнула, перестала плакать и доверчиво кивнула Парвусу. К тому времени ротмистр со товарищи, рассчитавшись с официантом, нетвердой походкой покинули кафе. При этом метрдотель с облегчением вздохнул, когда их шатающиеся из стороны в сторону фигуры скрылись в глубине аллеи парка.

Я наблюдал за всем происходящим со стороны. Надо проверить – не подстраховывает ли кто господина Парвуса. Но вроде все было чисто. Не дошли еще тут до такого высшего пилотажа. Значит, и нам будет легче работать. Я знал, что вслед за «сладкой парочкой», как тень, будет следовать Никита Чернышев. Когда он установит местонахождение логова Парвуса, то по рации сообщит его координаты. Мы подтянемся туда. Далее, открыв дверь, мы аккуратно повяжем хозяина и, после непродолжительной беседы «по душам», установим адрес товарища Троцкого. За ним отправлюсь я и Олег Михеев. А Михаил Игнатьевич подъедет к дому Парвуса на вместительном дилижансе, управлять которым будет один из агентов русской военной разведки, погрузит в нее всех участников охоты за создателем теории перманентной революции. Захватив по дороге Лейбу Троцкого, мы все дружной компанией отправимся к «окну» на германо-швейцарской границе.

Вся операция прошла как по маслу. Парвуса мы застали в «полуразобранном состоянии». Он уже готовился укладывать Натали в постель. Но тут вместо прелестного лица соблазненной им девицы, появились три весьма неаппетитные рожи, которые обошлись с хозяином квартиры безо всякого почтения.

Увидев меня, Парвус даже немного обрадовался. Он посчитал, что к нему вломились не агенты царской охранки, а ревнивый кавказец и его верные кунаки. Но, когда я сказал, что с ним хочет познакомиться лично Александр Васильевич Тамбовцев, глава жуткой ГУГБ, в сравнении с которым даже Малюта Скуратов – это просто сестра милосердия, Александру Львовичу стало совсем нехорошо. Чтобы привести Парвуса в чувство, мне даже пришлось дать ему понюхать нашатырь.

Очнувшись, Парвус не стал запираться и с потрохами сдал своего коллегу по революционной работе Лейбу Бронштейна. После чего я отправился за еще одним клиентом, а ротмистр Познанский стал собирать в путь-дорогу вконец поскучневшего Парвуса, уже рисовавшего себе в воображении сцены пыток, которым его подвергнут в ужасной Новой Голландии.

Надо сказать, что с товарищем Троцким нам пришлось немного повозиться. Он попытался оказать нам сопротивление и даже схватился за спрятанный под подушкой «браунинг». Пришлось гасить его «по-взрослому», отправив в нирвану примерно на полчаса. Не хватало еще того, чтобы этот недоделанный революционер сумел продырявить кого-нибудь из нас. Мы заковали обмякшую тушку «демона революции» в наручники, потом завернули в плед и аккуратно погрузили в дилижанс. Дело было сделано, мавр мог уходить не прощаясь.

Отход в сторону германской границы и переход через нее были не в пример легче, чем в прошлый раз, когда мы с Кобой и Ильичом удирали от агентов французских спецслужб. В этот раз никто нам не мешал, а в нужном месте нам даже подсветили фонарем. Встретил нас старый знакомый – криминальрат Ганс Кригер. Он с чувством пожал мне руку и с любопытством поглядев на хмурые лица Парвуса и Троцкого, усмехнулся.

– Я вижу, герр обер-лейтенант, что ваша командировка прошла успешно, – сказал он. – Эти люди так же опасны для нашей империи, как и для вашей. Так что я очень рад, что они вернутся в Россию, из которой когда-то бежали, и получат то, что давно уже заслужили… Как говорили древние – Suum cuique – «Каждому свое».

24 (11) июня 1904 года, Утро.

Германия. Поезд Страсбург – Берлин.

Штабс-капитан Бесоев Николай Арсентьевич

Стучат на стыках колеса, надрывается, свистит паровоз, тянущий поезд в Берлин. В четырехместном купе, которое занимаю я с ротмистром Познанским и двумя нашими клиентами, напротив меня сидит Лева Троцкий, левый глаз которого почти не виден из-за ядреного синяка. Он собран, зол и готов к бою. Но он понимает, что одолеть на кулаках даже меня одного у него нет никакой возможности. Парвус, напротив, полностью спокоен. Он уже знает – в чьи лапы попал, а потому обдумывает дальнейшую линию поведения. Вот кто настоящий кукловод, который дергает за веревочки, управляя «пламенными революционерами». Но я знаю, что Парвус тоже не самостоятелен в своих действиях. За ним стоят силы, которые и вершат делами, меняющими всю мировую историю. И наша задача – узнать как можно больше про эти силы. Впрочем, сия работа – прерогатива нашего Деда – Александра Васильевича Тамбовцева, который в Новой Голландии будет работать с господином Парвусом, что называется, с толком, с чувством, с расстановкой.

Его очаровательная «приманка» – милейшая Натали и двое ее помощников занимают купе по соседству. Вместе с ними едет и наш ангел-хранитель – криминальрат Ганс Кригер. Он будет сопровождать всю нашу веселую компанию до границы с Россией, попутно решая все возможные проблемы с местными властями.

«Так вот он какой, северный олень, будущий кровавый демон революции, – подумал я, разглядывая своего визави. – Молод – сейчас он не старше меня. Если и не красив, то чертовски обаятелен. Действительно, есть в нем что-то демоническое – эдакое земное воплощение людского зла в его химически чистом виде. Подобные персонажи нравятся экзальтированным дамочкам и обезумевшим от крови человеческим массам. Он сейчас активно старается внедрить в жизнь теорию перманентной революции, созданную присутствующим здесь Парвусом. Такие как он, отрицая террор до революции, дорвавшись до власти, развернут в России такую бойню, которой потом ужаснется весь мир. Это вам не вдохновенный теоретик Ленин и не приземленный практик Коба, собирающийся построить царство всеобщей справедливости. Этот сын хлебного спекулянта ненавидит не императора лично, не семейство Романовых и не абстрактный царизм, а все население России. Одним словом, маньяк с фантазией. А потому он особо опасен».

– Чего вы от меня хотите? – наконец прервал молчание Троцкий-Бронштейн, взглянув на меня исподлобья своими маленькими, сдвинутыми к переносице, черными глазками.

– Если честно, то мне бы лично хотелось, чтобы вас не было вообще, – сказал я, – чтобы Лейба Давидович Бронштейн исчез бесследно, и никто и никогда о нем больше не услышал. Как, впрочем, и ваш приятель Парвус. Вы оба есть зло в чистом виде.

При моих словах ротмистр Познанский одобрительно хмыкнул, а Парвус изменился в лице. Троцкий же нервно вскинул голову.

– Да кто вы, черт возьми, такой, чтобы решать – кому жить, а кому умирать? – раздраженно спросил он.

– Штабс-капитан Бесоев Николай Арсентьевич, – сказал я, – в данный момент служу по ведомству Главного управления государственной безопасности и являюсь личным порученцем императора Михаила Второго.

– Палач, мечтающий залить всю Россию народной кровью, – нервно бросил мне в лицо Троцкий, – верный слуга проклятого царизма. Когда-нибудь вы ответите за все свои преступления.

Ситуация начала меня немного забавлять. Да, в храбрости Лейбе Бронштейну не откажешь, но вот насчет ума… Хотя дураком он тоже не был.

– Господин Бронштейн, мы с вами не на митинге, – я попытался вернуть Троцкого в реальный мир. – А насчет палача – так вы ошибаетесь. Встреча с работниками ГУГБ вам еще только предстоит.

Потом я повернулся к ротмистру и спросил:

– Михаил Игнатьевич, скажите, мы разве совершали какие-нибудь преступления?

– Я что-то ничего похожего не припоминаю, – в тон мне ответил тот, – господина Бронштейна явно ввели в заблуждение.

– А как же вооруженное нападение и похищение?! – взвился Троцкий.

– Господин Бронштейн, – сказал я, – по законам Российской империи мы не совершали никаких преступлений. Мы произвели арест двух опасных государственных преступников, призывавших к свержению существующего строя, и теперь сопровождаем их к месту проведения следственных действий. А что там подумают швейцарцы, так это их проблема, тем более что посторонние лица во время нашей операции не пострадали.

– Почему вы так уверены в своей безнаказанности? – изумленно спросил Троцкий.

– Мы с Михаилом Игнатьевичем, – сказал я, – уверены в своей правоте. Вы хотите разрушить Россию, мы не даем вам это сделать. Ваши же социалистические взгляды совсем ни при чем. К примеру, известный вам товарищ Ленин считает совсем по-другому. С ним можно и нужно было договариваться, и поехал он с нами абсолютно добровольно.

– Этот ренегат опозорил всю российскую социал-демократию! – опять взвился Троцкий.

– Ну, почему сразу ренегат? – усмехнулся я. – От борьбы за счастье трудового народа он не отказывался. Просто мы приоткрыли перед ним некоторые тайны мира, и он решил, что из кресла министра труда и при поддержке императора Михаила бороться за это счастье будет не в пример эффективней.

Ротмистр Познанский улыбнулся.

– Именно так, Михаил Игнатьевич, – продолжил я. – И хотя Владимир Ильич – воспитанный человек, он, прочитав одну из статей присутствующего здесь господина Парвуса, выразился так, как выражаются его земляки – волжские бурлаки, когда у них перепутывается бечева. А товарищ Коба, как горячий кавказский человек, в университетах не обучавшийся, обещал проделать с господином Парвусом операцию, которую ветеринары проделывают с блудливыми котами. Это, чтобы человек перестал мыслить о мирском и сосредоточился на возвышенном, задумавшись наконец о том, что ждет его по ту сторону добра и зла.

– Николай Арсентьевич, – изумленно спросил ротмистр Познанский, – а что, господин Джугашвили именно так и сказал?

– Да, Михаил Игнатьевич, – ответил я, – именно так и сказал. Товарищ Коба очень уважает Ильича и все выпады в его адрес принял и на свой счет тоже. Так что господину Парвусу следует готовиться к небольшой хирургической операции.

У Парвуса окончательно испортилось настроение. А Троцкий задумался.

– Господин Бесоев, – сказал он после некоторой паузы, – а что вы имели в виду, сказав о том, что вы приоткрыли перед господином Ульяновым «некоторые тайны мира»?

– А зачем вам это знать, господин Бронштейн? – вопросом на вопрос ответил я. – Если вы думаете, что я вас пытаюсь склонить на нашу сторону, то это напрасно. Никаких перспектив для нашего возможного сотрудничества нет. Сейчас, ради спасения вашей жизни, вы способны пообещать нам все, что угодно. А потом вы нас все равно обманете и будете действовать, исходя из своих внутренних убеждений, в которых нет места ни российскому государству, ни русскому народу, который вы считаете тупым, отсталым и реакционным.

Обескураженный Троцкий откинулся назад и внимательно посмотрел на меня неподбитым глазом.

– Господин Бесоев, – сказал он, – если вы говорите так из-за моей еврейской национальности, то вы ошибаетесь. Между прочим, я не сионист, а социал-демократ и нахожусь выше всех национальных предрассудков.

– Господин Бронштейн, – сказал я, – я так говорю, потому что знаю о вас то, что вы сами о себе пока не подозреваете. Кстати, если хотите, то я могу рассказать вам совершенно приличный антисемитский анекдот?

– Ну, господин Бесоев, – подумав, сказал Троцкий, – если этот анекдот приличный, то рассказывайте.

– Хорошо, тогда слушайте, – сказал я. – Приходит старый Мойша к раввину. «Ребе, – говорит он, – мой сын стал христианином. Скажи, что мне делать?» – «Успокойтесь, уважаемый, и ступайте домой, – отвечает ему раввин. – Я посоветуюсь с Яхве и дам вам ответ завтра». На следующий день Мойша снова пришел в синагогу. «Ребе, – спрашивает он у раввина, – ну и что вам сказал Яхве?» – «К сожалению, уважаемый, – отвечает ему раввин, – Яхве сказал, что ничем не сможет вам помочь. У него, знаете ли, точно такая же проблема».

Познанский и Троцкий захохотали, и даже Парвус в своем углу улыбнулся.

– Да, господин Бесоев, – сказал Троцкий, отсмеявшись, – действительно вполне приличный и весьма поучительный анекдот. Я уже говорил вам, что лишен всех этих национальных предрассудков. Но, кажется, я понял вашу мысль. Прежде чем браться за переустройство мира, революционер должен переустроить самого себя и отречься от всего, что связывало его с прошлым.

– Не совсем так, господин Бронштейн, – сказал я. – Тот, кто берется за переустройство мира, должен сперва понять – какие его действия пойдут миру во благо, а какие во вред. Мы тоже хотим переустроить мир и сделать его лучше, хотя и ни разу не называем себя революционерами. Так что я знаю, о чем говорю.

Ошарашенный Троцкий уставился на меня своими пронзительными черными глазами.

– Господин Бесоев, – наконец сказал он, – значит, то, что мне говорили о вас, людей с эскадры адмирала Ларионова – правда. Вы ОТТУДА – из другого, не нашего мира.

– Именно так, господин Бронштейн, – кивнул я. – Кстати, господин Тамбовцев, с нетерпением ждущий вас в Новой Голландии, тоже, как вы сказали, ОТТУДА. Так что посидите и подумайте о том – что вы ему скажете. Он, кстати, весьма ценит общение с неординарными и неоднозначными персонажами, вроде вас.

Троцкий замолчал. Он и Парвус всю оставшуюся часть пути не проронили ни одного слова, напряженно думая о чем-то своем.

25 (12) июня 1904 года.

Санкт-Петербург. Улица Пушкинская, дом 20. Меблированный дом «Пале-Рояль».

Управляющий Московским учетным банком Гучков Александр Иванович

Профессор Милюков был весьма неосторожен. Он, находящийся под негласным полицейским надзором, почти государственный преступник, заявился ко мне на квартиру для приватной беседы. И это тогда, когда везде рыщут агенты ГУГБ, этой Тайной канцелярии наших дней! Если за ним следили, то сюда с минуты на минуту вполне могут вломиться «люди в гороховом пальто», арестовать нас, сунуть в черную карету и увезти в ужасную Новую Голландию, где опричники Тамбовцева – этого новоявленного Малюты Скуратова – станут задавать нам весьма неприятные вопросы. И вообще, по какой такой причине господин Милюков с необычайной срочностью примчался вдруг в Россию из Америки, где он читал лекции в Бостонском Lowell Institute?

Но все это я не могу открыто заявить Павлу Николаевичу, так как опасаюсь, что он может посчитать меня трусом – меня, который не раз рисковал жизнью в самых опасных ситуациях.

– Уважаемый Павел Николаевич, – сказал я, – разрешите поинтересоваться – что привело вас ко мне?

– Александр Иванович, – ответил Милюков, – будем откровенны – вы ведь тоже получили не так давно одно интересное письмо. Да, я вижу, что и вам не по душе то, что происходит с нашей любимой Россией. Молодой император Михаил Александрович ведет нашу страну неверным курсом, и наш долг, как честных людей и русских патриотов, помочь ему осознать свои заблуждения.

Я сразу понял – какое письмо имел в виду господин Милюков. Да, послание от бывшего премьера Витте, конечно же, и меня не оставило равнодушным. Но, черт возьми, что могут сделать прекраснодушные мечтатели вроде господина Милюкова, там, где оказались бессильны бомбы террористов и револьверы гвардейских офицеров? Где та сила, которая сумеет заставить Россию свернуть с гибельного пути?

Мне порой кажется, что новый император явно не в своем уме. Разве может вменяемый самодержец взять и начать социальную революцию сверху, раз уж господа революционеры не в состоянии осуществить ее снизу. Заявляя, что «благо буржуазии не есть благо государства», он готовит национализацию и конфискацию того, что весь цивилизованный мир считает священной частной собственностью, и что является одним из краеугольных камней права человека и гражданина!

К чему все эти планы по созданию нового рабочего законодательства, ограничивающего права владельцев предприятий? К чему бредовые планы земельной реформы и государственной помощи беднейшему крестьянству путем аренды лошадей, семенных ссуд и широкой сбытовой кооперации? К чему введенная недавно государственная монополия на экспорт хлеба, уже разорившая немало уважаемых и состоятельных людей? К чему планы введения всеобщего начального и среднего образования, а также всеобщего медицинского обеспечения? К чему наполеоновский план переселения за государственный счет в Сибирь и на Дальний Восток не менее чем двадцати миллионов душ? Все эти деньги было бы полезнее потратить на поддержку отечественной промышленности, на развитие частного предпринимательства, на расширение рынков сбыта в других странах. К чему все эти государственные золотые, угольные, нефтяные тресты-монстры? К чему вытеснение из России международного капитала Нобелей, Ротшильдов, Рокфеллеров? На все эти вопросы у меня нет ответа. И не думаю, что господин Милюков сможет на них ответить.

– Павел Николаевич, – сказал я, – да, действительно, недавно я получил письмо. Если вы имеете в виду его автора, всеми нами уважаемого господина В., то я разделяю большинство изложенных в нем мыслей. Но я не представляю, каким путем мы, люди науки и промышленники, можем бороться с самодержавным деспотом, ведущим нашу страну к катастрофе.

– Александр Иванович, – сказал Милюков, – вы, наверное, читали мою историческую работу «Государственное хозяйство в России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого»? Там я доказал, что сфера влияния Петра была весьма ограниченной, реформы разрабатывались коллективно, а конечные цели преобразований осознавались царем лишь частично, да и то опосредованно – через его ближайшее окружение. Так вот, я думаю, что император Михаил – это всего лишь марионетка, послушная чужой злой воле. На самом деле всеми делами в нашей стране заправляют неизвестно откуда взявшиеся адмирал Ларионов, тайный советник Тамбовцев и другие прочие темные личности.

– Павел Николаевич, – сказал я, – как образованный человек, я конечно же читал эту вашу работу, – я едва удержался, чтобы не произнести вслух «вашу академическую галиматью». – В ней вы утверждаете, что «…его реформы являются выражением логики внутреннего развития России», а также, что «…реформы Петра Великого были процессом спонтанным, подготовленным ходом времени, а не запланированным изначально».

Вы что же, хотите сказать, что все, что делает сейчас наш самодержец, является выражением логики внутреннего развития России? Между прочим, во всех своих выступлениях и обращениях император Михаил подчеркивает именно то, что по этому пути его ведет божья воля и логика общественного развития.

Простите, а как вы собираетесь бороться с этими господами? Напишете о них еще одну работу, которая доказывает, что их не существует? Тогда вас отвезут не в Новую Голландию, а прямиком в больницу «Всех Скорбящих», где в палате для буйнопомешанных вы и проведете остаток своих дней. Вы знаете – насколько сейчас популярен во всех слоях нашего общества адмирал Ларионов, победивший японцев и нанесший унизительное поражение вашим любимым англичанам? Вы знаете – какой невероятной властью обладает тайный советник Тамбовцев, облеченный правом хватать любого по подозрению в антигосударственной, террористической или шпионской деятельности? Вы знаете, что после покушения на генерал-губернатора Бобрикова бедное Великое княжество Финляндское приказало долго жить? Вы знаете, что покушавшийся был арестован чуть ли не раньше, чем он достал револьвер и начал стрелять? Вы знаете, что подчиненное Тамбовцеву Контрольно-ревизионное управление проводит тщательнейшую ревизию всех казенных заводов и частных подрядчиков, работающих по государственным заказам? Вы знаете, что за несчастные сто тысяч рублей государственных денег, которые эти вполне достойные люди сумели заработать, пусть и с нарушением изрядно устаревших законов, их обрекают на десять лет каторги с конфискацией всего нажитого имущества? Вы знаете, что на стороне этих господ такие известные и влиятельные персоны, как великий князь Александр Михайлович, наместник на Дальнем Востоке адмирал Алексеев, обожаемый всеми флотскими адмирал Макаров и профессор Менделеев? Вы знаете, что они очаровали даже вдовствующую императрицу Марию Федоровну, ибо она просто не могла не остаться благодарной тем, кто спас ее во время вооруженного мятежа гвардейских офицеров?

Вероятность социального взрыва, который помог бы нам получить реальную власть в государстве, сейчас ничтожна, и так называемые рабочие организации сняли свои требования созыва Государственной Думы, оставив только экономические и социальные лозунги. Лидер эсдеков Ульянов вызван из эмиграции и назначен руководителем вновь созданного Министерства труда и социальной политики. Это вам не беззубая фабричная инспекция – туда набирают таких правдоискателей и радетелей за народное благо, что хозяевам предприятий теперь будет весьма и весьма непросто вести свои дела. А вчерашний бунтовщик и возмутитель спокойствия Иосиф Джугашвили с одобрения императора стал руководителем Союза фабрично-заводских рабочих. И этот новоявленный глава российских тред-юнионов планирует распространить свое влияние на всю территорию Российской империи. Сия организация, в которой свили гнездо самые настоящие смутьяны, получила право на издание газеты, первым читателем которой и единственным цензором будет лично император. Он сейчас, возможно, самый любимый простонародьем самодержец из всех царей династии Романовых. Что вы знаете обо всем этом в своей Америке? Сейчас в России для всех честных предпринимателей, готовых проявить частную инициативу, стоит ад кромешный и скрежет зубовный!

– Так что же по-вашему следует делать, Александр Иванович? – растерянно спросил Милюков.

– Господин Витте, – сказал я, – предлагает вступить в заговор против законной власти. Желание для него понятное, но, к сожалению, невыполнимое. Сейчас в России нет такой силы, опираясь на которую, можно было бы перевести страну на нормальный европейский путь развития. То, что делает сейчас из нее император Михаил, есть по сути своей жесточайшая форма азиатской деспотии. И даже жену он себе взял не из Европы, как все русские цари до него, а из дикой Японии, где жестокость возведена в ранг национального культа.

– Александр Иванович, – задумчиво произнес Милюков, – но ведь в России есть умные, образованные и культурные люди, разделяющие европейские ценности.

– Да, – ответил я, – такие люди в России есть. Но они находятся в меньшинстве, и даже внутри этого меньшинства отсутствует согласие. Единственное, что нас объединяет, так это неприязнь к существующим порядкам и желание изменить гибельную для России внутреннюю и внешнюю политику. Но если удастся собрать нас всех вместе, то мы не сможем договориться даже о времени обеда, а не то что о желательном государственном устройстве будущей России. Кроме того, большинству из этих людей, к которым я отношу себя и вас, недостает решительности, в то время как император Михаил, напротив, не склонен к рефлексии, так же как его приближенные и советники.

К тому же мы не можем больше рассчитывать на то, что боевики эсеров будут убивать мешающих нам людей, в то время как наши руки будут чисты. Боевая организация эсеров разгромлена ведомством господина Тамбовцева. Ее члены убиты, арестованы или бежали за границу. Вы хотите попробовать удачи там, где потерпели поражение профессиональные революционеры, имеющие огромный опыт подпольной борьбы?

– Так вы, Александр Иванович, отказываетесь от предложения господина Витте? – спросил меня Милюков.

– Отказываюсь, – ответил я. – У меня нет никакого желания пускаться в авантюры, заранее обреченные на поражение. К тому же я подозреваю, что господин Витте – опытный интриган и, если сказать честно, изрядный прохвост, который желает загрести жар чужими руками, сам при этом ничем не рискуя. В такие игры я тоже не играю. Риск должен быть соразмерным, а вознаграждение за него в случае успеха адекватным.

– Жаль, очень жаль, Александр Иванович, – сказал Милюков, вставая, – видимо, я зря потратил время на визит к вам.

– Да, Павел Николаевич, – ответил я, – мне тоже жаль. Мой вам совет – прогуляйтесь по Петербургу, съездите в Москву, поговорите с людьми, зайдите к старым знакомым, почитайте наши отечественные газеты и составьте, наконец, свое собственное мнение о том, во что превратилась наша Россия за три последних месяца, и куда она движется под скипетром императора Михаила Второго. Быть может, тогда вы, наконец, решите вернуться в Америку и больше никогда в жизни не возвращаться сюда. Возможно, что и я в самом ближайшем будущем тоже присоединюсь к вам, как только закончу все дела по переводу моих капиталов в зарубежные банки. Наверное, я тоже отправлюсь в САСШ – это страна безграничных возможностей и умеренного риска. Думаю, что с деньгами и моими способностями я там не пропаду. На сем, Павел Николаевич, позвольте считать нашу беседу законченной.

Милюков встал и решительно нахлобучил на голову шляпу.

– До свидания, господин Гучков, – сказал он, – я подумаю над тем, что сегодня от вас услышал.

– До свидания, Павел Николаевич, – ответил я, – и да хранит вас Господь…

26 (13) июня 1904 года, 10:45.

Санкт-Петербург. Главное артиллерийское управление.

Присутствуют:

начальник ГАУ генерал-майор Белый Василий Федорович; заместитель начальника полковник Маниковский Алексей Алексеевич

– Здравствуйте, Василий Федорович, – войдя в кабинет, полковник Маниковский приветствовал своего нового начальника.

– Здравствуйте, Алексей Алексеевич, – ответил генерал-майор Белый. – Благополучно ли вы добрались до наших столичных палестин?

– Спасибо, Василий Федорович, – ответил полковник Маниковский, – добрался хорошо. У меня до сих пор голова идет кругом от такого удивительного и, прямо скажем, неожиданного карьерного взлета.

– Привыкайте, Алексей Алексеевич, – улыбнулся генерал-майор Белый, – я сам только месяц как прибыл сюда из Артурского захолустья. Прямо – с корабля на бал. Но все это пустяки.

Его императорское величество Михаил Второй вытащил нас с вами из медвежьих углов не для того, чтобы мы протирали штаны в кабинетах, а для настоящей работы. Ее же предстоит не просто много, а очень много. Так что не обессудьте, Алексей Алексеевич, если я вас сразу начну вводить в курс дела.

– Слушаю вас внимательно, Василий Федорович, – подобрался полковник Маниковский.

– Начнем с того, – сказал генерал-майор Белый, – что нынешнее положение дел в нашей артиллерии категорически не устраивает государя. Трехдюймовая пушка образца 1902 года с ее единым шрапнельным снарядом пригодна исключительно для поражения противника, расположенного на ровной, как стол, местности.

– Все это так, Василий Федорович, – кивнул полковник Маниковский, – но на подобные орудия делают ставку во Франции, в Германии и в Британии. Кроме того, я все-таки специалист больше по крепостной, а не по полевой артиллерии.

– По мнению его императорского величества, – генерал-майор Белый заглянул в лежащий перед ним на столе лист бумаги, – в ожидающей нас большой войне все противоборствующие стороны, понеся на первом этапе ужасающие потери от шрапнели, довольно быстро перейдут к созданию укрытых в землю полевых оборонительных позиций. Что же касается крепостей, то обходить их, блокируя и устраняя от участия в дальнейших боевых действий, научились еще пруссаки во время их войны с Францией в 1870–1871 годах.

Конечно, можно попробовать прикрыть всю нашу западную границу неприступным оборонительным рубежом, наподобие Великой Китайской стены. Но на такую авантюру у Российской империи просто не хватит средств. К тому же положение дел в крепостной артиллерии куда как хуже, чем в полевой. Если в морских крепостях, где орудия предназначены для борьбы с вражескими кораблями, положение с артиллерией еще более или менее приемлемо, то на сухопутном фронте используются полностью устаревшие осадные и крепостные орудия образца 1877 года, пригодные лишь в качестве музейных экспонатов. Да вы и сами все прекрасно знаете, Алексей Алексеевич. А посему на первом этапе нашей с вами деятельности мы будем заниматься исключительно полевой артиллерией.

– Василий Федорович, – задумчиво произнес полковник Маниковский, – допустим, что все сказанное вами в отношении крепостной артиллерии верно. Положение дел в ней, действительно, оставляет желать лучшего. Но что вы можете предложить – оставить все как есть и совершенно ничего не менять?

– Ничего подобного, Алексей Алексеевич, – ответил генерал-майор Белый, – просто каждому овощу свое время. Вот послушайте, что думает государь о грядущей войне…

И генерал-майор Белый вкратце пересказал полковнику Маниковскому содержание беседы с императором Михаилом II, которая состоялась в Готической библиотеке Зимнего дворца месяц назад.

– Да, – сказал полковник Маниковский, выслушав генерала, – все это звучит, как фантастические пророчества господ Жюля Верна и Герберта Уэллса. Марсиане, со своими ужасными боевыми треножниками и тепловыми лучами, капитан Немо с его «Наутилусом» и безумный Робур-завоеватель на летучем корабле. Почему все должно быть именно так, а не иначе?

– К сожалению, Алексей Алексеевич, – генерал-майор Белый покачал головой, – под Порт-Артуром вы не присутствовали, а потому и чудеса, которые продемонстрировали корабли эскадры адмирала Ларионова, вы не видели. После того, чему я там стал свидетелем, все описанное мистером Уэллсом вызывает у меня смех.

– Так что же это за таинственная эскадра такая? – спросил полковник Маниковский. – И откуда она взялась на наши бедные головы?

– А я думал, Алексей Алексеевич, что вы уже в курсе происходящего? – удивился генерал-майор Белый. – Дело в том, что эскадра адмирала Ларионова пришла к нам из далекого будущего. Насколько я понимаю, государь, в отличие от нас, смертных, полностью посвящен во все нюансы будущего исторического развития и технического прогресса. От нас же с вами требуется только одно – чтобы русская артиллерия как можно быстрее стала лучшей в мире. Конкретная информация о том, как именно мы это будем делать, является секретной и не подлежит разглашению. Но поскольку каждый солдат должен понимать свой маневр… Вот, Алексей Алексеевич, извольте полюбоваться.

Произнеся эти слова, генерал-майор Белый вытащил из ящика своего рабочего стола несколько фотографических карточек и разложил их перед полковником Маниковским.

– Что это, Василий Федорович? – удивленно спросил Маниковский, разглядывая разложенный на столе фотопасьянс.

– Это, Алексей Алексеевич, – усмехнулся генерал-майор Белый, – наши с вами образцы для подражания. Неужели вам не нравятся эти красавицы?

– Да уж, Василий Федорович, – покачав головой, произнес полковник Маниковский, разглядывая фотографии, – скажите, а это что за штука такая на стволе?

– Эта штука, Алексей Алексеевич, – ответил генерал Белый, – называется дульным тормозом. Он во время выстрела направляет часть пороховых газов в стороны, что позволяет значительно уменьшить отдачу, нагрузку на противооткатную систему и лафет.

– Понятно, Василий Федорович, – озадаченно произнес Маниковский, – только я думаю, что мы пока не сможем производить орудийные стволы такой длины и приемлемого для полевой артиллерии веса. Вон, у морской трехдюймовки Канэ один ствол весит почти столько же, сколько вся полевая пушка образца 1902 года без передка.

– Пока это и не надо, – успокоил Маниковского генерал-майор Белый, вытаскивая из стола еще несколько листов бумаги. – Вот тактико-технические требования, выдвинутые к новой пушке государем, а вот мои эскизные наброски, предусматривающие все необходимые новшества в конструкции. Эта пушка и будет вашим первым заданием на новой должности, Алексей Алексеевич. Вы лично поедете на Обуховский завод и будете стоять над душой их конструкторов, пока новая пушка не будет готова к испытаниям.

– Все ясно, Василий Федорович, – сказал полковник Маниковский, просматривая бумаги. – Я сделаю все, как вы сказали. Если получится добиться указанных здесь характеристик, то эта пушка действительно окажется новым словом в артиллерии. Вы хотите мне еще что-то сказать?

Генерал-майор Белый задумался.

– Пожалуй, еще вот что, Алексей Алексеевич, – произнес он. – Поскольку переход на калибр в три дюйма был признан ошибочным, то сия пушка, наследница легкой полевой пушки образца 1877 года, была нужна нам еще вчера. Вы уж постарайтесь, но до конца года первый экземпляр нового орудия должен уже быть на полигоне. Должен вам сказать, что этот вопрос стоит на контроле у его императорского величества.

– Я приложу все усилия, Василий Федорович, – Маниковский собрал со стола и стал укладывать бумаги в портфель, – если бы вы могли устроить мне встречу с теми господами, которые предоставили вам эти фотографические карточки, то был бы вам премного благодарен. Возможно, что это сильно ускорит нашу работу.

– Как только появится такая возможность, – генерал-майор Белый встал и подошел к полковнику, – то я сразу дам вам об этом знать. Скорее всего, это случится в течение ближайшего месяца, когда эскадра адмирала Ларионова наконец-то прибудет в Кронштадт. Кстати, там на борту его кораблей имеются не только нужные вам люди, но и то, что может заинтересовать вас значительно больше – действующие образцы армейских артиллерийских систем с боеприпасами.

– С превеликим удовольствием при первой же возможности я познакомлюсь как с теми, так и с другими, – кивнул полковник Маниковский. – Ну что ж, Василий Федорович, позвольте мне откланяться. Поеду на Обуховский завод, буду, как говорится в подобных случаях, брать быка за рога.

27 (14) июня 1904 года, вечер.

Петербург, Новая Голландия.

Полковник Антонова Нина Викторовна, майор Османов Мехмед Ибрагимович и Христиан Девет,

генерал, бывший главнокомандующий войсками бывшего Оранжевого Свободного государства

Часто бывает так, что только война открывает полководческие таланты человека, который до этого и не помышлял, что он когда-нибудь возьмет в руки оружие и поведет в бой сотни и тысячи людей. Во время Великой Отечественной войны таким полководцем-самородком стал партизанский генерал Сидор Артемьевич Ковпак. А за сорок лет до него в далекой Южной Африке с британскими оккупантами сражался «бурский Ковпак» Христиан Девет.

Именно он, бывший фермер, в 1899 году добровольцем вступил в отряд, который сражался с британцами, вторгшимися на территории Оранжевой республики. Из рядового Девет за три года войны стал генералом, командиром большого партизанского отряда, который совершил несколько дерзких рейдов во вражеском тылу, прерывая британские коммуникации, уничтожая железные дороги и мосты, взрывая и сжигая склады с военным имуществом.

Но ту войну буры проиграли. В 1902 году Христиан Девет вместе с другими бурскими руководителями вынужден был подписать мирный договор с англичанами, по условиям которого побежденные признали аннексию своих республик, взамен, словно в издевку, получив право участвовать в политической жизни английских колоний, созданных на захваченных у них землях.

Сразу же после окончания боевых действий Христиан Девет по горячим следам написал книгу «Воспоминания бурского генерала. Борьба буров с Англией», которая была переведена и издана во многих странах мира, в том числе и в Российской империи. А сам Девет вместе с такими же, как и он, бывшими генералами Трансвааля и Оранжевой республики, отправился в турне по странам Европы, чтобы собрать пожертвования в пользу буров, чьи фермы были сожжены британцами.

Официально именно такой и была цель его визита в Россию. Публичные выступления и рассказы о том, как он воевал с британскими войсками в Южной Африке, пользовались большим успехом. Русские люди вообще от природы очень чуткие к несчастьям других, щедро жертвовали немалые суммы для бедных буров, которых безжалостные англичане бросали в концентрационные лагеря, где они тысячами умирали от голода и болезней.

Не стало секретом появление в России столь известной личности и для главы ГУГБ Александра Васильевича Тамбовцева. Лично он не имел ничего против присутствия на территории империи бывшего бурского генерала. Впрочем, он подозревал, что Христиана Девета привело в Россию не только желание собрать средства для разоренных войной бурских семейств. И он не ошибся.

Не далее как вчера в Новую Голландию обратился один русский офицер, который три года назад добровольцем доблестно сражался с англичанами в Трансваале. Он передал просьбу генерала Девета о встрече с кем-нибудь из представителей ГУГБ – организации, которую на берегах Темзы уже окрестили «Новой инквизицией».

Получив это сообщение, тайный советник Тамбовцев понял, что бывший главнокомандующий войсками бывшей Оранжевой республики обратился в его ведомство для того, чтобы его неофициальные контакты с властями Российской империи оставались неизвестными тем, кому о них знать не следовало. Это почти наверняка означало, что Христиан Девет желает что-то предложить России, рассчитывая что-то поучить от нее взамен.

Внимательно перечитав послание Девета, Тамбовцев доложил о нем императору. Немного посовещавшись, они решили, что встречаться с Деветом должны полковник Антонова и майор Османов. Если разговор получится интересным для обеих сторон, то потом его можно будет продолжить с тайным советником Тамбовцевым, или даже с самим императором Михаилом.

И вот в скромной комнате Новой Голландии сидят трое: пятидесятилетний бывший вожак бурских партизан, двое сотрудников спецслужб из XXI века, и с любопытством смотрят друг на друга. Первой прервала затянувшееся молчание полковник Антонова.

– Мы рады видеть у нас в гостях столь известного человека, – сказала она по-английски. – Мы с господином Османовым прочитали написанную вами книгу о боях и походах, в которых вы участвовали, и восхищены мужеством буров, не побоявшихся сразиться с одной из самых могущественных империй мира. Мы сочувствуем страданиям вашего народа и возмущаемся жестокостью британцев, которые не знали жалости ни к вашим женщинам, ни к детям.

– Спасибо, господа, – на не совсем правильном английском с сильным акцентом поблагодарил их Девет. – Я никогда не забуду о русских, которые волонтерами сражались с нами бок о бок, помогая защищать нашу землю от английских захватчиков. К сожалению, наша маленькая страна не сумела выстоять под натиском безжалостного врага. Англичан было слишком много, да и вооружение у них оказалось лучше, чем у нас. И союзников у нас тоже не оказалось – народы многих стран сочувствовали нашей борьбе, но правительства этих стран ограничились лишь сочувствием, без оказания какой-либо более весомой помощи.

Нина Викторовна и Мехмед Ибрагимович незаметно для Девета обменялись многозначительными взглядами. Как они и предполагали, их гость достаточно прозрачно намекнул на то, что если бы тогда, три года назад, у бурских республик были бы союзники, которые оказали бы им существенную помощь, то все могло сложиться совсем не в пользу Британской империи.

– К сожалению, – развел руками майор Османов, – опасения перед мощью Британской империи помешали тогда странам, которые желали бы помочь сражающимся бурским республикам, оказать им столь необходимую вам в тот момент помощь. Но времена, как известно, меняются…

Девет сразу понял намек Османова. Ведь он был не только опытным партизанским вожаком, но и не менее опытным политиком. Кроме того, он очень любил свою родину, униженную и завоеванную, и мечтал о том, чтобы она снова стала свободной.

– Как и в прежние времена, – произнес Девет, – я сам лично готов опять взять в руки оружие, чтобы выгнать прочь из Оранжевой и Трансвааля ненавистных англичан. Я вам уже сказал, что в прошлый раз даже те страны, которые сочувствовали нам, так и не решились оказать нам помощь в нашей борьбе. Но теперь есть страна, которая не боится Британии и которая уже не раз давала вооруженный отпор их наглым притязаниям. И вот сейчас я как раз нахожусь в качестве гостя в этой стране…

После этих слов генерала Девета в маленькой комнате Новой Голландии гулким эхом отозвались залпы победоносного для русского и германского флотов сражения у Формозы, тяжелый грохот разрывов двенадцатидюймовых японских шимозных снарядов, в клочья рвущих британские недоброненосцы, и отчаянные крики гибнущих в пучине английских моряков. Тенью пронесся на всех парах прославленный «Баян», с мостика которого ухмылялся в свою пиратскую бороду каперанг Эссен.

– Господин Девет, – осторожно спросила полковник Антонова, выдержав довольно продолжительную паузу, – можно ли вас понять таким образом, что на вашей родине сейчас есть люди, которые готовы снова сразиться с британцами?

– Да, такие люди сейчас есть, – коротко ответил Девет. – И они будут очень благодарны тем, кто поможет им в их борьбе.

Османов и Антонова переглянулись. Карты были открыты. Девет только что прямо сказал то, ради чего он, собственно, и приехал в Россию. А что, было бы весьма заманчиво, если бы в Южной Африке восстали буры и попытались взять реванш за проигранную два года войну. Только вот насколько серьезно предложение Девета, и не блефует ли он?

Османов осторожно задал генералу несколько вопросов на эту тему. Тот отвечал весьма уклончиво, что, дескать, люди, готовые поднять восстание против англичан в Южной Африке, есть, но им необходимо оружие и боеприпасы. А также «более весомая поддержка», туманно заявил Девет. Кроме всего прочего, он сообщил, что в самое ближайшее время в Россию собирается приехать «с целью сбора средств для бездомных буров» другой легендарный партизанский командир, генерал Коос Деларей. Вот это было уже весьма интересно.

Если Девета в Оранжевой просто любили, то Деларея в Трансваале – обожали. В нашей истории он был подло застрелен английскими полицейскими в сентябре 1914 года. Через сорок дней после его смерти по всей Южной Африке вспыхнуло восстание против англичан. А в XXI веке Деларей стал знаменем бурской молодежи после того, как бурский певец и поэт Бок ванн Блерк написал песню, посвященную Деларею. В ней были такие слова:

 

Деларей, Деларей, ты придешь и возглавишь буров?

Генерал, генерал, мы сплотимся вокруг тебя!

 

Эта песня сразу же стала символом бурского сопротивления. Билеты на концерты Бока ван Блерка раскупались полностью. Публика сразу требовала исполнить песню «De La Rey». Ее пел стоя весь зал. Когда аэропорт в Йоханнесбуре назвали именем негритянского деятеля Оливера Тамбо, кто-то перечеркнул новое название на указателе и написал над ним «De La Rey».

Разговор становился все более и более откровенным. Но ни полковник Антонова, ни майор Османов не были уполномочены вести подобные переговоры.

– Господин Девет, – сказала полковник Антонова, – вы услышаны и поняты. Теперь нам необходимо доложить обо всем нашему руководству, для того чтобы оно могло принять окончательное решение.

– Хорошо, госпожа полковник, – ответил генерал Девет, – мы встретимся с вами позже. Надеюсь, что ответ вашего руководства будет положительным.

На этом, с общего согласия, обе стороны решили взять тайм-аут. Полковнику Антоновой и майору Османову было необходимо доложить обо всем тайному советнику Тамбовцеву, после чего им всем троим предстояло встретиться с императором и в узком кругу обсудить южноафриканский вопрос во всем многообразии его политических, экономических и военных аспектов. Где, чего, когда и сколько. Выступление буров было необходимо согласовать с действиями России в других точках земного шара, так чувствительных для «империи, над которой никогда не заходит солнце»: в Афганистане и Индии, Персии и, наконец, Ирландии. Кроме того, все эти действия было необходимо согласовать с союзниками по Континентальному Альянсу, то есть с немецким императором Вильгельмом II. У того тоже накопилось к англичанам достаточно вопросов.

Так уже и без того на безоблачном небосклоне Британской империи готовилась появиться еще одна грозовая туча.

29 (16) июня 1904 года, полдень.

Атлантический океан, ближайшие окрестности островов Кабо-Верде

Добравшись до островов Кабо-Верде, объединенная русско-германская эскадра встала на якорь. Море под жаркими лучами полуденного солнца искрилось и играло бликами. И даже свежий морской ветерок не смягчал тропическую жару. Температура воды за бортом была двадцать четыре градуса, воздуха – около двадцати семи. Поднятый с борта «Адмирала Кузнецова» самолет-разведчик через полчаса полета доложил, что обнаружил отряд германских угольщиков и танкеров в пяти сотнях километров к северу от островов Кабо-Верде. Их эскадренная скорость – около двенадцати узлов, ожидаемое время прибытия – примерно завтра к полудню. Чуть в стороне и сзади отряд то ли сопровождают, то ли преследуют два двухтрубных британских легких крейсера.

– Любопытные, однако, – проворчал адмирал Ларионов, когда ему передали это сообщение, – прикажите пилоту – пусть облетит этих нахалов на малой высоте, покажет опознавательные, а если не свернут, пугнет их имитацией атаки.

Но имитация атаки не потребовалась. Едва только Су-33 закончил первый круг и пошел на второй, оба британских крейсера быстро развернулись и, прибавив ходу, легли на курс северо-северо-восток, в направлении Канарских островов.

Как только на кораблях закончилась обычная приборка и в машинных отделениях и на палубах все было вылизано до блеска кошачьих фаберже, адмирал Ларионов разрешил командам опустить в воду противоакульи сети и купаться. А желающим из числа офицеров организовать рыбалку. И в самом деле, быть в самом центре тропиков и не половить тунца, воспетого еще Хемингуэем, – это непорядок. Получили приглашение поучаствовать в рыбалке и полковник Бережной с великой княгиней Ольгой Александровной.

– Рыбалка? – сморщила носик Ольга. Посмотрев по сторонам и не заметив поблизости посторонних, она сказала: – Слава, а что в этом интересного? Я никогда не понимала увлечение папа́ этим занятием.

– Оленька, – ответил Бережной, – ловля тунца – это нечто большее, чем простая рыбалка. Тунец – это сильная и быстрая рыба, достигающая двух саженей длины и порой весящая до сорока пудов. Если бы твой папа́ мог принять участие в такой рыбалке, то он наверняка был бы счастлив, ибо такая добыча достойна рыбака. Кроме того, это занятие для настоящих мужчин совмещается с полезной для дамского здоровья морской прогулкой. Или ты хочешь остаться здесь и смотреть, как с борта «Москвы» фавнами сигают в воду голые мужики?

Великая княгиня отрицательно покачала головой, но ничего не сказала в ответ, заметив приближающихся к ним офицеров «Москвы».

– Господа, – сказала она, – можете считать, что вы меня уговорили. Только я ничего ловить не буду. Я просто сяду в сторонке и немного порисую. Думаю, что многие из петербургских придворных дам мне бы позавидовали.

– А мы, ваше императорское высочество, – улыбнулся Бережной, – их еще немного подразним – сфотографируем вас рядом с самой крупной пойманной рыбиной и дадим фото в газеты с подписью: «Гигантский тунец, собственноручно пойманный Ее Императорским Высочеством великой княгиней Ольгой Александровной».

– Да ладно вам, – рассмеялась великая княгиня и спросила: – Кстати, а адмирал Ларионов тоже едет на рыбалку?

– Скорее всего, нет, ваше императорское высочество, – ответил командир «Москвы» капитан 1-го ранга Остапенко, – он не любитель такого рода развлечений. К тому же он сказал, что будет занят. У него какое-то совещание с Щенсновичем и фон Эссеном.

– С этим пиратом? – хмыкнула великая княгиня Ольга.

– Почему пиратом? – удивился капитан 1-го ранга Остапенко. – Николай Оттович весьма толковый и знающий морское дело командир, любимый матросами и уважаемый офицерами.

– Но он очень уж похож на этакого Билли Бонса, – притворно надула свои прелестные губки Ольга Александровна, – ему только попугая на плече не хватает и деревянной ноги.

– Это в вас, ваше императорское высочество, говорит художник, – улыбнулся Бережной. – А вы вот возьмите и напишите портрет каперанга фон Эссена в образе морского разбойника. Лет через десять такая картина будет стоить бешеных денег.

Их шуточную пикировку прервал подошедший мичман.

– Ваше императорское высочество, товарищи офицеры, – доложил он, – катер уже спущен на воду и ошвартован у трапа.

– Ну что же, – сказал капитан 1-го ранга Остапенко, – прошу в катер. Пора приступить к забавам настоящих мужчин.

А в это время в каюте адмирала Ларионова на крейсере «Москва», под тихий шелест кондиционера пили чай и разговаривали с хозяином прибывшие с «Ретвизана» и «Цесаревича» капитаны 1-го ранга Щенснович и фон Эссен.

– Господа, – начал совещание адмирал Ларионов, – из Петербурга пришло сообщение, что принято окончательное решение об отмене закладки четырех броненосцев послебородинской серии и строительстве вместо них двух дальних тяжелых рейдеров типа «Рюрик-2» и двух однотипных с ними по корпусу и машинам, вооруженных эскадренных транспортов снабжения. Вопрос только в том, что ни того, ни другого проекта пока еще не существует в природе, а уже в ноябре на всех четырех стапелях должны лежать кили, с расчетом на то, что до конца 1907 года все четыре корабля должны вступить в строй.

– В наших российских условиях, – осторожно произнес каперанг Щенснович, – это просто невозможно. Злосчастный «Ослябя» строили почти восемь лет, причем только три года корпус стоял на стапеле. А вы желаете получить корабль совершенно нового проекта за три года от закладки до ввода в строй.

Адмирал Ларионов улыбнулся.

– Условия в России в последнее время несколько изменились, – сказал он, – не зря же либеральная пресса на все лады обзывает императора Михаила Александровича тираном. Теперь казнокрадам и бракоделам достаточно украсть у государства сто тысяч рублей, чтобы лет на десять отправиться на Сахалин, предварительно потеряв все неправедно нажитое имущество. Следствие по делу «Ослябя» ведет Главное управление государственной безопасности, а верховным судьей по этому делу выступит сам государь. И именно поэтому он желает знать наши с вами соображения по поводу конструкции этих кораблей, поскольку я и мои офицеры можем высказаться только по обводам и конфигурации корпуса, а также типу мощности силовой установки. Бронированные артиллерийские корабли умерли как класс задолго до нашего рождения, поэтому состав вооружения и бронирование этих кораблей мы должны будем определить с вами. Вы оба грамотные морские офицеры, и что самое ценное – имеющие опыт реальных боевых действий.

– Как-то все уж очень непривычно, Виктор Сергеевич, – поежился каперанг Щенснович, – раньше служили на том, что дадут, а теперь как половой в трактире: «Чего изволите, барин?»

– А вы привыкайте, Эдуард Николаевич, – усмехнулся адмирал Ларионов, – а то одни умники под Шпицем напроектируют бог весть каких уродцев, а потом кому-то на них служить и воевать. На тех же ваших «сонных богинь» без матерного слова и не взглянешь.

– Тут вы совершенно правы, Виктор Сергеевич, – кивнул каперанг Щенснович. – Ну что же, приступим. Наверняка у вас уже есть какие-то наметки по этому вопросу.

Адмирал Ларионов подошел к книжному шкафу и достал из него несколько листов бумаги.

– Вот, коллеги, – сказал он, – ознакомьтесь – это мой предварительный эскиз. Я хотел бы услышать ваше мнение.

– Да это просто нож какой-то, Виктор Сергеевич, – высказался первым фон Эссен, внимательно изучив эскиз. – Какой у него коэффициент удлинения?

– Чуть больше восьми по килю и ватерлинии и около девяти по наибольшей длине, – ответил адмирал Ларионов, – наибольшая длина девяносто саженей, восемьдесят две сажени по ватерлинии и семьдесят три по килю. Пятнадцать тысяч тонн стандартного и восемнадцать тысяч тонн полного водоизмещения. Четырехвальная тринклерная силовая установка мощностью от пятидесяти шести до семидесяти двух тысяч лошадиных сил. Предполагаемый полный ход свыше тридцати узлов, экономический – около восемнадцати. Шесть десятидюймовых орудий главного калибра в трех башнях, и от двенадцати до шестнадцати пятидюймовых орудий универсального калибра в двухорудийных башнях.

– Сколько, сколько лошадиных сил, Виктор Сергеевич? – переспросил немного обалдевший от всего услышанного каперанг фон Эссен.

– От пятидесяти шести до семидесяти двух тысяч, Николай Оттович, – повторил адмирал Ларионов и пояснил: – За основу взята силовая установка танкера «Иван Бубнов», двигатель которого развивает девять тысяч лошадиных сил. Разработкой подобного двигателя поручено заниматься господину Тринклеру, который в нашем прошлом собственно и являлся изначальным автором подобной конструкции. Конечно, мощность двигателя местного производства, скорее всего, будет меньше, чем у нашего прототипа, то есть около семи тысяч лошадей. Но чем черт не шутит? Тринклер – гений, а конструкция его мотора проста, как сапог. Насколько я знаю, у него уже есть определенные успехи. По два мотора на один вал – вот вам и означенная мною мощность машин.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, – кивнул каперанг Щенснович. – Только скажите, почему у вашего проекта шпирон такой странной формы? Вы же вроде сами нам говорили, что это анахронизм и от него надо отказаться.

– А это, Эдуард Николаевич, – ответил адмирал Ларионов, – не шпирон, а бульб, специальная корпусная насадка для создания контрволны, снижающая сопротивление воды на двенадцать-пятнадцать процентов. Особо эффективна на длинных и узких корпусах, то есть для этого проекта подходит просто идеально.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, пусть будет бульб, – согласился Щенснович. – Я смотрю, что вы сюда впихнули и ваш любимый развитый полубак.

– Мореходность, Эдуард Николаевич, мореходность, – ответил адмирал Ларионов. – Сами, наверное, убедились, кто лучше держит океанскую волну: ваш гладкопалубный «Ретвизан» или «Москва» с развитым полубаком?

– Что есть, то есть, – кивнул каперанг Щенснович и спросил: – Кстати, а почему такая конфигурация башен главного калибра: одна на баке и две в корме?

– Так рейдер догоняет слабейшего и убегает от сильнейшего, – ответил адмирал Ларионов, – соответственно на кормовых углах огневая мощь должна быть вдвое больше.

– Виктор Сергеевич, – спросил каперанг фон Эссен, – а почему у вас предусмотрены двухорудийные башни главного калибра, а не трехорудийные? Ширины корпуса должно быть вполне хватать. Я тут грешным делом, пока валялся на госпитальной койке, из чистого любопытства перечитал все, что смог найти в тамошней библиотеке по военному кораблестроению во времена после нас, и знаю, что такие башни в самое ближайшее время начнут применяться во всех флотах. Девять снарядов в бортовом залпе будут куда лучше, чем шесть.

– Все дело в ограничениях по водоизмещению, Николай Оттович, – ответил адмирал Ларионов, – можем не вписаться в лимит веса и устойчивости артиллерийской платформы.

– Не скажите, не скажите, Виктор Сергеевич, – фон Эссен огладил свою пиратскую бороду. – Вы ведь брали прототипом для своего проекта германский тяжелый крейсер типа «Дойчланд» и улучшили его, как могли, с точки зрения знаний уже вашего времени?

– Да, Николай Оттович, – ответил адмирал Ларионов.

Каперанг фон Эссен кивнул и достал из кармана свою записную книжку в обложке из телячьей кожи.

– Так, – сказал он, – а у «Дойчланда», Виктор Сергеевич, водоизмещение было на две-три тысячи тонн меньше, чем по вашему проекту. Возьмите, пожалуйста, свою счетную машинку и посчитайте.

На дополнительной башне вы уже проиграли около пятисот тонн. Затем, одно пятидесятикалиберное десятидюймовое орудие весит около тридцати метрических тонн, вес самой башни тоже увеличится незначительно, процентов на двадцать, что даст нам четыреста тонн. Правда, при этом на треть придется увеличить емкость погребов и вес боекомплекта. Но и тут на все не выйдет больше пятисот и двухсот пятидесяти тонн. Итого тысяча шестьсот пятьдесят тонн перегруза при запасе в две тысячи тонн по стандартному, и три тысячи тонн по полному водоизмещению. При этом вес боекомплекта в стандартное водоизмещение не входит. Все правильно?

– Правильно, – кивнул адмирал Ларионов.

– Так, Виктор Сергеевич, – сказал фон Эссен, листая дальше свою записную книжку, – теперь посмотрим – с чем бы можно было сравнить устойчивость артиллерийской платформы. А, вот, нашел, линкоры типа «Севастополь», водоизмещение двадцать пять тысяч тонн, двенадцать двенадцатидюймовых орудий в четырех башнях. Стреляли снарядами нового образца весом по четыреста пятьдесят килограммов. Жаловались на что угодно, но только не на устойчивость артиллерийской платформы. Кстати, для десятидюймовки снаряды нового образца предусмотрены?

– Да, Николай Оттович, – ответил адмирал Ларионов, – утяжеленные, весом двести семьдесят килограммов и улучшенной аэродинамики.

– Отлично, Виктор Сергеевич, – каперанг фон Эссен закрыл свою записную книжку. – Сколько тонн водоизмещения приходилось на один килограмм бортового залпа у «Севастополей» и сколько будет у вашего детища при девяти десятидюймовых орудиях?

– Четыре с половиной тонны у «Севастополей» и семь с половиной тонн у этого проекта с девятью орудиями, – обескураженно произнес адмирал Ларионов. – Да, Николай Оттович, уели вы меня, уели.

– Так ведь вы сами же, Виктор Сергеевич, попросили помочь, – пожал плечами фон Эссен. – Насколько я понял, в случае с «Дойчландом» немцы пытались вписаться в лимит десять тысяч тонн по стандартному вооружению, и употребляли термин «броненосец», что в те времена означало наличие не более двух башен главного калибра. Отсюда и такая дурацкая конфигурация, хотя в лимит они так и не вписались.

– Виктор Сергеевич, – произнес каперанг Щенснович, еще раз просмотрев все эскизы, – вроде, на мой взгляд, проект просто замечательный, особенно с девятью орудиями главного калибра, если сравнить его с «Рюриком» или британским «Гуд Хоупом». Кстати, а как вы собрались на свой крейсер крепить бронепояс. Ведь вроде бы он несовместим с кораблями такой длины?

– Есть такое соединение – «ласточкин хвост», – ответил адмирал Ларионов, – с его помощью бронеплиты сцепляются между собой и увеличивают прочность корпуса на излом, а не висят на нем мертвым грузом. Вполне доступная для данного времени технология.

– Хорошо, – кивнул каперанг Щенснович, – а теперь объясните, что мы должны делать дальше?

– А дальше, – сказал адмирал Ларионов, – сейчас я дам вам копии этих эскизов. Посидите над ними, попробуйте вжиться в роль командира этих суперкрейсеров. Особенно это касается Николая Оттовича. Реалии своего времени вы знаете куда лучше меня. Тем, кто продолжит эту работу после нас, нужно знать – какие должны быть команды, сколько в них должно быть нижних чинов, кондукторов, «мокрых прапоров» и офицеров. Отсюда они выведут размеры матросских кубриков, офицерских кают, камбуза, провизионок для сухого продовольствия и холодильников для мяса, и прочая, прочая, прочая.

Еще раз мы с вами встретимся через три дня, после окончания бункеровки и перед началом перехода до Вильгельмсхафена. Еще примерно через неделю мы окажемся на расстоянии беспосадочного перелета до Санкт-Петербурга, и тогда я немедленно отправлю по воздуху все наработанные нами материалы императору Михаилу. Три часа – и все будет на месте. Взлетно-посадочную полосу в районе Комендантского ипподрома уже строят с конца апреля.

Адмирал Ларионов достал из книжного шкафа заранее отксеренные копии своего эскиза.

– Ну, вот, кажется, и все, господа, – сказал он, передавая бумаги Щенсновичу и фон Эссену, – спасибо за оказанную помощь и до свидания. Увидимся через три дня.

1 июля (18 июня) 1904 года, вечер.

Петербург, Новая Голландия.

Глава ГУГБ тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

«Какая встреча! Господин-товарищ Парвус посетил наше скромное жилище! Конечно, будь его воля, он бы и на пушечный выстрел не подошел к скромному зданию Новой Голландии, где когда-то сушили лес для строительства российского флота. Но, видимо, такова судьба – или как говорили древние – фатум. Злой рок, одним словом».

Так думал я, разглядывая физиономию Александра Львовича Парвуса, в миру – Израиля Лазаревича Гельфанда. Орлы Коли Бесоева сработали на «отлично». Клиент оказался у нас в полной целости и сохранности. Правда, настроение у него по прибытии в Петербург испортилось окончательно, и он категорически отказался о чем-либо беседовать с нами. Ничего, как говорил один киногерой: «у нас и генералы плачут, как дети». А господин-товарищ Парвус даже не фельдфебель.

Хотя он, конечно, личность весьма интересная. Сын ремесленника из белорусской черты оседлости, он в весьма юном возрасте оказался в Одессе, где не только довольно успешно учился в гимназии, но и стал членом террористической организации «Народная воля». Позднее он примкнул к немногочисленной революционной организации с марксистским уклоном, именуемой союзом «Освобождения труда».

Но революция – революцией, а юному марксисту хотелось не только поднять российский пролетариат против власти царя, но и… разбогатеть. Исходя из этого, вся революционная деятельность Парвуса была связана с удовлетворением его меркантильных интересов. Он делал революцию и деньги. Причем и то, и другое довольно успешно. Его не останавливали никакие моральные нормы – в свое время он ухитрился обокрасть даже «Буревестника революции» Алексея Максимовича Горького, похитив гонорар за постановку в Германии его пьесы «На дне».

Но это так, детские шалости. Гораздо большие деньги Парвус получал от тех, кто ставил своей целью разрушение России как государства. Среди них были весьма примечательные личности – вроде сэра Бэзила Захарова, оружейного магната. Помимо того, что Захаров был главой британского концерна «Виккерс», он был одним из главных посредников, при помощи которых Россия размещала за рубежом свои займы (за двадцать лет на 4,5 миллиарда рублей). Для этого приходилось изрядно потрудиться, но зато хлопоты хорошо оплачивались: поскольку реализовать займы по номинальной стоимости было невозможно, то до десяти процентов объявляемых сумм оседало в карманах посредников – это равнялось примерно 20 миллионов рублей в год.

Вот от щедрот таких людей, как Бэзил Захаров, и перепадало Парвусу. Тот, в свою очередь, помогал своим покровителям – ведь революция – весьма выгодный бизнес. Можно устроить забастовку на крупном предприятии под лозунгом увеличения жалованья рабочим и улучшения их условий труда, одновременно создав финансовые затруднения для владельцев данного предприятия и лишив их выгодного заказа. Ничего личного – просто бизнес…

Парвус сидел передо мной на табуретке и старался сохранить невозмутимый вид. Но, похоже, что мое затянувшееся молчание беспокоило его. Он ожидал угроз, оскорблений, наконец, побоев. И мое спокойствие сейчас его раздражало. Он чувствовал, что мы знаем о нем много, но что именно мы знаем – было неведомо. Видимо, решив взять инициативу в свои руки, он прокашлялся и заговорил.

– Скажите, в чем меня обвиняют, – спросил он у меня, – и по какому праву вы похитили меня из Швейцарии? Я полагаю, что весь цивилизованный мир осудит ваш возмутительный поступок, попирающий все нравственные нормы!

Я улыбнулся – до чего он был похож сейчас на одного из «демократов» XXI века, вспоминающего о законах лишь тогда, когда его возьмут за шкирку за нарушение этих самых законов.

– А почему вы уверены, что так называемый «цивилизованный мир» узнает о том, что вы сейчас находитесь здесь? – поинтересовался я. – Если вы рассчитываете произнести вдохновенную речь на судебном процессе, изобличающую «кровавых царских сатрапов», то вы ошибаетесь. Не будет ни речи, ни процесса. Ведь ваше необычное путешествие из Швейцарии в Россию для всех останется тайной. Те, кто имеет отношение к этому путешествию, умеют держать язык за зубами. А в случае вашего нелояльного к нам отношения вы просто исчезнете. Как говорится: «нет человека – нет проблемы».

– Да вы с ума сошли! – взвился Парвус. – Времена Малюты Скуратова прошли. Вам не удастся так просто лишить жизни и свободы такого человека, как я. Да вы знаете, какие влиятельные люди выступят в мою защиту?

– А вот это уже интересно, – улыбнулся я. – Не могли бы вы назвать имена этих самых «влиятельных людей»? Особенно из числа тех, кто является подданными Российской империи. Мы с большим удовольствием организуем вам с ними очную ставку. Можете назвать и имена ваших зарубежных покровителей. Правда, свидания с ними ждать придется подольше. Но вы убедились, что для нас нет невозможного.

– Я ничего вам не скажу! – пошел в полную несознанку Парвус. – Можете резать меня на куски!

– Боюсь, что это будет весьма неаппетитное зрелище, – ответил я. – К тому же существуют более гуманные способы получения чистосердечных признаний. Желаете с ними ознакомиться?

– Что вы хотите? – пробурчал Парвус. – Все равно те имена, которые я вам назову, для вас недосягаемы. За ними деньги, огромные деньги, – а это сила и власть…

– Вы в этом уверены? – спросил я. – А вот ваш хороший знакомый, Владимир Ленин, несколько другого мнения. И он сделал правильный выбор, решив сотрудничать с законной властью. В отличие от вас, он больше думает о том, как построить в России общество социальной справедливости, чем о личной выгоде.

– Он ренегат, и я был прав, рассказав всем российским революционерам о его предательстве, – патетически воскликнул Парвус. – Как и его грузинский подручный, который словно баранов привел поверивших в него рабочих к Зимнему дворцу.

– Да, привел, – ответил я. – Без стрельбы и крови, о которой мечтали ваши приятели. И, в отличие от вас, он будет жить и радоваться всем прелестям бытия. А вы, скорее всего, просто исчезнете из этого мира. Не было никогда такого человека, и все.

Парвус после этих моих слов побледнел, как полотно. Его бульдожье лицо покрылось потом. Он не был трусом, но, похоже, сейчас струхнул не на шутку.

– Кто вы? – наконец спросил он. – Я вижу, что вы какие-то другие, непохожие на всех. Вы появились у нас, словно пришельцы из другого мира – непонятного и страшного…

– А если и так? – спросил я. – Если мы пришли оттуда, где знают все ваши помыслы и поступки наперед? И вижу я вас насквозь, как стеклянного, и при этом без лучей Вильгельма Карла Рентгена.

Парвус побледнел еще больше. Он был готов вот-вот лишиться чувств. Похоже, что сегодня с ним больше беседовать не стоит – клиент может отдать концы, унеся с собой немало ценной информации. Нам спешить некуда – пусть созреет, подумает. Глядишь, в следующий подход будет так вдохновенно все излагать, что не успевать будешь записывать.

– Господин Парвус, – поинтересовался я, – может быть, стоит сделать перерыв в нашей беседе? Я вам дам в камеру бумагу, карандаш, вы посидите там, подумаете и напишете сочинение на тему: «Как я делал революцию в России, и кто мне в этом помогал»? От моей оценки этого сочинения во многом будет зависеть, как долго продлится ваше существование на этом свете, и насколько оно будет для вас приятным.

– Да, пожалуй, так будет лучше, – кивнул головой Парвус. – Я напишу все, господин Тамбовцев. Скажите только – есть ли у меня шанс остаться в живых? Понимаю, что мне вряд ли удастся выбраться из ваших застенков, но все же – есть ли хоть какая-то надежда на это?

– Все будет зависеть от вашей искренности, господин Парвус, – ответил я. – Ваша жизнь – в ваших руках…

1 июля (19 июня) 1904 года, 11:05.

Санкт-Петербург. Морской технический комитет

Присутствуют:

председатель МТК контр-адмирал Иван Константинович Григорович; командующий Балтийским флотом вице-адмирал Степан Осипович Макаров; кораблестроитель и академик Алексей Николаевич Крылов; ведущий специалист СПМБМ «Малахит» Петр Геннадьевич Воронов; инженер Густав Васильевич Тринклер; начальник ГАУ генерал-майор Василий Федорович Белый.

– Господа, – хозяин кабинета был озабочен, – государь-император требует от нас, чтобы мы как можно быстрее представили ему на утверждение проект скоростного дальнего крейсера-рейдера, пока проходящего у нас под шифром «Рюрик-2».

– Иван Константинович, – сказал академик Крылов, – а из-за чего вдруг такая спешка? Не было ни гроша, и вдруг подавай вам миллион.

– Время заставляет торопиться, Алексей Николаевич, – ответил контр-адмирал Григорович, – закладка броненосцев новой улучшенной послебородинской серии отменена государем в связи с полным техническим устареванием проекта. Вместо них на пустующие стапеля уже этой осенью должны лечь кили совершенно новых кораблей. К тому же события, произошедшие за последние полгода, заставляют нас совершенно по-новому взглянуть на некоторые вещи и изменить свои планы.

– Это понятно, Иван Константинович, – согласился академик Крылов. – Непонятно только, что это должен быть за корабль. Я, например, только днями краем уха услышал об этом проекте, но не более того. Еще ничего нет, а вы уже осенью собираетесь ставить на стапель кили.

– Ну почему ничего нет, Алексей Николаевич, – контр-адмирал Григорович устало вздохнул, – предварительная работа в бешеном темпе ведется вот уже три месяца. Степан Осипович Макаров еще до моего прибытия в Петербург, можно сказать, стоял у истоков этой работы. Проектирование машин совершенно нового типа для этого корабля государь лично поручил присутствующему здесь Густаву Васильевичу Тринклеру. К тому же разрешите вам представить Петра Геннадьевича Воронова – он с эскадры адмирала Ларионова и инженер-кораблестроитель, как вы, один из создателей того подводного корабля, который так лихо привез государя с Дальнего Востока в Данию через Северный полюс.

– Ну, если с эскадры адмирала Ларионова… – с пониманием сказал Крылов, а потом спросил: – Но, Иван Константинович, тогда позвольте узнать – для чего вам понадобился ваш покорный слуга?

– Алексей Николаевич, – умиротворяюще сказал Воронов, – с тех пор, как я покинул стены Корабельного института, я занимался конструированием исключительно подводных кораблей. На предварительном этапе проектирования этого надводного рейдера моих студенческих знаний еще хватало, но сейчас нужны талант, опыт и чутье такого великого кораблестроителя, как вы.

– Ну, если так, Петр Геннадьевич, – польщенный Крылов привстал и галантно поклонился, – то тогда совсем другое дело. Насчет подводных кораблей мы с вами еще поговорим, а сейчас, наконец, покажите мне хотя бы эскиз этого вашего чудо-корабля, о котором все слышали, но никто ничего не знает.

– Разрешите, Иван Константинович? – обратился Воронов к контр-адмиралу Григоровичу.

Тот кивнул, и инженер из будущего встал и, подойдя к стене, раздернул шторки, прикрывающие большой чертеж.

– Вот, Алексей Николаевич, – сказал он, – полюбуйтесь. Только уж извините, все размеры в метрической системе.

К чертежу с любопытством подошли все присутствующие на совещании.

– Да уж, Петр Геннадьевич, – сказал Крылов, внимательно изучив чертеж, – действительно, совершенно новый тип корабля. И что же у ВАС ТАМ действительно так строят?

– Алексей Николаевич, – ответил Воронов, – у НАС ТАМ уже давно, более полувека, не строят крупных быстроходных артиллерийских кораблей. Поэтому и требуется ваше участие в проекте. Но концепция этого корабля выглядит примерно так: быстроходный корабль должен иметь большое удлинение и носовой бульб. Океанская мореходность требует высокого полубака, хотя бы в треть длины корпуса, и атлантического форштевня. Необходимость иметь большой радиус действия без бункеровки заставляет нас выбрать двигатели господина Тринклера. А желание рационально использовать их мощность требует увеличить число валов с двух до четырех. Если у вас есть сомнения по этому поводу, то могу отослать вас к господину Парсонсу, который еще четыре года назад на практике доказал, что три вала при той же мощности лучше, чем один.

– Непривычно, однако, – задумчиво произнес Крылов, – но если вы так уверены, Петр Геннадьевич, то может что-то из этого и получится. Пропорции вашего детища действительно соответствуют пропорциям наших самых быстроходных крейсеров «Варяга» и «Аскольда». Только, как я понимаю, у вас это эскизный проект, без детальных расчетов. А на них может уйти года два, никак не меньше.

– Ошибаетесь, Алексей Николаевич, – сказал контр-адмирал Григорович, – у господина Воронова и его товарищей есть счетные машины невероятной мощности, которые способны дать вам точный ответ чуть ли не раньше, чем вы задали им вопрос. Так что за расчеты не беспокойтесь. Вы им только скажите – что надо посчитать, а они вас не подведут.

– Хорошо, Иван Константинович, – произнес академик Крылов, – мы эту тему с Петром Геннадьевичем обговорим отдельно. А сейчас у меня к нему другой вопрос – почему машины в машинных отделениях стоят в два ряда, а валов четыре?

– Видите ли, Алексей Николаевич, – ответил Воронов, доставший из-под стола маленький чемоданчик и вытащивший из него несколько листов бумаги, – тут использована переключаемая синхронизируемая косозубчатая передача, которая решает сразу несколько проблем. …Вот полюбуйтесь. Во-первых, она передает крутящий момент с ведущего вала двигателя на ведомый вал привода винта, не находящийся с ним на одной оси. Во-вторых, за счет правильного подбора соотношения диаметров шестерен она позволяет более оптимально использовать низкооборотные тринклер-моторы, увеличивая обороты на ведомом валу. В-третьих, она позволяет получить задний ход, не реверсируя сам двигатель. И, в-четвертых, вот эти большие массивные ведущие шестерни одновременно служат маховиками, за счет своей инерции выравнивая обороты двигателя.

– Да, – сказал академик Крылов, разглядывая чертеж и оглаживая свою роскошную бороду, – говорят, что нельзя убить двух зайцев одним выстрелом. Но Петр Геннадьевич умудрился подстрелить сразу аж четверых. Но это все пока в теории – надо еще посмотреть, как там в наших условиях все это будет в металле.

Сказав это, академик Крылов перевел взгляд на Тринклера.

– Густав Васильевич, – спросил он, – а этот ваш мотор действительно такой чудесный, как о нем тут говорят? Вы его уже построили, или у вас тоже только чертежи?

– Алексей Николаевич, – ответил Тринклер, – прототип мотора, правда, пока всего на четыре цилиндра, при помощи Степана Осиповича, уже построен на Пароходном заводе в Кронштадте и сейчас проходит испытания. Примерно через месяц должен быть готов и полноразмерный прототип на шесть цилиндров. Существующий сейчас мотор уже достаточно мощный – около шести тысяч лошадиных сил, при собственном весе около двухсот тонн, но не очень оборотный. Сто оборотов в минуту – это тот максимум, который мы смогли из него выжать. Можно было бы, конечно, получить и больше, но тогда начинаются такие вибрации, что не спасает никакая амортизация. Если есть способ поднять обороты винта, не меняя ничего в самом моторе, то это будет просто замечательно.

– Отлично, Густав Васильевич, – кивнул академик Крылов, – я обязательно съезжу в Кронштадт и посмотрю на ваше детище. Очень даже, знаете ли, любопытно.

– Алексей Николаевич, – сказал Воронов, – тут есть еще один вопрос. Когда Густав Васильевич закончит свой шестицилиндровый двигатель, его надо будет еще раз испытать на предмет подбора оптимальной пары из повышающей обороты передачи и винта, дающих наилучший съем мощности с вала при различных оборотах. Теоретические расчеты, чтобы нам не тыкаться вслепую, мы вам предоставим. За минувшие сто лет наука в этом направлении шагнула далеко вперед. Но, как вы правильно заметили, все решит его величество опыт. А еще лучше было бы испытывать сразу связку из двух двигателей.

– Я вас понял Петр Геннадьевич, – кивнул академик Крылов, – с этой стороны мы к вопросу еще не подходили. Но как вы это себе представляете?

Воронов пожал плечами.

– Нужна какая-нибудь баржа, – сказал он, – на которую можно было бы установить двигатели с передачами, вал, сальник и винт. Для того чтобы исключить из расчетов гидродинамику корпуса баржи, съем мощности необходимо определять по показаниям динамометра.

Академик Крылов кивнул.

– Это вполне возможно, Петр Геннадьевич, – произнес он, – как только Густав Васильевич осчастливит нас двумя двигателями, а вы – своими хитроумными передачами и винтами, то так мы и сделаем.

– Так, господа, – контр-адмирал Григорович посмотрел на генерал-майора Белого, – очень приятно, что вы договорились. Но ведь боевой корабль – это не только хороший, правильно сделанный корпус, мощные машины и верно подобранные винты. Боевой корабль – это в первую очередь артиллерия. А вся артиллерия, что сухопутная, что морская, теперь на вас, Василий Федорович. Для нового крейсера требуются десятидюймовые орудия главного калибра улучшенной конструкции с длиной ствола пятьдесят – пятьдесят пять калибров и углом вертикального наведения до сорока градусов, скомпонованные в трехорудийные башни. Кроме того, к этим орудиям должны быть разработаны фугасный и бронебойный снаряды повышенной мощности и улучшенной аэродинамики.

– Новое орудие, Иван Константинович, это понятно, – сказал генерал-майор Белый, – пушки с длиной ствола сорок пять калибров, способные поднимать ствол только на двадцать пять градусов, себя уже исчерпали. Но что не так с десятидюймовым снарядом?

– Все не так, Василий Федорович, – ответил контр-адмирал Григорович, – у него совершенно недостаточная мощность. Вес взрывчатки в фугасном снаряде требуется увеличить до двух пудов, а его собственный вес – до шестнадцати с половиной пудов. Что касается аэродинамических качеств, то на этот вопрос вам лучше ответит Петр Геннадьевич.

Воронов достал из своего чемоданчика еще одну фотографию.

– Вот, Василий Федорович, полюбуйтесь, – сказал он, – снаряд к шестнадцатидюймовому орудию образца тридцать девятого года. Вершина и блеск крупнокалиберной морской артиллерии. Обратите особое внимание на длину снаряда, а также форму головной и хвостовой части. Видите, вот он – макаровский бронебойный – он же аэродинамический – колпачок из мягкого железа. При столкновении снаряда с броней он не раскалывается, а сминается, как глина, и при этом от большого количества затраченной на смятие энергии железо начитает плавиться и служит «смазкой» для прячущегося под ним закаленного бронебойного наконечника. Ведь со смазкой сталь режется легче – не так ли, Густав Васильевич?

– Да, Петр Геннадьевич, это так, – кивнул Тринклер.

– А поскольку бронебойному снаряду надо пробить всего одну дыру, – продолжил Воронов, – то в качестве смазки ему подойдет и расплавленное железо. Что же касается аэродинамики, то была бы ЗДЕСЬ хоть одна сверхзвуковая аэродинамическая труба, то вы могли бы увидеть все своими глазами: как ведет себя в воздухе снаряд правильной формы и как неправильной. Но чего нет, того нет. Придется вам поверить мне на слово и доходить до всего экспериментальным путем.

– Да как его крепить, этот колпачок? – вздохнул Белый. – Вон Степан Осипович с этой идеей уже сколько носится, а толку-то?

– Василий Федорович, – сказал Воронов, – попробуйте выбрать на головной части снаряда в месте крепления колпачка канавку, неглубокую, примерно в четверть дюйма. На колпачке сделайте такой же выступ, потом нагрейте колпачок докрасна, чтобы расширился, и посадите на место. Когда остынет, все схватится так, что не оторвешь.

– Да, Василий Федорович, – произнес Тринклер, – как инженер, скажу вам, что это может получиться.

– Хорошо, – сказал генерал-майор Белый, – на Обуховском заводе мы попробуем изготовить несколько снарядов новой формы и проведем опытовые стрельбы из существующих орудий. Петр Геннадьевич, я могу забрать эту фотокарточку?

– Да, Василий Федорович, – кивнул Воронов, – разумеется, можете. Для вас ее и взял.

– Иван Константинович, – сказал генерал-майор Белый, забирая со стола фотокарточку, – вы хотите сказать мне еще что-то?

– Да, Василий Федорович, – ответил контр-адмирал Григорович, – еще для нового крейсера будут нужны универсальные орудия калибра пять дюймов в двух орудийных башнях и мелкокалиберные пушки-«гатлинги» для самообороны на ближних дистанциях боя. Но сегодня мы о них говорить не будем, поскольку на эскадре адмирала Ларионова есть их прототипы, и вам лучше один раз увидеть и пощупать все своими руками, чем сто раз услышать.

Контр-адмирал Григорович устало вздохнул.

– Надеюсь, – сказал он, – что с сего дня господа Крылов, Тринклер и Воронов будут работать над проектом этого крейсера вместе и с максимальной отдачей. Как я уже говорил, время нас торопит. Сообщайте мне о ходе работ как можно чаще. И вы, Василий Федорович, тоже про меня не забывайте. Государь ждет от нас отчета, как по новой пушке, так и по новым снарядам. На этом всё, господа.