Глава 20

– Твою маму через колено! Ну что это за непруха такая?!

Я дергал за стропы, только парашют намертво застрял в ветвях. Причем это уже второй… Марат свой тоже не смог сдернуть и теперь, стоя рядом, помогал справиться хотя бы с моим. В конце концов, поскользнувшись на грязных остатках снега, он злобно сказал:

– Командир, может, хер с ним? Нам тут что – до утра торчать?

Да, действительно, я уже и сам понял, что сдернуть купол не выйдет, поэтому, бросив стропы, просто молча махнул рукой, показывая направление движения. Через несколько минут мы наткнулись на остальных членов нашей группы. Ребятам повезло больше, и они приземлились в поле, поэтому, замаскировав купола, уже выдвигались к нам. Пучков, узнав о брошенных парашютах, заволновался:

– Илья, немцы ведь сразу на хвост упадут…

– Не сразу, а только с утра, когда их увидят. Поэтому надо быстренько уносить ноги. Да и дождь очень в тему – собачками они воспользоваться не сумеют. Так что за мной, бегом марш!

Ну бегом не бегом, но быстрым шагом, постоянно вслушиваясь и всматриваясь в темноту редколесья, группа двинула на восток. Выбросить нас должны были в районе Энгельштайна, это километров двадцать северо-западнее Ангербурга, конечной точки нашего рейда, потому теперь придется поработать ногами. Хотя так и задумывалось: уйти подальше от места выброски – первейшая заповедь диверсанта. Теперь, когда фрицы найдут парашюты, они нас будут искать гораздо западнее. Правда, это все при условии, что летуны не промахнулись. А ведь в этих местах – малейшая промашка и ты просто можешь брякнуться в какой-нибудь город, фольварк или хутор. Тут нашими просторами и не пахнет, а расстояния между населенными пунктами хорошо если километров по десять будут. Но потом смогли сориентироваться, и выяснилось, что летчики не подвели…

Небо уже начало рассветно сереть, да и моросящий дождь прекратился, когда мы, обогнув несколько патрулей, шляющихся по лесным просекам, подошли к окраине Ангербурга. Причем на подходах я вдруг буквально в нескольких метрах от себя увидел бетонную стену дота. Летом бы я его вообще хрен заметил, настолько он удачно вписывался в пейзаж, а сейчас, увидев часть бетонного фрагмента, резко присел и вскинул сжатую в кулак руку. Ребята замерли, а потом, повинуясь жесту, быстро порскнули в разные стороны. Только все вокруг было тихо. Из дота никто не выходил, да и человеческим присутствием не пахло. Причем в прямом смысле – не пахло. Я, например, фрицев всегда могу учуять по запаху кофе и порошка от вшей. Сейчас пахло только отмокающей прелой листвой и сыростью…

Постепенно сердце перестало подпрыгивать, и я попробовал встать. Только сразу у меня не получилось – рюкзак перетянул, и я шлепнулся на задницу. Вот ведь зараза – такой тяжеленный груз давненько не таскал, вот мышцы и забились… А ведь в мешках только необходимое. Причем еды и патронов – мизер, основной вес составляли разные шмотки и взрывчатка. Я, ворочаясь, встал сначала на четвереньки, а потом поднялся во весь рост, щелчком языка подзывая свою компанию собраться вместе.

Глянув на приближающихся ребят, только ухмыльнулся – ну вылитые фрицы, только сильно заморенные. В немецких касках, с немецким оружием, в камуфлированных эсэсовских куртках, они сильно напоминали группу немецких диверсантов, шляющихся по своему же тылу. Кстати, и документы у нас были соответствующие. По ним мы были спецкомандой штурмбанфюрера Рауха, выполняющими специальное же задание. Обычная пехтура со спецслужбами старалась не связываться, поэтому при встрече с неожиданным патрулем в лесу предполагалось не стрелять, а, запугав его «корочками», следовать дальше. Но встречи не произошло, поэтому сейчас переходим ко второй части марлезонского балета.

Обследовав дот и выяснив, что он, как и предполагалось – пустой, решили остановиться в нем. Судя по всему, этот дот входил в недостроенную систему укреплений, должную прикрывать город с юга. Но что-то у немцев не заладилось, и они строительство не закончили. И это хорошо – судя по отсутствию каких-либо следов, тут сто лет никого не было, а сидеть под крышей – это гораздо лучше, чем в мокром, голом лесу. Конечно, в случае обнаружения дот превращался в ловушку, но будем надеяться, что за эти два дня ничего не случится, да и наблюдатель в случае опасности вовремя подаст сигнал. Выставив Гека пасти местность, мы, распотрошив рюкзаки, сначала поели, а потом, немного отдохнув, начали переодеваться. После всех перевоплощений в конечном итоге получилось: Макс – обер-лейтенант, служащий в ОТ «Танненберг I», то есть работающий на организацию Тодта. А мы с Маратом стали просто лейтенантами, имеющими отпуск по ранению. Шараф с собой даже лакированную гнутую палочку прихватил и теперь, топая по дороге, вполне натурально прихрамывал, опираясь на нее. Ну а Пучков так и остался стеречь наше снаряжение, замаскированное недалеко от дота.

В задачу на сегодня входило – разведка местности и выяснение маршрута продвижения парадной колонны. Ну и по возможности уточнение времени проведения этого мероприятия. Мы уже знаем, что все будет утром, только подтвердить эти сведения никогда лишним не будет.

В город вошли, обойдя сторонкой КПП на дороге. Документы у нас нормальные, но может показаться подозрительным – что это трое офицеров делали ночью в полях? Если по работе – то почему без транспорта? Так что ну их на фиг, лучше прошмыгнуть со стороны обводного канала. Там тоже есть пост на мостике, но вопросы вряд ли возникнут, так как мы видели, что народ по этому мосту ходит туда-сюда довольно интенсивно. В принципе так и получилось – двое фольксштурмовцев с винтовками в нашу сторону даже не посмотрели. Кстати, насчет фольксштурма – такое впечатление, что гражданских в городе просто нет. Я имею в виду мужиков. Те, кто помоложе, ходят в армейской форме, а старики со щеглами – все в коричневой фольксштурмовской, и у каждого повязка со свастикой на рукаве. Я только одного не понял: эта повязка – элемент формы или просто мода такая? Хотя исходя из складывающегося на фронтах положения вещей следовать такой моде весьма опасно для здоровья. Дураков среди фрицев довольно мало, так что скорее всего свастика в белом круге относится к уставной форме одежды.

Прогуливаясь по городу, чувствовал, как меня давит окружающая обстановка – эти красно-коричневые дома с такого же колера черепичными крышами выглядели как казармы. А узенькие окошки вообще делали их похожими на тюрьму. Вокруг все, конечно, ухожено и вылизано, но это только подчеркивает общую мрачность обстановки. И как последний штрих – низко висящее свинцово-серое небо. М-да… Я так думаю, хороший, веселый и добрый человек в таком месте долго не протянет. Поэтому их и обзывают сумрачными тевтонцами – поживи в подобной обстановке и пожизненная меланхолия с мрачностью обеспечена навсегда. Смеха на улицах я тоже не слышал. Даже маленькие дети шли группками, сосредоточенно и без обычных для школьников криков, толчков и писков. Взрослые тоже радостью не блистали. У всех на мордах было такое выражение, будто они спешат по суперважному и ответственному делу, малейшая задержка которого может обернуться катастрофой.

Погуляв так около часа и обойдя почти весь город, мы поняли, что больше, чем выяснили в результате визуальной разведки, ничего из разговоров окружающих нас людей узнать не получится. Они, блин, почти не разговаривали даже между собой, а спрашивать самим, когда и где пройдет парад, было как-то страшновато. Складывалось такое впечатление, что здешние люди четко следовали указаниям плакатов, развешанных на стенах. Там разнообразные личности, или прижав палец к губам, или сурово нахмурив брови на фоне большого оттопыренного уха, призывали – «Не болтай»! Кстати, плакатов было просто немерено. Правда, все они печатались в мрачных, коричнево-черных или красно-черных тонах. Но, несмотря на мрачность, плакаты выполнены довольно красиво, в смысле графики. Особенно понравился один, призывающий к светомаскировке. На нем был нарисован скелет, сидящий верхом на английском самолете и кидающий бомбу в одинокое освещенное окошко дома, стоящего на земле. Нарисовано, если это допустимо сказать применительно к плакату, – очень здорово! И скелет такой – мерзкий, что ли… В общем, смотришь и сразу хочется выполнять все требования ПВО.

М-да… Вот в чем можно поддержать Гитлера, так это в том, что он не терпел разный постмодернизм, кубизм и прочие «измы» в искусстве. А то как увидишь хаотичные пятна, размазанные по холсту, сильно напоминающие испорченный тест Люшера, так сразу вспоминаются слова убиенного Хрущева, обращенные к таким «художникам». Он одним словом охарактеризовал всех этих деятелей – «Педерасты»! И я с ним полностью согласен – нормальный человек свою блевотину, срыгнутую на холст, за картину, а тем более шедевр выдавать не будет. Так что мне глубоко плевать на мнение «утонченных» критиков о «гениальности» этих творений. Я не специалист-искусствовед, но глаза у меня есть, чтобы составить свое собственное мнение… А вообще высшим пилотажем кидалова в искусстве считаю «Черный квадрат». Просто снимаю шляпу. Это же надо было так пропиарить подобную херню, у которой даже непонятно, где верх, а где низ, что она теперь сумасшедшие деньги стоит. Нет, прав был Алоизыч, когда подобных «художников» пинками из своей страны выгнал. И я не думаю, что это проявление фашизма, а держу за одну из очень немногих нормальных человеческих реакций, которые были у Гитлера…

* * *

В конце концов прогуливаться и разглядывать плакаты надоело, поэтому Макс, которого, судя по довольной физиономии, окружающие стены вовсе не давили, предложил:

– Господа лейтенанты, пойдемте в гаштет. Там всегда найдутся люди, готовые поговорить даже если не с нами, то между собой.

Ну гаштет так гаштет, тем более немецкое пиво всегда отличалось отменным вкусом… Только по пути к кабачку я, увидев очередной плакат, начал хихикать. Там была нарисована группа людей, сидящих в пивной, а над ними нависала зловещая тень в плаще и шляпе, призванная олицетворять иностранного шпиона. Вот теперь и мы так же – нависнем. М-да… Эта картинка била не в бровь, а в глаз.

В местной забегаловке народу было очень мало, а гражданских не было совсем. Присутствовал только народ в форме. В серо-зеленой вермахтовской и коричневой – фольксштурма. Сидели тихо, по два-три человека, и цедили пиво из высоких стаканов. Мы, заняв свободный стол в глубине помещения, заказали кельнеру три светлых и начали приглядываться к окружающим. Но ничего особенного нам это приглядывание и прислушивание не дало. Троица фольксов, сидевших через столик, вдумчиво рассуждали о том, как надо ухаживать за поросятами, чтобы снизить смертность. Пара зенитчиков – говорили о письмах из дома, а компания щеглов, с кинжалами гитлерюгенда на поясах, обсуждали достоинства и недостатки какой-то Гретхен.

Когда думали уже заказать по второй, наконец-то начало происходить хоть какое-то интересное нам движение. До этого народ уходил, приходил, сидел, тихо переговариваясь между собой, а тут вдруг на входе появилась фигура, которая, опираясь на палочку, резво прошкандыбала внутрь и плюхнулась за стол, стоящий рядышком с нашим. Фигура обладала погонами обер-лейтенанта и зычным голосом, которым заказала кельнеру сразу пару темного. Прежде чем принесли заказ, обер орлом оглядел зальчик и увидел тросточку Марата, прислоненную к столику. Немец оживился, но сразу разговор начать как-то не решился. Прихлебывая из кружки, он изредка поглядывал на нас, а когда Шараф, заметив его внимание, демонстративно потер ногу, то фриц не выдержал:

– Господин лейтенант, я вижу, у нас одинаковые ранения? Меня вот тоже в ногу зацепило… А теперь старый Гофман сидит вдалеке от друзей и вынужден пить пиво в одиночку…

Намек нами был понят, и через минуту Гофман, сидя за нашим столом, уже вовсю трепал языком. Рассказал, что его ранили еще под Сувалками, но кость была не задета и вскоре он опять вернется к своим гренадерам. Что здесь фронтовиков очень мало – в основном штабные крысы и фолькштурм, так даже выпить толком не с кем, а в нас он сразу разглядел своего брата-окопника. Видно было, что мужик соскучился по хорошей компании и готов трепаться безостановочно. Он поинтересовался характером ранения Марата, потом спросил, куда меня жахнуло. Я, запинаясь, ответил – что контузило русской миной от тяжелого миномета. Фриц сочувственно покивал и опять начал заливаться соловьем. Рассказывал про город и про госпиталь. Поинтересовался, где нас лечили. Шараф быстро увел разговор от опасной темы, сказав, что его старинный друг Вилли забрал нас из кенигсбергского госпиталя, предложив провести отпуск у него. А потом Макс, который стал на этот момент Вилли, начал говорить про воскресный парад. Гофман о нем отозвался отрицательно, сказав, что сейчас вовсе не до парадов, хотя, с другой стороны, для поднятия духа гражданского населения парад – это всегда хорошо. А еще через полчаса обер-лейтенанта после третьей кружки порядком развезло, поэтому, узнав все, что нам было нужно, мы поспешили свалить. Поспешили, потому что, сделавшись пьяненьким, Гофман моментально стал неблагонадежной личностью. Громким шепотом он начал доносить до нас мысль, что все – капут. Германия войну практически проиграла и дальнейшее сопротивление только окончательно уничтожит немецкий народ.

– У меня в роте в наличии только две трети от списочного состава! Пополнения практически нет. Понимаете? Людей в рейхе почти не осталось! А если и пришлют какого-нибудь юнца или старика, то что мне с ними делать? Поэтому каждый мой ветеран на счету. Я их берегу как собственных братьев. Люди – золотые, но и они каждый день гибнут в этой бойне. И главное, что это все уже бессмысленно – Иванов теперь никому не остановить. Они до Ла-Манша дойдут, попомните мое слово…

Фриц пригорюнился, а мы, переглянувшись, быстренько распрощались с ним и сбежали, так как на наш столик стали обращать внимание сидящие вокруг посетители. Так что – на фиг, на фиг. Заметут сейчас, как паникеров и разложенцев – вот обидно-то будет…

Выйдя на улицу под опять начавшийся дождь, целенаправленно пошли на улицу Кирхенштрассе. Именно по ней в воскресенье промаршируют эсэсовцы, а потом после этого марша загрузятся в грузовики и прямым ходом отправятся на передовую. Только вот я надеюсь – после нашего выступления отправлять будет некого. Восемь мин направленного действия – это не цацки-пецки. Это больше двухсот метров сплошного поражения, причем не паспортного, а фактического. Прогуливаясь по Церковной улице, нашли наконец место, где гражданских не должно быть по умолчанию. Ну не будут же они в самом деле смотреть на парад с руин двух длинных разрушенных домов. Дорогу, куда эти пятиэтажки рухнули, конечно, подчистили, но сами остатки многоэтажек почти не разбирали. Судя по навалам – достали из-под кирпичей живых и мертвых, да и то – по возможности, после чего оставили руины в покое. Так что на них стоять – это все равно как по могиле пройтись… Вот и славно, трам пам пам! Лучшего места для закладки – просто не найти.

В конце концов, осмотрев все, что нам понадобится для завтрашней работы, мы, опять-таки через мостик обводного канала, вышли из Ангербурга.

* * *

К доту за время нашего отсутствия никто не подходил, поэтому, снова перетащив в бетонную коробку мешки, занялись приготовлениями к акции. Лешка завалился отдыхать, я стал на фишку, а Макс с Маратом стали разбирать свои смертоносные игрушки.

Наблюдая за дорогой, пытался осмыслить, что сегодня видел и слышал. М-да, работать в Восточной Пруссии будет тяжело. Каждый местный житель будет считать своим долгом сообщить о русских диверсантах. Только вот сообщать станут в том случае, если они будут одеты в нашу форму и рассекать с нашим оружием. При других раскладах понять кто есть кто, особенно если не объявлено об охоте на русских разведчиков, будет весьма проблематично.

Я в гаштете почитал местные газеты – там рассказывалось об одной советской диверсионной группе, совершающей зверские преступления, и об истории ее поимки. Если отмести все пропагандистские преувеличения, то картинка становится более-менее понятная. Армейские разведчики шустрили, выявляя замаскированные укрепрайоны и фиксируя перемещение частей по территории. Пока они молчали, немцы и не чухались, но как только выходили на связь, этот квартал леса тут же оцеплялся и прочесывался – пеленгация здесь на самом высоком уровне работает. Только все это я и без газеты знал, общаясь с ребятами, ходившими на ту сторону. Но они ходили максимум дней на десять. А эта группа, о которой писали в местной прессе, скорее всего не меньше месяца действовала. И погорела не из-за пеленгаторов, а потому что продукты кончились и она стала кормиться с хуторов. То есть у фрицев появились уже две зацепки – выход рации и появление разведчика в немецких домах. В то, что ребята хозяев вырезали, я, конечно, не верю – бессмысленное занятие. Достаточно их просто связать и все – часа три-четыре форы у «глубинников» будет. Только вот своими появлениями на людях и постоянными выходами в эфир пацаны немцев беспокоили, как чирей на заднице. А те уже объявляли войскам и запуганным местным жителям, в каких именно квадратах необходимо проявлять особую бдительность. Потому что при других раскладах – народу тут по лесам шляется немерено и если на каждый сигнал реагировать, то ягдкоманды через неделю, как запаленные лошади, свалятся.

То есть в будущем надо намотать на ус, что первое – выходить в эфир не менее чем в двадцати пяти – тридцати километрах от места базирования, как это в партизанских отрядах делают. Причем это самое место лежки по возможности постоянно менять, а то какой-нибудь лесник случайно увидит и точно стуканет, даже если не будет объявлена повышенная готовность. Раньше мы постоянно перемещались и таких проблем со связью не имели – дашь радио и дальше рванул. А в будущем задании совсем по-другому надо себя вести… Так что чем дальше будут уходить радисты, тем более безопасной у нас жизнь получится.

Второе – работать в немецкой форме – тогда случайных глаз можно не так опасаться. Конечно, при поимке это чревато моментальным расстрелом, но нам не привыкать нарушать конвенции. Третье – хутора потрошить только в самом крайнем случае и опять-таки как можно дальше от мест постоянного обитания. И только выполняя все эти пункты, можно будет вести спокойное наблюдение за Бальгой.

Армейцев ведь, как ни крути, выручает только постоянное маневрирование, а мы должны наблюдать за определенным объектом, причем неизвестно сколько времени, вот и подход должен быть другим. Кстати, продукты надо брать – не консервы, как обычно, а изюм, курагу, шоколад и орехи. По объему и весу они меньше, зато по калориям – больше. И мясо – только вяленое. Воды здесь везде хватает, так что от жажды не помрем, а вот сколько времени мы чисто на своих продуктах просидим, столько времени фрицы о нас ничего знать не будут…

Погруженный в свои мысли, не сразу заметил, что на дорогу опустилась темнота и вести наблюдение вдаль стало бессмысленным. Но и того, что увидел, хватало, чтобы сделать выводы о жизни, бьющей здесь ключом. Немцы массово мотались туда-сюда на телегах, велосипедах, мотоциклах. Реже проезжали дымящие, как самовары, грузовики на газогенераторных двигателях. Проще говоря – работающие на дровах. Я даже у нас такие видел, когда в тылу дефицит бензина образовался, а уж у фрицев, особенно в последние полгода, это стало массовым явлением – всю технику, кроме танков и самолетов, они переводили на деревянное топливо.

Сзади донесся еле слышный шорох, и я моментально направил ствол в ту сторону. Но это оказался Шараф, который пришел меня подменить. Потом мы поели, опять отдохнули и глубокой ночью приступили к одной из самых ответственных частей плана – заброске взрывчатки в город. Сами мины занимали немного места, но тяжелые были сволочи, как будто из свинца их делают. Поэтому, покряхтывая и ругаясь под нос, распределили груз и двинули в сторону Ангербурга.

Дав небольшого кругаля, мы, обойдя и основные посты и охрану на мостиках канала, зашли в город недалеко от намеченных заранее разрушенных домов. Потом, переждав, когда пройдет мимо подсвечивающий себе фонариком и громко бухающий сапогами патруль, стали расставлять закладки вдоль дороги. В темноте, среди битых кирпичей, это было то еще удовольствие. Я ободрал себе руку, Леха прищемил палец, а Макс чуть не вызвал кирпичный оползень, пытаясь прорыть нору, чтобы запихать мину поглубже. Один Шараф обошелся без каких-либо повреждений и, быстрее всех выполнив свою часть работы, начал помогать Шмидту. Вообще основная задача по минированию легла, конечно, на подрывников. Мы с Пучковым, сделав по закладке, занимались в основном наблюдением. Только патруль тут ходил хорошо если раз в час, а до окон ближайших домов было метров сто, и те были плотно завешены шторами светомаскировки, поэтому работали почти без опаски.

Чуть позже, пропустив очередной обход патруля, мужики потянули провода, маскируя их мусором, к довольно крупному ящику усилителя. Это было ноу-хау Марата и наших радистов. Они там чего-то намудрили, и теперь радиус действия приемника радиовзрывателя увеличился в несколько раз. Причем, во избежание случайного срабатывания от постороннего сигнала, сначала включался усилитель, а через него уже сам взрыватель, так что теперь мы можем наблюдать за всем очень издалека. Пучков мартышкой взлетел по одиночной, чудом сохранившейся стене здания, протянув проволочную антенну, и еще через десять минут, проверив все, мы начали собираться. Город спал, а припустивший по новой дождь разогнал даже собак, поэтому, никем не замеченные, вернулись обратно к доту.

А потом мы отдыхали всю оставшуюся ночь и большую часть дня. Менялись, только наблюдая за подходами, а так – дрыхли как сурки, даже есть неохота было. Зато отдохнули на неделю вперед. Вечером же, когда я, разобрав свой MP-40, чистил автомат от легких пятнышек ржавчины, появившихся на тех местах, где обшаркалось воронение, ко мне пристал Гек:

– Илья, а как ты думаешь, что в этой Бальге может быть? Это ведь старинный замок – значит, там и так разные подземные ходы должны быть. Зачем туда столько пленных засунули? Новые ходы копать? Да еще и ЛЭП провели…

Марат, который только что сменился с дежурства, при этом вопросе тоже навострил уши, а я, отложив масленку, ответил:

– Не знаю, Леха. Поэтому нас туда и посылают, чтобы выяснить. Но вот жопой чую – ничего хорошего там точно нет. Я про это Аненербе столько всего слыхал, что мозга за мозгу заходит. У них ведь все практикуют – от опытов над людьми до вызывания духа Наполеона.

Пучков недоверчиво хмыкнул:

– Скажешь тоже – Наполеона… Они там что, как старые бабки – спиритизмом занимаются? Тьфу!

– Ты не плюйся, а просто головой подумай – для этого общества до сих пор выделяют миллионы, если не миллиарды, марок. На эти деньги можно дивизии танковые строить, но эти придурки их на какие-то бабкины суеверия пускают… Вот и возникает вопрос – а может, они что-то такое там творят, по сравнению с чем эти дивизии просто детский лепет?

Мужики задумались, и через пару минут тишины Марат спросил:

– Ну, допустим, у духов они могут будущее узнать. Направление главных ударов, места дислокации войск, хотя это, конечно, бред полный – разведка гораздо надежней. А что еще? Ведь чудо-оружием не Аненербе занимается?

– Неа. – С щелчком вогнав магазин на место, я поставил оружие возле стены и продолжил: – И Аненербе в том числе. И если можно предугадать, что следует ожидать от всех остальных изобретателей, то чего ждать от этих мистиков – никто не знает. Кстати, именно это напрягает по полной – я подобной потусторонней жути сильно опасаюсь. Так вот сунемся дуриком в подземелья замка, а оттуда разные зомби полезут.

– А это что такое?

– Ожившие мертвецы. Р-р-р!

Я, сделав морду, зарычал на Шарафа, а он обиженно сказал:

– У него серьезно спрашивают, а он нас какими-то зомбями пугает…

– А если серьезно – то не знаю, что там будет и чего ожидать. Может, просто эсэсманы свои ритуалы проводят, так мы их повяжем, документы заберем и ага! А может, будет то, чего никто из нас еще не видел. Не зря же нам целый полк десантуры дают в помощь?

Леха, шмыгнув носом, поинтересовался:

– Думаешь эти самые зобми там сидят? Не зря ведь туда несколько тысяч пленных запихнули… Сделают им операцию на мозге и против нас воевать отправят. Гофман же говорил, что у них людей уже не хватает, вот они и решили недобор компенсировать. Хотя это фантастика, как у Беляева, получается. Ты помнишь – как в «Голове профессора Доуэля»? Только там без всяких зобми было. И откуда ты про них вообще взял?

– Не зобми, а зомби. Это из сказок и легенд.

– Что-то я таких сказок не слышал… Про упырей, леших, утопленниц – это да. А про зомби – нет.

– Это, Леха, потому что детство у тебя было хорошее и иностранным влиянием не испорченное. А зомби – это гаитянское народное творчество.

Тут опять влез Шараф. Он до этого сидел тихо, видно, что-то вспоминая, а тут вдруг выдал:

– Ты, Гек, не хихикай. Я как-то с одним земляком говорил – он сам из летчиков будет. Так он рассказывал, что в сорок первом самолет из его полка со специально привезенной иконой Казанской Божьей Матери несколько раз вокруг Москвы облетел… И немцев сразу остановили… Помнишь ведь, как они перли, а тут как отрезало. А потом наше наступление пошло…

– Марат, ты ведь комсомолец, как ты можешь в такую чушь верить? Илья, – скажи ему!

Я, протянув руку, натянул каскетку на нос Пучкову и пояснил:

– Старших надо слушать, а не спорить. Было такое дело. По личному приказу Верховного. А потом ее вокруг Питера возили и там тоже немцев от города отбросили. – На этом месте пояснения я ухмыльнулся, продолжив: – Странно только, почему ее по всему фронту не протащили? Наверное, не додумались, а то бы, глядишь, и войне давно конец пришел. Но может, такой финт далеко не каждый раз срабатывает, может, у иконы батарейки чудотворные сели, вот теперь ждут, когда подзарядится… Хотя мое мнение – лажа все это насчет иконы. Таскать ее, конечно, таскали, но вот фрицев била не сила небесная, а наши ребята. В том числе и мы с вами. Так что здесь ничего потустороннего не было вовсе. Просто накопили сил да врезали супостату от всей души. – И меняя тему, добавил: – Ладно, пойду Макса сменю, а вы отдыхайте – завтра день тяжелый будет.

А чуть позже, когда Шмидт, чуть слышно шелестя кустами, утопал к мужикам, я, прислушиваясь к шуму ветра в верхушках деревьев, задумался, насколько может быть серьезно то, что наговорил ребятам. В принципе после инопланетян я был готов верить во что угодно. Даже в оживших мертвецов и прочие кошмарики. Хотя в Бальге этого точно не должно быть. Физики и мертвечина как-то не вяжутся. Тут скорее можно ожидать, что они изобретут какой-нибудь портал, как в фильме про летающую пирамиду, с Расселом в главной роли. Или землетрясение в нужном месте вызовут, что тоже довольно чревато. Хотя что там гадать – захватим этот доисторический замок и посмотрим!

Потом мысль перескочила на слова Марата. Блин! И как я про это запамятовал? Ведь в прошлой жизни даже передачу видел о том, как икону туда-сюда таскали, но вот забыл и все. Даже когда Колычев про Тутанхамона, то есть, тьфу, про Тамерлана говорил, я про Божью Матерь и не вспомнил. Надо же – получается, правду по телевизору про нее трендели. Только все равно считаю – в людях все дело было да в резервах. Не успей подойти эшелоны из Сибири или мужики-ополченцы дрогнули и все – пипец. Никакие иконы не помогли бы. Так что теперь, по-хорошему, именно с тех ребят, что в мерзлую землю Подмосковья ложились, и надо новые иконы писать. Вот такой вот материализм…

* * *

– Подъем, мужики. Труба зовет! Давай в темпе – оправиться, пожевать и на выход! Максимилиан, зови сюда Марата, хватит ему под кустами торчать.

Народ, распихиваемый легкими пинками, стал быстро подниматься и готовиться к утреннему жору. Потом, уничтожив все следы своего пребывания в доте, закопали лишнее барахло под деревом. То есть закапывали мы с Геком, а остальные по последнему разу проверяли свои минно-взрывные прибамбасы. В конце концов, когда до рассвета оставалось не более часа, моя команда построилась, попрыгала, и мы начали выдвижение к Ангербургу. Правда перед этим я сказал:

– Во избежание случайностей с этой минуты все разговоры только по-немецки. Понятно?

– Яволь!

– Ну тогда за мной!

К нужной точке подошли как раз с первыми лучами солнца. Епрст! Ну надо же, даже в этом болотно-хмарном краю тоже солнышко бывает! Я за эти дни даже соскучиться по нему успел. А то в Германию попали – как к морокам угодили – серость, хмарь, низкое свинцовое небо, черные деревья… Но только солнце вылезло, сразу все поменялось. И ярко-синее небо поднялось вверх, на свое место, и лес стал обычным, и даже запахи весенние появились, которыми вчера и не пахло. Сразу жить захотелось. Причем желательно – с молодой и красивой… С трудом отогнав непотребные мысли, но так и не сумев стереть улыбку с физиономии, приказал:

– Действуем, как планировали. Вам – рацию на прием и выдвигайтесь к каналу. Мы с Геком оттягиваемся к лесополосе и наблюдаем. Как только появится голова колонны – даем сигнал. Все ясно?

Ребята, на которых, видно, тоже подействовала погода, щерясь от уха до уха, кивнули.

– Тогда – разбегаемся. Встреча – ниже плотинки, там где речка к озеру поворачивает. Погнали!

И мы разошлись… По уму, конечно, лучше бы не разделяться, но вот чтобы все было без осечек, передатчик должен быть как можно ближе к радиовзрывателю, а с того места совершенно не видно Кирхенштрассе – деревьями закрывает. Ближе подбираться – так потом, сваливая, канал надо будет форсировать, а это не есть гут. Так что мужики будут сидеть со своими машинками, где и договаривались. А мы с Лехой пойдем к грузовикам, которые стоят на выезде из города. Метрах в трехстах от них торчит замечательный бугорок, с которого нужный нам участок улицы отлично просматривается. На той высотке даже жидкие и прозрачные кустики есть, так что замаскироваться худо-бедно получится.

В общем-то, как задумывали, так и получилось. Я сначала хотел было понаблюдать в бинокль за мужиками, но, так и не найдя их, перенес внимание на город. Только там ничего интересного не происходило, лишь людей, наверное, из-за хорошей погоды на улицах прибавилось. Да еще появились нацистские флаги, вывешенные в окнах домов. Так как вчера их не было, то это означает, что подготовка к параду идет полным ходом – даже наглядную агитацию развесили. М-да… А эта Церковная улица – довольно оживленное место. Блин, может выйти нехорошо, если гражданских покрошим. Перед Максом очень неудобно будет. Глядя на повозки и людей, так и шмыгающих по Кирхенштрассе, раздраженно сплюнул. Зараза! Ведь только вчера – была тихая улочка! Хотя руины, в которых делались закладки, почти на выезде из города, и будем надеяться, что основная масса «восторженных» зрителей останется в центре. Постепенно беготня прекратилась, и до меня стали доноситься обрывки речи, звучавшей по «матюгальнику». Ага! Началось! Сейчас они помитингуют, а потом эти прибалтийские суки пройдут маршем до наших мин. Дальше им ходить точно не придется. От избытка чувств пихнул ботинок наблюдающего за своим сектором Гека. Он, оторвавшись от бинокля, показал мне большой палец – дескать, все просто замечательно складывается, и мы опять прилипли к оптике.

«Матюгальник» надрывался минут сорок, потом наступила тишина. Ну все, скоро вся эта эсэсовская кодла будет здесь! Я проверил коробочку рации, выставленную перед собой – нормально, работает… Потом справа послышался шум двигателя, и, повернувшись туда, засек подъезжающий к грузовикам автобус. Интересно, а автобус зачем? Офицеров возить с комфортом? Ну-ну… Теперь вам только их трупы фрагментарные возить придется! Я злобно хмыкнул, но тут увидел такое, отчего чуть не выпустил бинокль из мгновенно вспотевшей руки.

Из автобуса выводили детей. Маленьких, лет по шесть, не больше. Много. Чистенькие и ярко одетые, они все выходили и выходили из автобуса. Потом три девки, наверное воспитательницы, раздали им флажки со свастикой и, построив в колонну, повели навстречу параду. Не доходя до руин и соответственно до нашей последней закладки метров тридцать, малышню распределили по обеим сторонам дороги, и те остановились, размахивая своими флажками.

Твою мать!! Траханые бабуины!! Что же делать?! Я никак не мог сообразить, попадают ли эти детсадовцы в сектор последней мины. Вроде не должны… А вдруг?.. Пилять! В этот момент Гек, не отрываясь от бинокля, сказал:

– Идут… Наблюдаю голову колонны. Минут через пять дойдут до места!

Лешка смотрел в другую сторону, имея задачу засечь появление фрицев на дальних подступах, поэтому не видел, что творится недалеко от нас. Поняв, что я никак не реагирую, он сначала недоуменно взглянул на меня, а потом перевел бинокль и охнул:

– Твою же мать!! Это что же? Что делать будем, командир?!

Что делать, что делать… Портянки сушить… Нутро аж в комок холодный скрутило, и взмок я сразу как мышь, пытаясь принять правильное решение. А потом, представив, как эти яркие фигурки сначала падают в придорожную грязь и сразу следом их накрывает облако взрыва, добивая кирпичами оставшихся в живых, осторожно убрал руку от передатчика. Фу-у-у-х! Судорожно выдохнув и отложив оптику в сторону, просто перевернулся на спину и, глядя в такое высокое синее небо, спокойно сказал:

– Делай, как я. Рацию только не зацепи, а то шумнешь случайно – наши это за сигнал примут…

Он, наверное, кивнул, потому что ответа я не услышал, а потом, немного пошебуршившись, так же как и я, закинув руки за голову, уставился вверх.

* * *

Лежали долго, минут тридцать. Уже после лающих команд разъехались грузовики, потом, судя по прекратившемуся далекому гомону голосов, загрузили и увезли малышню, а мы все молча лежали. Потом я рывком сел, вы-ключил рацию, сунув ее в чехол, и приказал:

– Харэ валяться, нам еще войну выигрывать надо, так что пошли! Гек поднялся, странно глядя на меня, и, когда мы уже собрались спускаться вниз, глухо сказал:

– Командир, Илья, ты – настоящий мужик…

– Но-но! Без рук! Ты меня знаешь, я эти объятья не люблю – гомосятиной попахивает!

Лешка, криво улыбаясь, хмыкнул:

– Да ну тебя! Я ведь серьезно… И как это у тебя только получается – в самый такой, – он покрутил пальцами, подбирая слова, – ну вот такой момент, просто все – раз, и в шутку перевести. Я ведь знаю, как ты хотел этих эсэсовцев положить и как тебе сейчас хреново, что задание не получилось выполнить…

– Тю! Много ты знаешь! И вовсе мне не хреново, а очень даже наоборот. Не я, так другие их к ногтю прижмут, зато мы с тобой сегодня грех на душу не взяли, а это много значит. Ведь и на том свете бы не отмылись…

Кстати, говоря, что мне совершенно не плохо, ничуть не кривил душой. Внутри было такое ощущение… Блин, даже словами не передать… М-да, в первый раз со мной такое… Даже той бешеной злобы по отношению к эстонским эсэсовцам почему-то не ощущаю. Вот встретил бы сейчас кого из них – не то что пальцем не тронул, а может, даже и поговорил как с человеком…

От возвышенного состояния отвлек неугомонный Гек.

– А я сразу, как детей увидел, понял, что ты отбой дашь!

– Да ну? С каких пор таким догадливым стал?

– Потому что ты – это ты. И поэтому я за тебя и в огонь и в воду…

– Ладно, хватит слюнями брызгать, лучше ходу прибавь. А то ведь мужики все в непонятках – отчего сигнала не было? Может, нас уже повязали и мы вовсю для гестапо сольные песни поем?

Говоря это, я уже совсем не шутил. Что еще могут подумать наши подрывники, если мы ушли и пропали с концами? А я, честно говоря, когда все уже разъехались, по рации связываться вовсе не хотел. Одно дело, подняв всех на воздух, потом быстро уходить, обрубая возможные хвосты, и совсем другое – просто тихо уйти. А засветись я в эфире – запеленгуют моментом, и получится – мало того, дело не сделали еще и убегать, как в жопу раненным бизонам, придется.

Только волновался я зря. Макс с Шарафом спокойно ожидали нас возле речки. Оказывается, от их точки было видно, как детей грузили обратно в автобус. Когда он подъ-ехал, они не видели, а вот обратную загрузку наблюдали хорошо. Поэтому Макс впал в полное охренение и, как потом рассказывал Шараф, все полтора часа, пока они нас ждали, расхваливал меня как командира, а прицепом и всех русских как добрых и душевных людей. Он и мне попробовал сразу толкнуть благодарственную речь, только я эти поползновения пресек и, построив своих людей, куцей колонной повел в сторону озера, где нас должны были подобрать гидросамолеты. Предварительно, правда, дали радио о подтверждении эвакуации и только потом рванули. Единственная задержка произошла, когда педантичный Макс поинтересовался судьбой оставленных зарядов:

– Командьир, неужелли мы мины так и остафим? Это зер шлехт, м-м, отщень плехо. Там ратиофзрыфатели. За этто строко спросят.

– Спросят – ответим. А нам тут еще сутки торчать – совершенно не с руки. Помнишь, Гофман говорил, что сегодня в город тяжелый артдивизион войдет? Это значит, количество патрулей вырастет в несколько раз. Засыпаться можем моментом, тем более – было бы за что… А в те развалины, я думаю, никто сто лет не лазил и теперь не полезет… Единственно – вы коробку с усилителем нормально замаскировали?

– Так точно!

– Вот и хорошо. А дней через двадцать тут уже наши войска будут – так что схему минирования саперам отдадим и про это можно забыть. Еще вопросы есть?

– Никак нет!

– Тогда – за мной!

Километров десять проскочили внаглую – по нешироким лесным проселкам, но потом пришлось свернуть. Просто по пути нос к носу столкнулись с патрулем, который передвигался верхом на велосипедах. Но они даже документы у нас не проверили. М-да – мельчают фрицы. Хотя и патруль был не фельджандармерии, которым плевать на любые чины и рода войск, а фольксштурма, который при виде эсэсовцев подобрался и козырнул мне так, что чуть не свалился с велосипеда, я посчитал нужным уйти подальше в лес. Сейчас эти лохи попались, а дальше, глядишь, и на толковых нарвемся – оно нам надо? Так что лесочком привычнее будет, тем более спешить совершенно некуда.

К озеру подобрались засветло. Огляделись, обнюхались и, убедившись, что в округе людей нет, замаскировались метрах в двухстах от воды. Было тихо, безветренно и как-то по-весеннему тепло. Даже птицы это почувствовали и чвиркали совершенно жизнеутверждающе. Ближе к вечеру мы добили сухпай, и только я собрался распределить дежурства, как вдруг внимание привлек странный звук. Эдакое стрекотание с присвистом. Еще не поняв, откуда он идет, начал крутить головой, а Гек, врубившийся быстрее, протянув руку, спросил:

– Ого! Это что за бублик?

Марат удивленно подхватил:

– Немецкий! Смотри – вон свастика! Е! Никогда таких не видел! Командир, не знаешь, что это?

Я знал… Еще как знал, только вот сказать ничего не мог. Заклинило напрочь! Только и получалось, что вхолостую открывать рот и хлопать глазами. А все потому, что в вечернем небе над озером, двигаясь в сторону северо-запада, проплывала самая обычная, невзрачненькая такая, летающая тарелка…