Глава седьмая

– Ну, вот, совсем другое дело! – Берг склонил к плечу голову и несколько озорно, по-птичьи, поглядел на стоящего перед зеркалом человека. – Так вы, господин Эномото, покатили в Париж мундир заказывать! Верите ли теперь, что лучшую мужскую одежду «строят» всё-таки у нас, в России?

– Моя ошибка была простительной, господин Берг! Париж – центр мировой моды, об этом знают даже в далёкой Японии, – Эномото пошевелил плечами, повернулся к зеркалу боком. – Прожив в Голландии и Швейцарии шесть лет, я много раз слышал именно об этом. Но насчёт военных мундиров – совершенно с вами согласен!

– Да и этот статский сюртучок очень даже неплохо на вас сидит, уверяю вас! Конечно, записной щёголь моментально укажет вам разницу между парижским и петербургским кроем – но вы-то, господин Эномото, не из таковских! Сами говорите: не хотите выделяться в толпе!

– Вы правы…

Японец расстегнул сюртук, скинул его на кресло и сел напротив гостя, задумчиво барабаня по колену сильными, чуть сплющенными на концах пальцами.

Молчание затягивалось, но Берг уже почти привык к этой странной особенности своего азиатского друга – внезапно замолкать посреди разговора и глядеть куда-то вдаль, словно сквозь стены и даже сквозь время. «Отмолчавшись», Эномото обычно встряхивал головой, словно просыпаясь или стряхивая с глаз пелену и, как ни в чём ни бывало, продолжал беседу с того места, на котором умолк перед этим.

Однако сегодня у японца вид был особо рассеянным. Берг был готов поклясться – не столько рассеянным, сколько мрачным или подавленным. Спрашивать о причинах расстройства собеседника – обычная история в российском обиходе – японца не следовало. Берг за несколько месяцев этой странной дружбы уже успел уяснить, что подобные расспросы являются своего рода вторжением в личное пространство Эномото. К этому японцы относятся весьма щепетильно. Так же, как к физическому прикосновению – как однажды рассказал ему сам Эномото, даже вполне дружеский хлопок по плечу или обычное в русской офицерской среде обнимание давно не видевшихся друзей для японца было бы весьма болезненным «вторжением».

Помолчав несколько минут, Эномото, как всегда, слегка встряхнул головой, перевёл глаза на собеседника:

– Вы знаете, господин Берг, что очень долго моя страна была закрытой для всего иноземного. Но сейчас мы привыкли носить европейскую одежду не только в путешествии, но и у себя дома. И всё же признаюсь вам, друг мой: и военному мундиру, и статской одежде европейца я предпочитаю традиционный японский наряд воина.

– Даже при том, что у нас, в Петербурге, гораздо прохладнее, чем на вашей родине? Кимоно, кажется? Друг мой, хотел бы я поглядеть на вас в этом «халатике» на петербургских улицах зимой, в метель и под ужасным ветром с залива! Вернее, никак не хотел бы! – рассмеявшись, поправился Берг. – Под это ваше кимоно и летом-то, наверное, изрядно поддувает…

Берг открыл было рот, чтобы проиллюстрировать своё предположение обычной в армейской среде присказкой насчёт необходимости беречь в холод «нижний мужской этаж», однако вовремя прикусил язык. Как-то отреагирует на грубый солдатский фольклор щепетильный японец…

– Для холодного времени года у японцев есть не только кимоно, господин Берг! Под него надевается нижнее белье примерно такого же покроя, набедренная повязка – она именуется фундоси. Мы можем дополнить облачение широкими штанами-хакама. Их же надевают для верховой езды… Кстати, в стародавние времена хакама было принято обязательно надевать перед визитом к сёгуну – причём такой длинны, чтобы штанины волочились по полу! Угадайте-ка, для чего это было нужно, господин Берг? Я немного подскажу вам: это было нужно, прежде всего, сёгуну…

– Ничего себе подсказка! Целая головоломка! Я представить себе не могу, что за дело было вашему сёгуну до чьих-то длинных штанов, волочащихся по полу.

– Не буду вас мучить: считалось, что в таких штанах труднее внезапно наброситься на сёгуна, чтобы убить его. И во всяком случае, труднее убежать после покушения, буде таковое произойдёт! – рассмеялся Эномото.

Берг посмеялся вместе с ним, отметив, однако, что и смех-то сегодня у японца был каким-то невесёлым.

Чёрт бы побрал этот проклятый азиатский менталитет, ругнулся про себя Берг. Чёрт бы его побрал – у человека явные неприятности, а спросить его об этом, чтобы помочь, плечо подставить другу – не моги! Вслух же он решил продолжить лёгкую дискуссию на тему национальной одежды:

– И все равно, господин Эномото, вы меня не переубедите: традиционное японское одеяние не слишком удобно и в быту, и в бою, как мне кажется! Рукава одеяния широкие, штаны-хакама и широкие, и длинные – запутаться ведь можно в критическую минуту!

Японец поглядел на собеседника долгим пристальным взглядом. Потом снова рассмеялся:

– Как-нибудь я продемонстрирую вам, друг мой, одежду воина не на картинке, а на себе! И вы убедитесь, как можно в считанные мгновения приготовиться к бою. Хакама одним движением подтягиваются и затыкаются изнутри за пояс. Рукава при помощи тасуки, протянутого через них, моментально укорачиваются и тоже подтягиваются. Дайсё мы носим, если вы обратили внимание, режущей стороной кверху – так что молниеносный удар можно нанести прямо из ножен.

– Да-да, я помню, вы как-то упоминали об этом, мой друг.

– Вы приятный слушатель и, позвольте вас так назвать, ученик, господин Берг! Вы с таким явным удовольствием впитываете всё, что я вам рассказываю о Японии, её обычаях и традициях, что не только не утомляете меня своими расспросами, но и внушаете гордость за мою страну!

– Вы мне льстите, друг мой! А как же другой ваш заинтересованный слушатель? Его величество государь? Он весьма часто приглашает вас – и в Зимний, и в Петергоф, и в Царское Село. Имейте в виду, господин Эномото, столь явно выражаемая симпатия императора возбуждает в его окружении нездоровую ревность!

– Вы же знаете, Берг, я никому не навязываю своё общество. В том числе и его величеству, императору Александру. Но ему, как и вам, тоже интересна моя страна, её культура. И он часами, бывает, расспрашивает меня о самых разных вещах. А вот государыня императрица, напротив, – Эномото понизил голос. – Вот ей наши долгие беседы с её венценосным супругом явно в тягость. Она кусает губы, часто хмурится, задумывается о чём-то… Сначала я относил такие знаки на свой счёт, предполагая, что государыне неприятно видеть за одним столом с собой человека другой расы. Я даже дерзнул как-то обратить на это высочайшее внимание и высказал намерение пореже бывать при дворе…

– И что же государь?

– Государь успокоил меня. Он сказал, что его супруга тяжко больна, и только этим объясняется её хмурость и невнимание к общему разговору за столом… Впрочем, Берг, не будем обсуждать это… О чём мы беседовали ранее? Так вот, друг мой, если мне будет позволено сравнить вас и его величество как слушателей, то я предпочитаю вас!

Берг привстал и поклонился:

– Благодарю вас, Эномото!

– Да-да, Берг, именно вас! Мы с вами офицеры, я не намного старше вас по возрасту, и общение с вами не стесняет меня, как смущает нахождение в обществе царских особ. С вами я говорю совершенно свободно, – Эномото лукаво прищурился и встал с места. – Не только рассказываю, но могу и показать кое-что!

– Спасибо, мой друг! Поверьте, я чрезвычайно ценю ваше расположение. Признаться, больше всего мне нравятся ваши рассказы о самурайских обычаях. Особенно если вы говорите о японских мечах – говорите и сопровождаете это наглядной демонстрацией. Кстати, Эномото, не будет ли дерзостью попросить вас показать мне ещё раз ваши мечи?

– Извольте! – Эномото пружинисто поднялся с кресла, вышел в соседнюю комнату и вернулся с катаной. Он держал её обеими руками, на куске белой шёлковой ткани. – Обратите внимание, Берг, как я держу меч и как подаю его вам! Протянуть меч рукояткой, как это принято в Европе и у вас – в Японии, считается смертельным оскорблением для самурая! И уже само по себе является поводом для поединка, Берг!

Берг только тихо охнул, припомнив, как в прошлый раз, с восхищением осмотрев самурайский меч, он почтительно вернул его хозяину рукояткой вперёд. И как того отчего-то буквально передёрнуло…

Эномото рассмеялся:

– Вспомнили? Но я не стал вызывать вас в прошлый раз на поединок, друг мой! Ваша неловкость проистекала не из желания оскорбить, а из простительного незнания японских обычаев. Заметьте, Берг: сие простительно только для друзей!

– Ценю, господин Эномото! – церемонно склонил голову Берг. – А этот платок, в котором вы держите катану, – он тоже что-то означает?

– В Японии каждый предмет имеет своё значение и свой смысл, друг мой! Вот вы сейчас обратили внимание на ткань, через которую я прикасаюсь к клинку меча. Запомните, Берг, на тот случай, ежели когда-нибудь попадёте в мою страну: только хозяин меча имеет право держать его голыми руками, даже в ножнах! Слугам позволено дотрагиваться до катаны только через ткань либо бумагу. С гостем и другом немного сложнее: он принимает меч из рук хозяина тоже через ткань, а обнажить клинок может только с его позволения! Причём считается дурным, тоном обнажать сразу всю катану – нужно делать это постепенно. Сначала наполовину, потом ещё немного – так выражается уважение и к хозяину меча, и к мастеру, который создал его! Кстати, Берг, я не говорил вам, что каждый самурайский меч изготовляется по несколько месяцев?

– Признаться, не упоминали! – покачал головой Берг. – Это тоже связано с какими-то японскими обычаями и ритуалами?

– И с ними тоже, – улыбнулся Эномото. – Но и техника изготовления, закалки и последующей обработки клинков достаточно трудоёмки. – Мы поговорим с вами об этом отдельно – думаю, это будет вам интересно! Ну а пока… Взгляните внимательно на клинок, Берг! Видите тонкую линию, проходящую по всей длине катаны? В Европе её называют линией закалки, по-японски – хамон. Видите? Дымчатое лезвие – у нас его называют «кожей» – после этой линии становится блестящим, как зеркало. Может показаться, что катана состоит из двух дополняющих друг друга половин – закалённого лезвия и мягкой, даже вязкой тыльной его части. Но это впечатление обманчиво, мой друг!

Эномото мягко взял из рук Берга меч, и, не дотрагиваясь до стали, показал собеседнику линию закалки.

– Катана выковывается из одного куска стали, а хамон появляется там, где при обтачивании и шлифовке клинка твёрдая сердцевина лезвия выступает из более мягких стальных «обкладок», – голос у Эномото был монотонным и вместе с тем в нём чувствовалась какая-то мелодичность. – Такое сложное строение меча сообщает ему чрезвычайную прочность. Катаной, к примеру, легко разрубить от макушки до пяток противника в доспехах. Или каретное колесо с железным ободом – причём клинок не только не сломается – на нём практически не останется и следа! А по линии хамон можно угадать даже имя мастера, выковавшего меч!

Берг снова бережно принял в руки боевой японский меч, взвесил его на вытянутых руках. Спросив взглядом разрешения, в несколько приёмов вытянул из ножен сверкающее лезвие, оценил весьма грозный и даже хищный вид.

– Не шевелитесь! – Эномото набросил на лезвие лёгкий платок. – А теперь чуть наклоните катану.

Начавший скользить по острию лёгкий платок тут же распался на две неровные половины. Хотя Берг уже не раз видел этот «фокус», он неизменно производил на него сильное впечатление.

– М-да! – протянул Берг, возвращая меч в ножны и протягивая хозяину. – Это ваша фамильная ценность, господин Эномото?

– На ваш вопрос, как это ни покажется странным, трудно ответить однозначно, Берг! Самая старая в роду катана по праву досталась старшему сыну моего отца, – Эномото несколько раз в задумчивости наполовину вытянул клинок из ножен. – Мечи для самураев нашего рода были изготовлены учениками великих древних мастеров. Великих, но при том исповедывающих разные жизненные философии. Моему старшему брату отец передал в своё время «разящий» клинок учеников школы великого Муромасы. Мне, как второму сыну, достался меч «философии Масамунэ» – «защищающий жизнь». Может быть, это знак судьбы: своего боевого меча я лишился после поражения в бою при форте Горёкаку. Он достался победителю – военачальнику Куроде. Много позже, провожая меня в нынешнюю миссию в Россию, генерал Курода вспомнил об этом, но вручил мне меч философии Муромасы… Простите, друг мой, но не слишком ли всё это сложно для вашего европейского понимания?

– Пока понятно, – пробормотал Берг, едва не вспотев в попытках удержать нить рассказа о различных философиях школы японских мечей. – Ваша «защищающая» катана в качестве трофея досталась в бою генералу Куроде. Вы, очевидно, сохранили с победителем добрые отношения, и, провожая вас в Россию, он посчитал, что без меча вы у нас никак не обойдётесь. Причём «философия защиты», по его убеждению, в России будет неэффективна – вот он и подарил вам «разящий» клинок! Я прав в своих рассуждениях?

Эномото искренне рассмеялся:

– Вы день ото дня поражаете меня всё больше и больше, Берг! Вы смогли выхватить суть моих рассуждений и в выводах оказались почти правы. Да, так оно и есть на самом деле! Вот только ваш посыл о том, что для России пригодна лишь агрессивная, «разящая» сталь – слишком прямолинеен. Вручая мне клинок школы Муромасы, генерал имел в виду мою жизненную философию, прежде всего желая помочь не только мне, но и всей моей миссии в России. Понимаете?

– Теперь нет, – чистосердечно признался Берг. – Скажите, друг мой, а бой при форте Горёкаку, про который вы упоминали, как-то изменил вашу судьбу?

– Да, – кивнул Эномото. – Впрочем, это слишком давняя, печальная и длинная история, не будем пока об этом.

– Вы никогда прежде не упоминали о том, что воевали, господин Эномото…

– Каждый мужчина, родившийся и живущий на этом свете, непременно с кем-то и когда-то воюет, друг мой! Хоть раз в жизни.

– И однажды вы не выиграли своего сражения, – осторожно закинул удочку Берг.

Однако Эномото трудно было застать врасплох:

– Кроме победителя, в каждой битве есть и проигравшая сторона, господин Берг. Разве не так?

– Разумеется. Помнится, вы рассказывали, что в недавнем прошлом Японию сотрясали внутренние войны…

– Это происходит в каждой стране, – пожал плечами Эномото.

– А на чьей стороне воевали вы, мой друг?

Эномото поглядел на собеседника долгим взглядом, и Берг подумал было, что японец опять уйдёт в своё прошлое, замолчит. Однако пауза не затянулась:

– Наш мир состоит из условностей, господин Берг. В Японии есть такая поговорка: если войско побеждает, его называют правительственным, если проигрывает – то мятежным.

– Вы настоящий дипломат даже с друзьями, господин Эномото, – рассмеялся Берт, чуточку раздосадованный ловким уходом собеседника от прямого ответа.

– Моя война, как я уже говорил вам, слишком давняя и печальная история. Но мы с вами отвлеклись, друг мой! Вы проявили себя великолепным и внимательным слушателем, Берг! И заслужили сегодня большего, чем пустых разговоров! Хотите воочию увидеть некоторые необычайные для всякого европейца возможности боевого японского меча?

– В поединке с вами? Не сочтите за трусость – но нет! Уж увольте, Эномото!

Собеседники дружно рассмеялись.

– Признаться, Берг, я давно хотел это сделать. И вот сегодня, отправляя слугу на рынок за припасами, велел ему купить кое-что специально для нынешней демонстрации.

Эномото дважды хлопнул в ладоши, и минуту спустя в дверь просунулся нескладный мужичок в ливрее и явно крестьянского происхождения.

– Степан, принеси арбуз и два яблока! – распорядился Эномото и с улыбкой повернулся к Бергу. – Должен признаться, друг мой, что моя нынешняя демонстрация не для слабонервных. Разумеется, я имею в виду не вас, а русского слугу, с которым мне пришлось изрядно повозиться. С другой стороны, его волнение и даже боязнь легко объяснимы: чтобы хладнокровно и безбоязненно довериться своему господину, надо родиться в Японии!

Отдав вернувшемуся слуге распоряжение, Эномотто передвинул на рукавах сорочки каучуковые колечки, взял в руки меч и кивнул Степану. Тот посторонился, дав барину возможность подойти к яблоку, только что подвешенному им на нитке к люстре.

– Итак, друг мой, вы как-то говорили мне, что катана показалась вам довольно тяжёлым и неуклюжим оружием. Вас смутила длинная двуручная рукоять катаны, и вы даже как-то сравнили её с мечом крестоносцев, которым было трудно обороняться от проворного противника, вооружённого более лёгким оружием. Действительно двуручный меч предполагает использование воином инерции удара с замахом. Однако самурай, взявшись обеими руками за рукоять особым способом, ведёт катану – а не наоборот, как в Европе! обратили ли вы внимание, что центр тяжести клинка катаны смещён и находится ближе к острию, чем к рукояти? Существует целая система тренировок, позволяющая самураю наносить точно намеченный удар, останавливая клинок там, где намечено. А нерастраченная сила удара используется воином для следующего! Возможности смещённого центра тяжести клинка дополняются долгими и весьма изнурительными тренировками всего тела воина. Смотрите, Берг! Обратите внимание на румяный бочок яблока!

Эномото застыл как изваяние, сосредоточившись, казалось, только на кончике своего меча, вытянутого перед собой. Внезапно он издал гортанный крик, от которого Берг невольно вздрогнул. В воздухе дважды басовито прожужжал рассекаемый клинком воздух. Движений меча Берг не заметил – только от подвешенного яблока отвалилась сначала нижняя половинка, а потом, сбоку – та, румяная. А Эномото снова застыл в неподвижности, держа катану вытянутой вперёд, двумя руками.

Пауза затягивалась. Берг, проигрывая в памяти только что увиденное, констатировал, что японец, непостижимо быстро нанеся два удара, одновременно сделал вперёд и вбок тоже пару шагов.

– Я потрясён, господин Эномото! – только и нашёлся сказать он.

– Очень хорошо! – эту короткую фразу японец отрывисто произнёс по-русски и тут же обратился к слуге: – Степан!

– Понял, барин! – слуга перекрестился, скинул ливрею и со вздохом стал стягивать просторную рубаху.

Освободившись от рубахи, он с кряхтением лёг на ковёр, накрыл грудь расшитым в русском стиле полотенцем, а сверху на груди утвердил арбуз. Снова вздохнув, Степан мелко перекрестил пупок и закрыл глаза.

– Погодите, друг мой, что вы собрались демонстрировать? – Берг был обеспокоен необычайными приготовлениями. – Стоит ли, господин Эномото? Поверьте, я совершенно…

Берг осёкся, увидев повелительный жест японца, призывающий его молчать и оставаться на месте.

– Смотрите на мои ноги, Берг! – снова перешёл на немецкий язык Эномото. – Если сможете, то обратите внимание на то, что удар катаной наносится не с шага вперёд, а с приставного! Это – один из главных «секретов» техники японского меча, Берг! Степан, не бойся и не шевелись! Тогда я не причиню тебе вреда.

Берг хотел было снова запротестовать, но, взглянув на ставшее вдруг чужим лицо друга, замер на месте.

– Перед поединком воин должен сосредоточиться, ощутить меч продолжением своих рук, – продолжал глухо бормотать Эномото. – Только так он может победить врага.

В помещении повисло тягостное молчание. Берг почувствовал, что его начинает мелко трясти. В момент, когда он, рискуя рассориться со своим странным другом, окончательно решил положить конец опасной забаве, Эномото с гортанным криком начал стремительно двигаться. Короткий «танец» около слуги закончился тремя молниеносными ударами. А арбуз на груди Степана, словно сам по себе, развалился на шесть почти равных долей.

– Обратите внимание, Берг, на коже слуги нет ни царапины! Спасибо, Степан, сегодня ты был почти идеален! Принеси мне гвоздичное масло и специальную ткань для протирки, – Эномото бережно протёр клинок катаны шёлковой тканью, вложил её в ножны и, словно ни в чём ни бывало, повернулся к Бергу. – На клинке остались следы от яблока и арбуза. Извините, Берг, но я сейчас ненадолго отвлекусь, чтобы протереть лезвие катаны маслом. Это не займёт много времени. А мы с вами, друг мой, кажется, собирались нынче продолжить знакомство с Петербургом?

– Разумеется, господин Эномото, – Берг откашлялся. – Будь я в цирке, я бы непременно зааплодировал. Но я просто не знаю, что делать и что говорить, чтобы невзначай не обидеть вас… Это было… просто потрясающе, Эномото!

– Я рад, что вы воочию смогли убедиться в удивительных возможностях японского оружия и силы духа воина-самурая. Поговорим об этом позже, хорошо?

– Как скажете, дружище! Как скажете. Что бы вы желали посмотреть сегодня? Да вот, кстати – вы же ещё не были, мне кажется, в театре «Буфф»? Это и недалеко, рядом с Александринским театром, на Невском.

Эномото с сомнением покачал головой:

– Я был в подобных заведениях вашей столицы, дружище. Я не очень хорошо, как вы знаете, знаком с русской и европейской театральной культурой. А в таких театрах показывают какие-то отрывки из водевилей, которых я не знаю. Это трудно для моего восприятия, Берг, простите…

– Так в том-то и дело, дружище! Владелец «Буффа» сумел договориться с властями Петербурга, и теперь ему разрешено показывать лёгкие спектакли целиком!

– Звучит соблазнительно, – заявил японец. – Где, вы сказали, этот театр? На Невском? Надо посмотреть, нет ли его на присланной недавно карте вашей столицы.

– Зачем вам карта, Эномото, если у вас есть я? – Берг сделал вид, что обиделся. – Или я вас не устраиваю как спутник и гид?

– Отнюдь, мой друг! Отнюдь! Чтобы я делал в Петербурге без вас, Берг! Но карта, о которой я упомянул – особенная.

Один из циркуляров МИД России, направленного в посольство Японии в Петербурге, сразу после аккредитации, регламентировал некоторые правила поведения иностранцев в Северной столице, введённые для их собственной безопасности. На прилагаемой к циркуляру карте русской столицы были отмечены районы и кварталы Петербурга, небезопасные для посещения и пребывания в вечернее и ночное время. Иным цветом на той же карте были зловеще отмечены кварталы и улицы, где полицейские власти Санкт-Петербурга не гарантировали безопасность иностранных подданных в любое время суток.

Разглядывая в своё время эту карту, японский дипломат с удивлением обнаружил заштрихованные опасные участки не только на окраинах русской столицы, но и в самом её центре, причём один из них был расположен буквально в квартале от здания министерства внутренних дел и резиденции обер-полицмейстера Петербурга!

Заинтригованный, Эномото показал карту своему другу Михаилу Бергу и попросил разъяснить этот «русский парадокс».

– А-а, это место называют «вяземской лаврой», мой друг. Справедливости ради, скажу вам, что эта клоака небезопасна не только для чистой публики и иностранцев, но и для самой полиции, – пояснил Берг, с любопытством рассматривая карту.

– Но почему вы назвали эту клоаку «лаврой»? – допытывался Эномото. – Это слово у русских, по-моему, означает некое святое место, населённое монахами. Что-то вроде монастыря.

– Нет, Эномото, в данном случае слово «лавра» означает прямо противоположное святости. Когда-то тут были построены доходные дома, потом дома «обросли» клетушками, флигелями. Скученность народонаселения в таких домах ужасная, поэтому и даёт возможность легко укрыться там всяческим отбросам общества. Кстати, такие «лавры» есть, я уверен, не только в России. А вяземской сия местность прозывается по имени прежнего владельца участков.

– Хорошо! – не сдавался Эномото. – А почему тогда на карте заштрихованы большие участки берегов вашей главной реки, Невы? Кстати, Берг, по утрам я часто гуляю по набережной вдоль одного из таких участков. И обратил внимание, что у реки нет ни лачуг бездомных, ни брошенных барж, как в Амстердаме, – там тоже ютится всякое отребье. В чём опасность на Неве?

– Эномото, друг мой! Я же не полицейский офицер! – рассмеялся Берг. – И не могу знать, по каким признакам эти господа сочли берега Невы опасными для иностранцев. Могу только предполагать, что главную опасность этих мест составляют любители «невской ухи». Так у нас называют ночных гуляк, которые до рассвета проводят время в ресторациях, клубах и прочих увеселительных заведениях. А когда те закрываются, гуляки компаниями едут на Неву, нанимают рыбаков и покупают у них рыбный улов. Из этой рыбы на кострах там же, на берегу, варится рыбная похлёбка, по-русски – уха. Господа гуляки съедают её под французское шампанское и разъезжаются до вечера спать.

– Я всё же не понимаю, – признался японец. – Какую опасность могут представлять эти безобидные прожигатели жизни?

– Да не все они безобидные, дружище! – вздохнул Берг. – Бывает, что и очень-очень серьёзные люди сделки завершают на невском бережке. Ну, хотя бы с железнодорожными подрядами – очень прибыльное, говорят, дело. Сотни тысяч из рук в руки переходят, а для таких денег и охрана серьёзная надобна. Вот и нанимают коммерсанты громил. А на бережку, в уединении, бывает, что и не сойдутся в цене. Либо один коммерсант другого в нечестности заподозрит… В полицию с жалобой не пойдёшь: там же все подробности сделки рассказывать надобно – а подробности-то, чаще всего, и незаконные. Вот тогда громилы в дело и вступают… Мне будущий тестюшка – он по железнодорожному ведомству служит – рассказывал как-то, что два или три случая перестрелки только этим летом было… Так что берегут вас, господин Эномото, от всяких неприятных русских происшествий…

– Совсем как в Америке, – помолчав, пробормотал Эномото. – Мой друг, капитан Жюль Брюне много рассказывал про вспыльчивость потомков колонистов в Северо-Американских Штатах. Чуть что – люди за револьверы хватаются – дома ли, на улице, или в банке.

– Жюль Брюне? – переспросил тогда Берг. – Это, кажется, французское имя. Вы, видимо, познакомились с ним нынешней весной в Париже? Он бывал в Америке?

– Он много где побывал, друг мой, – ушёл от разговора японец. – И в Америке, и в Японии… Нет, это давний друг, Берг. Впрочем, мы говорили о русских обыкновениях…

Поняв, что о случайно упомянутом французе японец говорить просто не желает, Берг, привыкший к этой привычке своего друга, с лёгкостью переключился на прежнюю тему:

– А от чего ещё предостерегают дорогих японских гостей наши славные правоохранители? – поинтересовался он, возвращая карту Петербурга.

– Остальное мне понятно, друг мой: не носить с собой крупные суммы денег, остерегаться сомнительных предложений от незнакомых лиц, сулящих большую денежную выгоду при минимальных вложениях. Даже относительно женщин лёгкого поведения есть пожелание! – улыбнулся Эномото. – Ни в коем случае не знакомиться с ними без рекомендаций лиц, заслуживающих доверия. Даже список приложен нескольких петербургских домов терпимости, где персонал проверен и ни за что не допустит вольности или грубости с порядочными господами.

– Ха-ха! Эномото, дружище, а почему вы мне этот списочек не показываете? – оживился Берг. – Знаете, было бы любопытственно…

– Потому что у вас есть невеста, – отшутился японец. – Впрочем, если серьёзно, то вас в этих домах вряд ли примут, Берг: вы им неинтересны. Персонал этих домов, скорее всего, состоит на жалованье вашего МИДа. И их интересуют не плотские утехи, и даже не доходы от таковых, а дипломатические секреты. Значит, вы предлагаете «Буфф», Берг?

– Да. Кстати, там вторую неделю выступает неподражаемая Гортензия Шнайдер, звезда парижской оперетты! На её премьерные спектакля, наверное, смогли бы попасть только вы, в вашем дипломатическом статусе. Да и насчёт сегодня я не уверен, друг мой…

Японец немного подумал и предложил:

– Давайте сегодня просто покатаемся по городу, без какой-либо определённой цели.

– Не желаете на оперетку? Как вам будет угодно! К вашим услугам! Верхом? В вашем экипаже?

– Пожалуй, что в экипаже. В мундире вид у меня слишком официальный, а в традиционной японской одежде с двумя мечами – слишком экзотический. Всякий раз, когда я выбираю японское платье, получается, что не я обозреваю вашу прекрасную столицу, а она меня, – улыбнулся Эномото. – И вы сегодня в статском, как я вижу!

Он хлопнул в ладоши, вызывая слугу: к колокольчику, обычно употребляемому для этих целей, он за несколько месяцев пребывания в русской столице не привык или не желал привыкать. Отдав распоряжение об экипаже, Эномото извинился перед гостем и отлучился переодеться.

Поджидая друга, Берг подумал о своей статской одежде и внутренне поёжился, представляя себе командирский разнос в том случае, если князю Кильдишеву кто-то скажет о том, что офицер его батальона грубо нарушает строжайшее предписание об обязательном ношении мундира. В статском гвардейские офицеры могли появляться на улицах и в присутственных местах только при наличии отпускного билета, либо за границей.

Уже на крыльце особняка, занимаемого Чрезвычайным и Полномочным Послом Японии в России на Дворцовой набережной, Берг мельком глянул на тёмные, наглухо зашторенные окна угловых комнат, поинтересовался:

– Как поживают ваш помощник? Господин Уратаро – здоров ли? А господина лейтенанта Асикага я вообще что-то не вижу в последнее время…

– Благодарю за беспокойство, господин Берг! Лейтенант Уратаро Сига здоров, он делает большие успехи в русском языке и очень помогает мне в текущих переговорах. Лейтенант Асикага Томео не принимает в переговорах непосредственного участия, у него… другие задачи. Признаться, я и сам его неделями порой не вижу! – криво улыбнулся Эномото. – Видимо, в ближайшие дни он ненадолго покинет Петербург и выедет в служебную поездку в Европу.

– «Видимо»? – удивился офицер. – Ваш сотрудник и подчинённый покидает посольство и страну пребывания, а глава дипломатической миссии ничего не знает об этом?

– Господин Асикага через несколько дней ненадолго отбывает из Петербурга. Вот и всё, что мне положено знать, друг мой! – снова вымученно улыбнулся посол. – Вы же офицер, Берг, и должны понимать: полученные приказы не обсуждаются!

– Как раз это я вполне способен понять, – вежливо кивнул Берг. – Моё удивление, если позволите, вызвано другим. Ваше посольство, как, впрочем, и всякое другое, проходит по линии министерства иностранных дел. Не так ли?

– У нас оно называется министерство внешних связей, – мягко поправил Эномото. – Впрочем, суть одна, вы правы. Вас удивляет то, что один из сотрудников дипломатической миссии занимается делами, о которых не ведает её глава? Но ведь дипломатия многогранна, мой друг! Её можно уподобить сплаву стали, из которого выковывают японский меч: металл, по сути, один, а вот способы ковки, закалки, обработки и шлифовки придают одному клинку разные свойства…

– Очень образно и весьма поэтично, – похвалил Берг. – Однако, согласитесь: оружейный мастер, создавая катану, должен иметь представление о каждой мелочи процесса созидания! Что за меч получится, если помощник…

Подыскивая образное сравнение, Берг замолчал, морща лоб и шевеля пальцами. Эномото рассмеялся, увлекая друга к подъехавшей карете посланника.

– А вы тоже поэт, мой друг! И очень умный, и наблюдательный человек к тому же. Прошу в экипаж, Берг! По дороге мы закончим этот разговор, – последнюю фразу Эномото, почти не запинаясь, произнёс по-русски.

– За четыре месяца пребывания в России вы сделали большие успехи в освоении русского языка, – не удержавшись, похвалил друга офицер. – Не сочтите за лесть, но вы почти сравнялись со своим переводчиком, господин Эномото!

– Вы правы, господин Берг! В России я действительно успел освоить очень многое. Но вот чего я никак не могу освоить, так это умения отвечать сразу на несколько вопросов, – улыбнулся углами рта японец.

– Простите великодушно.

– Вы, господин Берг, не будучи русским по крови, тоже имеете это обыкновение – впрочем, совершенно простительное: задавать сразу несколько вопросов. Так вот, насчёт господина Асикага. Видите ли, Берг, клановость общества в Японии – его основа. То, что лейтенант Асикага по своему происхождению принадлежит к отнюдь не дружественному мне клану – ерунда! Это в полной мере могло быть нивелировано другим японским обыкновением – чинопочитанием и законопослушанием. Гораздо хуже другое: то, что непосредственный начальник лейтенанта Асикага – предводитель враждебного мне клана. Тем не менее именно этот предводитель рекомендовал императору Мэйдзи назначить меня посланником в Россию! Он не мог, не должен был этого делать – но сделал! Почему? Этот вопрос мучит меня с самого первого дня моего назначения! Лейтенант Асикага – глаза и уши своего господина, министра Сайго Такамори. Иногда лейтенант представляется мне змеёй, внимательно и хладнокровно наблюдающей за своей жертвой перед тем, как сделать смертельный бросок. Но я не понимаю – чего он ждёт?

– Может быть, ваши враги ждут вашей ошибки на переговорах? Или подозревают вас в том, что вы можете намеренно предать интересы своей родины?

– Если бы меня подозревали в этом, вряд ли я вообще получил бы это назначение, друг мой! Нет, тут что-то иное… Но что именно?

– Но, Эномото, если дело обстоит так с самого начала, для чего вы вообще согласились ехать в Россию?

– Не сочтите за обиду, господин Берг, но, чтобы понять японца, нужно быть им. Я заметил, что старшие начальники в Европе, отдавая приказания или распоряжения, всегда мотивируют их. В нашей стране делается не так! Мы получаем приказы и выполняем их. Что же касается мотивации, то мы сами должны догадываться о конечной цели сильных мира сего. Но ни в коем случае нельзя спрашивать их об этом!

– Хм… А если японский вельможа велит слуге спрыгнуть в пропасть, на верную смерть? У господина тоже нельзя поинтересоваться причиной такого распоряжения?

– Верный слуга спрыгнет без вопросов. Если господин мудр, он не отдаст такой приказ просто так.

Офицер немного подумал и покачал головой:

– Получается, что повиновение и исполнение приказов у вас на родине всё же не слепое. Слуга должен быть предан, господин мудр…

– Наш мир, в котором мы живём, всегда гармоничен. Но эта гармония может быть скрытой, её нужно уметь разглядеть… Но давайте завершим наш разговор на эту тему, Берг! Простите меня за то, что сделал вас поверенным в своих мрачных размышлениях. Обещаю вам, что этого не повторится!

– Может быть, я когда-нибудь и проникнусь вашей философией, господин Эномото. Но прошу вас, не давайте мне подобных обещаний! В России истинные друзья всегда готовы прийти на помощь! И кому, если не другу, можно рассказать о своих сомнениях, поделиться как тяжёлой ношей, так и горем! Знаете, есть даже поговорка: истинный друг познаётся в беде! Вы всегда можете рассчитывать на меня, Эномото!

– Благодарю вас, Берг! Не обещаю, что сразу смогу привыкнуть к этому вашему обыкновению – но очень его ценю, поверьте! Но… наш кучер уже проявляет признаки нетерпения, друг мой! Позвольте отдать ему распоряжение о цели нашей поездки?

– Разумеется! Куда вы желаете поехать нынче?

– Не поехать ли нам в Петропавловскую крепость?

– Да ради бога! Вы гость нашей страны, гость высокопоставленный, обласканный нашим государем – поезжайте куда хотите!

Подняв набалдашником трости верхнее окошко, Эномото бросил кучеру короткое распоряжение и повернулся к собеседнику:

– Едем в главную русскую тюрьму, Берг!

– Как прикажете… Газеты, кстати, писали, что вы уже посещали Петропавловскую крепость с государем. И опять туда собрались.

– Мы с его величеством послушали в крепости фортепианный концерт – я и не думал, что там такая великолепная акустика! Полюбовались ботиком вашего великого царя Петра, которого в России считают отцом русского флота. Мне посчастливилось побывать и на Монетном дворе – говорят, что постороннему попасть в эту сокровищницу России невозможно! Государь даже подарил мне золотую монету, только что отчеканенную, ещё горячую, – Эномото вытянул из-под ворота одежды висящую на цепочке монету, показал собеседнику. – По правде говоря, в тот раз я больше хотел посмотреть самую страшную, как говорят, тюрьму России…

– Брр, от одного её названия мороз по коже, – покрутил головой Берг. – Это тюрьма для политических, государственных преступников. Зачем она вам? Впрочем, – махнул рукой Берг. – Если уж вы себе в головушку свою японскую втемяшили… Да, и что государь? В газетах ничего о посещении Равелина не писали.

– А мы туда в тот раз так и не попали. Его величество объяснил это нехваткой своего времени. Правда, мне показалось, что русскому императору просто неприлично посещать такие заведения. Однако министр двора, господин Адлерберг, тогда заверил меня, что отдаст специальное приказание, чтобы меня допустили в тюрьму Трубецкого бастиона в любое время, когда я пожелаю…

– Что ж, проверим, – с сомнением покачал головой офицер.

По дороге Берг продолжал размышлять о японском этикете и с досадой думал о том, что с любым соотечественником, да и с европейцем, пожалуй, он давно бы перешёл на «ты» и предложил бы обращаться друг к другу дружески, по имени. Но с японцем всё было иначе: явно выделяя Берга среди прочих своих новых знакомых в России, Эномото продолжал «держать дистанцию» даже на дружеских пирушках, куда Берг неоднократно приглашал своего иноземного друга.

Вскоре ободья кареты посланника загрохотали по булыжникам Петровского моста, и перед аркой ворот Иоанновского равелина лошади встали.

Берг, опустив окно кареты со своей стороны, крикнул караульному:

– Его высокопревосходительство Чрезвычайный и Полномочный Посол Японии к коменданту крепости!

Тяжёлые ворота медленно, словно нехотя, распахнулись, на подножку вскочил караульный офицер, показывая дорогу. Карета проехала мимо артиллерийского цейхгауза, Петропавловского собора и остановилась у подъезда комендантского дома. Караульный офицер соскочил с подножки, откозырял поджидающему на крыльце адъютанту коменданта крепости Корсакова.

– Прошу, ваше высокопревосходительство! – адъютант распахнул обе половинки дверей, покосился на Берга. – А вы, господин. Не имею чести быть знакомым – очевидно, вы по министерству иностранных дел? Его высокоблагородие генерал от кавалерии Корсаков, комендант крепости, не будучи заранее предупреждён о времени вашего визита, сейчас будет. Прошу пока в приёмную его высокоблагородия!

Ждать коменданта долго не пришлось. За дверью вскоре послышалось мелодичное перезвякивание шпор, и появился Николай Андреевич Корсаков. Услыхав просьбу посла, радости генерал не высказал и даже чуть сдвинул кустистые брови. Однако полученное им от министра двора распоряжение насчёт разрешения на посещение тюрьмы для государственных преступников было, по всей видимости, однозначным, и возразить комендант не решился. Берг, также не испытывающий радости от столь необычной экскурсии, чувствовал удовольствие хотя бы в том, что догадался сегодня отправиться на прогулку в статском платье. Генерал, как и его адъютант, был уверен, что с послом может быть только какой-то чин из МИДа: вряд ли младший офицер гвардейского сапёрного батальона удостоился бы генеральского внимания и разрешения на посещение тюрьмы.

– Да, конечно… Просьба, конечно, необычная – но не смею, как говорится, возражать, господа. Я провожу вас непосредственно к смотрителю тюрьмы, а по дороге коротко познакомлю с нашей, так сказать, узилищной историей-с.

Генерал повёл гостей вдоль Екатерининской куртины.

– Раньше, собственно, арестанты содержались в этих куртинах, опоясывающих крепость, да в одноэтажном здании цехов Монетного двора у стен Трубецкого бастиона, – отрывисто, словно выученный урок, рассказывал Корсаков. – Это было весьма неудобно для распределения охраны, и в конце 60-х годов я вошёл в главное инженерное управление с предложением приспособить под тюремные нужды казематы этого бастиона. В результате моего обращения внутренние стены Трубецкого бастиона разобрали, и в этом месте по проекту двух военных инженеров было построено пятиугольное здание новой тюрьмы. Официально она называется Арестантскими помещениями Санкт-Петербургской крепости.

– Здание, как вы изволите видеть, двухэтажное, – продолжал генерал, остановившись у входной арки с полосатой деревянной будкой часового. – Внутренний двор предназначен для прогулок заключённых. Там же имеется баня, кою арестанты посещают дважды в месяц. В здании, кроме камер, имеются караульные помещения. Там же расположена и квартира смотрителя. Имеете намерение заглянуть в камеры, ваше высокопревосходительство? – неожиданно Корсаков в упор поглядел на Эномото.

– Если это возможно, – поклонился тот.

– Что ж, в настоящее время несколько камер пустует, и в них вас, безусловно, допустят, – кивнул генерал. – В обитаемые камеры можно заглянуть сквозь специальные дверные проёмы для наблюдения за арестантами. Общение с заключёнными разрешено только специально уполномоченным на то лицам, так что тут прошу простить: никак нельзя-с! Прошу также не задавать надзирателям и караульным вопросов относительно имён и прежнего рода занятий арестованных, совершенных ими преступлениях и сроках тюремного заключения. Ответов на эти вопросы вы не получите, ваше высокопревосходительство. Простите уж…

Корсаков сделал знак часовому, охранявшему проход во внутренний двор тюрьмы, и тот распахнул дверь.

– Прошу, господа! – комендант посторонился, пропуская вперёд посетителей. – Сейчас я представлю вас смотрителю тюрьмы, и он покажет вам всё, что возможно. А я, к сожалению, с вами распрощаюсь: дел, простите, много!

Во внутреннем дворе гостей уже поджидал смотритель в мундире тюремного ведомства, извещённый о визите высоких гостей. Не представляясь, он коротко поклонился и сделал приглашающий жест.

– На первом этаже у нас, кроме камер, имеются цейхгауз, кордегардия, приёмное отделение для арестантов, кухня, различные хозяйственные помещения. С чего желаете начать осмотр, господа?

Осмотр начали со служебных помещений. Эномото шагал за смотрителем пружинистым шагом, быстро и цепко смотря вокруг щёлками глаз и почти не задавая вопросов. Бергу, нехотя согласившемуся на неожиданно предложенную экскурсию, в тюрьме и вовсе стало не по себе. И в библиотеке, где завершился осмотр первого этажа, он с официальным видом заявил:

– Если не возражаете, ваше высокопревосходительство, я на второй этаж не пойду и подожду вас здесь.

Эномото, чуть усмехнувшись, не возразил. Не возражал и смотритель – лишь сделал неприметный знак одному из караульных офицеров, и тот остался с Бергом, тихонько опустившись на стул у двери.

Берг прошёлся вдоль полок. Вытащил наудачу несколько книг, полистал, подивившись про себя отсутствию всякого рода пометок, в том числе и библиотечных. Словно прочитав его мысли, караульный офицер подал голос:

– Арестантам запрещается делать какие-либо пометки в книгах, оставлять там какие-то знаки, отчёркивания даже ногтём. При обнаружении таковых пометок арестант лишается права пользования библиотекой на полгода, а помеченная книга, согласно инструкции, сжигается…

Минут через двадцать Эномото и сопровождающий его смотритель вернулись в библиотеку.

– Прошу извинить меня, если я злоупотребил временем вашего ожидания, – Эномото обратился к другу так же официально, как и тот к нему. – Благодарю вас, господин смотритель, за предоставленную мне возможность воочию познакомиться с тюремным русским заведением!

– Я всего лишь выполнял приказание его высокоблагородия! – поклонился тот. – Если у вас, господа, нет других объектов интереса на территории Крепости, караульный офицер проводит вас до экипажа. Прощайте, господа!

Когда карета, прогремев колёсами по брусчатке Петровского моста, выехала в город, Берг, не выдержав, опустил стекло со своей стороны и от избытка чувств даже высунул голову наружу.

– У-ух, какой же тут вольный и свободный воздух, господин Эномото! Вы не почувствовали – даже на нас, свободных людей – тюремные стены и сама атмосфера оказывали какое-то гнетущее действие! Не знаю, за каким чёртом вам понадобилась сия мрачная экскурсия, право! Уверяю вас, в Петербурге есть множество более весёлых и более интересных мест, которые вы ещё не видели!

Эномото, положивший подбородок на скрещенные на трости ладони, повернул к собеседнику голову, и Берг в очередной раз поразился – насколько выразительным может быть типично азиатское малоподвижное лицо. Сейчас в этом лице была собрана – Берг готов был в этом поклясться – вся грусть Японских островов.

– У меня на родине есть старая поговорка, которую я не рискну перевести дословно. Но смысл передать попытаюсь, – Эномото помолчал, словно собираясь с мыслями. – Когда пируешь с друзьями и слушаешь весёлые звуки голосов, не забывай, что на свете есть и Песни Мёртвых, которые надо уметь слышать. Забывающий об этом обречён слушать эти песни всю оставшуюся жизнь… Вы помните, господин Берг, такая тишина была в тюремных коридорах Крепости?

– Да уж… Просто уши закладывало от такой тишины! Даже шаги надзирателей глохли на расстеленных повсюду верёвочных циновках. А вы обратили внимание, что и надзиратели ходили по коридорам от камеры к камере парами?

– Конечно. И даже спросил об этом у смотрителя. Оказывается, один из парных унтер-офицеров строевой, а второй жандарм. Следят и за узниками, и друг за другом… Жаль, что вы не захотели пойти со мной на второй этаж, господин Берг! Уверяю вас, там тишина ещё более осязаема. А ещё я попросил, чтобы меня оставили на несколько минут одного в пустой камере – мне хотелось представить себя на месте узника… Посидев в камере несколько минут, я просто не вынес этой давящей тишины и, честно признаться, бросился к двери. И представьте мои чувства, когда она оказалась запертой! Я тянул её, толкал – клянусь, господин Берг, в те мгновения я забыл, в какую сторону открываются тюремные двери – я стучал по ней кулаками, а мне отвечала только тишина… Через минуту дверь распахнулась, а смотритель, увидев моё лицо, извинился: оказывается, надзиратели в это время услыхали что-то подозрительное из-за соседней двери, за которой сидел настоящий арестант. Но эта минута, друг мой, показалась мне целым веком!

– Ну, вот, я же говорю – за каким чёртом вам эта нервотрёпка? Эти переживания? Может, к цыганам поедем, господин Эномото? Развеемся?

– Извините, господин Берг, но сегодня у меня не то настроение.

– А откуда же ему хорошему быть, ежели по тюрьмам с утра ходить? – рассудил Берг. – Нет, в самом деле: может, к цыганам? Проверенное русское средство от тоски, господин Эномото! Вот погодите, дружище, я вас в декабре на свадьбу свою приглашу! – вот где вся широта русской души проверяется! Шампанское рекой, скачки на тройках… С невестой познакомлю непременно! Помните нашу первую встречу в Париже, дружище? У мэтра Ворта? Вы у него мундир заказали, а я, выполняя наказ наречённой Настеньки, французские модные новинки искал. Будь они неладны, все эти кисеи и турнюры… А что поделаешь – как узнала моя Настенька после нашей помолвки, что в Европу меня командируют, так прямо с ножом к горлу. «Ах, Париж!», «Ах, моды-шляпки!» Пытался ей втолковать было, что не пристало русскому офицеру в дамской кисее копаться – да куда там! Впрочем, нет худа без добра – с вами тогда знакомство свёл, господин Эномото!

– Знаете, а ведь мне, случись что, будет сильно не хватать вас, господин Берг, – словно не слыша собеседника, вдруг произнёс Эномото. – Мы знакомы всего четыре или пять месяцев, а у меня такое ощущение, будто знаю вас очень давно…

– Ну-у, дожили! – хлопнул в досаде себя по коленям офицер. – Теперь уже и похоронное настроение! Ну, что со мной может случиться? Войны, слава Создателю, пока не предвидится. И потом – государь относится к вам очень приязненно. И вы, уверен, сможете вытащить меня из любой переделки. Стоит только попросить!

– Но ваш государь любезен ко мне, а вас он, по-моему, вовсе не знает, – вздохнул Эномото. – И, говоря о возможных неприятностях, я имел в виду себя!

Берг помолчал, осмысливая услышанное. И наконец решился:

– Послушайте, дружище, вы вот только что признались, что весьма ко мне привязаны. А между тем никак не подпускаете к себе близко, чёрт побери! Не знаю, как у вас, в Японии, а у нас, в России, друзья всегда приходят друг к другу на помощь – я же говорил вам об этом! На то они и друзья! К тому же мы оба офицеры, служим хоть и разным императорам, но принадлежим к одной касте! Я же вижу, Эномото, что вас что-то гнетёт последнее время! Расскажите, поделитесь с другом. Может быть, я смогу вам помочь – если не делом, то советом. Ваше дурное настроение и мрачные предчувствия как-то связаны с внезапным отъездом господина Асикага? – внезапно осенило Берга.

– Вы очень проницательны, друг мой, – Эномото повернулся к Бергу и даже поднял руку, словно собираясь с благодарностью тронуть его за плечо – но сдержался, лишь стряхнул с лацкана своего сюртука невидимую пылинку. – Благодарю вас за искреннее желание помочь мне – в Японии говорят, что благородный человек и жизни не пожалеет ради друга. Увы: я не могу, не имею права впутывать вас в наши внутренние японские дела. Простите, Берг! А что до вашей свадьбы – заранее благодарю вас за приглашение. И если обстоятельства позволят, непременно приду! Однако позвольте дать совет, мой друг. И познакомить вас с очередной японской поговоркой. У нас говорят: когда строишь планы на будущее, на чердаке мыши смеются!

– Мыши? При чём тут мыши?

Как ни бился в тот день Берг, пытаясь вызвать своего японского друга на откровенность, все было втуне. Почувствовав, что его настойчивые расспросы становятся неприятными Эномото, офицер нехотя отступился. Дав себе при этом слово, что найдёт способ дознаться о неприятностях японского дипломата и непременно помочь ему.

Распрощавшись с Эномото во второй половине дня у подъезда особняка посольства, Берг окликнул извозчика и покатил на казённую квартиру, занимаемую им вблизи казарм своего батальона в Сапёрном переулке.