Она одновременно была и преследователем, и преследуемой.

Лабиринт, через который она бежала, время от времени заливало потоком яркого солнечного света, падавшего почему-то под странными углами. Она гналась за женщиной с иссиня-черными волосами из ее снов, которая плавно неслась по коридорам, огибая углы поворотов.

А затем она сама стала той черноволосой женщиной.

Она больше уже не была Сибил.

Потому что Сибил гналась за ней.

Это превращение, это непрерывное соревнование между бегством и погоней происходило снова и снова, как по синусоиде. Причем все это ощущалось намного более живо, чем сон, и гораздо более походило на действительность, чем те мимолетные видения, которые посещали ее с начала этого путешествия.

А сейчас ее звал какой-то ребенок.

Голос она не узнавала и даже не могла сказать, мальчик это был или девочка. «Митера, митера, митера», – взывал детский голосок, звучавший как бы издалека, но очень настойчиво, эхом отзываясь в странных бесконечных переходах и туннелях лабиринта. Над головой периодически проглядывало синее небо.

Значит, она была неглубоко под землей. И находилась в городе.

«Александрия», – вдруг произнес чей-то женский голос.

Внезапно Сибил оказалась на самом краю узкого канала между высокими стенами из песчаника. Берега его были вымощены камнем. Сверху струился яркий солнечный свет, окрашивая рябь на воде золотом. А прямо перед ней на другой стороне канала на расстоянии чуть ли не вытянутой руки стояла та самая черноволосая женщина, которую она до этого видела лишь мельком. Сейчас ее можно было рассмотреть очень четко. На ней было современное платье, темно-синее с блестками, и взирала она на Сибил с не меньшим удивлением, чем Сибил смотрела на нее.

«Так это ты вселилась в меня?» – спросила черноволосая, и ее голос в голове Сибил сопровождался странным эхом. Губы женщины при этом не двигались, но было заметно, что каждое слово причиняет ей боль, которая отразилась и в выражении ее лица, и в пронзительно-синих глазах.

Это была она. Это должна была быть она, та самая женщина, что называла себя Клеопатрой. И вот теперь они впервые оказались с ней один на один, но в каких-то непонятных условиях, которые не были ни сном, ни галлюцинацией. Была ли это на самом деле Александрия или же какое-то смутное, лишенное деталей воспоминание о чудесном городе, который прежде казался вечным и нерушимым?

«Нет, я не вселялась в вас. И я бы никогда не причинила вам вреда».

«Тогда оставь меня. Уйди из моего сознания».

«Я не могу. Потому что вы точно так же вошли в мое сознание, как я – в ваше».

И снова этот голос. Зовущий голос. Жгучая брюнетка обернулась и взглянула через плечо. Однако Сибил чудилось, что голос этот доносится как раз из-за ее спины. «Митера, митера, митера». Это было греческое слово, означавшее «мать». «Мама, – звал детский голосок вновь и вновь. – Мама, мама…»

«Где ты прячешь моего сына? Где ты прячешь мои воспоминания о нем?»

«Я вас не понимаю. Я хотела найти вас. От вас я ничего не прячу».

Клеопатра вздрогнула, как будто удивившись этим словам.

Вдруг ее внимание привлекло что-то на покрытой рябью поверхности воды, и у нее вырвался крик ужаса.

Опустив глаза на зеркальную воду, Сибил увидела там не свое отражение, а отражение Клеопатры.