Глава XXXV

Толлифер еще раз почувствовал всю важность возложенного на него поручения, получив на третий день после приезда Эйлин две тысячи долларов из парижского отделения Центрального нью-йоркского кредитного общества, которое еще в Нью-Йорке рекомендовало ему, как только он устроится, сообщить свой адрес их лондонскому и парижскому отделениям.

С Эйлин все обстояло как нельзя лучше. Она явно была расположена к нему. Когда он часов через пять после их визита к Сабиналю позвонил ей по телефону и предложил пойти куда-нибудь позавтракать, он безошибочно мог заключить по ее тону, что она рада его звонку. Ее и в самом деле радовала эта дружеская близость с человеком, который, по всей видимости, действительно интересовался ею. В некоторых отношениях он даже чем-то напоминал ей прежнего Каупервуда: такой энергичный, заботливый и такой веселый.

Толлифер, посвистывая, отошел от телефона. Он и сам теперь относился к Эйлин несколько теплее и сердечнее, чем в то время, когда еще только вступал в свои обязанности. Узнав ее ближе, он понял, что любовь Каупервуда была для нее всем в жизни и что ей нелегко примириться с такой утратой. Он и сам нередко бывал в удрученном состоянии – ведь ему тоже приходилось мириться со своим положением, и он искренне сочувствовал ей.

Накануне, у Сабиналя, когда Мэриголд и миссис Торн, как бы не замечая ее, болтали друг с дружкой, он ловил на ее лице беспомощное и растерянное выражение. Он даже ненадолго увел ее из-за этого к рулетке. Безусловно, опекать ее нелегко, однако это его обязанность, и от успеха в этом деле зависит все его будущее.

Но Боже, рассуждал он сам с собой: ведь ей надо похудеть по меньшей мере фунтов на двадцать. И одеться как следует. И научиться держать себя с людьми. Она слишком робка. Ей надо внушить уважение к самой себе, тогда и другие будут ее уважать. «Если я не сумею этого сделать, мне от нее будет больше вреда, чем пользы, сколько бы мне ни платили».

Толлифер, если ему чего-нибудь хотелось, умел добиваться своего. Он решил и сейчас не откладывать дела в долгий ящик. Задавшись целью воздействовать на Эйлин и полагая, что успех этого дела в значительной степени зависит от собственной его изящной внешности, он надел свой лучший костюм и постарался придать себе как нельзя более элегантный вид. Поглядев на себя в зеркало, он невольно усмехнулся: да разве можно сравнить его сейчас с тем жалким субъектом, каким он был всего полгода назад в Нью-Йорке. Розали Харриген, убогая комнатенка, его отчаянные попытки найти заработок…

Его квартира в Булонском лесу была всего в нескольких минутах ходьбы от отеля «Ритц». Когда он вышел из подъезда и зашагал по залитой утренним солнцем улице, всякий, глядя на него, сказал бы, что это беспечный парижанин, баловень судьбы. Он перебирал в уме разные модные ателье, парикмахерские и белошвейные мастерские, которым он рекомендует заняться Эйлин. Вот как раз здесь, рядом, за углом – Клодель Ришар. Надо отвести ее к Ришару! Пусть он внушит ей, что она должна сбросить – ну хотя бы – фунтов двадцать лишнего жиру. И тогда он придумает для нее такие туалеты, что все будут смотреть на нее, – она первая введет в моду новую модель Ришара! А вон там, на бульваре Осман, магазин Краусмейера. Его изящная обувь вне всякой конкуренции. Толлифер позаботился разузнать обо всем этом заранее. А на улице Мира – какие украшения, духи, какие драгоценности! А на улице Дюпон – знаменитые салоны красоты. И самый привилегированный из них – салон Сары Шиммель. Эйлин необходимо познакомиться с ней…

В летнем ресторане Наташи Любовской, откуда открывался вид на сад у собора Парижской Богоматери, за бокалом замороженного кофе и гоголь-моголем а-ля Суданов Толлифер посвящал Эйлин в тайны парижских вкусов и в новинки мод. Слышала ли она, что Тереза Бьянка, знаменитая испанская танцовщица, носит туфли от Краусмейера? А Франческа, младшая дочь герцога Толле, тоже покровительствует ему – она носит только его обувь. А знает Эйлин, какие чудеса по части восстановления женской красоты проделывает эта Сара Шиммель? И он приводил примеры, называл имена.

Они вместе отправились к Ришару, потом к Краусмейеру, потом к знаменитому парфюмеру Люти и оттуда зашли выпить чаю в кафе «Жермей». В девять вечера он заехал за ней и повез ее ужинать в «Кафе де Пари»; на ужин были приглашены известная американская опереточная дива Рода Тэйер и ее покровитель в этом сезоне бразилец Мелло Барриос, один из секретарей бразильского посольства, затем некая Мария Резштадт, родом не то из Венгрии, не то из Чехии. Толлифер познакомился с ней в одну из своих прежних поездок в Париж. Она была тогда женой главного представителя австрийской военной миссии во Франции. Как-то на днях Толлифер зашел в кафе «Маргери» и там неожиданно столкнулся с ней; она была со знаменитым Сантосом Кастро, баритоном французской оперы, который выступал сейчас с новой оперной звездой, американкой Мэри Гарден. Тут Толлифер узнал, что Мария Резштадт давно овдовела, и по всему видно было, что и Кастро ей порядком надоел. Если Толлифер свободен, она рада будет встретиться с ним. И так как она была неглупая женщина и по складу своего характера и по летам больше подходила Эйлин, чем его молодые приятельницы, Толлифер решил познакомить их.

Мария Резштадт сразу обворожила Эйлин. Внешность ее невольно приковывала к себе внимание. Высокая стройная фигура, гладко причесанные черные волосы, насмешливые серые глаза и ослепительный вечерний туалет, похожий на тунику из красного бархата, ниспадающую живописными складками. Полная противоположность Эйлин – никаких украшений, гладкие волосы, стянутые узлом на затылке, открытый лоб. В ее обращении с Кастро сквозило полнейшее равнодушие; казалось, она держит его около себя только потому, что он пользуется громкой известностью и все оборачиваются на них, где бы они ни появлялись. Она сразу начала рассказывать Эйлин и Толлиферу, что они с Кастро только что вернулись из путешествия по Балканам, и Эйлин была даже несколько потрясена такой откровенностью: Толлифер говорил ей, что Мария Резштадт и Кастро просто давние знакомые. Конечно, и за Эйлин водились грешки, но это было ее личное дело, это не мешало ей относиться с благоговением к прописным правилам светской морали. А вот эта женщина, такая спокойная, самоуверенная, по-видимому, вовсе не считается с этими правилами. Эйлин смотрела на нее, зачарованная.

– Вы знаете, – рассказывала мадам Резштадт, – на Востоке женщины – настоящие рабыни. Правда, правда! У них там только цыганки свободны, но у цыганок, конечно, нет никакого положения в обществе. А вот жены всяких сановников и титулованных людей – настоящие рабыни, живут в страхе и трепете перед своими мужьями.

Эйлин грустно улыбнулась.

– Пожалуй, это не только на Востоке… – сказала она.

И Мария Резштадт тотчас благоразумно согласилась с ней.

– Конечно, не только! – отвечала она. – У нас и здесь есть рабыни. А в Америке тоже? – И она блеснула своими ослепительно-белыми зубами.

Эйлин рассмеялась, подумав о своей рабской привязанности к Каупервуду. Но как же так? Почему эта женщина чувствует себя так независимо, живет как хочет, ни к кому не привязана, а если даже у нее и есть какая-нибудь привязанность, это не доставляет ей никаких мучений… А она, Эйлин… И ей очень захотелось познакомиться поближе с Марией Резштадт, чтобы научиться у нее этому спокойствию, равнодушию и пренебрежению ко всяким условностям.

Мадам Резштадт, со своей стороны, тоже, по-видимому, заинтересовалась Эйлин. Она расспрашивала ее о жизни в Америке, осведомилась, долго ли Эйлин пробудет в Париже, где она остановилась, и предложила встретиться на другой день и пойти куда-нибудь вместе пообедать. Эйлин с радостью ухватилась за это предложение.

Однако мысли ее беспрестанно возвращались к утренней прогулке с Толлифером, ко всем их бесчисленным походам по разным ателье и магазинам. Советы и рекомендации, которых она наслушалась во всех этих модных заведениях, открыли ей глаза: оказывается, она недостаточно следит за своей внешностью, она выглядит совсем не так, как ей подобает. Разумеется, ей постарались внушить, что это отнюдь не поздно исправить, и тут же рекомендовали доктора и массажистку. И теперь ей прописана диета и какой-то совершенно чудодейственный массаж. Говорят, она сделается неузнаваемой, преобразится. И все это придумал Толлифер. А с какой целью? Зачем ему это нужно? Она до сих пор не замечала, чтобы он позволял себе с ней какие-нибудь вольности. У них просто очень хорошие дружеские отношения. Эйлин никак не могла объяснить себе, что это значит. Ах, не все ли равно! Каупервуд живет своей жизнью и не обращает на нее ни малейшего внимания. Надо же и ей как-нибудь заполнить свою жизнь.

Вернувшись к себе в отель, Эйлин внезапно почувствовала приступ тоски – ах, если бы у нее был хоть один близкий человек на свете, с которым она могла бы поделиться всеми своими горестями, друг, которому она могла бы довериться, не опасаясь насмешек. Эта Мария Резштадт, как крепко она пожала ей руку, когда они прощались, – может быть, она и найдет в ней такого друга, какого ей недостает.

Десять дней, которые Эйлин предполагала пробыть в Париже, промелькнули так быстро, что она не успела и опомниться. И, сказать по правде, все складывалось так, что она сейчас никак не могла вернуться в Лондон. Поддавшись настояниям Толлифера, Эйлин отдала себя в руки целой армии опытных специалистов, которые должны были не только восстановить ее красоту, но и создать для нее подобающую оправу. Разумеется, на это требовалось время, но зато какие перспективы, – как знать, быть может, это даже приведет к полной перемене ее отношений с Каупервудом? Молодость еще не ушла, говорила себе Эйлин, и сейчас, когда Каупервуду приходится вести такую трудную борьбу в лондонском деловом мире, может быть, ему приятно будет иметь около себя близкого человека, даже если он и не питает к ней никаких пылких чувств. Здесь, в Англии, где ему нужно создать себе устойчивое общественное положение, для него важно иметь возможность устроиться по-домашнему, жить в добром согласии с женой, и, так как это в его же интересах, он даже будет доволен этим.

Окрыленная надеждами, Эйлин подолгу просиживала перед зеркалом, мужественно переносила голод, строго соблюдая диету, и тщательно выполняла все косметические предписания, которые ей ежедневно давала Сара Шиммель. Она теперь поняла, какое неоценимое преимущество носить платья, сшитые специально для нее. С каждым днем крепла ее уверенность в себе, она стала как-то спокойнее, сдержаннее; все мысли ее были устремлены к Каупервуду, она жила радостным предвкушением встречи с ним. Как он удивится, увидев ее такой, и, кто знает, может быть, это будет для него приятный сюрприз.

Она решила остаться в Париже до тех пор, пока не сбавит в весе по крайней мере двадцать фунтов, – тогда только сможет она облечься в те восхитительные новинки, которые создала для нее изобретательная фантазия мосье Ришара. Тогда же она попробует сделать новую прическу, которую придумал для нее парикмахер. Ах, если бы только все это не оказалось напрасным!

Эйлин написала Каупервуду, что она так хорошо проводит время в Париже благодаря мистеру Толлиферу, что останется здесь еще недели на три, на месяц. Она закончила свое письмо в шутливом тоне: «Первый раз в жизни я прекрасно обхожусь без тебя – обо мне очень заботятся».

Когда Каупервуд прочел эту фразу, его охватило какое-то странное щемящее чувство – ведь он сам все это подстроил. Но помогала ему Беренис. В сущности, это была ее идея, за которую он с радостью ухватился, потому что это была единственная возможность вкусить счастье общения с ней. Но какой же все-таки надо обладать натурой, чтобы проявить такую дальновидность, такой беспощадный цинизм? А что, если в один прекрасный день эти качества будут пущены в ход против него? И что тогда будет – ведь он так привязан к Беренис!.. Ему стало не по себе, и он тут же отмахнулся от этой мысли. Мало ли всяких неприятностей видел он на своем веку, переживет и это, что волноваться заранее.