Глава XXV

В конце недели, в субботу, супруги Каупервуд оказались в весьма интересном обществе, которое лорд Хэддонфилд собрал у себя в замке Бэритон-Мэнор. Это было внушительное, массивное строение английской архитектуры XVI века, высившееся посреди обширного, прекрасно сохранившегося наследственного поместья, на юго-востоке Хардаун-Хис. С северо-запада к нему примыкала открытая, похожая на безбрежное море равнина, густо поросшая вереском. Эти простирающиеся на много миль, волнующиеся на ветру зеленые заросли пережили немало столетий, с ними не мог справиться ни плуг, ни сеятель, ни строитель. Их главная ценность как для богача, так и для бедняка заключалась в изобилии зайцев, оленей и всякой дичи. Это было излюбленное место охоты; сюда приезжали шумные компании с доезжачими в красных фраках, с гончими и борзыми. На юго-западе, куда глядел главный фасад замка, раскинулись пашни, покрытые лесами склоны, а посреди них виднелись тростниковые крыши небольшого ярмарочного селения – Литл-Бэритон; все вместе производило впечатление радушного сельского приюта.

Хэддонфилд встретил супругов Каупервуд на станции Бэритон. Это был все такой же веселый, несколько циничный джентльмен, каким Каупервуд знал его пять лет тому назад. У него сохранились приятные воспоминания об Америке, и он был очень рад видеть своих заокеанских друзей. По дороге к замку, показывая Эйлин великолепные газоны и тенистые аллеи, он сказал:

– Я опасался, миссис Каупервуд, что наша вересковая равнина покажется вам и вашему супругу унылым зрелищем. Поэтому я распорядился приготовить для вас комнаты с окнами в сад. В гостиной сейчас пьют чай – может быть, вы хотите подкрепиться с дороги?

Хотя великолепный нью-йоркский особняк Каупервуда со множеством слуг был намного роскошнее этого замка, а владелец его Хэддонфилд был далеко не так богат, как Каупервуд, Эйлин – по крайней мере в первую минуту – глядела по сторонам с восхищением и завистью. Ах, если бы иметь вот такое поместье и такое солидное положение и блестящие связи, как у этого человека! Избавиться от необходимости отвоевывать себе место в обществе, жить в полном покое. А Каупервуд, посматривая кругом с явным удовольствием, не испытывал никакой зависти. Блеск титула, богатство, доставшееся без всяких усилий, не производили на него никакого впечатления. Он, Каупервуд, сам создал себе имя и состояние.

Гости лорда Хэддонфилда, съехавшиеся к нему на субботу и воскресенье, представляли собой смешанное, но весьма изысканное общество. Накануне из Лондона приехал сэр Чарльз Стонледж, знаменитый лондонский артист, светило театрального мира, в высшей степени претенциозный и напыщенный субъект, пользовавшийся всяким случаем поддержать связь со своими аристократическими знакомыми. Он привез с собой актрису, мисс Констанс Хасэуей, которая с успехом выступала в это время в модной пьесе «Чувство».

Резкий контраст этой паре являли собой лорд и леди Эттиндж. Он – человек довольно известный в области судостроения и железных дорог – рослый, цветущий, властного вида мужчина, любитель выпить и, будучи навеселе, склонный грубовато пошутить, тогда как в трезвом состоянии он склонен был к резким obiter dicta скорее, чем к светской беседе. Леди Эттиндж, напротив, была особой в высшей степени дипломатичной, и лорд Хэддонфилд, посылая ей приглашение, просил ее на этот раз взять на себя роль хозяйки в его замке. Хорошо изучив привычки и настроения своего супруга, леди Эттиндж относилась к ним весьма терпимо, но при этом отнюдь не поступалась собственной персоной. Это была высокая, могучего сложения дама с румяными щеками, голубоватыми жилками на висках и холодными голубыми глазами. Когда-то она была недурна собой и очень привлекательна, как всякая девушка в шестнадцать лет, – по-видимому, она и по сию пору не забыла об этом, так же как и лорд Эттиндж. Он в свое время очень усиленно добивался ее руки. У леди Эттиндж было, несомненно, больше практического понимания жизни, чем у ее супруга. Старший отпрыск старинного богатого рода, лорд Эттиндж ценил титул и наследственные права выше каких бы то ни было личных достижений. Это не мешало ему участвовать весьма успешно в разных коммерческих операциях. Его супруга, не уступая ему знатностью происхождения, отличалась большей проницательностью: она следила за свершающимися на ее глазах переменами и искренне восхищалась такими нетитулованными гигантами, как Каупервуд.

Затем здесь были лорд и леди Босвайк, оба молодые, веселые, пользующиеся всеобщей симпатией. Они увлекались всеми видами спорта, посещали бега, скачки, могли составить партию в карты и благодаря своей заразительной веселости и живости были желанными гостями в любом обществе. Они украдкой посмеивались над четой Эттинджей, но, отдавая должное их высокому положению, держались с ними как нельзя более любезно.

Самым важным гостем – во всяком случае, в глазах Хэддонфилда, а также супругов Эттиндж – был мистер Эбингтон Скэрр, личность довольно темного происхождения – ни титула, ни родства, однако человек этот сумел создать себе громкое имя в финансовом мире. За четыре года мистер Скэрр создал весьма процветающую компанию по разведению скота в Бразилии. Пайщики этой компании уже получали недурные прибыли. Сейчас у него было не менее доходное овцеводческое предприятие в Африке, где благодаря неслыханно выгодным условиям, на которых ему удалось получить концессии от правительства, и удивительному умению сбивать цены и захватывать рынки он уже считался без пяти минут миллионером. Суровая критика его методов со стороны тех, кто склонен был усомниться в его порядочности, пока что не приобрела сколько-нибудь опасной гласности. Хэддонфилд и Эттиндж открыто восхищались его успехами, но благоразумно воздерживались от участия в его делах. Им не раз случалось делать выгодные обороты с акциями компаний Скэрра, но они всегда старались как можно скорее сбыть их с рук. Сейчас Скэрр затеял совершенно новое предприятие, однако на этот раз ему почему-то не так везло, как в прежних его авантюрах: он задумал построить новую линию подземной железной дороги на участке Бейкер-стрит – Ватерлоо и сумел получить на это парламентскую лицензию. Поэтому он и заинтересовался, когда неожиданно для себя услышал о приезде Каупервуда.

Поскольку Эйлин очень долго возилась со своим туалетом, стараясь одеться как можно изысканнее, супруги Каупервуд сошли к ужину несколько позже положенного часа. Все гости уже собрались в гостиной, чтобы оттуда проследовать в столовую, и лица многих выражали явное неудовольствие тем, что их заставляют ждать. Эттиндж уже решил про себя, что он просто не будет обращать внимания на этих Каупервудов. Но когда они вошли и Хэддонфилд встретил их радостным приветствием, все повернулись в их сторону, все заулыбались, и американские гости сразу завладели вниманием всего общества. Эттиндж, когда их знакомили, медленно поднялся со стула и чопорно поклонился, но при этом не преминул внимательно осмотреть Каупервуда. А леди Эттиндж, которая читала все заметки об американском миллионере, появлявшиеся в английских газетах, тут же решила про себя, что, за исключением ее супруга, Каупервуд, несомненно, самый выдающийся человек в этом обществе. Она даже простила ему Эйлин: наверное, он женился очень молодым и потом уж волей-неволей ему пришлось примириться с этим неудачным браком.

Что же касается Скэрра, то, будучи достаточно проницательным, он тотчас почувствовал, что перед ним – мастер своего дела.

Эйлин, после долгого вынужденного уединения в Нью-Йорке попав в такое блестящее общество, чувствовала себя несколько неловко; она изо всех сил старалась держаться естественно и улыбалась всем без разбора, отчего производила заискивающее, даже жалкое впечатление. В каждом ее слове чувствовалась неуверенность в себе. Каупервуд заметил это, но решил, что в конце концов он как-нибудь управится за двоих, и с присущей ему дипломатичностью обратился к леди Эттиндж как к самой почтенной и явно самой влиятельной из присутствующих дам.

– Я, знаете, впервые в английской усадьбе, – сказал он просто, – но, должен признаться, даже то немногое, что я успел увидеть сегодня днем, вполне оправдывает восхищение, с каким о ней отзываются.

– В самом деле? – сказала леди Эттиндж, которой было небезынтересно узнать его вкусы и склонности. – Вам правда кажется привлекательной наша сельская жизнь?

– Да, и, пожалуй, я даже могу объяснить почему. Это, так сказать, первоисточник всего, что есть лучшего в настоящее время в моей стране. – Она заметила, что он сделал ударение на словах «в настоящее время». – Ну, взять, например, итальянскую культуру, – продолжал он. – Мы восторгаемся ею, как культурой нации, совершенно отличной от нас. И то же самое, я полагаю, можно сказать о культуре Франции и Германии. Но здесь мы, и даже те из нас, кто не может себя считать вполне английского происхождения, совершенно естественно, как нечто свое, узнаем источники нашей собственной культуры и развития.

– Вы что-то уж чересчур добры к Англии, – сказала леди Эттиндж. – А вы сами из англичан?

– Да, мои родители были квакеры. Меня воспитывали строго, как водится у английских квакеров.

– Боюсь, что не все американцы относятся к нам так дружелюбно.

– Мистер Каупервуд может с полной осведомленностью говорить о любой стране, – сказал, подходя к ним, лорд Хэддонфилд. – Он потратил немало лет и немалый капитал, собирая образцы искусства всех стран.

– У меня очень скромная коллекция, – улыбнулся Каупервуд. – Я считаю, что я только-только сделал почин.

– И эта замечательная коллекция находится в самом великолепном музее, какой я когда-либо видел, – продолжал лорд Хэддонфилд, обращаясь к леди Эттиндж, – в доме мистера Каупервуда в Нью-Йорке.

– Я имел удовольствие слышать разговор о вашей коллекции, когда последний раз был в Нью-Йорке, мистер Каупервуд, – вмешался Стонледж. – Правда ли, что вы приехали сюда, чтобы пополнить ее? Я, кажется, что-то читал недавно об этом в газетах.

– Нет, это пустые слухи, – отвечал Каупервуд. – Я сейчас не собираю ничего, кроме впечатлений. И в Англии я ведь только проездом на континент.

Эйлин, вне себя от восторга, что супруг ее пользуется таким успехом, чрезвычайно оживилась за ужином, так что Каупервуд несколько раз кидал в ее сторону недоуменный взгляд: ему очень важно было произвести благоприятное впечатление. Он, конечно, уже заранее разузнал, какого рода финансовыми операциями занимаются Хэддонфилд и Эттиндж, а теперь тут еще оказался этот Скэрр, который, как он слышал, интересуется постройкой подземной линии. Каупервуду очень хотелось выяснить поподробнее относительно связей и общественного положения лорда Эттинджа, и он весьма в этом преуспел, ибо леди Эттиндж довольно откровенно рассказала ему о политической деятельности своего супруга. Он был тори и довольно тесно связан с лидерами этой партии. В ближайшее время ему предстояло получить крупное назначение в Индию. Это зависело от некоторых перемен в политической обстановке, связанных с Бурской войной, которая в то время потрясала Англию.

– До сих пор англичане несли большие потери, – говорила леди Эттиндж, – но предпринятая сейчас кампания должна повернуть успех в нашу сторону.

Каупервуд из дипломатических соображений согласился с ней.

Непринужденно поддерживая разговор то с тем, то с другим из гостей, Каупервуд спрашивал себя, кто из них может пригодиться ему и Беренис. Леди Босвайк пригласила его к себе на охоту в Шотландию; Скэрр, после того как дамы вышли из-за стола, сам подошел к нему и спросил, долго ли он намеревается пробыть в Англии и не окажет ли он ему честь пожаловать в гости, в Уэльс. Даже Эттиндж к концу ужина настолько оттаял, что завел с ним беседу об американской политике и международных делах.

За два дня эти добрые отношения укрепились, а в понедельник, когда компания отправилась на охоту, Каупервуд вдобавок ко всему показал себя недурным стрелком. Короче говоря, к тому времени, когда супруги собрались уезжать, Каупервуд успел обворожить всех гостей Хэддонфилда, чего, пожалуй, нельзя было сказать об Эйлин.