Глава LXII

Вознаграждение

Случалось ли вам видеть человека, удрученного постигшей его тяжелой неудачей? Потухший взор, душа в изнеможении, скованная ледяным дыханием беды. В десять тридцать того памятного вечера Каупервуд, сидя один в библиотеке своего дома на Мичиган-авеню, вынужден был взглянуть правде в глаза и признать, что потерпел поражение. Слишком много было поставлено на карту. И теперь уже не стоило говорить себе, что можно выждать, пока утихнет буря, и через неделю-другую явиться в муниципальный совет с новым, видоизмененным проектом концессии. Каупервуд не нуждался в самоутешениях такого рода. Он бился долго и отчаянно, пуская в ход все средства, все ухищрения своего изворотливого ума. Целую неделю, день за днем, проводил он в залах ратуши, где шли заседания комитета. Невелико утешение знать, что путем бесконечных тяжб, кассаций, апелляций, пересмотров постановлений и прочих кляуз можно затянуть это дело на годы, сделать его добычей законников и проклятием города, создать такую путаницу и неразбериху, что ее безуспешно все еще будут пытаться распутать, когда и он, и его недруги давно истлеют в могилах. Последняя схватка назревала медленно и долго, он готовился к ней годами и с великим тщанием. Одержав такую победу, его враги воспрянут духом. Все его пособники из муниципалитета – напористые, алчные, закаленные борцы (ведь он подбирал их, словно римский император свою личную охрану, из наиболее оголтелых, наглых и таких же решительных, как он сам) – не выстояли в последнем бою, дрогнули и сдались. Как укрепить их ослабевший дух для новой схватки, как дать им силы выдержать гнев и ярость населения, познавшего, как достигается победа? Другим надлежит теперь вмешаться в это дело – Хэкелмайеру, Фишелу, кому-нибудь из числа могущественной шестерки восточных финансистов, – вмешаться и усмирить разбушевавшуюся стихию, ярость которой пробудил он, Каупервуд. Сам же он устал; Чикаго ему опостылел! Опостылела и эта нескончаемая борьба. Он даже дал себе слово: если его дело выгорит, никогда не пускаться впредь в столь рискованные авантюры, требующие слишком большой затраты сил. К чему? При его богатстве в этом нет никакой нужды. Кроме того, несмотря на всю свою неукротимую энергию, Каупервуд чувствовал, что начинает сдавать.

После разрыва с Эйлин он был совсем одинок – из его жизни ушли все, кого связывали с ним воспоминания молодости. Прелестная Беренис – венец всех его желаний – продолжала его чуждаться. Правда, за последние дни она как будто стала выказывать ему чуть-чуть больше сердечности, но что было тому причиной? Снисходительное сочувствие, быть может? Или признательность? Едва ли другие более нежные чувства могли пробудиться в ней, с горечью думал Каупервуд. Заглядывая в будущее, он мрачно говорил себе, что должен бороться, бороться до конца, что бы ни случилось, а потом…

Так он сидел в одиночестве своей огромной библиотеки, и только звонки телефона нарушали время от времени безрадостное течение его дум. Но вот кто-то позвонил у парадного входа, и слуга, подавая Каупервуду визитную карточку, доложил, что какая-то молодая особа ожидает его внизу и не сомневается, что будет немедленно принята. Каупервуд взглянул на карточку, вскочил и бросился вниз по лестнице, спеша к той, что была ему сейчас нужнее всех на свете.

Трудно бывает порой проследить весь сложный и запутанный ход тончайших, едва уловимых перемен, которые постепенно совершаются в сознании человека и приводят его в конце концов к душевному компромиссу. Когда Беренис Флеминг впервые увидела Каупервуда, она сразу почувствовала исходящую от него силу и поняла, что имеет дело с личностью незаурядной. С тех пор мало-помалу ему удалось привить ей взгляды довольно рискованные и опасные с точки зрения тех условностей, в которых она была воспитана, – стремление к свободе поступков и презрение к общепринятым нормам поведения и морали. Затем, мысленно следуя за ним во всех перипетиях чикагской борьбы, Беренис невольно была захвачена грандиозностью его замысла; она видела, что Каупервуд был на пути к тому, чтобы стать одним из финансовых гигантов мира. Во время его последних наездов в Нью-Йорк он, казалось, весь был во власти своей честолюбивой мечты, но Беренис читала в его глазах, что венцом всех его стремлений является она сама. Так он уверял ее однажды. И, наконец, Каупервуд всегда был щедр, покорен ей, предан и терпелив.

И вот Беренис приехала под вечер в Чикаго, остановилась у своих друзей в отеле Ришелье и теперь предстала перед Каупервудом.

– Так это вы, Беренис! – воскликнул Каупервуд, сердечным жестом протягивая ей руку. – Когда вы приехали в город и что привело вас сюда? – Он вспомнил вдруг, как молил ее однажды тотчас, любым путем, дать ему знать, если в ее отношении к нему произойдет перемена. И вот она здесь, перед ним. С какой целью? Ему бросился в глаза туалет Беренис – коричневый шелковый костюм, отделанный бархатом. Как он подчеркивает ее мягкую кошачью грацию!

– Вы привели меня сюда, – сказала Беренис. В словах ее прозвучал и едва уловимый вызов, и признание себя побежденной. – Я прочла вечерние газеты и подумала, что, быть может, я и в самом деле нужна вам сейчас.

– Вы хотите сказать?.. – начал Каупервуд и умолк. Глаза его загорелись.

– Да, я согласна. К тому же, рано или поздно, мне ведь придется расплачиваться с вами.

– Беренис! – воскликнул он с упреком.

– Нет, нет, я не то сказала, – поспешно поправилась Беренис. – Не сердитесь! Мне кажется, я теперь лучше понимаю вас. Ну, словом, – весело добавила она, словно стараясь себя подбодрить, и голос ее зазвенел, – я теперь сама так хочу.

– Беренис! Это правда?

– Разве вы не видите? – спросила она.

– Что ж, тогда… – сказал он, улыбаясь и протягивая к ней руки, и, к его изумлению, она сделала шаг вперед.

– Я сама не понимаю, что со мной, – проговорила она скороговоркой, приглушенным голосом, с трудом подавляя волнение. – Но я не могла больше оставаться вдали от вас. Мне все казалось, что вы на этот раз можете потерпеть поражение. И если это случится, я хочу, чтобы вы уехали отсюда куда-нибудь – в Лондон или в Париж… В свете нас не поймут, конечно, но теперь я смотрю на все иначе.

– Беренис! – Он нежно гладил ее щеки и волосы.

– Нет, повремените еще. И вам придется теперь позабыть о других дамах, иначе я возьму свое слово обратно.

– Никто, никто мне теперь не нужен, кроме вас. Вы должны разделить со мной все, что я имею…

В ответ Беренис…

Как странно выглядят мечты, когда они претворяются в действительность!