Глава XLII

Фрэнк Алджернон Каупервуд в роли опекуна

Прошло немало времени, прежде чем Каупервуд снова увидел Беренис. На этот раз встреча произошла в горах Поконо, на даче миссис Картер, куда он приехал на несколько дней. Это был идиллический уголок; домик стоял на горном склоне, в трех-четырех милях от Струдсбурга, среди живописных холмов, которые, по мнению миссис Картер, издали, с веранды ее дома, были похожи то ли на стадо слонов, то ли на караван верблюдов. Некоторые из этих величавых, поросших зеленью холмов достигали почти двух тысяч футов в вышину. В глубине долины, открытая для глаз более чем на милю, вилась белая пыльная дорога, спускавшаяся к Струдсбургу. Когда миссис Картер жила в Луисвилле, она могла себе позволить держать на даче летом садовника, и он разбил цветник на лужайке перед домом, полого сбегавшей с холма. У Картеров была хорошая лошадка, которую запрягали в нарядный новый кабриолет, а, помимо того, и у Ролфа, и у Беренис имелись модные низкоколесные велосипеды – последняя новинка, вытеснившая старую разновидность велосипеда с высокими колесами. Затем у Беренис были еще рояль, этажерка с нотами – классические музыкальные пьесы и модные песенки, – полка с ее любимыми книгами, краски, холст и палитра, всевозможные гимнастические снаряды и несколько греческих хитонов, сшитых по ее собственным рисункам, а к ним сандалии и повязки для волос. Беренис была ленивое, мечтательное, чувственное создание. Она проводила дни в пустых грезах, рисуя себе свои будущие победы в свете, близкие и все еще далекие, а остальное время отдавала тем светским развлечениям, которые были ей доступны уже теперь. Да, такие холодно-расчетливые и своенравные девицы, как Беренис Флеминг, встречаются не на каждом шагу! В ней с семнадцати лет каким-то непостижимым путем происходил процесс духовного приспособления; она уже очень хорошо знала, как нужно выбирать себе друзей и как важно уметь скрывать свои истинные чувства и намерения. И все же в душе она не была просто бездушной и расчетливой маленькой карьеристкой. Многое в ее жизни и в жизни ее матери оставило тревожный след в душе Беренис. Она помнила страшные ссоры между матерью и отчимом, свидетельницей которых была в раннем детстве, от семи до одиннадцати лет. Отчим напивался до бесчувствия, до белой горячки. В памяти Беренис еще были живы бесконечные переезды из города в город, из дома в дом, мрачные, унылые перипетии безрадостного детства. Она росла впечатлительным ребенком. Некоторые происшествия с особенной силой врезались ей в память. Однажды отчим в присутствии ее и гувернантки пинком ноги перевернул стол и, с дьявольской ловкостью подхватив падавшую лампу, швырнул ее в окно. Во время одного из таких приступов ярости он схватил Беренис за плечи и с силой отбросил от себя, прорычав в ответ на испуганные вопли окружающих: «Хоть бы она все кости себе переломала, сатанинское отродье!» Таким запомнился Беренис ее отчим, и это отчасти смягчало ее отношение к матери, помогало жалеть ее, когда в душу к ней закрадывалось осуждение. О своем отце Беренис знала только то, что он развелся с ее матерью, но что послужило причиной развода, осталось ей неизвестно. Она была привязана к матери, но особенно горячей любви к ней не испытывала. Миссис Картер была то слишком взбалмошна и беспечна, то вдруг напускала на себя чрезмерную строгость. В этом летнем домике в горах Поконо – в «Лесной опушке», как нарекла его миссис Картер – жизнь текла не совсем обычным чередом. Жили в нем только с июля по октябрь; остальное время года миссис Картер проводила в Луисвилле, а Беренис и Ролф – в своих учебных заведениях. Ролф был веселый, добродушный, хорошо воспитанный юноша, но звезд с неба не хватал. Каупервуд решил, что из этого мальчика в обычных условиях мог бы получиться довольно исполнительный секретарь или банковский служащий. Беренис же, дитя другого отца, была существом совсем иного сорта, наделенным причудливым складом ума и изменчивым, непостоянным нравом. Во время своей первой встречи с Беренис, в приемной пансиона сестер Брустер, Каупервуд почувствовал, что перед ним еще не вполне сложившийся, но сильный и незаурядный характер. Он уже много женщин перевидал на своем веку и успел накопить немалый опыт, и женщина совсем нового, необычного для него типа не могла не воспламенить его воображения. Так породистая лошадь привлекает к себе внимание знатока. И подобно тому, как любитель лошадей замирает в скаковой конюшне от тщеславного восторга, угадав в одной из молодых кобылиц будущую победительницу дерби, так затрепетал и Фрэнк Каупервуд, угадав, как ему казалось, в скромной пансионерке, встреченной им в приемной брустерского пансиона, будущую королеву лондонских салонов и нью-портских летних празднеств. Но почему? В Беренис Флеминг чувствовалась порода: ей были присущи стиль, грация, манеры подлинной аристократки, и этим она пленила Каупервуда сильнее, чем какая-либо женщина до нее.

Теперь он увидел ее снова на лужайке перед «Лесной опушкой». Здесь по приказу Беренис садовник врыл в землю высокий шест, к которому на длинной веревке был привязан мяч, и Беренис вместе с братом забавлялась игрой в спиральбол. Получив телеграмму Каупервуда, миссис Картер встретила его на станции и привезла домой в своем кабриолете. Зеленые холмы, желтая извилистая дорога, всползавшая на гору, и в отдалении серебристо-серый домик с коричневой дранковой кровлей понравились Каупервуду. Время было около трех часов пополудни, и клонившееся к западу солнце заливало долину ослепительным светом.

– Взгляните, вон они, – растроганно промолвила миссис Картер, когда кабриолет, обогнув пологий склон холма, свернул на дорогу, ведущую к коттеджу. Беренис в эту минуту, высоко подпрыгнув и откинувшись назад, ловко отбила ракетный мяч. – Ну конечно, опять они с этим мячом! Вот сорванцы!

Она любящим материнским взором следила за ними, и Каупервуд решил, что такие чувства делают ей честь. «Было бы очень печально, – думал он, – если бы надежды, которые она возлагает на детей, пошли прахом. Однако все может случиться. Жизнь – суровая штука. И какая странная женщина, как легко сочетается в ней нежная привязанность к детям с легкомысленным потворством мужским страстям и порокам. Удивительно, что она вообще обзавелась детьми».

На Беренис была короткая белая плиссированная юбка, белые теннисные туфли и легкая шелковая блузка бледно-желтого цвета. Ее розовые щеки еще больше разрумянились от прыжков и беготни, каштановые, отливавшие тусклым золотом волосы растрепались. Она была так увлечена игрой, что не удостоила взглядом кабриолет, который, миновав живую изгородь, подкатил к западному крыльцу коттеджа. В конце концов, для Беренис Каупервуд был всего лишь приятелем ее матери. Он снова с невольным восторгом отметил про себя, какой удивительной, непринужденной грацией исполнены все ее движения, все эти пластичные, мгновенно меняющиеся позы. Ему захотелось поделиться своими впечатлениями с миссис Картер, но он сдержался.

– Занятная игра, – сказал он, с улыбкой следя за юной парой. – Вы тоже играете в нее?

– Играла когда-то. Теперь уже редко. Иной раз пробую сразиться с Ролфом или с Беви, но они всегда безжалостно меня обыгрывают.

– С Беви? Кто это – Беви?

– Беренис. Так называл ее Ролф, когда был совсем маленьким.

– Беви! Очень мило.

– Я тоже люблю это имя. Мне кажется, что оно идет ей, – не знаю даже почему.

Перед обедом появилась Беренис – освеженная купанием, в воздушном платьице, которое, как показалось Каупервуду, все состояло из оборок и воланов и особенно подчеркивало ее природную грацию, ибо не требовало корсета. Каупервуд не мог отвести взгляда от ее лица и рук – продолговатого, очаровательно худощавого лица и тонких, сильных рук. Внезапно перед ним воскрес образ Стефани – но лишь на секунду. Он подумал, что подбородок Беренис нежнее, округлее и вместе с тем еще упрямее. А глаза проницательные и взгляд прямой, не такой ускользающий, как у Стефани, но тоже очень лукавый.

– Вот мы с вами и встретились, – сказал он несколько принужденно, когда Беренис вышла на веранду и, едва взглянув на него, небрежно опустилась в плетеное кресло. – Когда я видел вас в Нью-Йорке, вы были заняты учением.

– Не столько учением, сколько нарушением правил. Впрочем, это самая легкая из всех наук. Ролф, – крикнула она через окно, равнодушно отвернувшись от Каупервуда, – погляди, вот на траве валяется твой перочинный нож!

Каупервуд, которым явно пренебрегали, немного помолчал.

– Кто же из вас победил в этой увлекательной игре?

– Я, конечно. Я всегда побеждаю в спиральбол.

– О, вот как! – промолвил Каупервуд.

– Ролфа – я хочу сказать. Он совсем плохо играет. – Она отвернулась и стала внимательно всматриваться в дорогу, поднимавшуюся от Струдсбурга. – Честное слово, это Хэрри Кемп, – пробормотала она как бы про себя. – Он, верно, захватил мои письма, если на почте было для меня что-нибудь.

Она вскочила и скрылась в доме, но через несколько секунд появилась снова и, сбежав с веранды, направилась к калитке, шагах в ста от дома. Каупервуду показалось, что она не прошла мимо него, а проплыла по воздуху – так легок и пластичен был ее шаг. К калитке подкатила рессорная двуколка на высоких колесах. В ней восседал щеголеватый молодой человек в синем пиджаке, белых брюках и белых ботинках.

– Вам два письма! – прокричал он высоким фальцетом. – Удивительно, что не восемь и не десять. Какая жарища, а?

У него были изнеженные и вместе с тем развязные манеры, и Каупервуд тут же мысленно обозвал его ослом. Беренис взяла письма и одарила Хэрри Кемпа чарующей улыбкой. Читая на ходу письмо, она прошла мимо Каупервуда, даже не взглянув на него. И сейчас же из дома донесся ее голос:

– Мама! Хэггерти приглашают меня к себе на конец августа. Я, кажется, приму это приглашение и откажусь от Таксидо. Я очень люблю Бесси Хэггерти.

– Тебе надо обдумать это, детка. А где они проводят лето: в Тэрритауне или в Лун-Лейке?

– В Лун-Лейке, разумеется, – отозвалась Беренис.

«Она уже начинает вести светский образ жизни, – подумал Каупервуд. – И начинает неплохо». Хэггерти слыли богачами: им принадлежали угольные копи в Пенсильвании. Состояние Хэрриса Хэггерти, с детьми которого, как видно, дружила Беренис, оценивалось в шесть-восемь миллионов долларов. Эта семья принадлежала к самому избранному обществу.

После обеда всей компанией поехали в Садлер-Рэн в летний клуб «Садлер», где устраивались танцы и «гулянье при луне». По дороге Каупервуд впервые в жизни со всей остротой почувствовал свой возраст; быть может, отчужденность Беренис была тому причиной. Он был еще крепок и душой, и телом, но все же в этот вечер мысль о том, что ему уже стукнуло пятьдесят два, а Беренис едва сравнялось семнадцать, не покидала его. Неужели юность вечно будет держать его в плену своих чар? Беренис была в белом платье: из пышного облака шелка и кружев выглядывали хрупкие девичьи плечи и горделивая, словно изваянная из мрамора шея. Каупервуд смотрел на ее тонкие, нежные руки и видел скрытую в них силу.

«Не слишком ли поздно? – сказал он себе. – Я становлюсь стар».

С холмов веяло прохладой; в светлой лунной ночи была разлита какая-то грусть.

В Садлере, куда они приехали только к десяти часам, собрались все, кто был беспечен, красив и весел, – вся молодежь со всей округи. Миссис Картер в блекло-розовом бальном платье, отделанном серебром, выглядела очень эффектно и, по-видимому, ждала, что Каупервуд будет танцевать с ней. Он приглашал ее, они танцевали, но взгляд его неотступно следовал за Беренис, которая весь вечер не присела, – то кружилась в вальсе с одним франтоватым юнцом, то плясала польку – с другим. В моду тогда входил новый танец: сначала все весело и стремительно бежали вперед, потом, остановившись, слегка подпрыгивали на одной ноге, выбрасывая вперед другую, затем поворачивались, бежали назад и снова подпрыгивали, после чего кружились, став друг к другу спиной и с задорным видом глядя через плечо. Беренис, легкая, ритмичная, казалась живым воплощением духа танца; она танцевала упоенно, забывая в эти минуты обо всем. Словно какая-то древняя богиня плясок и веселья сошла на землю в образе молодой девушки, чтобы в певучей гармонии движений излить переполнявшие ее чувства. Каупервуд был изумлен и взволнован.

– Беренис, – сказала миссис Картер, когда в перерыве между танцами девушка подошла к ней. Миссис Картер сидела с Каупервудом в залитом луной саду, смакуя нью-йоркские и кентуккские сплетни. – Неужели ты не оставила хотя бы одного танца для мистера Каупервуда?

Каупервуд, негодуя на бестактность миссис Картер и мысленно обозвав ее дурой, поспешил заявить, что он больше не собирается танцевать.

– Да, кажется, у меня уже все танцы расписаны, – равнодушно проронила Беренис. – Можно, впрочем, отказать кому-нибудь.

– Только не ради меня, прошу вас, – сказал Каупервуд. – Я не хочу больше танцевать, весьма благодарен.

Бездушная кривляка! Он почти ненавидел ее в эту минуту. И все же – нет, ненавидеть ее было невозможно.

– Что с тобой, Беви? Как ты разговариваешь с мистером Каупервудом! Ты сегодня просто невыносима.

– Нет, нет, прошу вас, миссис Картер, – довольно резко перебил ее Каупервуд. – Прошу вас, оставьте. У меня нет ни малейшего желания танцевать.

Беренис как-то странно поглядела на него – это был мгновенный, но пытливый взгляд.

– Но ведь я же пошутила, – сказала она мягко. – Разве вы не хотите потанцевать со мной? У меня есть один танец.

– Не смею отказаться, – ледяным тоном отвечал Каупервуд.

– Следующий танец, – предупредила Беренис.

Они стали танцевать, но Каупервуд был раздосадован, зол и не сразу смягчился. И поэтому в первые минуты он чувствовал себя связанным и неуклюжим. Этой девчонке удалось вывести его из равновесия, поколебать его всегдашнюю самоуверенность. Но мало-помалу совершенная прелесть ее движений растопила лед и подчинила себе Каупервуда; у него вдруг исчезло ощущение скованности, ее чувство ритма передалось ему. Увлеченная танцем, Беренис прижалась к нему тесней, и их движения слились в одно гармоничное целое.

– Вы восхитительно танцуете, – сказал он.

– Я люблю танцевать, – отвечала она. Он отметил, что она уже достаточно высока – совсем под пару ему.

Танец кончился.

– Я хочу мороженого, – сказала Беренис.

Он взял ее под руку; ее манера держать себя с ним и забавляла, и обескураживала его.

– Я вижу, вам нравится дразнить меня, – сказал он.

– Нет, нет, я не дразнила вас, я просто устала, – заверила его Беренис. – Скучный вечер. Мне бы уже хотелось быть дома.

– Мы можем уехать, как только вы пожелаете.

Когда они подошли к буфету, Беренис, беря у Каупервуда из рук блюдечко с мороженым, снова внимательно поглядела на него своими матово-синими холодными глазами, напоминавшими неглазированный голландский кафель.

– Не сердитесь на меня, – сказала она. – Я была груба. Не понимаю, что со мной случилось. Мне все не по душе здесь, и я злюсь сама на себя.

– Право, я даже не заметил, – великодушно солгал Каупервуд. Весь гнев его как рукой сняло.

– Нет, я нагрубила вам и надеюсь, что вы простите меня. Очень прошу вас.

– Прощаю от всей души, хотя, право же, не знаю, в чем вы провинились.

Он подождал, пока она съест мороженое, чтобы проводить ее обратно и сдать с рук на руки какому-то юнцу – одному из дожидавшихся своей очереди кавалеров. Он смотрел ей вслед, пока она не затерялась в толпе танцующих, а потом предложил руку миссис Картер и усадил ее в кабриолет. Домой возвращались без Беренис – кто-то из друзей должен был привезти ее в своем экипаже. Каупервуд спрашивал себя, когда же она вернется, и где ее комната, и вправду ли она была огорчена тем, что обидела его… Засыпая, он неотступно думал о Беренис Флеминг, и ее матово-синие глаза преследовали его даже во сне.